Перемены

Глава тридцать первая

Я смотрел на изувеченное тело. Мне не составляло большого труда представить себе мое собственное изувеченное лицо, слепо смотрящее вверх с каменного стола. Я сделал шаг вперед. Потом второй. А потом уже стоял прямо над изуродованным телом Ллойда Слейта.

Будь это поединок, я не колебался бы ни секунды. Но этот человек не представлял для меня никакой угрозы. Он вообще ни для кого не представлял угрозы. Я не имел права лишать его жизни, и утверждать противное было бы откровенным, циничным, злостным враньем. Если бы я убил Слейта, долго ли мне пришлось бы ждать своей очереди? Как знать, может, я глядел сейчас на самого себя — каким я стану через несколько лет или даже месяцев?

Не мог я. Это было бы все равно что перерезать собственное горло.

Рука моя опустилась, словно нож сделался вдруг слишком тяжелым.

Мэб вдруг возникла прямо напротив меня, глядя на меня в упор. Правая рука ее сделала легкое движение, и туман над Столом внезапно сгустился, наполнился светом и красками. Несколько секунд изображение оставалось нерезким, потом разом сфокусировалось.

В углу комнаты с голыми каменными стенами лежала, съежившись, девочка. Кто-то наспех набросал на пол соломы и прикрыл ее грязным одеялом. Темные волосы девочка, судя по всему, завязывала в косички, но сейчас они растрепались. Одну из маленьких розовых пластмассовых заколок украли, или она потерялась сама, так что косичка осталась только одна. Лицо ее покраснело от слез. Сморкалась она, судя по всему, в подол розового платьица. Рубашка, изначально белая в желтый цветочек с большой мультяшной пчелой, вся перепачкалась грязью и нечистотами. Она съежилась в маленький комочек, словно в надежде на то, что когда за ней придут, ее не заметят.

В полных тихого ужаса больших карих глазах мне увиделось что-то знакомое. У меня ушла секунда или две на то, чтобы понять: очень похожие глаза я вижу у своего отражения в зеркале. Да и другие черты явно носили сходство с моими, точнее, сходство это ожидало момента, чтобы проявиться с возрастом в полную силу. Такие же подбородок и скулы, как у нас с Томасом. Рот скорее материнский. Прямые, блестящие черные волосы — тоже в Сьюзен. Вот руки и ноги казались великоватыми, как у щенка.

Где-то вдалеке послышался вопль вампира Красной Коллегии в истинном обличье; девочка вздрогнула и снова заплакала, сжавшись еще сильнее от страха.

Мэгги.

Я вспомнил, как Бьянка со своими миньонами держали меня в плену.

Я вспомнил, что они тогда со мной проделывали.

Нет, настоящего зла они девочке, похоже, еще не причинили. Пока.

— Да, — произнес холодный, лишенный эмоций голос Мэб. Видение начало медленно таять. — Ты видел свою дочь — такой, какая она сейчас. Даю тебе слово. Никаких фокусов, никаких подлогов. Все как есть.

Сквозь сделавшееся уже почти совсем прозрачным изображение я посмотрел туда, где стояли в ожидании Мэб и моя крестная. Лицо Леа было печально. Глаза Мэб под капюшоном сузились, превратившись в две зеленые щелочки.

С минуту я молча смотрел на них. Холодный ветер раздувал полы их плащей. Я смотрел на них, в их глаза, полные темного, извращенного знания. Я понимал, что ни ребенок из видения, ни человек, лежавший на столе, не значат для них ровным счетом ничего. Я понимал, что, если моя сделка с Мэб состоится, вполне вероятно, я окончу свою жизнь на этом самом столе.

Само собой, за этим Мэб и показала мне Мэгги: для того, чтобы мною манипулировать.

Нет. На этот раз не так. Она показала мне Мэгги для того, чтобы я абсолютно ясно понимал, какой выбор мне предстоит сделать. Ну, конечно, это не могло не повлиять на мое решение, но когда ты сталкиваешься лицом к лицу с неприкрытой правдой, иначе и не бывает.

Не знаю, можно ли вообще манипулировать кем-то с помощью правды.

Наверное, это можно назвать просветлением.

В общем, пока я смотрел на тающий образ моей дочери, страх исчез.

Если я закончу так, как Слейт, если такова цена, которую нужно заплатить за безопасность моей дочери — что ж, так тому и быть.

И если я буду проклят до конца моих дней, потому что ради Мэгги мне пришлось сделать нелегкий выбор — что ж, так тому и быть.

И если мне придется умереть жуткой, мучительной смертью ради того, чтобы у моей дочурки появился шанс выжить…

Так тому и быть.

Я крепче сжал рукоять невыносимо тяжелого бронзового ножа.

Я осторожно придержал Ллойда Слейта за лоб, чтобы он не дергался.

И перерезал ему горло.

