Пепел Бикини

Небо горит

Согнувшись в три погибели и упираясь локтями в края люка, Кубосава спустился в кубрик. Резкий запах квашеной редьки и тухлой рыбы перехватил дыхание. Тусклая лампа в сетчатом колпачке едва виднелась в плотном тумане из смеси табачного дыма, пара от сохнущей одежды и приторного чада тлеющего угля. У входа в машинное отделение смутно темнели фигуры рыбаков, сгрудившихся вокруг жаровни. Чей-то монотонный, размеренный голос слышался сквозь рев ветра над палубой и жалобный скрип деревянной обшивки.

— …и тогда он вскочил на коня и поскакал из Эдо вслед за предателем…

Шхуна резко легла набок, Кубосава поскользнулся и с грохотом скатился по ступенькам трапа. Рыбаки обернулись и сердито зашикали. Радист наконец разглядел говорившего. Разумеется, это был сэндо Тотими. Толстенький, лоснящийся, он сидел на чьем-то услужливо пододвинутом чемодане и рассказывал одну из своих удивительных и страшных историй. Его похожее на мокрую картофелину лицо было освещено снизу розовым пламенем жаровни, черные глазки блестели, а пухлые грязные пальцы непрерывно двигались — то барабанили по коленям, то описывали в воздухе замысловатые кривые, имеющие, вероятно, какое-то отношение к рассказу. Рыбаки слушали, затаив дыхание, не замечая ни качки, ни духоты. Пятнадцатилетний повар Хомма, забыв о куче мисок в кадушке с водой, зажатой у него между ног, таращил глаза и тихонько вскрикивал:

— Са-а! Вот так-так! Неужели это правда?

Кубосава пробрался на свое место и лег ничком, положив подбородок на руки. Тотими стоило послушать. Он битком набит всякими былями и небылицами и всегда рассказывает их так, словно сам был свидетелем или даже участником всех этих невероятных приключений. Рыбаки готовы слушать его целыми днями. Они прощают ему за это многое: скупость, склонность к мелким пакостям, рукоприкладство. Впрочем, неизвестно, кому и что доставляет большее удовольствие: рыбакам ли россказни Тотими или Тотими — восхищение и жадное внимание слушателей.

— …Да разве можно запугать этим старого морского разбойника? Надаэмон поднял топор — и…

Ага, легенда об острове Фусумэ. Кубосава когда-то уже ее слышал.

Давным-давно грозный пират Надаэмон ограбил корабль, перевозивший налоги, которые правительственные чиновники собирали в течение нескольких лет в южных провинциях страны. Команду корабля он, как водится, перебил, а деньги — сто тысяч золотых таэлей, целое сокровище, — зарыл на волшебном острове Фусумэ, похожем очертаниями на фигуру лежащей на спине женщины. Надаэмон не стал составлять карту острова с меткой, указывавшей место клада. Он поступил оригинальнее: вытатуировал условные значки на теле своей любимой единственной дочери. Несчастной девушке это стоило жизни, ибо один из прежних сподвижников Надаэмона задушил ее, чтобы узнать, где зарыт клад. Старому пирату удалось настичь и прикончить мерзавца на острове, когда тот уже достал сокровище. Но тут небо не вынесло такой массы преступлений, волшебный остров Фусумэ затрясся и погрузился на дно океана.

— …Так погиб гроза морей Надаэмон, так погибло сокровище, — закончил сэндо. — Дайте-ка сигарету.

Рыбаки помолчали, потом кто-то пробормотал:

— Сто тысяч золотых таэлей… Сколько это будет на наши деньги?

— На нынешние? Считай, золотой таэль не меньше, чем тысяч пять иен…

— Ого!

— И все это до сих пор на морском дне? — страдающим голосом спросил Хомма. — Эх, достать бы!

— Никогда никто не достанет, — авторитетно ответил сэндо. — Остров был заколдован, ты что, не слышал?

— Говорят, — заметил один из рыбаков, — что на месте затонувших сокровищ всегда селится громадный тако — осьминог — и стережет их. Я сам читал об этом в одном журнале.

