Пенрод-сыщик

Глава I
НОВЫЙ ЩЕНОК

Однажды в апреле – была как раз пятница – Пенрод Скофилд вернулся домой ровно в полдень. Он очень проголодался, и надо же такому случиться, что именно в тот день ленч задерживался. Повинуясь скорее инстинкту, чем здравому смыслу, Пенрод очутился в кладовой один на один с открытой емкостью, содержащей изрядное количество пончиков, которые были только что произведены на свет.

История катастроф, по сути своей, представляет собой не что иное, как историю неожиданных столкновений. Возвращаясь из чулана, Пенрод не испытывал и тени той легкости, с которой входил туда. Он шел грузно. Что касается большой металлической емкости, то пончиков в ней осталось раз-два, и обчелся. Еще два надкушенных пончика лежали на верхней полке, да еще один небольшой кусочек валялся рядом с пончиком, от которого был откушен.

Поскольку преступление осталось нераскрытым, Пенрод весь ленч просидел очень тихо и, стремясь не привлекать к себе внимания, даже не вмешивался в разговоры домашних. Такое поведение настолько не соответствовало его характеру, что, наоборот, привлекло внимание. Маргарет начала пристально его разглядывать. Но и тут он сохранил смирение и сосредоточенность. Она попыталась раздразнить его, но в ответ получила лишь кроткую, вежливую и едва заметную улыбку. Когда она продолжила выпады в его адрес, к улыбке прибавилось чрезвычайно осторожное покачивание головой. Пенрод словно опасался, что от более решительных действий голова отвалится.

– Пенрод, милый, – настаивала тем временем мать. – Прошу тебя, съешь хоть что-нибудь.

Стремясь соблюсти приличия, Пенрод сделал над собой геройское усилие и кое-что съел.

Когда его уложили в постель, он, собрав последние силы, сказал, что во всех его страданиях виновата мать. Да она и не отрицала вины. Она сама убедилась, что не должна была заставлять его есть. Несколько часов подряд организм Пенрода протестовал весьма бурно и декларативно. Потом страдания физические сменились гнетом морального порядка, ибо мысли Пенрода сейчас полностью совпадали с его физическими ощущениями. И те, и другие проявляли стойкое отвращение к самому понятию «пончики». Солидный промежуток времени был исполнен непереносимыми мыслями о пончиках. Это был какой-то кошмар. Он больше ни о чем не мог думать, кроме пончиков. Прошлое складывалось из одних лишь пончиков. Да и будущее в этом плане было не лучше, потому что и оно сулило только пончики. Его засасывала бездонная пучина пончиков, и он задыхался, потому что даже воздух оказался насыщен пончиками. Он вспоминал недавнее прошлое, и ему сейчас казался безумием сам факт, что он решился перед ленчем остаться один на один с пончиками в чулане. Теперь-то он понимал, что только сумасшедший может решиться на такой отчаянный шаг. Ему вообще казалось непостижимым, что на свете находятся смельчаки, которые способны выдержать и не пуститься бежать при одном только виде пончиков.

Пенрод Скофилд оставался в постели до следующего утра. Но даже и тогда он шагнул в мир чрезвычайно робкой и неуверенной поступью. На лице его лежала печать страдания. Такой вид бывает у человека, обнаружившего серьезный изъян в мироздании или, по крайней мере, увидевшего, как под чудесной фиалкой затаился скорпион. Он вышел во двор через парадное и не решался даже посмотреть в сторону кухни.

– Привет, Пенрод! – раздалось вдруг рядом. – Погляди, что у меня есть!

На тротуаре стоял Сэм Уильямс. Он явно пребывал в самом радостном расположении духа. В его правой руке был зажат конец бельевой веревки, а другой конец обхватывал шею щенка. Но щенок сопротивлялся доморощенному ошейнику, который по этой причине съехал ему на уши. Вот почему лоб у щенка наморщился, шея вытянулась, а голова приняла горизонтальное положение. Строго говоря, щенок сидел на земле, это только Сэму казалось, будто он ведет его на поводке.

