Переписка и деловые бумаги

Чехов А.П.

Переписка и деловые бумаги

1875

1. Ал. П. ЧЕХОВУ

Июль (?) 1875 г. Таганрог.

Рукой Н. П. Чехова:

Дружище Саша!

На письмо и на просьбу твою я отвечаю: В городе у нас так тихо, так смирно, что я и не ожидал после спектакля. Товарищи почти все разъехались, и представь, будучи в гимназии за свидетельством, я раскрыл книгу, в которой было написано, куда кому ехать из товарищей, то оказалось, что все едут в Петербург или в Харьков, а в Москву только 2-е - Алдырев и Буланцев!!! Гаузенбаум говорит, что если бы мы поехали в Москву 3-е, то нашли бы себе квартиру меблированную с самоваром о 2-х комнатах за 10 или 9 р., след., 3 руб. с человека. Необходимо поехать с ним, тем более, что мы не знаем Москвы ни в зуб. Приезжай, брате, поскорее, ни о чем не заботься и не мори себя твоими странностями (чай), а с божьего помощью и благословением родителей наших укатим! Я послал в Москву письмо в Училище жив<описи>, ваяния и зодчества г-ну Трутовскому (инспектору). А у нас тихо, ничего не слышно, живем припеваючи, поскорей же приезжай.

Твой Н. Чехов.

Мама хотела прислать тебе телеграмму, чтоб раньше выехал.

Н. Чехов.

Желаю tibi optimum et maximum*.

А. Чехов.

* тебе всего наилучшего (лат.)

1876

2. Ал. П. ЧЕХОВУ

9 марта 1876 г. Таганрог.

Mein lieber Herr!

Ich war gestern im Hause Alferakis auf einen Konzert, und sah dort deine Marie Feist und ihre Schwester Luise. (1) Ich habe eine открытие gemacht: (2) Luise ревнует dich, (3) к Marie und наоборот. Sie fragten mich von dir, (4) поодиночке, наперерыв. A was ist das? Du bist ein Masurik, und es hat nichts mehr, mein lieber Herr Masepa. Ich schicke dir den "Saika". Lese und bewundere dich. (5) А. Чехов. (6)

Bilet na konzert professоra Auera w dome Alferaki gab mir Director. (7) Maria Feodorofna ne poschla tak ja Bilet polutschil i poschel.

A. Tschechof. (1) Дорогой сударь!

Я был вчера в доме Алфераки на концерте и видел там твою Марию Файст и ее сестру Луизу.

(2) Я сделал

(3) тебя

(4) Они спрашивали меня о тебе

(5) Что это? Ты мазурик, и ничего более, дорогой сударь Мазепа. Посылаю тебе "Заику". Читай и удивляйся (нем)

(6) Далее следует русский текст, написанный латинскими буквами.

(7) дал мне директор (нем.)

3. М. М. ЧЕХОВУ

7 декабря 1876 г. Таганрог.

Таганрог. 1876 г. 7-го декабря.

Любезнейший Брат

Михаил Михайлович!

Я имел честь и удовольствие на днях получить Ваше письмо. В этом письме Вы протягиваете мне руку брата; с чувством достоинства и гордости я пожимаю ее, как руку старшего брата. Вы первые намекнули о братской дружбе, это с моей стороны дерзость. Обязанность младшего просить старшего о таком предмете, но не старшего; поэтому прошу меня извинить. Но во всяком случае одной из первых моих мыслей, из моих планов - была эта дружба.

Я желал найти подходящий случай, чтоб с Вами короче познакомиться, я мечтал о этом и наконец получил Ваше письмо. В письмах моего отца, матери и братьев Вы занимали первое место. Мамаша видит в Вас больше чем племянника, она ставит Вас наравне с дядей Митрофаном Егоровичем, которого я очень хорошо знаю и про которого я буду всегда говорить хорошо за его добрую душу и хороший, чистый, веселый характер. О братьях и говорить нечего. Вы их уже изучили, наверно, и поймете сами. Следовательно, Вы дороги нашей семье. Я изучил Вас по письмам. С какой же я стати буду отставать и не ловить благого случая, чтоб познакомиться с таким человеком, как Вы, и вдобавок я считал и считаю своею обязанностью почитать самого старшего из своих братьев и почитать того, кого так горячо почитает наша семья. Можете судить, как приятно подействовало на меня Ваше письмо.

Я о себе ничего не скажу, разве только что я жив и здоров. Наверно, про меня Вы наслушались много от моей мамаши и в особенности от Саши и Коли. Будьте так добры, передайте от меня поклон многоуважаемой сестре Елизавете Михайловне и брату Григорию Михайловичу. Скажите им, что на Юге есть у них брат, который собирает коллекцию разнородных писем. Желалось бы, если только возможно, получить от них письма. Я Вас без церемонии попрошу, чтоб Вы мне писали хоть раз в месяц. Будьте так добры, пишите мне по-братски, без церемонии, дабы не существовала какая-то натянутость. Я же, разумеется, от Вас не отстану и, как говорится, "долг платежом красен", буду Вам писать таким же тоном. Когда уже пошло на пословицы, так еще скажу: "Вперед батьки в петлю не суйся". Следовательно, Вам первому нужно начать. Я такая же птица, как и Коля с Сашей.

Примите от меня пожелание всевозможных благ и нижайший поклон, а затем:

Имею честь быть Вас уважающим младшим братом и покорным слугою

А. Чехов.

1876/VIII-XII года.

Поклон Саше и Коле.

Скажите Саше, что я прочел "Космос". Жаль мне Сашу: он не достиг своей цели, прося, чтоб я прочел его. Я остаюсь тем же и по прочтении "Космоса".

Скажите Коле, что его картины еще на Курском вокзале в Москве, пусть пойдет поцелуется с ними. Как вредна эта война! Картины его в ход не пускает!

На обороте:

М. М. Чехову.

1877

4. М. М. ЧЕХОВУ

1 января 1877 г. Таганрог.

Ровно 12 часов, 1877 год. Ночь.

Дражайший Брат Миша!

Я сейчас сделал 2 выстрела: один в забор из ружья, другой в Сашу из-под пера. Я выстрелил в него тостом: "Пусть твоя математическая слава и ученость раздадутся, как этот выстрел в сем мире" (но не в том; в том нужны грехи на веса и добрые дела вместо гирь). Какой бы тебе сделать выстрел такой, чтоб ружье осечки не дало? Кладу 2 заряда, и пли! Выстрел удачен! Ружья не разорвало, но перо чуть не поломалось. Раздается треск, и вместе с дымом летят следующие слова прямо в Москву: "Пусть с этим выстрелом рассеются, как дым, все твои невзгоды и пусть придет к ним на смену покой и деньги!" Пью за твое здоровье вместо шампанского кружку холодной воды и бормочу этот тост и пишу это глупейшее письмо. Поздравь, если веришь в Новый год и в его особенности. Как только пробило полночь, я ошибся, следовательно, целый год буду ошибаться, а именно, вместо 1877 года написал в этом письме 1876 год. На Пасху я буду в Москве, не знаю, будет ли это ошибкой? У меня голова болит, и я носом кручу: в комнате воняет порохом и пороховой дым покрывает кровать, как туман; вонь страшная. Это, видишь ты, мой ученик пускает в комнате ракеты и подпускает вместе с тем своего природного, казацкого, ржаного, батьковского пороху из известной части тела, которая не носит имя артиллерия. Ракета удачна, и мой ученик смотрит на меня вопросительно: т. е. что я на это скажу? - "Убирайтесь спать, надымил чёртову пропасть. К свиням, к свиням! Спать!" И он видит, что его ракета произвела мало эффекта, и заговаривает об "Ауле полудиких народов". Этак он свою деревню и своих хохлов называет. В комнате жара, и спать не хочется. Письмо докончу и пойду на улицу (чёрт знает зачем; может быть, и дело найдется). Поклон Грише и Лизе, желаю им всего лучшего. Наши (московские) теперь спят, т. е. теперь, когда я пишу это письмо. Так-то.

Я знаю, что М. Чехов скажет: "Накрутил брат такое глупейшее письмо! Так это у него и здоровенное?" А я вот что скажу:

- Новый год начался для меня писанием к тебе; следовательно, самое первое письмо, к<ото>рое писано было мною в 1877 году, послано на имя Миши. В голову такая чепуха лезет, что сам ничего не разберу. Письмом к Саше я окончил 1876 год, письмом к тебе начал 1877. Брависсимо, дело сделано... пойду стрелять, только не на двор. Пиши, братец, не ленись, если есть время; если нет время, то не прогневаюсь, поелику незлобив есмь, хотя Мамаша (дай ей боже, чего ей хочется) и говорила, что у меня злоба природная и закоренелая. А я же, смиренный раб божий, по злобе своей посылаю ей жестянку алвы. Ваня тебе не кланяется, потому что я, по его словам, мошенник и могу замошенничать поклон.

