Пенрод-сыщик

Глава VIII
КРОШКА РОНАЛЬД

Рональд совершенно измотал Пенрода своей манерой выхватывать все из рук. Вот почему, несмотря на горячие уверения кузена, что он «просто шутил», Пенрод на следующий день решил уйти от его общества на расстояние нескольких дворов.

Миновав их, он вышел на отдаленную тихую улочку. Он шел по ней и кое о чем размышлял, когда вдруг увидел Германа, который, как всегда, ознаменовал приближение лета полным отказом от обуви. Он шел, приминая черными босыми ступнями уличную пыль. Теперь он так будет ходить до самого октября. Сейчас он вышагивал очень медленно и осторожно, потому что на ладони его покоилась черепаха. Она была как раз размером с ладонь, и Герман внимательно следил, чтобы она не упала.

– Эй! – крикнул Пенрод, и печальное настроение разом покинуло его. – Откуда у тебя черепаха, Герман?

– Поменялся с Кубеной Хаулис.

– А кто такая Кубена Хаулис?

– Она живет на канале, – объяснил Герман. – Она мне сказала: «Погляди, кого я нашла вчера вечером на полу в сковородке!» Она говорит, она гак кричала, что у нее чуть шея не отвалилась. Она сказала, что вообще-то черепаха ей ни к чему. Но она никогда ничего не отдаст даром. Поэтому я с ней поменялся.

– А что ты ей дал?

– Я ей принес хорошее полено для растопки и еще хорошую доску, я ее нашел на стройке, и еще отличный нож, только он без ручки.

Черепаха высунулась из панциря, и Пенрод с интересом потрогал ей голову.

– Слушай, Герман! – воскликнул Пенрод. – А ты знаешь, какие черепахи умные? Стоит только дотронуться ей до головы, или до хвоста, или до лап, и она тут же прячет их в панцирь. Ну, конечно, если только не схватиться посильнее и не помешать ей.

– Да что я сам не знаю? – возмутился Герман. – Стал бы я брать черепаху, если бы я ничего про нее не знал! Отдал бы я Кубене такие отличные вещи, как полено для растопки, и доску, и лезвие от ножа, если бы я не знал, какие такие черепахи! Уж можешь быть спокоен, я о них побольше твоего знаю!

– Да я же не говорил, что ты не знаешь, Герман! – возразил Пенрод. – А что ты будешь дальше с ней делать?

– Сначала я вырежу у нее на спине свои инициалы, а потом положу ее в ведро, отнесу в старый сарай для дров и буду ждать, когда она вырастет. Когда она вырастет, мои инициалы тоже вырастут. Когда-нибудь они станут длиной в два фута.

Глаза Пенрода широко раскрылись и заблестели. Эта идея показалась ему больше, чем заманчивой. Она захватила его.

– Послушай, Герман, – произнес он, затаив дыхание, – а у этой Кубены Хаулис еще черепахи есть? Где она живет?

– Нет у нее больше, – ответил Герман, – у нее была только одна черепаха. А теперь у нее больше не осталось.

– Ох! – воскликнул Пенрод. – Знаешь, Герман, мне бы очень хотелось иметь такую черепаху. Что ты за нее возьмешь?

– Я ее не меняю. Не для того я ее выменивал, чтобы потом отдавать.

– Но почему?

Однако Герман явно не собирался вступать в спор по этому поводу. С тупым упрямством он повторил:

– Я ее выменял, чтобы она была у меня, а не для того, чтобы отдавать.

– Ну, Герман! – умолял Пенрод.

– Я обменялся, чтобы получить ее. Не стану я меняться. Я хочу ее иметь, а не потерять.

– Сколько ты за нее хочешь?

Герман задумался. Он явно начал сдаваться.

– Ну, сэр, хорошая доска, наверное, стоит не меньше дайма, лезвие от ножа – никель, а полено для растопки потянет на добрых два цента. Всего получается семнадцать центов. За это я, пожалуй, продам тебе черепаху.

– Я ее покупаю, – тут же согласился Пенрод, – ты получишь свои семнадцать центов.