– Скажу тебе честно, совсем не легко вести мою собаку! – вот так сказал Сэм, невзирая на то, что щенок не шел, а сидел. Правда, подтверждением правоты Сэма мог служить тот факт, что щенок и сидя не оставался на месте, а двигался вперед. Что касается чувств, которые щенок при этом испытывал, то, судя по выражению его морды, их можно было толковать двояко. Оно могло быть в равной мере и праздником смирения, и воплощением крайнего упрямства. То, что он сохранял молчание на протяжении всей процедуры, говорило о сдержанности. Но, как известно, сдержанность штука обманчивая. Вообще-то, говорят, на свете попадаются сдержанные щенки, однако этот не принадлежал к их числу.

Сэм втащил щенка во двор.

– Ну, как он тебе нравится, Пенрод?

– Откуда ты его взял? – спросил тот. – Где ты достал этого пса?

– О-ля-ля! – воскликнул Сэм. – Это мой пес!

– Ты что, не слышишь, что я тебя спросил? Где ты его достал?

– Нет, ты посмотри на него, – важно сказал Сэм. – Посмотри хорошенько, а потом скажи, как он тебе нравится. Это чистокровная собака. Точно! Каждому, кто удосужится на нее внимательно посмотреть, это будет ясно, как день.

Пенрод начал внимательно и заинтересованно рассматривать щенка. Он был светло-коричневой масти с черными крапинками. Судя по неуклюжей походке и не очень осмысленному взгляду, это было чрезвычайно юное существо, что, однако, не мешало ему уже сейчас превосходить размерами и весом отнюдь не юного Герцога.

– А откуда ты знаешь, что он породистый? – спросил Пенрод. Прежде, чем высказать собственное суждение, он хотел выяснить кое-какие детали.

– Боже!- воскликнул Сэм. – Ты что, ослеп? Неужели ты сам не можешь отличить породистую собаку? Это ведь сразу видно.

Пенрод нахмурился.

– Ну, а тебе-то кто сказал, что он породистый?

– Джон Кармайкл.

– А кто это такой?

– Он работает у моего дяди на ферме. У Джона Кармайкла есть собака, она мать этого самого щенка. Джон Кармайкл сказал, что я ему понравился. Он сказал, что может мне подарить не только этого щенка, но и их мать, и остальных щенков тоже. Только родители мне не позволяют. Джон говорит, они все очень породистые. Один только, который последний родился, получился какой-то не такой. А этот вот – самый лучший из всех. Он самый чистокровный из этого помета.

Пенрод на мгновение отвлекся от щенка.

– Из чего «этого»? – переспросил он.

– Из этого помета, – небрежно повторил Сэм.

– А, – сказал Пенрод и снова посмотрел на щенка, – ну, скажу я тебе, он не такой породистый, как Герцог.

Сэм издал гудяще-протестующий звук.

– Герцог! – воскликнул он. – Да в твоем Герцоге и на четверть не сыщется такой породистости! Спорим, Герцог вообще не чистокровная собака! Стоит поставить их рядом, и сразу станет ясно, кто из них породистый, а кто – нет. Спорим, когда этот щенок вырастет, он победит Герцога. Во всяком случае, четыре раза из пяти он будет уЖ точно побеждать! Могу поспорить на что угодно, он бы и сейчас победил Герцога, только вот щенки не умеют драться. Я тебя только об одном прошу: приведи Герцога, и давай сравним их.

– Ладно, – согласился Пенрод, – пойду приведу его. Надеюсь, тогда-то ты, наконец, сообразишь, кто из них породистый, а кто – нет. Да у моего Герцога в одной задней лапе больше чистокровной породы, чем во всей этой собаке.

И он в запале удалился, на ходу призывая свистом и криком свою «чистокровную собаку». Герцог, сидевший на заднем крыльце, был так любезен, что сразу откликнулся на зов. Мгновение спустя он, вслед за хозяином, вошел на переднюю часть двора, где их ждал Сэм со своим щенком. Однако заметив такое общество, Герцог постоял на углу дома, а затем тихонечко повернул назад. Пенрод был вынужден схватить его за ошейник. Он подтащил Герцога к щенку так близко, что теперь их отделяло не более пяти футов.

– Ну, теперь, надеюсь, ты убедился? – спросил Сэм. – Теперь ты и сам видишь, кто из них самый чистокровный. А?