— Громадный осьминог? — Хомма выронил миску и схватился за щеки руками.

— Не знаю, как насчет громадных осьминогов, — медленно произнес сэндо, — но с громадными ика — кальмарами[14] — мне приходилось сталкиваться.

Рыбаки разом замолчали, придвинулись, и сэндо, самодовольно поглядывая по сторонам, рассказал, как несколько лет назад, когда он плавал на «Коэй-мару» в Южных морях, на них напало огромное головоногое чудовище, щупальца которого достигали 20 сяку[15].

— Мы едва отбились от него баграми и ножами, а когда ика ушел, вся палуба была черной, как тушь.

Хомма круглыми глазами, не отрываясь, смотрел Тотими в рот:

— Ика? Такой огромный ика?

— А ты что думал, такой, каких ловит твой дед в заливе? И продает потом по десятке за штуку?

Мальчишка недоверчиво покачал головой:

— Неужто бывают такие страшные?

О существовании кальмаров-гигантов многие рыбаки слышали впервые. Посыпались вопросы, высказывались предположения.

Сэндо, посмеиваясь, отвечал и опровергал.

— Встретить такое чудище — большая редкость, — сказал он. — И пусть тот, кто хочет, жалеет об этом. Мне лично нужно побольше рыбы, побольше тунца…

— Да, тунца, — вздохнул кто-то, — большого, жирного…

— Думаю, что на этот раз нам повезет. — Тотими встал, выплюнул окурок в жаровню и потянулся. — Пойду подменю капитана, — сказал он и полез вверх по трапу. Хомма принялся за свои миски.

«Счастливый Дракон № 10» шел через бурный океан, и каждое сердце на его борту выстукивало слова надежды: «На этот раз нам повезет». Но им не везло. Седьмого февраля сэндо, держась для верности за амулет, висевший у него на груди, впервые за рейс приказал ставить сети. Это было в нескольких десятках миль к западу от Мидуэя. Всю ночь рыбаки напряженно следили за фосфорическим мерцанием волн вокруг невидимых в темноте стеклянных буйков. Амулет не помог. Когда рано утром сети были подняты, кто-то разочарованно свистнул, механик Мотоути выругался, а сэндо смущенно почесал в затылке: в слизистой каше из медуз и сифонофор[16] бились всего три — четыре десятка небольших рыб, из них пяток молодых тунцов.

По предложению сэндо «Счастливый Дракон» передвинулся на полтораста миль к западу. Там произошла беда. Главная линия сетей зацепилась крючьями за коралловую отмель. Двое суток рыбаки с терпеливым озлоблением возились на проклятом месте, спасая сети. На рассвете третьего дня разразился шторм, и сто восемьдесят новеньких стометровых тралов, почти половина того, чем располагал «Счастливый Дракон», были безвозвратно потеряны.

— Если так пойдет дальше, — сказал Мотоути, презрительно разглядывая одинокие тушки тунцов, распластанные на палубе, — мы сгорим от стыда еще прежде, чем вернемся домой.

Усталые и злые рыбаки угрюмо перебирали сети. Круглые буйки из темно-зеленого стекла тускло отсвечивали на солнце. Сэндо прошелся по палубе, морща лоб и нервно потирая руки. Несколько раз он останавливался, как бы желая сказать что-то, но не решался и снова принимался бегать вокруг рыбаков. Шторм утих так же быстро, как и налетел, и теперь над присмиревшим океаном царила тишина. Небольшие волны лениво плескались под кормой шхуны. Повар Хомма оторвался от работы, чтобы поправить головную повязку, сползшую на глаза.

— Везет же другим, — досадливо сказал он. — Знают богатые рыбой места и всегда приходят домой с полными трюмами. А мы таскаемся по морю взад и вперед, и никакого толку.