Это была быстрая, чистая, но все-таки смерть, не менее эффективная, как если бы я отсек ему голову топором. Ничто так не уравнивает, как смерть. Нет никакой разницы, как вы попадете на тот свет. Важно — когда.

И почему.

Он не сопротивлялся. Он только испустил вздох, словно от облегчения, и голова его повернулась набок, как будто он уснул. Не слишком красиво, но и не сцена из кровавого ужастика. Не грязнее, чем у вас на кухне, когда вы готовите отбивные на большую компанию. Большая часть крови стекла в желоба на поверхности стола; коснувшись камня, она, казалось, превратилась в ртуть и разбежалась по вырезанным на боковинах и опорах письменам, отчего те словно загорелись серебром в призрачном лунном свете. Зрелище пугало и завораживало одновременно. Кровь буквально гудела от энергии; и письмена, и камень, и воздух вибрировали от этой мощи.

Две стоявшие у меня за спиной сидхе не спускали хищных ледяных глаз с умиравшего Рыцаря, который их предал. Даже не глядя на них, я понял, когда все закончилось. Обе испустили негромкий вздох… удовольствия? удовлетворения? Я не могу подобрать для него подходящей характеристики. Скажем так: обе они отдавали себе отчет о важности, которую имела эта смерть, но никакого сострадания к погибшему не испытывали. Жизнь вытекла из его искалеченного тела в Каменный Стол, и они вели себя сообразно торжественности события.

Я молча стоял, и кровь капала с бронзового ножа у меня в руке на землю у моих ног. Дрожа от холода, смотрел я на останки убитого мной человека и пытался понять, что мне полагалось испытывать по этому поводу. Скорбь? Пожалуй, нет. Он был сукин сын высшего разряда, и будь у меня шанс убить его в открытом бою, я бы наверняка им воспользовался. Жалость? Тоже нет. Я оказал ему услугу, убив его. Иначе ему ни за что бы не выбраться из той ситуации, в которую он сам себя загнал. Радость? Ну, нет. Точно не радость. Удовлетворение? Почти нет, разве что от того, что это по крайней мере позади.

Если честно, я не чувствовал почти ничего, кроме холода.

Спустя минуту, а может быть час, Леанансидхе подняла руку и щелкнула пальцами. Из тумана так же бесшумно, как уходили, возникли слуги, подняли то, что осталось от Ллойда Слейта, и вместе с его телом снова растворились в тумане.

— Вот, — вполголоса сказал я Мэб. — Я свое дело сделал. Теперь очередь за вами.

— Отнюдь детка, — произнесла Мэб устами Леа. — Твое дело только лишь еще начинается. Но не бойся. Я — Мэб, и скорее звезды обрушатся с небес, чем Мэб нарушит свое слово. — Она чуть склонила голову набок, в сторону моей крестной. — Я посылаю с тобой этого наставника на последнюю твою битву, сэр Рыцарь. Моя фрейлина — одна из сильнейших у Зимы, она уступает по силе единственно мне.

С губ Леа слетел ее собственный, более теплый, текучий голос.

— Моя королева, в каких рамках мне дозволено действовать?

Мне показалось, я увидел, как сверкнули в лунном свете зубы Мэб, когда губы Леа ответили:

— Можешь ничем себя не связывать.

Рот Леа скривился в широкой, недоброй улыбке, и она отвесила Зимней Королеве низкий поясной поклон.

— А теперь, мой Рыцарь, — произнес голос Мэб, и она снова повернулась ко мне, — посмотрим, как вернуть силы в твое истерзанное тело. И я сделаю тебя своим.

Я поперхнулся.

Мэб небрежно махнула рукой моей крестной, и Леанансидхе поклонилась.

— Я здесь больше не нужна, детка, — прошептала Леа. — Но буду готова выступить по первому твоему зову.

В горле у меня пересохло настолько, что я едва сумел выдавить из себя ответ.

— Мне нужны те вещи, что я оставил у тебя в саду, и как можно быстрее.

— Разумеется. — Она кивнула, отвесила поклон и мне, а потом, сделав несколько шагов назад, скрылась в тумане.

И я остался наедине с Королевой Мэб.

— Итак, — неловко начал я, — полагаю, я должен пройти какую-то церемонию?

Мэб шагнула ближе ко мне. Сейчас она была более или менее обычного роста, ничего такого огромного или подавляющего. Да нет, даже заметно ниже меня. Стройная. Но двигалась она с такой абсолютной уверенностью, что ни у кого из нас не возникало ни малейших сомнений относительно того, кто из нас хищник, а кто — добыча. Я чуть попятился от нее. Чисто инстинктивно; шансов удержаться от этого у меня имелось не больше, чем заставить себя не дрожать от холода.