Я,

т. е. А. Чехов.

1877 год. 1 январь, половина 1-го.

Ночь. (Не знаю, будет ли день завтра.)

Я послал одно открытое письмо. Получил ли? Я сейчас прочел письмо это, оно написано очень глупо и вдобавок ломоносовским слогом. Что ж делать?

5. М. М. ЧЕХОВУ

8 февраля 1877 г. Таганрог.

Милейший Брат Миша!

Извинишь меня, если я немножко задам страху. Получаю я сегодня письмо из Калуги от Саши, и он, откормленный тобою, или был пьян, или рехнулся. Я это заключаю из его письма, которое имеет следующее содержание: "Отче Антоние! Я гощу там-то и там-то... будь так любезен, приезжайъ в Калугу, чем премного меня обяжешь" и т. д. А на конверте написал: "очень нужное". Разве можно так кормить и поить? Почтенный математик до того наелся, что забыл, что после й не ставится ъ и что мне нельзя теперь никуда ехать, так же как и ему нельзя сделаться индюком. Может быть, он и теперь индюк, но я не знаю, есть ли на нем перья (на мордочке-то пушок есть, это я знаю). А что, если б и Николая накормил бы так и напоил? Что бы тот написал? Тот, вероятно, пригласил бы протанцевать с ним кадриль, забывши различие полов, приличие и расстояние! Опасно их кормить, опасно!

Просьба: пришли, пожалуйста, мне карточку фотографическую твою, брата Гриши и сестры Лизхен (? сразу видно, что я начитался немецких романов). Очень обяжешь. За это я тебе отличного зверя привезу, если приеду. Поклон всем. А кто обещал мне писать? Не старший ли братец, который во всем должен подавать пример младшим? Я и забыл, что теперь пост, чуть-чуть не вкрутил сюда скоромное. Карточки непременно, я знать ничего не хочу.

Напиши, курящий ли ты или нет? Это мне очень нужно. Пиши, пожалуйста, и кланяйся Грише и Лизе. Остаюсь добро желающий Брудер,* имеющий одну только Швестер* и, кроме то<го>, четырех Брудеров родных и двух Брудеров двоюродных и эйне*** Швестер такую же и имеющий всё, кроме денег и хорошего разума.

Уважающий брат

18-забыл/I-1877 года.

2-й день поста.

За печать и такой конверт прошу извинить. В этом письме не деньги просятся, следовательно, можно и попроще.

На обороте:

Милостивому государю

Михаилу Михайловичу

г-ну Чехову

в собственные руки

(не очень нужное).

* брат (нем.)

** сестра (нем.)

*** одну (нем.)

6. М. М. ЧЕХОВУ

10 апреля 1877 г. Москва.

Любезный Брат Миша!

Не имея счастья тебя увидеть еще раз, я принимаюсь за чернила. Во-первых, позволь тебя братски поблагодарить за всё, чем я пользовался от тебя во всё пребывание мое в Москве; во-вторых, душевно радуюсь, что мы расстаемся задушевными друзьями и братьями, а посему и осмеливаюсь надеяться и верю, что 1200 верст еще долго будут находиться между двумя переписующимися братьями, которые хорошо узнали друг друга, ничтожным расстоянием для поддержки на долгое время наших хороших отношений. Теперь последует моя просьба, которую ты, вероятно, исполнишь по ее незначительности: если я буду присылать письма моей мамаше чрез тебя, то будь так добр, отдавай их мамаше не при всей компании, а тайно; бывают в жизни такие вещи, к<ото>рые можно высказать только единому лицу, верному; вот это-то обстоятельство и заставляет меня писать мамаше тайно от других, которым тайны мои (а у меня особого рода и тайны есть, которые тебя интересуют или нет, я не знаю. Если хочешь, то я тебе их выскажу) вовсе не интересны или, лучше сказать, не нужны. Вторая и последняя просьба будет поважнее. Будь так добр, продолжай утешать мою мать, которая разбита физически и нравственно. Она нашла в тебе не одного племянника, но и много другого, выше племянника. У моей матери характер такого сорта, что на нее сильно и благотворно действует всякая нравственная поддержка со стороны другого. Не правда ли, глупейшая просьба? Но ты поймешь ее, тем более, что я сказал "нравственная", т. е. духовная поддержка. Для нас дороже матери ничего не существует в сем разъехидственном мире, а посему премного обяжешь твоего покорного слугу, утешая его полуживую мать. Переписку мы будем вести, вероятно, как следует. А затем мимоходом замечу, что ты не будешь раскаиваться в том, что высказал мне многое; мне стоит только поблагодарить тебя за доверие ко мне: знай, брат, что я им очень дорожу. Прощай, желаю тебе всего лучшего. Поклон Лизе и Грише и твоим товарищам.

Твой Брат А. Чехов.

7. М. М. и Е. M. ЧЕХОВЫМ

6 мая 1877 г. Таганрог.

6-го мая 1877 года.

Любезный Брат Миша!

Извини, брат, что я тебе ничего не написал еще после моего приезда в Таганрог. Для тебя пост труден, а для меня май и июнь. Пиши, братец, мне и присылай карточки. Мне совершенно некогда писать. Кланяйся Грише и Елизавете Михайловне. После Москвы у меня в голове крутится. Летом я не приеду по весьма простой причине. Министр финансов объяснит тебе причину. С именинником поздравляю тебя и всех, а затем, пожелав тебе всего лучшего, остаюсь уважающий тебя

Брат твой А. Чехов.

6/V/1877 года.

Аминь.

Любезнейшая Сестрица Елизавета Михайловна. Посылаю Вам нижайший поклон с горчайшим упреком. Не знаю, кто виноват, что я не имел удовольствия видеть Вас пред моим отъездом. Да послужат Вам в наказание нечаянно стянутые мною духи!

А за сим пребываю желающим Вам всего лучшего А. Чехов.

8. М. М. ЧЕХОВУ

9 июня 1877 г. Таганрог.

9-го июня 1877 г.

Размилейший Брат

Михаил Михайлович!

Виноват не только пред тобою, но и всеми моими московскими родичами. Наконец утираю пот от лица своего и пишу тебе после долгого двусмысленного молчания. Знаешь, брат, скажу по совести, что май для меня, а страстная неделя с постом для тебя - самые жаркие времена года. А в жаркое время и чай пить некогда, не то что писать. Я чуть с ума не сошел через эти экзамены; все удовольствия и связи мира сего забыл в это полное треволнений времечко. Во-первых, поздравляю тебя с войною, а во-вторых - с предстоящей свадьбой, с хорошим зятем, с засватанной сестрой, на свадьбе которой я, несмотря на свои преклонные лета, с большим аппетитом протанцевал бы трепака и выпил бы с тобой по махенькой элексира или контрабанды, как выражается знаменитый москвич, "наш брат Исакий". Будь так добр, поздравь сестру за меня с предстоящим торжеством и познакомь меня с твоим нареченным зятем. От души желаю им всего хорошего, и вместе с тем, кроме хорошего, желаю иметь им немаловажную кучу денег. Будь так добр, погуляй и за меня. Да будет тебе известно, что я окончил экзамены хорошо, т. е. перешел в седьмой класс. Кланяйся Грише и Лизе. Кстати, если поедешь в Калугу, то передай почтение твоей мамаше, а моей тетушке, и остальным сестрам, которые меня не знают и которых я, к великому неудовольствию моему, не знаю. Скажи им: "Кланялся, мол, вам знакомый незнакомец, неведомая близкая родня; эта, скажи, родня близкая, несмотря на то, что отстоит на полторы тысячи верст от богоспасаемого Шамилева приюта Калуги". Меня очень радует, что ты выдаешь замуж свою сестру; не знаю почему, а радует. Прощай, брат, семь лет не будем видеться, дела таким образом клеятся или, говоря исакиевским языком, "обстоятельство такого сорта", что не придется еще раз проехаться по маменьке России в маменьку или матушку Москву к своей маменьке. Пиши почаще, если будет время. Пришли карточки, которые ты обещал. Наш Таганрог обнищал, аки пилигрим; хлеба на поле лучше нас с тобой, цветут лучше московских барышень, сияют ярче червонца, растут в гору, как капитал от 25 процентов. Отличные хлеба. Ждем урожая блестящего. Дай бог России победить турку с трубкой, да пошли урожай вместе с огромнейшей торговлей, тогда я с папашей заживу купцом. Я думаю, что терпеть еще долго будем. Разбогатею, а что разбогатею, так это верно, как дважды два четыре (и вырасту под потолок), так я тебя одними только буханцами с медом кормить буду да вином наилучшим угощать за твою братскую привязанность, которой ты отвечаешь теперь на наше уважение и привязанность. Славный ты малый во многих отношениях, скажу я тебе без лести, по-братски. Жить тебе еще 100 лет с хвостиком!