– Конечно, вижу! – невозмутимо ответил Пенрод. – Взгляни на этого щенка, а потом – на старину Герцога. Неужели ты и после этого будешь сомневаться? Да тут каждый дурак поймет, что этот щенок совсем не породистый.

– Не породистый?! – возмутился Сэм.

Стремясь доказать обратное, он ухватил обеими руками щенка за шкирку, поднял и торжествующе продемонстрировал запас лишней кожи. Все это Сэм проделал точь-в-точь как продавец, который, стоя за прилавком, демонстрирует покупателю отличные качества того или иного товара.

– А это, по-твоему, что? – закричал он. – Погляди, какой у него загривок! Ты видел когда-нибудь собаку с таким мощным загривком? Не видел! У твоего Герцога сроду не было такого большого загривка. Ну, попробуй, возьми его за загривок! Попробуй, а я посмотрю, что у тебя получится!

– Загривок ничего не значит. У всех щенков много кожи на загривке. Когда Герцог был маленький…

– А я тебе говорю: попробуй, возьми хоть раз своего Герцога за загривок! Это все, о чем я тебя прошу.

– Ты, может быть, дашь мне договорить? – обиженно спросил Пенрод. – По-моему, мы стоим во дворе моего отца, и я имею право…

– Попробуй, возьми хоть раз своего Герцога за шкирку, – продолжал твердить свое Сэм. – Попробуй, хоть раз. Это все, о чем я тебя прошу.

– Заткнись! – завопил Пенрод. – Никогда в жизни еще не слышал, чтобы кто-нибудь поднимал такой вой! У тебя что, башка совсем не варит?

– Попробуй, хоть раз. Это все, о чем я…

– Заткнись! – яростно взревел Пенрод.

Сэм обиженно замолчал. Пенрод тоже теперь ничего не говорил. Каждый был абсолютно уверен, что только он знает толк в породистых собаках.

– Слушай, – произнес наконец Сэм, – а зачем ты держишь старину. Герцога за ошейник? Мой его точно не съест.

– Конечно, не съест. Ты ведь сам сказал, что он не любит драться.

– Я такого не говорил! Я сказал, щенки не умеют…

– Да ладно, – перебил Пенрод, – я держал его, чтобы он не загрыз твоего щенка. Отвяжи его. Тогда он хоть сможет убежать, когда старина Герцог за него примется.

– Слушай, – забыв об обиде, предложил Сэм, – давай их обоих отпустим. И посмотрим, что они будут делать.

– Давай, – неожиданно поддержал его Пенрод, – у меня такое впечатление, что они друг другу понравились.

Обретя свободу, оба пса первым делом отряхнулись. Потом Герцог подошел к щенку и высокомерно обнюхал ему шею. Полученные таким образом сведения не вызвали у Герцога ровно никаких эмоций. Он зевнул и снова попробовал удалиться на задний двор. Однако щенок, дотоле пребывавший в полусонном состоянии, вдруг оживился. Он игриво забежал вперед Герцога и преградил ему дорогу. Потом он положил морду между двумя передними лапами и посмотрел на Герцога, явно приглашая его немного размяться. Герцог тоже остановился и, окинув весельчака презрительным взглядом, издал глухое ворчание.

Потом, руководствуясь чувством собственного достоинства, он решил обойти дом с другой стороны. Но не успел он повернуть, как развеселившийся щенок прыгнул на него и повалил наземь. Герцог изрек проклятье, адресованное всем щенкам на свете. Недвусмысленно заявив, что он – пес солидный и шутить не собирается, он предупредил, что трогать его больше не стоит. Какое-то мгновение щенок почтительно слушал разглагольствования старого пса, однако потом, видимо решив, что тот шутит, снова разыгрался. Он еще и еще раз наваливался всей тяжестью на Герцога и опрокидывал его. В словах и делах Герцога начала явно проявляться ярость. Но он не мог ничего сделать. Развеселившийся щенок явно подавлял его физической силой. Не успевал Герцог встать, как щенок валил его вновь. Когда же он лежал на спине, яростно щелкая зубами и размахивая лапами, нетактичный щенок изо всех сил упирался ему своими толстыми лапами к живот. Иногда, разыгравшись, он наступал ему даже на физиономию. Обуздать разбушевавшегося юнца Герцог был не в силах. В равной мере можно было ждать от преклонных лет джентльмена, что он сумеет объездить молодого горячего жеребца. Как известно, Герцог был поклонником тихой, размеренной жизни. И вот, какой-то нахальный юнец посягнул на его священное право.