– У тебя есть деньги? – удивился Герман, который никогда не ждал ничего хорошего от жизни.

– Пока нет, но когда папа придет в полдень домой, будут. Я заставлю его дать их мне.

Пенрод доверительно улыбнулся и, пожалуй, с чрезмерной хвастливостью добавил:

– Это я запросто!

– Значит, достанешь?

– Да. Вот что, Герман. Ты погоди вырезать па ней свои инициалы. Ведь как только я достану деньги, она станет моей. А я не хочу, чтобы на моей черепахе было чье-нибудь чужое имя. Так не будешь вырезать, а?

– Я тебе вот что скажу, – ответил Герман. – До шести часов вечера я буду ждать. Заплатишь семнадцать центов до шести, получишь черепаху без букв. Не заплатишь до шести, я начну вырезать.

– Идет! – сказал Пенрод. – Я достану эти семнадцать центов гораздо раньше шести часов. Можешь не волноваться.

Контракт был заключен к обоюдной радости обеих сторон. После этого Герман отправился домой, унося интересующую Пенрода собственность, а Пенрод продолжил прогулку. Теперь его настроение окончательно поднялось. Увидев черепаху в руках Германа, он сразу понял, что это самое лучшее животное на свете. Сейчас же ему казалось, что эта черепаха уже вроде бы как стала его черепахой, и это его несказанно радовало. Он только удивлялся, как же это у него до сих пор не было ни одной черепахи, и понял, что теперь-то ему без черепахи не обойтись.

Воображение унесло его в будущее. Он видел, как его черепаха год от года растет и хорошеет, и инициалы «П.С.» становятся на ее спине все крупнее и крупнее. Он представлял себе, как она ходит за ним по двору – большая, неторопливая и послушная. Он обучит ее разным трюкам, и она вместе с Герцогом и Уолтером-Джоном (взятым на время у Сэма) будут выступать вместе. Он устроит в конюшне представление и пригласит уйму народа. И Марджори Джонс тоже придет. А он будет вести это представление.

– Леди и джентльмены, позвольте представить на ваше внимание…

По его груди разлилось благостное тепло, и душа его исполнилась всепоглощающей любовью к черепахе.

Перед самым ленчем Пенрод перемахнул через забор и попал на задний двор. Рональд с водяным пистолетом в руках как раз коварно подкрадывался к Герцогу. Пользуясь этим, Пенрод сумел не замеченный им проскользнуть в дом. Он поднялся в комнату отца и застал там обоих родителей.

– Папа, – без предисловий начал он, – я хотел попросить тебя: дай мне, пожалуйста, семнадцать центов.

– Вот как? – ответил отец, и Пенрод не услышал в его вопросе никакого воодушевления.

– Да, папа, я тебя очень прошу.

– Интересное совпадение, – ответил отец, – я как раз только что подумал, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь дал мне семнадцать тысяч долларов. Боюсь только, никто не даст.

– Папа! Дай мне, пожалуйста, семнадцать центов!

– Нет, сэр.

– Папа…

– Зачем тебе семнадцать центов? – вмешалась миссис Скофилд.

– Чтобы купить черепаху.

– Что? – спросил мистер Скофилд.

– У черного мальчика Германа есть самая лучшая в мире черепаха, я такой еще никогда не видел, – объяснил Пенрод. – Он выменял ее на отличное полено для растопки, отличную доску и отличное лезвие от ножа у одной Кубены Хаулис. Доска стоила десять центов, а лезвие от ножа пять центов, а полено для растопки два цента, вот он и просит за черепаху семнадцать центов. И он сказал, что не уступит ни цента.

Мистер Скофилд почувствовал раздражение.

– Вот как? – снова угрожающе спросил он.

– Ну, да, сэр. И мне очень хочется, чтобы у меня была такая черепаха.

– Ты ее не получишь. Пора тебе поучиться не тратить деньги на пустяки. Неважно, большие это деньги или маленькие. К тому же ты можешь сам найти сколько угодно черепах.