В другое время сэндо непременно оборвал бы нахального мальчишку и, возможно, стукнул бы его по затылку. Но сейчас он оставил упрек без ответа. Он только пожал плечами и вдруг, остановившись возле механика, проговорил негромко:

— Есть одно место, где тунца видимо-невидимо. Только…

Он замолчал, словно испугавшись собственных слов. Все насторожились. Мотоути бросил паклю, которой вытирал руки.

— Где же это?

— Я знаю, — крикнул Хомма, — Тотими-сан говорит о Маршаллах! Мой дед ходил туда еще до войны. Там рыбаки хорошо зарабатывали.

— Правда, — отозвался кто-то, — нам следовало бы сразу идти туда.

Сэндо закивал головой и спокойно добавил:

— Да, это недалеко от запретной зоны, что тянется вокруг Маршалловых островов. Острова теперь не наши, и нужно быть осторожными, там нас, как и в прошлый раз, могут задержать[17]. Но мы обогнем их и пройдем благополучно.

Рыбаки одобрительно загудели.

В тот же день, двенадцатого февраля, «Счастливый Дракон» повернул на юго-восток. Тунца по-прежнему не было. Шхуна продвинулась уже довольно далеко, перешла международную линию перемены чисел, но уловы, как и раньше, были совсем плохие. Никто из рыбаков даже не ругался. Как известно, бесполезно и небезопасно бранить судьбу за то, что она повернулась к тебе спиной. После короткого совещания с наиболее опытными рыбаками сэндо предложил капитану повернуть обратно на запад в обход американских вод, в центре которых лежали Маршалловы острова.

Капитан озабоченно склонился над потрепанной картой, в левом нижнем углу которой большим оранжевым прямоугольником была обозначена запретная зона.

— Было бы очень неприятно ненароком завернуть туда, — сказал он.

— Наму Амида[18]… Избави нас от этого! — с чувством проговорил сэндо, схватившись за амулет.

— Можно обойти американские воды с севера, — заметил кто-то из рыбаков.

— Пожалуй, мы пройдем вот здесь. — Капитан взял другую карту. — Повернем на запад, и тогда граница запретной зоны останется по крайней мере миль на тридцать — сорок к югу.

По правде говоря, вопрос о запретной зоне волновал их очень мало. Гораздо больше беспокоило магическое сочетание слов «чужие воды», с которым были знакомы их отцы.

«Чужие воды» — это означало, что плавать и ловить рыбу в данном месте нельзя и что существует поэтому вполне реальная опасность быть задержанными и отданными под суд в чужой, недружелюбной стране.

И они пошли на запад, по ночам ставили сети, на рассвете брали то немногое, что в них попадалось, и снова двигались дальше.

Так прошла неделя. Рыбаки работали уже без всякого энтузиазма, мечтая только о том, чтобы вознаграждения за улов хватило для расплаты с хозяином за взятые в кредит продукты и одежду. Полуторамесячная добыча едва покрывала дно засольного трюма.

Ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта ничем не отличалась от десятка прежних ночей. Было тихо, с бархатного угольно-черного неба мерцали яркие звезды, дул легкий, приятный ветерок. Команда только что поставила сети и расположилась на ранний завтрак прямо на палубе. Стучали палочки о чашки, кто-то мурлыкал песню. Капитан и радист Кубосава беседовали вполголоса, присев на поручни позади рубки. По обыкновению недовольно ворча, из машинного люка вылез механик Мотоути, вытирая ветошью замасленные пальцы. Сэндо взобрался на корму и озабоченно осматривал сломавшийся вчера ворот, служивший для подъема тралов. А вокруг расстилался бескрайний океан, черный, как небо, с такими же мерцающими в его глубине блестящими искрами. И вдруг…