Что касается обоих мальчиков, то жизнерадостность щенка их совершенно очаровала. Даже Пенрод, который поначалу только и думал, как бы умалить достоинства щенка, теперь напрочь забыл о своем предубеждении. Щенок вел себя с таким обаянием, что к нему попросту невозможно было испытывать ничего, кроме симпатии. К тому же каждый нормальный мальчик обожает щенят. И Пенроду вдруг ужасно захотелось, чтобы этот замечательный щенок стал его щенком. И он посетовал на несправедливость судьбы, по прихоти которой не его дяде принадлежала ферма, где работал Джон Кармайкл.

– Да, это хорошая собака, Сэм, – сказал он, продолжая следить за выходками щенка. – Я думаю, ты прав. В нем есть порода. Ну, может, у него не так много, как у Герцога, но все равно, у него много породы. А как ты его назвал?

– Джон Кармайкл.

– Это ты напрасно. Ему надо бы придумать настоящее, хорошее имя. Ну, там Фрэнк или Уолтер.

– Нет, сэр, – твердо заявил Сэм. – Я назвал его Джоном Кармайклом. Я обещал это самому Джону Кармайклу.

– Ну, это твое дело, – обиженно сказал Пенрод, – вечно тебе все надо сделать по-своему.

– А ты считаешь, я даже со своей собственной собакой не могу поступить по-своему? – возмутился Сэм. – Я что, у тебя разрешения должен спрашивать?

– Да делай, что хочешь, – сказал Пенрод. – Когда ты будешь с ним разговаривать, можешь называть его Джоном Кармайклом. А когда с ним буду разговаривать я, я буду называть его Уолтером.

– Если хочешь, можешь называть, – согласился Сэм, – но это все равно будет не его имя.

– Нет, когда я с ним буду разговаривать, его имя будет Уолтер!

– Не будет!

– Почему не будет? Объясни!

– Потому что он будет Джоном Кармайклом! И кто бы с ним ни заговорил, он все равно останется Джоном Кармайклом, – объяснил Сэм.

– Это ты так считаешь, – сказал Пенрод. И уверенно добавил: – Каждый раз, как я обращусь к нему хоть с одним словом, он у меня будет Уолтером!

Сэм был растерян. Это был какой-то запутанный спор, и он не мог сообразить, как бы похлеще ответить Пенроду.

– Нет, не будет, – снова возразил он. – Значит, ты считаешь, что имя Герцога тоже может быть Уолтер, когда ты с ним будешь говорить, а потом он опять станет Герцогом, а кем же он будет все остальное время, когда ни ты, ни кто-нибудь другой с ним не будет говорить? А?

– Что-что?

– Я говорю, представь себе, что Герцога зовут Уолтер…

Тут Сэм остановился. Он сам запутался в своих аргументах, и почувствовал, что больше не сможет их воспроизвести.

– Чего ты там нес? – не отставал Пенрод.

– Я тебе сказал, что его зовут Джон Кармайкл, и все! – отрезал Сэм. – Джон, ко мне!

– Уолтер, ко мне! – тут же закричал Пенрод.

– Джон, Джон Кармайкл, ко мне!

– Уолтер! Иди сюда, мой хороший Уолтер!

– Уолтер!

– Джон! Мой хороший Джон!

Но щенок не обращал внимания ни на того, ни на другого «крестного отца». Он как ни в чем не бывало продолжал заигрывать с Герцогом, и настроение последнего стало меняться. Раздражение его унялось, и мало-помалу забавы щенка пробудили в нем воспоминания о собственном детстве. Ах, это было беззаботное время и, вспомнив беготню, веселые игры и другие прелести щенячества, Герцог с грустью подумал, что всего этого уже никогда не вернуть. И вот он стал все больше смягчаться, а потом, словно сам того не замечая, начал отвечать на заигрывания щенка. Теперь уже Герцог урчал не свирепо, а как-то даже насмешливо. Он сам лег на спину и, урча, начал лязгать зубами, но и это отныне было всего лишь веселым притворством, и он изо всех сил показывал щенку, как ему весело. Словом, кончилось тем, что Герцог и Уолтер-Джон Кармайкл подружились.