Кланяйся твоим товарищам, они тоже славный народ, не похожи на нашу таганрогскую мелочную толпу, т. е. приказчичью аристократию, которая дерет нос оттого, что живет не в Бахмуте, а в портовом городе. Они мне по душе пришлись. Сразу видишь русский народ, к которому имеем честь принадлежать ты и твой покорнейший слуга, твой брат и приятель

А. Чехов.

Пиши мне, пожалуйста, почаще! Я не отстану, лишь бы ты успевал.

9. М. М. ЧЕХОВУ

29 июля 1877 г. Таганрог.

29-го июля 1877 года.

Любезный Брат Миша!

Во-первых, поздравляю тебя с благополучным приездом в Москву из Калуги, а во-вторых - с совершением свадьбы. Желаю моей и твоей сестре всякого благополучия, желаю ее мужу здоровья, денег и всевозможных земнородных благ. Дай бог, чтобы эта свадьба была не последней в твоем доме, не предпоследней и не третьей от конца, и чтобы все свадьбы проходили бы еще блистательней этой свадьбы, которая доставила много радости всему нашему мудрому Чеховскому поколению. Спасибо Екатерине Михайловне, она положила начало... и вот не сегодня так завтра, бог даст, я буду гулять на свадьбе и у Миши Чехова и т. д. Наши писали мне, что ты сыграл свадьбу на славу! Желаю, очень желаю, чтобы побольше было таких братьев для сестер, как ты. Мы все для одной сестры не сделаем того, что ты делаешь для всех сестер (не исключая и двоюродных). Хвала тебе и честь! Одно только досадно: я не был на свадьбе и не пил с тобой, как пил в Москве. А я люблю всевозможные гульбища, русские гульбища, сопряженные с плясками, с танцами, с винопийством... Одним словом, наш брат Исакий не то, что Акакий. Сие письмо я пишу тебе, находясь в вожделенном здравии, и надеюсь, что оно застанет тебя тоже в добром здоровье и хорошем расположении духа. Я получил пригласительный билет 16-го сего июля и благодарю 1000 раз за внимание. Чего ты мне не пишешь? Пиши, братец! Я жду каждый день письмо, написанное твоею рукой. Напиши, как ты поживаешь, как поживает твоя семья, как поживает Елизавета Михайловна, с которой я не успел хорошо познакомиться. Грише нижайший поклон. Увидишь моего папашу, так скажи ему, что я получил его дорогое письмо и очень ему благодарен. Отец и мать единственные для меня люди на всем земном шаре, для которых я ничего никогда не пожалею. Если я буду высоко стоять, то это дела их рук, славные они люди, и одно безграничное их детолюбие ставит их выше всяких похвал, закрывает собой все их недостатки, которые могут появиться от плохой жизни, готовит им мягкий и короткий путь, в который они веруют и надеются так, как немногие. Взгляни на твоих двоюродных братьев и на положение дяди и тетки - ты согласишься со мной. Скажешь матери, что я послал 2 денежных пакета и удивляюсь неполучению. Кланяйся нашему студенту и скажи ему, чтобы он меня извинил за то, что я ему не пишу. Я ему собираюсь писать о полигамии, которой защитником подпишусь я. Саша своего рода хороший человек; не знаю, за что он считает меня нигилистом. Скажи Коле, что у Гаврилова в магазине были две жидовки, Роза Михайловна и Вера Михайловна Эпштейн, и кланялись ему. Выдумай какое-нибудь рандеву на каком-нибудь бульваре.

Пришли же карточки, которые ты обещал. Я, если снимусь, то тебе первому пришлю. Кланяйся своим товарищам по службе, а в особенности Аполлону Ивановичу, который со мной очень хорошо знаком и обещался даже вести переписку. А особенный же мой, самый нижайший поклон передай Елисавете и Александре Михайловнам. Пиши мне, я дорожу и горжусь твоими письмами. Я послал в Калугу ответ на пригласительный билет. Кланяйся Петровым и пожелай всего лучшего желающему тебе всего и

уважающему тебя брату

А. Чехову.

Ну что, каков Ваня?

10. М. М. ЧЕХОВУ

25 августа 1877 г. Таганрог.

25/VIII 1877 года.

Любезный брат Миша!

Недавно я писал тебе письмо и с нетерпением жду ответа. В письме я забыл тебя попросить об одной вещи. У нас в Таганроге прозябает один малый, приходящийся мне двоюродным братом. Вероятно, ты слышал про него. Это жертва безделья и безденежья благодаря своему малолетству. Современная работа учиться - ему невмоготу; остается одно, а именно обратиться к тебе. Если есть только возможность, потому что невозможного в этом достаточно, то будь так добр, повторяю, если возможно, определить сего малого где-нибудь в мальчики. Он мальчик хороший и трудолюбивый. Если ты его определишь к Гаврилову, то благо сделаешь. Откровенно сказать, это тебя стеснит немножко, потому что он будет считаться твоим родственником и лежать как бы на твоей ответственности. Это я знаю и сужу откровенно, ставя себя на твое место. Напиши, как быть с ним, и делай, ради бога, так, чтоб себя не стеснить. Повторяю, мальчик он хороший. Кланяйся Грише и Лизе. (А если другая сестра в Москве, то и ей.)

Прощай, будь здоров и богат, твой брат

А. Чехов.

Если будут деньги, то на Рождество увидимся.

На обороте:

Михаилу Михайловичу Чехову.

11. М. М. ЧЕХОВУ

4 ноября 1877 г. Таганрог.

Таганрог, 4-го ноября 1877 года.

Дорогой Брат Миша!

Имею счастье поздравить тебя с днем твоего ангела и пожелать тебе всего того, что может быть лучшим на земле; желаю тебе, во-первых, здоровья, во-вторых, кучу денег, а в-третьих, во всем благое поспешение и счастья всей твоей семье, которая для тебя дороже всего на свете, как и наша семья - мне. Виноват, брат, я пред тобою всем существом своим, очень виноват и прошу извинения. Не писал я тебе за неимением времени, в котором я чувствую недостаток. Карточку я получил и очень благодарен. Ты и сестра Лиза очень похожи, Гриша тоже. Я у тебя, значит, в долгу. Я здоров, а коли здоров, то, значит, и жив; одна у меня только болезнь секретная, которая мучит меня, как зубная боль, - это безденежье. Давно уж я не получал писем из Москвы ни от родителей, ни от тебя. А скука смертельная! Как ты поживаешь? Напиши, пожалуйста! Спасибо за поклон, который ты прислал мне в письме к дяде Митрофану Егоровичу. У нас в Таганроге нет ничего нового, решительно ничего! Смертельная скука! Был я недавно в таганрогском театре и сравнил этот театр с вашим московским. Большая разница! И между Москвой и Таганрогом большая разница. Если только кончу гимназию, то прилечу в Москву на крыльях, она мне очень понравилась!

Напиши мне, если будет время, письмо, и я тебе буду очень благодарен. Правда ли, что Аполлона Ивановича в солдаты взяли? Это скверная штука, очень скверная. Тетка Федосья Яковлевна очень тебе благодарна за то, что ты хлопочешь об Алеше. Напиши, пожалуйста, как ты живешь, как поживает твоя семья, чем премного меня обяжешь. Ну, что, каким тебе показался брат Ваня? Передай поклон Грише, Елизавете Михайловне и Александре Михайловне и скажи им, что я желаю от души им всякого благополучия. Кланяйся своим товарищам по должности. Не оставляй же, брат, меня без писем и извини за долгое молчание.

Будь жив и здоров.

Брат твой А. Чехов.

На обороте:

М. М. Чехову. В собственные руки.

1878

12. М. М. ЧЕХОВУ

1 апреля 1878 г. Таганрог.

16/IV 1878

Любезный брат Миша!

Христос воскрес и воистину воскрес! Имею счастье поздравить тебя с высокоторжественным праздником и пожелать тебе всего лучшего. Приветствую и поздравляю твое дорогое семейство и желаю ему счастья, богатства и здоровья. Передай поклон Грише и Елизавете Михайловне, с которыми я заочно христосуюсь.

Поклон твоим товарищам по службе, с которыми я имел удовольствие познакомиться.

Будь здоров. Желаю тебе многая лета.

А. Чехов.

На обороте:

В Москву.

Михаилу Михаиловичу

Чехову.

Замоскворечье.

Дом Ивана Егоровича Гаврилова.

13. П. Е. и Е. Я. ЧЕХОВЫМ

20 июня 1878 г. Таганрог.

Дозволено цензурой, с тем, чтобы по отпечатании в цензурный комитет было доставлено узаконенное число экземпляров.

Цензоры: Папа Лев XIII.

Бисмарк.

Осман Паша.