— Вот только обмениваться клятвами нам будет трудновато, если вы не можете говорить, — продолжал я. Голос мой показался неуверенным и жалким даже мне самому. — Э… Ну, может, там, расписаться на чем-нибудь.

Бледные руки вынырнули из складок плаща и откинули капюшон. Она тряхнула головой, разметав белые, белее чем лунный свет или мертвая плоть Ллойда Слейта волосы.

На мгновение мне изменил голос. Край каменной столешницы чуть ударил меня под колени, и я неловко плюхнулся на него задницей. Мэб не спеша, делая паузы между шагами, продолжала приближаться ко мне. Плащ медленно скользнул с плеч, ниже, ниже…

— В-вы, э… — пробормотал я, отводя взгляд. — Вам, д-должно быть, холодно?

Негромкий смешок сорвался с ее губ цвета мороженой ежевики. Голос гневающейся Мэб мог причинять физический ущерб здоровью. Голос Мэб, полный сыплющего искрами желания… в общем, он производил совсем другой эффект.

И холод почему-то сразу стал беспокоить меня меньше многого другого.

Ее губы слились с моими, и я бросил даже попытки заговорить. Какая уж там церемония — это был ритуал, древний как жизнь, как земля и небо.

Что произошло после поцелуя, я помню плохо.

Помню, как сияло надо мной ее тело, холодное, мягкое, безукоризненно женственное. Впрочем, у меня не хватает слов, чтобы его описать. Нечеловеческая красота. Эльфийское изящество. Животная чувственность. И когда ее тело оказалось поверх моего, наше дыхание смешалось — ледяная чистота и смертное несовершенство. Я ощущал ритм ее тела, ее дыхания, ее сердца. Я чувствовал, как холодный камень подо мной, древний холм под камнем, вся земля долины вокруг нас пульсируют в ритм с Мэб. По небу неслись облака, и по мере того, как она убыстряла темп, она разгоралась все ярче, пока до меня не дошло, что все призрачное свечение вокруг нас — не что иное как бледное, приглушенное отображение красоты Мэб, скрытое за завесой, дабы не повредить не готовое к такому смертное сознание.

Впрочем, по мере того, как учащалось ее дыхание, пала и эта завеса. И эта ничем не прикрытая, чистая красота обжигала меня.

То, что мы делали, не было сексом, чем бы это ни казалось со стороны. Ну нельзя же заниматься сексом с грозой, или землетрясением, или свирепым зимним бураном. Нельзя заниматься сексом с горой, или скованным льдом озером, или ледяным ветром.

На несколько секунд я увидел всю ширину и глубину силы Мэб, и на совсем короткое мгновение — слабый намек, неяркий отсвет ее помыслов. Когда наши сплетенные тела, отчаянно колотясь, приближались к кульминации, я закричал. А может, кричал уже давно.

А потом к моему крику прибавился и крик Мэб, и наши голоса слились. Ногти ее впились в мою грудь, словно сосульки вонзились мне под кожу. Я увидел, как она выгнулась от наслаждения, и тогда ее зеленые кошачьи глаза отворились широко-широко, а рот приоткрылся, и она прошипела:

— МОЙ!

От этой простой истины тело мое завибрировало, как туго натянутая гитарная струна, и я содрогнулся от какого-то свирепого, всесокрушающего оргазма.

Руки Мэб скользнули вдоль моих ребер, и переломы, про которые я успел забыть, снова обожгли меня огнем. Ледяные руки стиснули меня, и рот ее снова открылся.

— МОЙ!

И снова тело мое свело свирепой судорогой, а каждый мускул словно пытался сорваться с костей.

Мэб восторженно зашипела, и руки ее скользнули вниз, вокруг моей талии, к той точке, где, судя по всему был сломан позвоночник. Я понял, что ору во всю глотку и бьюсь, утратив остаток контроля над своим телом.

Взгляд кошачьих глаз Мэб встретился с моим, и снова жуткий, сладкий холод разбежался от кончиков ее пальцев. Голос ее сделался вдруг бархатным, нежным.

— Мой…

— Еще раз! — взвизгнул смутно знакомый голос.

Что-то холодное, металлическое прижалось к моей груди.

— Разряд! — выкрикнул голос.

В грудь мне ударила молния — ослепительная лента серебряной энергии, от которой тело мое выгнулось дугой. Я взвизгнул. Прежде, чем бедра мои опустились обратно, я выкрикнул:

— Hexus! — стравливая эту энергию в воздух.

Кто-то вскрикнул, кто-то другой выругался, вокруг меня все сыпало искрами — включая лампочку, перегоревшую от перегруза и разлетевшуюся в пыль.

На несколько секунд в комнате воцарились темнота и тишина.

— Мы его потеряли? — спросил голос пожилого мужчины. Фортхилла.

— О Боже, — отозвалась дрожащим голосом Молли. — Г-гарри?