– Я никогда в жизни не находил черепах, – упорствовал Пенрод. – Только один раз, на пикнике, когда ты меня заставил посадить ее обратно в ручей. Папа, – теперь его голос зазвучал настойчивее, – дай мне, пожалуйста, семнадцать центов.

– Нет.

– Папа, это самая лучшая черепаха…

– Довольно! Тебе не нужна черепаха! Зачем, скажи на милость, тебе понадобилась черепаха? Лично мне не улыбается держать ее в доме. Я не позволю…

– Она может спать в конюшне, – уговаривал Пенрод, – я устрою ей там место. Она не будет тебе доставлять никаких хлопот, папа!

Мистер Скофилд повысил голос:

– Ты разве не слышал, что я тебе сказал? Я не разрешаю тебе покупать черепаху!

– Папа, – теперь Пенрод говорил вымогающе-плаксивым тоном, – прошу тебя, дай мне семнадцать центов! Это ведь все, что я у тебя прошу. Ну, неужели ты не можешь дать мне семнадцать центов?

– Нет!

– Па-а-апа!

– Нет!

– Па-а-апа!

– Ты что, не слышишь, что я говорю?

– Ну, пожалуйста, папа, прошу тебя, пожалуйста!

Мистер Скофилд посмотрел на жену и поймал ее озабоченный взгляд.

– Что это с ним?

Прежде чем миссис Скофилд успела высказать свою точку зрения, Пенрод снова начал действовать. Он издал вопль и впал в настоящий транс.

– Па-а-апа! – завопил он. – Мне нужна эта черепаха! Мне нужны семнадцать центов! Тебе ничего не стоит разрешить мне держать эту черепаху! Ты просто не хочешь, чтобы я весело проводил время с ней! Не хочешь! Папа! О, па-а-апа! Пожалуйста! Я прошу тебя! Пожалуйста!

Мистер Скофилд бросился к сыну. Он ухватил его за плечи и таким образом пресек дальнейшее развитие тирады. Не мог же Пенрод продолжать ее в столь рабском положении. Ведь все, что он говорил – было не что иное, как плод импульсивного творческого порыва. Подобные сцены рождаются в импровизации, природа которой не совместима с насилием.

Отец основательно потряс его.

– Клянусь, он заразился!

С этими словами он подтолкнул Пенрода к двери и мрачным голосом приказал миссис Скофилд отворить ее. Та исполнила приказ, и лицо ее в этот момент было полно печали. Дверь эта вела в унылый и темный чулан, где ничто не располагало к веселому времяпрепровождению.

– Будешь сидеть здесь, пока не опомнишься! – сказал мистер Скофилд и закрыл дверь в эту обитель скорби. Потом он повернулся к жене: – Клянусь, нам надо сразу же отучить его от этого! Иначе он нас доведет, как Рональд бедного Генри!

Когда после ленча мистер Скофилд ушел из дома, мать выпустила Пенрода. Ему было разрешено подкрепиться остывшей едой. Потом миссис Скофилд сообщила, что до четырех часов его свобода ограничивается пределами дома. Потом он может выйти на улицу, но не дальше двора. Гак должно продолжаться до следующего дня. Выслушав текст приговора, он ничего не ответил, только в глазах его сверкнула ярость.

Он отбыл наказание полностью. Он сидел у окна и с загадочным видом смотрел во двор. Взгляд его немного оживлялся лишь тогда, когда в поле его зрения оказывался Рональд, который по-прежнему гонялся за Герцогом. Но уже через восемь секунд после четырех часов Пенрод отворил заднюю дверь конюшни и начал сосредоточенно наблюдать за жилищем Германа и Вермана.

– Эй, Герман! – крикнул Пенрод.

Герман вышел на улицу.

– Герман, я не могу выйти со двора. Мне велели никуда до завтра не выходить. А где черепаха?

У Германа был подавленный вид. Его явно что-то угнетало.