Архимандрит Феофилакт с братиею.

Иван Чехов; Грек Злое мое произволение-с.

Шах Наср-Эдин; Барон фон Горой-его-положь.

Музиль.

Наутилус. Абдул-Гамид.

1879

14. M. П. ЧЕХОВУ

Апрель, не ранее 5, 1879 г. Таганрог.

Дорогой Брат Миша!

Письмо твое я получил как раз в самый разгар ужаснейшей скуки, зевая у ворот, а потому ты можешь судить, как оно, огромнейшее, пришлось весьма кстати. Почерк у тебя хорош, и во всем письме я не нашел у тебя ни единой грамматической ошибки. Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою "ничтожным и незаметным братишкой". Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед богом, пожалуй, пред умом, красотой, природой, но не пред людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожность. Не смешивай "смиряться" с "сознавать свое ничтожество". Георгий вырос. Мальчик он добрый. Я с ним часто играю в бабки. Посылки твои он получил. Хорошо делаешь, если читаешь книги. Привыкай читать. Со временем ты эту привычку оценишь. Мадам Бичер-Стоу выжала из глаз твоих слезы? Я ее когда-то читал, прочел и полгода тому назад с научной целью и почувствовал после чтения неприятное ощущение, которое чувствуют смертные, наевшись не в меру изюму или коринки. Дубонос, тебе обещанный, сбежал, и место его пребывания мне весьма мало известно. Умудрюсь привезти тебе что-нибудь другое. Прочти ты следующие книги: "Дон-Кихот" (полный, в 7 или 8 частей). Хорошая вещь. Сочинение Сервантеса, которого ставят чуть ли не на одну доску с Шекспиром. Советую братьям прочесть, если они еще не читали, "Дон-Кихот и Гамлет" Тургенева. Ты, брате, не поймешь. Если желаешь прочесть нескучное путешествие, прочти "Фрегат Паллада" Гончарова и т. д. Маше через тебя посылаю особенный поклон. О том, что приеду поздно, не горюйте. Время бежит живо, как ни хвастай скукой. Я привезу с собой пансионера, который будет платить 20 руб. в месяц и находиться под нашим собственным ведением. Еду к его маменьке торговаться. Молитесь!! Как ни молитесь, а 20 руб. даст. Впрочем, и 20 руб. мало, если принять в соображение московскую дороговизну и мамашин характер - кормить жильца по-божески. Наши учителя берут по 350 р., а кормят бедных мальчишек, как собак, юшкой от жаркого.

А. Чехов.

15. Ю. И. ЛЯДОВОЙ

18 ноября 1879 г. Москва.

Рукой М. П. Чеховой:

Москва. 1879 года, 18 ноября.

Милая и дорогая Юлинька!

Я очень виновата, что Вам не ответила на Ваше письмо, которое я от Вас получила, мне совершенно не было времени писать, потому что мама была больна и всё домашнее было на моей обязанности; даже Михаил Михайлович Дюковский прочел мне большую нотацию по поводу того, что я Вам не пишу. Я вчера с ним целый вечер раскладывала и гадала на карты, хотя я не умею, про Вас, и у нас выходило очень хорошо, и мы были вполне довольны. В Москве тоже погода хороша, много катаются на Кузнецком Мосту. Время я провожу не очень весело, только раза три была в Большом театре, видела "Жизнь за царя". Мне эта опера очень понравилась. Очень жаль, что Вы так нескоро приедете, я за Вами очень соскучилась. Все молодые люди благодарят Вас за поклон и также кланяются Вам. Меня очень просил Михаил Михайлович, чтобы я Вам написала поклон. Кланяются Вам мама, папа, тетя, также и я.

Потрудитесь передать поклон Дяде, Тете, Ивану Ивановичу, Анне Николаевне.

Целую Вас несчетное число раз.

Остаюсь любящая Вас

Маша Чехова.

Не сердитесь на меня, если я Вам долго не буду писать.

Не забывайте о господи тмм...

Совсем забыла. Передайте поклон и поцелуйте Марию Ивановну и Александру [Ивановну] Михаиловну.

Извините, что так нехорошо написала по рассеянности.

Рукой Д. Т. Савельева:

Известный Вам будущий практик в городе Шуе. Dr. мед<ицины> Дмитрий Тимофеевич Савельев.

Рукой В. И. Зембулатова:

Известный Вам будущий земский врач в Области Войска Донского Миусского Округа В. И. Зембулатов.

Коробова нет дома, будущего д-ра медицины: в Вятке.

Имею честь засвидетельствовать глубочайшее почтение и т. д.

Таганрогский мещанин

А. Чехов.

О, господи, кхм... пора ехать в Житомир. Я уж готов.

16. Г. П. КРАВЦОВУ

Конец декабря 1879 г. Москва.

Глубокоуважаемый

Гавриил Павлович!

Имею честь я, Антон Чехов, поздравить Вас и всё Ваше уважаемое добрейшее семейство с Новым годом и пожелать Вам всего лучшего. Как Вы поживаете? Я поживаю хорошо: сыт, одет, здоров. Поклон Наталье Парфентьевне, мальчикам, Вашим двум девочкам, Зое и Нине, и лесу. Потрудитесь передать поклон Пете и напомнить ему о моем грешном существовании. В Москве весело. Если хотите осчастливить строчкой, то пишите в университет. Полный приятнейшего воспоминания о Вашем радушнейшем гостеприимстве, имею честь быть покорнейший слуга

Чехов.

Господам Цветковым поклон. Если хотят, чтобы я выслал им семян, то пусть пришлют письмо с обозначением имен и количества семян. Кстати, не нужно ли Вам цветочной дребедени? Могу выслать. Паве поклон. Я от него осенью имел удовольствие получить письмо.

1880

17. H. П. и И. П. ЧЕХОВЫМ

28 апреля 1880 г. Москва.

Рукой Ал. П. Чехова:

Косой* Padr'yшка

Косой Редактор косого "Будильника" Николай Петрович Кичеев просит тебя сотрудничать у него в качестве художника. Он видел твои работы в "Бесе" и, узнав, что это твои, убедительно просит тебя пожаловать к нему, как только ты приедешь. Я сказал ему, что просьбу его тебе передам, но что ты едва ли будешь в косом состоянии предложить ему свои услуги, потому что у тебя<...>** <отве>тил, что твои условия стеснить его не могут. О чем тебя и уведомляю. Сейчас я держал экзамен, получил 5 и еду с Алтоном и, может быть, с Новашиным в Сокольники распить пуншем косую бутылочку коньячку No 197.

Жалею, что тебя косого нет с нами.

Твой Алекс. Chandler?

Поклон Иоанннннннннннннннну по количеству буквы "н".

Фылипыпыпыпп.

Любезнейший

Николай Павлович!

Ты поручил мне идти к Аванцо за деньгами для матери и для заключения надлежащих условий, но вместе с сим ты был толиким быком, что не оставил мне доверенности в виде: "Подателю сего и прочее". Будучи уверен, что ты пришлешь сию доверенность, остаюсь твой доброжелатель и благодетель, брат твой строгий, но справедливый.

А. Чехов.

Вместе с тем уведомляю тебя, косой Иван Иванович Приклонский и косой Иван Иванович Лядов и косой Иван Иванович Лобода и косой Иван Иваныч Енякин и косой Чехов, что по анатомии я получил 3 (sic!), a по немецкому у Юлия Цезаря Ф. 4.

А. Чехов.

Дорогой брат

Иван Павлович!

Честь имею поздравить тебя с Новым годом и с новым счастьем и пожелать тебе всего лучшего. Дай бог тебе впоследствии быть счастливым, а главное быть протоиереем. Ты извини меня, что я тебе так долго не писал; сам знаешь, времени не было: переулки солил да в целомудрие кремертартара молотком лампу вбивал. Кланяйся от меня астраханскому городскому голове и скажи ему от меня, что я на его жену недоволен за то, что Мариуполем нельзя намазывать смычок, как канифолем. Армяне и павлиновые перья с присвистом и без оного тебе кланяются и благодарят тебя за распущенно гирь небесных и колокольный треск. А затем, пожелав тебе всего лучшего и хорошего, остаюсь твой брат, написавший эти щелочные и санитарные строки,

А. Чехов. Братья, будем целомудренны, как римляне!!!

* Здесь и далее в письме слово "косой" шесть раз вставлено Чеховым.

** Последняя треть листа автографа отсутствует.

18. Л. А. КАМБУРОВОЙ

17 сентября 1880 г. Москва.

Уважаемая Любовь Александровна! Скептик имеет честь поздравить Вас с днем ангела и подносит Вам пирог, начиненный всевозможными пожеланиями. Письмо сие пишется по поручению моего худого брата, который... и т. д. Семья Вам кланяется. Поклон Вашим маститым финансистам-чиновникам Николаю и Иоанну Добчебобчинским.