Мертвый бело-фиолетовый свет мгновенно и бесшумно залил небо и океан. Ослепительный, более яркий, чем внезапная вспышка молнии в темном грозовом небе, невыносимый, как полуденное тропическое солнце, он со страшной силой ударил по зрительным нервам, и все, кто находился на палубе «Счастливого Дракона», одновременно закричали от режущей боли в глазах и закрыли лица руками. Когда через несколько секунд они осмелились вновь открыть глаза и посмотреть сквозь чуть раздвинутые пальцы, у них вырвался новый крик — крик изумления и ужаса. Небо и океан на юго-западе полыхали зарницами всех цветов радуги. Оранжевые, красные, желтые вспышки сменяли друг друга с неимоверной быстротой. Это невиданное зрелище продолжалось около минуты, затем краски потускнели и слились в огромное багровое пятно, медленно всплывшее над горизонтом. И чем выше оно поднималось, тем больше разбухало и темнело, пока наконец не погасло окончательно. Тогда наступила тьма.

Ошеломленные рыбаки некоторое время еще смотрели в ту сторону, затем переглянулись и заговорили все разом:

— Что это? Уж не солнце ли?

— Солнце утром на западе? Ерунда… И потом это гораздо больше солнца!

— Я знаю, что это! Это маневры, стреляли линкоры!

— Это атомная бомба, вот что это такое, — заявил Мотоути.

— Если это атомная бомба, то где же грибовидное облако?

— Его не разглядеть в темноте. Но это был атомный взрыв, бьюсь об заклад…

Все повернулись к капитану. Но Одабэ был растерян не менее других. Он пожал плечами и механически поднял к глазам часы. Светящиеся стрелки показывали без десяти четыре. Что же это могло быть? Сэндо шептал заклинания, отгонял беду. Кубосава, сняв очки, протирал стекла краем головной повязки. Он раскрыл рот, чтобы сказать что-то, и в этот момент до «Счастливого Дракона» докатился грохот. Он не был похож ни на гром, ни на пульсирующий гул артиллерийской канонады. Чудовищный вал густого, тяжелого звука обрушился на шхуну, и она заметалась в его протяжных раскатах. Мелкой дрожью тряслась палуба, скрипела обшивка, дребезжали стекла в иллюминаторах рулевой рубки. Рыбаки зажимали уши, падали на колени.

— Кувабара! Кувабара[19]! — завывал сэндо, схватившись руками за щеки.

Но вот кончился и этот звуковой ад. Все стихло. Снова зашелестел ветерок в снастях, снова стал слышен плеск мелких волн у бортов «Счастливого Дракона». Одабэ, бледный, с трясущимися губами, спрятал часы в карман. От момента вспышки до звука прошло не менее десяти минут! Первым опомнился сэндо.

— Выбирай сети, живо! — заорал он.

Работали все, даже радист и капитан, молча и торопливо. Никто больше ни о чем не спрашивал. Было ясно: случилось такое, чему они не должны были быть свидетелями. Нужно уходить отсюда, и уходить как можно скорее.

Около семи часов, когда восток уже окрасился мягкими красками ясного, погожего утра, кто-то крикнул:

— Что такое? Смотрите!

Серая туманная пелена обволакивала небо с запада. Она медленно распространялась навстречу восходящему солнцу, размывала и поглощала четкую линию горизонта, плотной завесой вставала между глазами и изумрудным небом. Но это был не туман. Прошло несколько минут, и на палубу, на сети, на руки и плечи стала оседать мельчайшая беловатая пыль. Она беззвучно падала сверху и покрывала корабль, клубилась в ленивой теплой воде океана вокруг шхуны. Ее становилось все больше и больше, и вот уже не стало видно ничего, кроме массы медленно падавшего порошка, похожего на рисовую пудру.

— Небо горит! — суеверно прошептал сэндо. — Пепел горящего неба! Они подожгли небо, и его пепел сыплется на нас!

— Пепел горящего неба!

— Скорее! Скорее! — сэндо осип от крика.

Рыбаки, чихая и кашляя, размазывая белый порошок по потным лицам и отхаркивая его из легких, с удвоенным рвением принялись за работу. Через два часа сети были подняты.

«Счастливый Дракон», неся на палубе толстый слой «небесного пепла», полным ходом пошел на север, а из рулевой рубки лишь с трудом можно было различить бушприт, зарывающийся в непроницаемую мглу.