— Я в норме, — произнес я. Горло саднило. — Кой черт вы со мной делаете?

— У вас сердце останавливалось, — ответил третий, знакомый голос.

Я ощупал грудь и не обнаружил ничего ни там, ни на шее. Пальцы продолжали шарить дальше. Цепочка с пентаграммой и наспех приклеенным к ней рубином обнаружилась на полу рядом с кроватью. Я сжал цепочку пальцами, накачал в нее немного воли, и комната осветилась неярким голубым сиянием.

— …вот я и сделал то, что полагается делать уважающему себя патологоанатому, — продолжал Баттерс. — Поразил вас, так сказать, молнией и попробовал воскресить. — В руках он держал две чашки-контакта от дефибриллятора, только теперь они не были ни к чему подключены, поскольку провода начисто сгорели. Баттерс — жилистый коротышка с вечно всклокоченными черными волосами, узкоплечий и подвижный. В данный момент он щеголял в больничном комбинезоне. Он сокрушенно посмотрел на контакты и помахал ими в воздухе у меня перед носом для убедительности. — Оно живо-о-ое, — произнес он мультяшным голосом, которому полагалось бы звучать зловеще-глухо. — Добро пожаловать назад, — добавил он, выждав небольшую паузу.

— Баттерс, — пробормотал я. — Кто вас поз… — Я тряхнул головой. — Молли. Не берите в голову.

— Гарри, — сказала она. — Ну, мы же не знали, как сильно вы ранены, а раз вы ничего не чувствовали, то и вы не знали, вот я и решила, что нам нужен настоящий доктор, а единственный, про которого я знаю, что вы ему доверяете, — это Баттерс, вот я его и вызвонила…

— Эй, — встревожился Баттерс.

Я сдвинул повязку, удерживавшую голову и раздраженно задергал ногами, пытаясь высвободить и их.

— Полегче, тигр вы этакий, — выдохнул маленький патологоанатом, налегая всей тяжестью на мои ноги. — Попридержите коней. Спокойно, спокойно!

Фортхилл с Молли тоже хотели как лучше. Они навалились на меня все втроем и прижали-таки обратно к лежанке и корсету.

Я выругался и перестал сопротивляться — на минуту, до тех пор, пока они не обрели вновь способности слушать.

— Времени нет на всю эту фигню, — сказал я. — Снимите с меня все эти лямки.

— Дрезден, у вас, возможно, сломана спина, — возразил Баттерс. — Ущемленный нерв, сломанные кости, поврежденные органы брюшины… Бога ради, дружище, о чем вы думали, отказавшись ехать в больницу?

— Думал о том, как бы не стать легкой мишенью, — ответил я. — Я в норме. Мне лучше.

— Боже праведный, друг мой, — забеспокоился Фортхилл. — Будьте же благоразумны. У вас сердце всего три минуты назад не билось.

— Молли, — произнес я как мог тверже. — Развяжи меня. Сейчас же.

Я услышал, как она шмыгает носом. Однако она все-таки подсела ко мне так, чтобы видеть мои глаза.

— Э… Гарри. Вы это… ну, понимаете. Типа, это вы?

Секунду или две я тупо моргал, такое впечатление произвели на меня эти ее слова. Черт, интуиция у Кузнечика на высоте.

— Я — это я, — ответил я, глядя ей в глаза. В качестве удостоверения личности этого более чем достаточно. Если бы за рулем моей, так сказать, машины сидел кто-то другой, такое изменение моей личности в сочетании с таким взглядом гарантированно привели бы в действие механизм заглядывания в душу, так что все сразу стало бы явным. — Ну, по крайней мере в текущий момент.

Молли прикусила губу.

— Ладно, — сказала она. — Ладно, отпустите его.

Баттерс слез с моих ног и стоял, нахмурившись.

— Постойте. Но это ведь… Как-то очень уж все быстро для меня.

Дверь за его спиной отворилась, стоявший за ней здоровяк в грубой куртке вскинул пистолет и с расстояния в три фута выпустил две пули Баттерсу в спину. Грохот выстрелов показался мне неестественно громким, оглушительным.

Баттерс рухнул как подкошенный.

Тело его еще не коснулось пола, а взгляд стрелка уже шарил по остальным. Я понял, кто ему нужен, прежде, чем он задержался на мне.

Он не произнес ни слова, не медлил, не колебался. Профессионал. Таких в Чикаго пруд пруди. Он вскинул пистолет, целясь мне в голову, — а я лежал, примотанный к чертову корсету, не в состоянии пошевелиться. Я поднял левую руку и обнаружил, что браслета-оберега на запястье нет. Ну да, его же сняли, чтобы дефибриллятор не наделал мне ничего лишнего — равно как сняли цепочку с амулетом с шеи и кольца с пальцев.

Вот уж помогли так помогли.

Нет, день явно выдался неудачный.