Ваш доброжелатель в Вашей ливрее А. Чехов.

Николай Чехов.

17-е.

На обороте:

Г-же Любови Александровне Камбуровой. Полицейская ул., дом Себовой, г. Таганрог.

19. Ю. И. ЛЯДОВОЙ

21 сентября 1880 г. Москва.

Многоуважаемая

Юлия Ивановна!

Воспользовался благоприятным случаем, выхватил у Марьи это письмо и спешу засвидетельствовать Вам мое глубочайшее почтение. Мы все вломились в амбицию. Вместо Ивана Ивановича с Юлией Ивановной, мы видели только одного Ивана Ивановича. Бог Вам судья, гррррафиня! Приезжайте скорее к нам; у нас весело, как никогда. У нас торжество теперича неописанное. Наш первый благоприятель, украшение нашей компании, Мишель Дюковский получил орден Станислава 3-ей степени, чего ради мы подскакиваем до небес и не знаем, когда будет конец нашей радости. Кланяются Вам мои великие братцы. Поклон Ивану Ивановичу нижайший.

Дядюшке и Тетушке передает поклон Ф<едосья> Я<ковлевна>. Будьте здоровы и не забывайте, что у Вас есть покорнейший слуга

А. Чехов

Больных делов мастер.

Ах Вы женщины, женщины!!! Непостижимый вы народец! Вы везде постараетесь выкопать что-нибудь. Вот я скажу Дюковскому, что написала про него Вам Марья! Adieu!

20. Л. А. КАМБУРОВОЙ

Сентябрь, до 23, 1880 г. Москва.

Образованнейшая и лютейшая

Любовь Александровна!

Смотрю, мой худой и косой брат к Вам пишет. Дай, думаю себе, и я напишу, а кстати и засвидетельствую свое нижайшее, глубочайшее и т. п. Вы написали упомянутому брату длиннейшее письмо и в оном письме не обратили на Вашего непослушного, но покорнейшего слугу никакого внимания. Нехорошо так делать, Милостивая Государыня, мадмуазель Камбурова, я от Вас этого никак не ожидал. Разве я обидел Вас чем-нибудь? Ругал Вас чем-нибудь, бил Вас? Или что подобное непотребное учинял? Впрочем, бог с Вами. Если желаете искупить свою вину, то передайте мой поклон дяде, тете и Гавриилу Парфентьевичу, каковым лицам считаю за счастье пожелать всего лучшего.

Как ужасно пахнет Ваше любезное письмо, страсть! Значит, Кольке и письмо и духи, а мне ровно ничего. А Вы бы лучше, если Вы добрая барышня (которой желаю поскорее сделаться барыней), сделали бы так: Николке прислали бы письмо, а мне духи, и все были бы довольны. Насчет сияния Липочки ничего не скажу. Пусть себе сияет во славу божию. Если любит, то сечь нужно. Есть постарше ее девицы и то не любят. Впрочем, ежели замуж хочет, то не препятствую, пущай выходит. Котику, за которым увивался некогда некакий двуногий и косой кот... мое почтение. Поклон министру финансов Николаю Александровичу (взяточнику) и Ивану, который не заслужил еще, чтобы его звали по батюшке.

При одной мысли потерять Ваше благорасположение у меня волосы становятся дыбом... Знайте, несчастная раба хандры, что у Вас в Москве есть покорнейший слуга, готовый почистить Ваш давно не чищенный самовар.

А. Чехов.

Рукой Н. П. Чехова:

Мама просит меня передать Вам низкий поклон, сестра тоже. В будущем году, если не буду за границей, буду у Вас. Помните, как Гаврила Парфентьевич воевал своей соломенной шляпой с семечками? Погода у нас в полном смысле дрянь: холодно и уже 4 дня идет дождь. Денег получил меньше, чем думал излучить, живя в Т<аганро>ге. Теперь хожу нищим. Антон кланяется бабам и девчонкам, говорит, что забыл написать. Если бы Вы знали, как меня здесь встретили по приезде с юга! Такой встрече позавидовали бы и Вы, душа моя.

Извинитесь за меня, бога ради, перед Людмилой Павловной за несвоевременное поздравление мною ее с ангелом. В святцы я не смотрю - незачем.

21. П. П. ФИЛЕВСКОМУ

27 октября 1880 г. Москва.

Москва. 1880 27/X года.

Уважаемый

Павел Петрович!

Беру на себя смелость опять беспокоить Вас просьбой: извинить меня за беспокойство и написать мне, получили ли Вы стипендию? В этом году я не получал еще стипендии. Что это значит? В положении нахожусь в сквернейшем. Ваш ответ покажет мне, один ли я или все мои товарищи по стипендии претерпевают то же самое, что и я. Я послал в управу прошение, но ответа не получил еще. Не слышали ли Вы чего-нибудь? Напишите, за что я Вам буду очень благодарен. Кланяется Вам Зембулатов. Будьте здоровы, счастливы и не забывайте, что у Вас есть покорнейший слуга

А. Чехов.

Адрес: Москва. Грачевка, д. Внуковой. Ан. П. Чехову. Поклон моим товарищам по гимназии.

22. Н. А. и Л. С. ЗАКОРЮКИНЫМ и И. И. и Ю. И. ЛЯДОВЫМ

25 декабря 1880 г. Москва.

Чехов No 3 имеет честь и удовольствие поздравить уважаемых Дядюшку, Тетушку, Ивана Ивановича и Юлию Ивановну с праздниками и пожелать всего хорошего. Это поздравление и пожелание имеют силу и на 1-е января 1881 г.

А. Чехов.

25/XII 80 год.

1881

23. Ал. П. ЧЕХОВУ

Март, не ранее 6, 1881 г. Москва.

Александр!

Я, Антон Чехов, пишу это письмо, находясь в трезвом виде, обладая полным сознанием и хладнокровием. Прибегаю к институтской замашке, ввиду высказанного тобою желания с тобой более не беседовать. Если я не позволяю матери, сестре и женщине сказать мне лишнее слово, то пьяному извозчику не позволю оное и подавно. Будь ты хоть 100000 раз любимый человек, я, по принципу и почему только хочешь, не вынесу от тебя оскорблений. Ежели, паче чаяния, пожелается тебе употребить свою уловку, т. е. свалить всю вину на "невменяемость", то знай, что я отлично знаю, что "быть пьяным" не значит иметь право <...> другому на голову. Слово "брат", которым ты так пугал меня при выходе моем из места сражения, я готов выбросить из своего лексикона во всякую пору, не потому что я не имею сердца, а потому что на этом свете на всё нужно быть готовым. Не боюсь ничего, и родным братьям то же самое советую. Пишу это всё, по всей вероятности, для того, чтобы гарантировать и обезопасить себя будущего от весьма многого и, может быть, даже от пощечины, которую ты в состоянии дать кому бы то ни было и где бы то ни было в силу своего прелестнейшего "но" (до которого нет никому дела, скажу в скобках). Сегодняшний скандал впервые указал мне, что твоя автором "Сомнамбулы" воспетая деликатность ничего не имеет против упомянутой пощечины и что ты скрытнейший человек, т. е. себе на уме, а потому...

Покорнейший слуга А. Чехов.

24. С. КРАМАРЕВУ

8 мая 1881 г. Москва.

Мудрейший, а следовательно,

и ехиднейший Соломон!

Письмо доставлено по назначению. Пришел, отдал и ушел, причем... не поклонился, стукнулся головой о висящую лампу и на лице имел выражение идиотское, за что прошу извинения. Жив, здоров, учусь и поучаю. Силюсь перейти в III курс. Савельева и Макара давно не видел. Гольденвейзера однажды видел в университете. Что он, и где он, и как он теперь - не знаю. Тебя воображаю не иначе, как с бородой. Желал бы и видать. A propos! дамочка недурна... но, несмотря на это, я не познакомился. Зачем?!? Прошло мое время!!! Разыгрываться фантазии своей я не давал, не потому, что фантазировать = онанизм (по теории С. Крамарова), а потому что вплоть до доставления по назначению я спал: некогда было. Приезжай учиться и поучать в Москву: таганрожцам счастливится в Москве: и по учению, мерзавцы, идут хорошо и от неблагонамеренных людей далеко стоят. Преобладающая отметка у санкт-таганрожцев пятерка. Больше писать нечего. Пиши, если хочешь, по нижеписанному адресу. Письма твои доставляют мне удовольствие, потому что ты пишешь правильно и выражений неприличных не вставляешь. В христианстве моем сомневаться и тебе не позволяю. Погода в Москве хорошая. Нового нет ничего. Биконсфильдов, Ротшильдов и Крамаровых не бьют и не будут бить. Где люди делом заняты, там не до драк, а в Москве все делом заняты. Когда в Харькове будут тебя бить, напиши мне: я приеду. Люблю бить вашего брата-эксплуататора. (Один московский приказчик, желая уличить хозяина своего в эксплуататорстве, кричал однажды при мне: "Плантатор, сукин сын!")