Принцип «скажи мне, кто твои друзья и я скажу тебе, кто ты!» распространяется на собак ничуть не меньше, чем на людей. Хозяева иногда поражаются, почему у их старой, испытанной собаки вдруг резко изменился характер? А удивляться нечего. Пусть они узнают, с кем их собака общалась в последнее время, и им все сразу станет понятно. Причем тут существуют две разновидности: порой характер собаки меняется необратимо, а иногда это лишь временное явление. В последнем случае собака может обрести прежний характер. Это будет означать, что влияние внешнего мира прекратилось, и посторонняя собака ушла восвояси. Можно допустить и такое, что собака, у которой изменился характер, в результате поняла: новая манера поведения не оправдывает себя. Словом, как бы там ни было, очевидно одно: если собака сбивается с пути праведного на старости лет, в этом, по большей части, виновата другая собака, гораздо более юного возраста.

Уолтер-Джон Кармайкл полностью доказал свое легкомыслие. Увидев низко летевшего воробья, он моментально забыл о Герцоге и погнался за птицей. Воробей уселся на дерево, а щенок продолжат бегать по траве, пребывая в полной уверенности, что все еще преследует птицу. Герцог выписал по земле восьмерку, догнал Уолтера-Джона и повалил его. Открыв, что, оказывается, и он может это сделать, Герцог начал снова и снова сшибать Уолтера-Джона. Не успевал тот подняться на ноги, как Герцог опять налетал на него. Наивная жизнерадостность щенка затронула в Герцоге какие-то чувствительные струны, и он начал впадать в детство. Разумеется, он был далек от того, чтобы обдумывать свое поведение. Дальнейшие события доказали, что действия его были исключительно импульсивны, и, отдавшись во власть сиюминутных влияний, он не удосужился поразмыслить о будущем. Сейчас Герцог был целиком и полностью во власти эмоций: он почувствовал себя щенком и начал вести себя соответственно.

А оба мальчика сидели на траве и наблюдали, как резвятся их собаки.

– Пожалуй, я обучу Джона всем этим трюкам, – сказал Сэм.

– Каким трюкам?

– Ну, как у цирковых собак, – ответил Сэм. – Он у меня научится всем этим штукам.

– У тебя уж научится!

– Да, научится! Будь спокоен.

– Ну, а как? – спросил Пенрод. – Как ты его будешь учить?

– По-разному.

– А точнее?

– Да нет ничего проще, чем обучить щенка, – сказал Сэм. – Ну, конечно, старую собаку вроде Герцога уже ничему не научишь. А вот своего Джона я сперва научу ловить мяч. Я ему буду бросать, а он будет ловить.

– Ты хочешь сказать, что он будет у тебя ловить мяч пастью, вроде того, как в бейсболе его ловят руками?

– Вот именно, сэр!

Пенрод издевательски засмеялся.

– Погоди немного и сам увидишь! – крикнул Сэм.

– Ну, а как у тебя это выйдет? Ты мне так и не ответил.

– Сам увидишь, как!

– Ну, почему же ты не хочешь ответить, если знаешь, как сделать? Я ведь тебя всего-навсего прошу ответить.

– Ладно, я тебе отвечу, – задумчиво произнес Сэм.

– Ну, и давно бы ответил. Чего ж ты все ходишь вокруг да около?

– Как же я отвечу, если ты меня все время переби…

– Да тебе просто ответить нечего. Ты не знаешь, как дрессируют собак. Потому и болтаешь всякую чепуху, – заявил Пенрод, – тебе нипочем не заставить собаку ловить мяч так, как ты говоришь.

– Нет, я сумею! Я этот мяч чем-нибудь намажу.

Пенрод снова громко захохотал. Теперь в его смехе слышалось еще больше иронии.