– Оставь свои семнадцать центов себе, – сказал он, – у меня больше нет черепахи! Я хорошенько устроил ее в миске. Потом папаша послал меня в аптеку за своим лекарством, а мамаша взяла и бросила эту черепаху в кучу золы. А человек, который пришел убирать золу, взял и унес мою черепаху! Я сказал мамаше: «Хорошо же ты обошлась с черепахой, которая стоит целых семнадцать центов!» А она треснула меня кухонным полотенцем по голове. Так что, оставь свои семнадцать центов себе. У меня больше нет черепахи.

Пенрод вздохнул.

– Мне только хотелось поглядеть на нее. Я не смог достать семнадцать центов. Ничего не вышло.

– Ну, а у меня была черепаха. И если бы не мамаша, она бы у меня до сих пор была, – сказал черный мальчик и с мрачным видом ушел.

Пенрод, в свою очередь, горестно вздохнул, затворил дверь конюшни и некоторое время сидел в полутьме. Потом до него донесся запах пекущейся сдобы, и в его разочарованной душе вновь зародился интерес к жизни. Он вышел из сарая и отправился на кухню.

– Иди отсюда! – сказала Делла. – Эти маленькие кексики я сделала к обеду. Если твой папа будет их есть, как раньше, остальным больше, чем по одному, не достанется.

– Ну, Делла, дай мне хоть один! – просил Пенрод. Кексики были пухлые, румяные. Они были красивы на вид и восхитительно пахли. – Ну, можно я возьму только один?

– Если я дам тебе, ты обещаешь съесть и уйти отсюда?

– Честное слово!

Делла дала ему кексик.

– Надеюсь, ты хоть раз сдержишь слово! – сказала она.

Пенрод поднес кексик ко рту, но тут с улицы донесся визг Герцога и торжествующий возглас Рональда. Услышав это, Пенрод вдруг сообразил, по чьей вине подвергся наказанию. Рука с кексиком замерла в воздухе, а на лице его появилось опасное выражение.

– Ты ведь хотел есть? – спросила Делла. – Так чего же не ешь и не уходишь?

– Пожалуй, я его съем попозже, – пробормотал Пенрод и, по-прежнему сжимая кексик в руке, быстро прошел из кухни в столовую.

Там он посвятил себя тонкой работе химического характера, и буфет служил ему отличнои лабораторией. Работал он напряженно. Не прошло и семи минут, как он снова покинул столовую. В руке Пенрод держал кексик, и он по-прежнему выглядел абсолютно целым. Во всяком случае, каждому было ясно, что Пенрод так и не откусил от него ни крошки. Он вышел во двор и встал на виду у Рональда.

– Эй, Пенрод! – тут же завопил его маленький гость. – Посмотри на меня! Я научился так здорово злить твоего Герцога своим пистолетиком, что он готов сам себя загрызть!

– Меня не волнует твой дурацкий пистолетик, – лениво процедил Пенрод, – у меня есть кое-что получше.

– Что у тебя есть?

Пенрод небрежно вытянул руку с кексиком. Он посмотрел куда-то вверх, потом широко раскрыл рот и, едва придерживая кексик большим и указательным пальцем, стал медленно подносить его ко рту. Подобная рассеянность, после богатого опыта общения с Рональдом, выглядела, по меньшей мере, странно.

Но Рональд не придал никакого значения расслабленным жестам Пенрода. Его глаза хищно засверкали, и, бросившись стрелой вперед, он молниеносно выхватил кексик и умчался с торжествующим хохотом.

– Ну, сейчас я тебе покажу! – закричал Пенрод, – Я сегодня отлично натренировался в беге. Теперь мне ничего не стоит тебя догнать. Пусть я сломаю себе шею, если не догоню тебя и не отберу свой кексик!

Не желая испытывать судьбу, а также стремясь, чтобы Пенрода постигла та участь, которую он сам себе предрек, в случае если не сможет лишить кузена лакомства, Рональд, уворачиваясь от не очень-то ловко протянутых рук, широко разинул рот, засунул туда всю добычу и, подражая удаву, постарался проглотить ее не разжевывая.

Но этот трюк ему не удался. Он испустил истошный вопль, и, выпучив глаза, стал выделывать какие-то удивительно разнообразные движения. Затем, продолжая извиваться, он направил себе в рот струю из водяного пистолета, но это лишь усилило его страдания. Тогда он с воем бросился к колонке и жадно приник к крану губами.