Да приснятся тебе Киево-Елисаветградское побоище, юдофоб Лютостанский и сотрудники "Нового времени"! Да приснится тебе, израильтянин, переселение твое в рай! Да перепугает и да расстроит нервы твои справедливый гнев россиян!!!

Всегда готовый к услугам, уважающий, желающий всего хорошего

А. Чехов.

Адрес: Москва, Сретенка, Головин переулок, д. Елецкого. Его благородию* Антону (и непременно) Павловичу г-ну Чехову.

Переезжай в Москву!!! Я ужасно полюбил Москву. Кто привыкнет к ней, тот не уедет из нее. Я навсегда москвич. Приезжай литературой заниматься. Это удовольствие в Харькове невозможно, в Москве же дает рублей 150 в год, мне по крайней мере. Уроки достать трудно. <...> Приезжай!!! Всё дешево. Штаны можно купить за гривенник! А патриотизму... сколько!!!! (задыхаюсь...) Что ни песчинка, что ни камушек, то и исторический памятник! Приезжай!!! Юристы московские все Спасовичи и живут, как Людовики четырнадцатые. Приезжай!!

Письмо твое я получил вчера, 7 мая.

Очень рад, что мог услужить чем-нибудь.

* Но не превосходительству: я еще не генерал.

На конверте:

Заказное

Харьков

Рымарская ул., д. Славицкого.

Его превосходительству

Виктору Ивановичу Баршевскому

с передачей Соломону Крамарову

от А. Чехова.

1882

25. М. М. ЧЕХОВУ

30 сентября 1882 г. Москва.

2/30/IX год.

Любезный брат

Михаил Михаилович!

Имею честь и удовольствие поздравить тебя с днем твоего ангела и пожелать тебе всевозможных благ. Твоей семье кланяюсь и поздравляю ее с именинником. Очень жалею, что за неимением времени не могу поздравить лично.

Искренно уважающий и всегда готовый к услугам Ан. Чехов.

26. П. Е. ЧЕХОВУ

14 или 15 октября 1882 г. Москва.

Хорошо. Написано по форме.

А. Чехов.

Принесите мне, папа, бумаги графленой, какую носите. Очень нужно.

Одну марку наклейте на прошение, а то украдут чиновники. Внизу на ней напишите число и год прошения.

27. Ал. П. ЧЕХОВУ

8 ноября 1882 г. Москва.

Таможенный

брат мой Александр!

Прежде всего уведомляю тебя, что всё обстоит благополучно. Во-вторых, из "Московского листка" следует тебе 19 р. 45 к. Из оных 10 р. я, согласно раньше писанному, отдаю Феде. Остальные высылаю по получении в Танроцкую таможню. Не выкупить ли мне и туфли, или же подождать с туфлями? Я безденежен. Твои похабные письмена получаем, читаем, гордимся и восхищаемся. Не блуди, неблудим будеши, а ты блудишь. По животу бить можешь: медицина, возбраняя соитие, не возбраняет массажа. Николка в Воскресенске с Марьей, Мишка именинник, Отец спит, мать молится, тетка думает о коренчиках, Анна моет посуду и сейчас принесет уринальник, я же пишу и думаю: сколько раз сегодня ночью передернет меня за то, что я осмеливаюсь писать? Медициной занимаюсь... Операция каждый день.

Скажи Анне Ивановне, что зрителевский дед-газетчик умер в клиниках от cancer prostatae*. Живем помаленьку. Читаем, пишем, шляемся по вечерам, пьем слегка водку, слушаем музыку и песнопения et цетера.. К тебе имею просьбы:

1) Поймай мне маленького контрабандистка и пришли.

2) Умоли Анну Ивановну принять от меня выражение всевозможных неехидных и безвредных чувств, тысячу поклонов и пожелание быть "сцасливым Саса".

3) Умоли (eandem**) описать тот спиритический сеанс, который она видела где-то, в Тульской г<убернии>, кажется. Пусть опишет кратко, но точно: где? как? кто? кого вызывали? говорил ли дух? в какое время дня или ночи и как долго? Пусть опишет. Описание да потрудится прислать мне. Весьма нужно. Я буду ей весьма благодарен и за сию услугу заплачу услугой.

4) Не убей.

5) Напиши мне стихи.

....когда я мал

......стал

.......я генерал... Помнишь?

Тоже очень нужны. Напиши и их, и чьи они...

6) Пиши почаще, но поподробней. Твои письма

(если в них есть что-нибудь, кроме тульских стихов и описания Тулы) я причисляю к первостатейным произведениям и охраняю их. Описывай.

7) Кроме. Сказуемое есть то, что говорится в предложении о подлежащем, то же, что не говорится, не есть сказуемое... А поэтому возьми у дяди карточку, где мы сняты группой (я, ты, Иван и Ник<олай>). Помнишь, что у Страхова снимались? Вышли оную. Необходима.

За тобой все-таки скучно, хоть ты и пьяница.

Скажи Анне Ивановне, что ее Гаврилка лжет, как сукин сын. Страсть надоел!

Ну что про 18-й No говорит Аноша? Скажи ему, что лободинские номера нам все не нравятся, начиная с Ивана Иванча и кончая им, Аносей.

Пописываю, но мало. Чти в "Мирском толке" мои "Цветы запоздалые"... У дяди возьми.

Работаю опять в Питере.

Рву Шурке штаны, Гершку поднимаю за хвост.

Прощайте, до свиданья.

А. Чехов.

Приезжай на праздниках... Насчет бумаг не справлялся. Если за тобой нет недоимок, то дерни-ка письмо декану! Деканам, кстати, делать нечего.

Исправно ли дядя получает газеты?

Rp. <...>

DS. Поосторожней! При употреблении не взбалтывать.

Г. г. Секретарю

Захарь<ин>.

Извините, но надо же что-нибудь написать на пустом месте?

Что ж из эстого выйдить? Ну пущай ничего не выйдить... Но что ж из эстого выйдить?

Желал бы я видеть тебя в Таганроге, а Леонида в Сураже: то-то, надо полагать, не свиньи! Не толстей хоть!

* рака предстательной железы (лат.)

** ее же (лат.)

28. Ал. П. ЧЕХОВУ

12 ноября 1882 г. Москва.

Легкомысленный и посмеяния достойный брат мой Александр!

Соделавшись Айканово-Ходаковским, ты не стал рассудительнее:

1) Ты не выслал всего романа. Б<е>з<е-Броневски>й сердится. За тобой считает он еще какой-то перевод из "Gartenlaube". Шли поскорей!

2) К чему тебе переводы, если есть время писать вещи оригинальные? Жизнь в тебе новая, пока еще цветистая... Можешь черпать.

3) Самое же главное, свидетельствующее о твоем легкомыслии: ты вместо 19 р. 45 к. получаешь 10 р., только. Остальные я зажилил. Зажилил нечаянно. Вышлю их в скором будущем в совокупности с туфлями и инструментами. Относительно романов, кои переводить желаешь, поговорю с Б<е>з<е-Броневск>им. Гаврилка тут ни при чем. Он в редакции - соринка в глазу: трешь-трешь, никак не вытрешь соринки, слеза только идет. Малый вообще - <...>, не в обиду будь это сказано ей. Mari d'elle* брехлив до чёртиков. Этот брехун не тебе чета. Соврет не по-твоему. У него не пожарная побежит по каменной лестнице, а лестница по пожарной.

О журналах меня не проси. Повремени до Нового года. Везде заняты, и не хочется беспокоить. Ты сие понимаешь.

Анне Ивановне скажи, что она ничтожество, Шурку побей по ж<...>, себе вставь буж и не забывай, что у вас у всех есть

Готовая услуга А. Чехов.

Хведя сообщил, что ему не нужны 10 р., о чем сообщаю, чему и радуйтесь.

Поклон M. E. Чехову и его чадам. Савельев женится. Иду сейчас с Марьей на "Фауста".

* Ее муж (франц.).

29. Ал. П. ЧЕХОВУ

25 декабря 1882 г. и 1 или 2 января 1883 г. Москва.

2.25.12.

Уловляющий контрабандистов-человеков-вселенную, таможенный брат мой, краснейший из людей, Александр Павлыч!

Целый месяц собираюсь написать тебе и наконец собрался. В то время, когда косые, ма, два ма, отец (он же и юрист. Ибо кто, кроме юриста, может от закусок требовать юридического?) сидят и едят с горчицей ветчину, я пишу тебе и намерен написать тебе, если считать на строки, на 25 р. серебром. Постараюсь, как бы меня ни дергало после этого усердия.