– Ага, ты его чем-нибудь намажешь! – издевался он. – И тем, что ты намажешь, ты сразу научишь собаку ловить мяч, да? А чем ты его намажешь? Варом? Чтобы он прилипал к пасти, да?

Это предложение так насмешило Пенрода, что он от хохота упал на траву, и, лежа, продолжал награждать Сэма презрительными насмешками.

Но Сэма это ничуть не смутило.

– Нет, – спокойно ответил он, – очень мне надо мазать его всяким паршивым варом! Я натру мяч чем-нибудь вкусным.

– Это еще зачем?

– Потом я брошу ему мяч, а он поймает его, словно это кусок бифштекса. Ты что, не видел никогда, как собаки ловят мясо?

Пенрод перестал смеяться. Эта идея ему сразу понравилась.

– Слушай, Сэм, – сказал он, – давай научим обеих наших собак ловить мяч! Пошли в сарай. Мы натренируем их, а потом устроим собачье представление.

– Это мысль! – воскликнул Сэм.

Пять минут спустя бедные Герцог и Уолтер-Джон были оторваны от веселой возни во имя науки. Оба дрессировщика договорились избегать грубого насилия. Они решили неукоснительно придерживаться нового метода, суть которого заключалась в том, что ученики в процессе дрессировки получают удовольствие. Некоторое время они, действительно, проявляли дипломатию и терпимость. Пенрод принес из дома кусочек сырого мяса и мячик из литой резины. Мячик натерли мясом, а затем дали понюхать обоим псам. Оба заинтересовались мячом, Герцог даже лизнул его.

Сначала мяч кинули Герцогу, но он отступил в сторону и, если бы его не удержали, судя по всему, вообще бы ушел. Потом Сэм кинул мяч Уолтеру-Джону. Тот с большим вниманием следил за полетом мяча и был явно разочарован, когда полет завершился на его правом глазу. После этого мяч снова натерли мясом, и эксперимент повторили. Они повторяли снова и снова, и, в конце концов, Уолтер-Джон научился следить за полетом мяча и уворачиваться при его приближении. Полчаса спустя он стал уворачиваться так же ловко, как Герцог.

Следует признать очевидное: к этому времени друзья утратили уравновешенность мудрых наставников. Метод, казавшийся таким совершенным и привлекательным, на деле не приносил желаемых результатов. Псы себя вели совершенно не так, как предполагали двое юных теоретиков. Вот почему, несмотря на решение не прибегать к грубым методам, случалось, что Пенрод бросал мяч не Герцогу, а скорее в Герцога, а Сэм то же самое проделывал в отношении Уолтера-Джона. По правде говоря, любому, кто не достаточно знаком с дрессировкой собак, могло показаться, что Пенрод и Сэм просто тренируются в меткости. Тем более, что и Герцога, и Уолтера-Джона пришлось привязать к стене сарая. Вот и наивная Делла тоже решила, что мальчики мучают собак.

– В жизни не видела ничего подобного! – закричала она, выскочив на кухонное крыльцо. - Привязать бедных собак к стене и кидаться в них камнем, чтобы проверить, кто больше раз попадет…

– Камнем! – возмутился Пенрод. – Кто это, по-твоему, кидается камнем? А ну, говори, кто кидается камнем?

– Иди за стол, – ответила Делла. – И миссис Уильямс тоже звонила. Они уже там четверть часа не могут дождаться Сэма за ленчем! Поэтому отпустите несчастных собак и дайте им убежать. Конечно, если они вообще еще могут бегать, несчастные животные! Так вы собираетесь идти есть, мистер Пенрод? Идите, поешьте, как человек, а то вчера вы вообразили, будто вы носорог. Вы сами знаете, что потом из этого вышло!.. И я очень рада! Поделом вам!

С этим она удалилась обратно в кухню и громко захлопнула за собой дверь.

– Что она имела в виду? – спросил Сэм, отвязывая Уолтера-Джона от стены. – За что тебе попало, и чему она так радуется?

– Да так, пустяки, – равнодушно ответил Пенрод. И, хотя лицо его помрачнело, спокойно добавил. – Вечно она что-нибудь болтает.

– Это верно, – согласился Сэм. – Слушай, давай после ленча еще потренируем наших собак. Приходи с Герцогом к нам во двор.