Струя все лилась и лилась. Она отливала на свету и получалось нечто вроде радуги, которая доставляла большое наслаждение Пенроду. Что касается Рональда, то он, кажется, совсем не радовался этому царству льющейся воды. Он корчился и выражал протест нечленораздельным и диким воем.

Его муки не прекращались, и он, наконец, убедился, что водой делу не поможешь. Тогда он начал глубоко дышать, пытаясь втянуть в себя как можно больше воздуха. Но вскоре он убедился, что и от воздуха не больше пользы, чем от воды. Некоторое время он посвятил бешеной жестикуляции и, наконец, сумел выкрикнуть первое членораздельное слово.

– Па-а-апа!

Он кинулся в дом, и кухонная дверь с шумом захлопнулась за ним. Но даже и после этого из дома доносились его страстные причины к родителю. Пенрод некоторое время стоял и слушал. И мало-помалу его суровые черты облагородились выражением радости и покоя. Гак обычно выглядит человек, который после серьезных передряг обретает, наконец, душевное равновесие.

Однако вскоре в его душу закралась некоторая тревога. Он опасался, как бы представители власти не сочли, что он зашел слишком далеко, и потому решил на всякий случай укрыться в конюшне.

Дождавшись сумерек, он незаметно пробрался и дом и тихо поднявшись по лестнице, вошел в свою комнату. Но мать все-таки услышала, как он крадется, и зашла к нему. Слабый свет проникал из окна, которое выходило на запад. Он мягко выхватывал из тьмы понурую фигуру Пенрода, который сложа руки, неподвижно сидел на кровати.

– Что, мама? – робко осведомился он.

– Скажи, что ты сделал с Рональдом?

– Ничего.

– Он говорит, что ты отравил его. Он так кричал и требовал, чтобы прислали доктора. Но его папа не захотел посылать за доктором. Тогда он попросил, чтобы его уложили в постель. Говори, что ты с ним сделал?

– Ничего я с ним не сделал.

– Пенрод! – теперь голос ее звучал угрожающе.

– Ничего я с ним не делал, мама. Просто у меня был кексик, и я чуть-чуть посыпал его красным перцем и капнул в середину соуса «Табаско» и…

– И ты дал ему эту жуткую…

– Нет, мама. Он подскочил ко мне, вырвал кексик у меня из рук и, не успел я его предупредить, как он его засунул в рот.

Миссис Скофилд сокрушенно покачала головой.

– Мы так и думали, что это все от перца, – сказала она, – я не знаю, что теперь с тобой сделает папа, Пенрод!

Именно в это время мистер Пассло и мистер Скофилд вышли на лестничную площадку. Пенрод и мать прислушались.

– Я как раз тогда выглянул в окно, – говорил мистер Пассло, – и увидел, как Рональд вырвал печенье у Пенрода из рук. Так ему и надо. У него отвратительная привычка все выхватывать из рук! Кроме того, мы сегодня, хоть раз можем поесть спокойно. Он не будет сегодня с нами обедать.

– Он все еще немного страдает? – спросил мистер Скофилд, и в голосе его прозвучала явная надежда.

– О, я думаю, он уже выздоравливает.

После этого Пенрод и миссис Скофилд услышали, как оба джентльмена сдержанно засмеялись. Видно было, что они пребывают в прекрасном расположении духа. Они пошли вниз по лестнице, а миссис Скофилд решила еще раз попытаться поговорить с Пенродом строго.

– Пенрод, ты очень неосторожно поступил, когда позволил Рональду съесть…

– Я не позволял!

– Он такой хороший мальчик, – продолжала она, – тебе должно быть стыдно!

Но когда она это произносила, с ней творилось что-то странное. Ее слова явно противоречили выражению лица. Вот почему, когда она открыла дверь и свет упал ей на лицо, Пенрод не знал, что и подумать. Он так и не понял, почему, сокрушаясь по поводу страданий «бедного крошки Рональда», она не могла сдержать улыбки?