1) Погода прелестная. Солнце. -18. Нет выше наслаждения, как прокатить на извозчике. На улицах суета, которую ты начинаешь уже забывать, что слишком естественно. Извозчики толкаются с конкой, конки с извозчиками. На тротуарах ходить нельзя, ибо давка всесторонняя. Вчера и позавчера я с Николкой изъездил всю Москву, и везде такая же суета. А в Таганроге? Воображаю вашу тоску и понимаю вас. Сегодня визиты. У нас масса людей ежедневно, а сегодня и подавно. Я никуда: врачи настоящие и будущие имеют право не делать визитов.

2) Новый редактор "Европейской библиотеки" Путята сказал, что всё тобою присылаемое и присланное будет напечатано. Ты просил денег вперед: не дадут, ибо жилы. Заработанные деньги трудно выцарапать, а... Между прочим (это только мое замечание), перевод не везде хорош. Он годится, но от тебя я мог бы потребовать большего: или не переводи дряни, или же переводи и в то же время шлифуй. Даже сокращать и удлинять можно. Авторы не будут в обиде, а ты приобретешь реноме хорошего переводчика. Переводи мелочи. Мелочи можно переделывать на русскую жизнь, что отнимет у тебя столько же времени, сколько и перевод, а денег больше получишь. Переделку (короткую) Пастухов напечатает с удовольствием.

3) По одному из последних указов, лица, находящиеся на государственной службе, не имеют права сотрудничать.

4) Гаврилка Сокольников изобрел электрический двигатель. Изобретение сурьезное и принадлежащее только ему одному. Он, шельма, отлично знает электричество, а в наш век всякий, знающий оное, изобретает. Поле широчайшее.

5) Николка никогда никому не пишет. Это - особенность его косого организма. Он не отвечает даже на нужные письма и недавно утерял тысячный заказ только потому, что ему некогда было написать Лентовскому.

6) "Зритель" выходит. Денег много. Будешь получать... Пиши 100-120-150 строк. Цена 8 коп. со стр<оки>. В "Будильник" не советую писать. Там новая администрация (Курепин и жиды), отвратительней прежней. Если хочешь писать в "Мирской толк", то пиши на мое имя. Это важно. Вообще помни, что присланные на мое имя имеют более шансов напечататься, чем присланное прямо в редакцию. Кумовство важный двигатель, а я кум.

7) Через неделю. Новый год встречали у Пушкарева. Видели там Гаврилку во фраке и Наденьку в перчатках.

8) Денег - ни-ни... Мать клянет нас за безденежье...

И т. д.

Не могу писать! Лень и некогда.

А. Чехов.

1883

30. Ал. П. ЧЕХОВУ

4-5 января 1883 г. Москва.

4-го января (или, вернее, 5-го) 83.

Военачальников, столоначальников, христолюбивое воинство... Вас всех...

С сим письмом посылается в Питер другое. В сем году ты получаешь в дар от меня лучший из юморист<ических> журналов, "Осколки", в коих работаю. Что это лучший журнал, ты убедишься. Имя мое в нем: Человек без с, Крапива и т. д.

Это не обещание, а дело. С твоим письмом идет и письмо к Лейкину в "Осколки".

"Курьер" воспрещен. С февраля будешь получать "Русские ведомости". Письмо с 5 печатями Марьей получено. Пиши.

А. Чехов.

"Зритель" выходит. Из всех его недостатков один в особенности бросается в глаза: в нем нет секретарши А<нны> И<вановны>, которой и кланяюсь.

На праздниках я послал тебе письмо.

31. Н. А. ЛЕЙКИНУ

12 января 1883 г. Москва.

3/12/I

Милостивый государь

Николай Александрович!

В ответ на Ваши любезные письма посылаю Вам несколько вещей. Гонорар получил, журнал тоже получаю (по вторникам); приношу благодарность за то и другое. Благодарю также и за лестное приглашение продолжать сотрудничать. Сотрудничаю я в "Осколках" с особенной охотой. Направление Вашего журнала, его внешность и уменье, с которым он ведется, привлекут к Вам, как уж и привлекли, не одного меня.

За мелкие вещицы стою горой и я, и если бы я издавал юмористический журнал, то херил бы всё продлинновенное. В московских редакциях я один только бунтую против длиннот (что, впрочем, не мешает мне наделять ими изредка кое-кого... Против рожна не пойдешь!), но в то же время, сознаюсь, рамки "от сих и до сих" приносят мне немало печалей. Мириться с этими ограничениями бывает иногда очень нелегко. Например... Вы не признаете статей выше 100 строк, что имеет свой резон... У меня есть тема. Я сажусь писать. Мысль о "100" и "не больше" толкает меня под руку с первой же строки. Я сжимаю, елико возможно, процеживаю, херю - и иногда (как подсказывает мне авторское чутье) в ущерб и теме и (главное) форме. Сжав и процедив, я начинаю считать... Насчитав 100-120-140 стр<ок> (больше я не писал в "Осколки"), я пугаюсь и... не посылаю. Чуть только я начинаю переваливаться на 4-ю страницу почтового листа малого формата, меня начинают есть сомнения, и я... не посылаю. Чаще всего приходится наскоро пережевывать конец и посылать не то, что хотелось бы... Как образец моих печалей, посылаю Вам ст<атью> "Единственное средство"... Я сжал ее и посылаю в самом сжатом виде, и все-таки мне кажется, что она чертовски длинна для Вас, а между тем, мне кажется, напиши я ее вдвое больше, в ней было бы вдвое больше соли и содержания... Есть вещи поменьше - и за них боюсь. Иной раз послал бы, и не решаешься...

Из сего проистекает просьба: расширьте мои права до 120 строк... Я уверен, что я редко буду пользоваться этим правом, но сознание, что у меня есть оно, избавит меня от толчков под руку.

А за сим примите уверение в уважении и преданности покорнейшего слуги

Ант. Чехов.

Р. S. К Новому году я приготовил Вам конверт весом в 3 лота. Явился редактор "Зрителя" и похитил его у меня. Отнять нельзя было: приятель. Наши редакторы читают филиппики против москвичей, работающих и на Петербург. Но едва ли Петербург отнимает у них столько, сколько проглатывают гг. цензора. В несчастном "Будильнике" зачеркивается около 400-800 строк на каждый номер. Не знают, что и делать.

32. Ал. П. ЧЕХОВУ

25 января 1883 г. Москва.

3/25/I

Добрейший столоначальник Александр Павлович!

Живы и здоровы. Все сетуют на тебя за молчание. Получаешь ли "Осколки"?

Уведомь дядю М<итрофана> Е<горовича>, что распоряжение о высылке ему недостающих номеров "Москвы", премии и портретов мною сегодня сделано. Если их не получит, то уведомь. Благодарю его за письма тысячу раз. Отвечу ему большим письмом, но не особенно скоро. Занят по горло писаньем и медициной. Объясни ему, что значат мои "дерганья", ради которых я не пишу даже заказы. Пусть извинит.

Живется сносно. Получаю 8 коп. со строки. Недавно в "Московском листке" описан бал у Пушкарева. Под литерами Ч-ва надо подразумевать Марью Павловну. Она уже возросла и играет роль. Ей целуют руку Пальмины, Кругловы, Немировичи-Данченко, все те, коим молятся в Таганроге. Она умнеет с каждым днем.

К нам ходит надувший дядю редактор "Церковь и ее служители".

Дяде пришлю словарь иностранных слов. Пусть потерпит.

Кланяюсь твоей и Шурке. Шурке советую щеглов половить. Милое занятие!

Блаженны есте! Вы скоро начнете улавливать начало весны!

"Зритель" платит хорошо. А все-таки в нем скучно: секретарша, где ты?! Стружкину не на кого кричать.

Прощайте! Анне Ивановне привезу летом сюрприз.

А. Чехов.

Газету получать будешь с февраля.

33. Г. П. КРАВЦОВУ

29 января 1883 г. Москва.

Добрейший

Гавриил Павлович!

Ваше любезное письмо получил вчера ночью и прочел его с удовольствием. Тысячу раз благодарю, что не забываете нас, грешных.

Напрасно Вы благодарите за журналы. Это мне ничего не стоит, и я рад был бы хоть чем-нибудь отблагодарить Вас за Ваше гостеприимство.

Летом, может быть, у вас побываю, если позволите.

Вы пишете: "...может быть, наша масть Вам уже не под стать". Этакие слова грех писать. Неужели Вы думаете, что я уже успел сделаться скотиной? Нет-с, подождите немножко, теперь еще пока рано, еще не испортился, хоть и начал жить. Да и в будущем я едва ли буду делить людей на масти.

Написал в Велюнь письмо.

Живется сносно, но здоровье уже увы и ах! Работаешь, как холуй, ложишься в пятом часу утра. Пишу в журналы по заказу, а нет ничего хуже, как стараться поспеть к сроку. Деньги есть. Ем прекрасно, пью тоже, одеваюсь недурно, но... уж нет лишнего мясца! Говорят, я похудел до неузнаваемости.

Ну, и женщины...

Работаю в Питер и в Москву, известен стал, знаком со всеми... Живется почти весело. Летом поеду на юг поправлять здоровье. Кланяюсь Алеше, Саше, Зое и Нине, а Наталье Парфентьевне, которую я помню во всех чертах (у нее хорошее лицо), посылаю поклон нижайший. Вам жму руку и остаюсь постоянным слугою

А. Чехов

или: А. Чехонте

М. Ковров

Человек без селезенки.

Так я подписываюсь, работая в 6-7 изданиях. Получаю по 8 коп. за строчку.

Расходы ужасные. В день на извозчика больше рубля сходит.

Мой адрес:

Москва, Сретенка, Головин пер., д. Елецкого, А. П. Чехову, или же в любую редакцию. Но лучше по первому: дома я бываю чаще, чем в редакциях.

34. М. М. ДЮКОВСКОМУ

5 февраля 1883 г. Москва.

83/5/II

Милостивый государь

Михаил Михайлович!

Вашу рукопись я показывал в двух редакциях, сам прочел и в общем пришлось покончить казенною фразой: "по случаю накопления материала и т. д.". Для ежедневных и еженедельных газет она неудобна, потому что велика, в большой же журнал ее не примут, потому что она не серьезна по форме, хотя и занялась серьезной задачей. Форма и стих, по моему мнению, потерпят в редакции большого журнала фиаско после первых 3-4-х строк. Жаль будет, если этот далеко не плохой труд пропадет даром. Вы, наверное, видели в печати вещи, во много раз худшие. Есть один исход: можно выпустить отдельным изданием, т. е. продать на Никольской. Ходов и выходов Никольских я не знаю, но у меня есть приятели специалисты по этой части. Если автор затруднится сам взяться за продажу в рабство своего детища, то я могу попросить приятеля похлопотать, узнать, спросить... Обещать исполнения сего в скором времени не могу, ибо не знаю, когда увижу единого из оных приятелей.

Наши Вам кланяются.

Уважающий Вас Антон Чехов.

35. Ал. П. ЧЕХОВУ и А. И. ХРУЩОВОЙ-СОКОЛЬНИКОВОЙ

Между 3 и 6 февраля 1883 г. Москва.

Любезный друг Сашинькёх!

Письмо твое поганое получил и оное читал с упреком в нерадении. Я читал твое письмо тётеньке, Семен Гавриловичу, Сергей Петровичу, Иван Егорычу, и всем оно понравилось. Сергей Петрович прослезился, несмотря даже на то оскорбление, которое ты, по неразумию своему и гордыне, нанес величию богов. "Осколки" ты будешь получать. Я вчера еще раз писал Лейкину, а Лейкин исполняет мои прошения с особенною ревностью: я у него один из солидных бджёл. Журнал, как увидишь, умно составляемый и ведомый, хорошо раскрашиваемый и слишком либеральный. Там у меня, как ты увидишь, проскочили такие вещи, какие в Москве боялись принять в лоно свое даже бесцензурные издания. Боюсь, чтобы его не прихлопнули. Получаю от Лейкина 8 коп. за строчку. Гонорар наиаккуратнейшим образом высылается каждое первое число.

"Зритель" и выходит аккуратно, и платит аккуратно. Я заработал уже в нем рублей 90.

Становлюсь популярным и уже читал на себя критики.

Медицина моя идет crescendo. Умею врачевать и не верю себе, что умею... Не найдешь, любезный, ни одной болезни, которую я не взялся бы лечить. Скоро экзамены. Ежели перейду в V курс, то, значит, finita la comedia...* He имея усов, знаний и возраста, придется вступить на стезю Захарьиных и Циркуненков... Материя скучная...

Пиши, любезный.

А. Чехов.

Милостивейшая государыня Анна Ивановна!

Как ви наивны! Неужели ви думаете, что молчание ведет к совершенству в смысле спасения? Ну отчего бы Вам не написать хоть строчечку... (хоть копеечку! - как говорит Стружкин). Сердиты Вы, что ли? Если сердиты, то бросьте сердиться... наплюйте... Будьте грамотны и нас ради... Ведь Вас учили грамоте не для того только, чтобы прочитывать на Долгоруковской улице гробовые вывески и переводить А. М. Дмитриеву итальянские комедии.

У вас сейчас весна будет. Счастливчики!

Я недавно послал письмо Вам, о судьбе которого ничего не ведаю. Шурке советую щеглов ловить. Что он поделывает? Учится?

Летом прибудем сечь Ваше потомство.

Существует ли Борискин кабак?

Андай кому следует:**

* комедия окончена (итал.)

** конец письма не сохранился.

36. Ал. П. ЧЕХОВУ

20-е числа февраля 1883 г. Москва.

Доброкачественный брат мой,

Александр Павлович!

Первым делом поздравляю тебя и твою половину с благополучным разрешением и прибылью, а г. Таганрог со свеженькой гражданкой. Да живет (...крестись!) новорожденная многие годы, преизбыточествуя (крестись!) красотою физическою и нравственною, златом, гласом, толкастикой, и да цапнет себе со временем мужа доблестна (крестись, дурак!), прельстив предварительно и повергнув в уныние всех таганрогских гимназистов!!!

Принеся таковое поздравление, приступаю прямо к делу. Сейчас Николка сунул мне на прочтение твое письмо. Вопрос о праве "читать или не читать", за неимением времени, оставим в стороне. Относись письмо к одной только Николкиной персоне, я ограничился бы поздравлением, но письмо твое затрогивает сразу несколько вопросов, весьма интересных. О сих вопросах я и хочу потолковать. Мимоходом дам ответ и на все твои предшествовавшие скрижали. К сожалению, у меня нет времени написать много, как бы следовало. Благовидности и обстоятельности ради прибегну к рамкам, к системе: стану по ниточкам разбирать твое письмо, от "а" до ижицы включительно. Я критик, оно произведение, имеющее беллетристический интерес. Право я имею, как прочитавший. Ты взглянешь на дело как автор - и всё обойдется благополучно. Кстати же, нам, пишущим, не мешает попробовать свои силишки на критиканстве. Предупреждение необходимо: суть в вышеписанных вопросах, только; буду стараться, чтобы мое толкование было по возможности лишено личного характера.

1) Что Николка неправ - об этом и толковать не стоит. Он не отвечает не только на твои письма, но даже и на деловые письма; невежливее его в этом отношении я не знаю никого другого. Год собирается он написать Лентовскому, который ищет его; полгода на этажерке валяется письмо одного порядочного человека, валяется без ответа, а ради ответа только и было писано. Балалаечней нашего братца трудно найти кого другого. И что ужаснее всего - он неисправим... Ты разжалобил его своим письмом, но не думаю, чтобы он нашел время ответить тебе. Но дело не в этом. Начну с формы письма. Я помню, как ты смеялся над дядиными манифестами... Ты над собой смеялся. Твои манифесты соперничают по сладости с дядиными. Всё есть в них: "обнимите"... "язвы души"... Недостает только, чтобы ты прослезился... Если верить дядькиным письмам, то он, дядя, давно уже должен истечь слезой. (Провинция!..) Ты слезоточишь от начала письма до конца... Во всех письмах, впрочем, и во всех своих произведениях... Можно подумать, что ты и дядя состоите из одних только слезных желез. Я не смеюсь, не упражняю своего остроумия... Я не тронул бы этой слезоточивости, этой одышки от радости и горя, душевных язв и проч., если бы они не были так несвоевременны и... пагубны. Николка (ты это отлично знаешь) шалаберничает; гибнет хороший, сильный, русский талант, гибнет ни за грош... Еще год-два, и песня нашего художника спета. Он сотрется в толпе портерных людей, подлых Яронов и другой гадости... Ты видишь его теперешние работы... Что он делает? Делает всё то, что пошло, копеечно..., а между тем в зале стоит начатой замечательная картина. Ему предложил "Русский театр" иллюстрировать Достоевского... Он дал слово и не сдержит своего слова, а эти иллюстрации дали бы ему имя, хлеб... Да что говорить? Полгода тому назад ты видел его и, надеюсь, не забыл... И вот, вместо того чтобы поддержать, подбодрить талантливого добряка хорошим, сильным словом, принести ему неоцененную пользу, ты пишешь жалкие, тоскливые слова... Ты нагнал на него тоску на полчаса, расквасил его, раскислил и больше ничего... Завтра же он забудет твое письмо. Ты прекрасный стилист, много читал, много писал, понимаешь вещи так же хорошо, как и другие их понимают, - и тебе ничего не стоит написать брату хорошее слово... Не нотацию, нет! Если бы вместо того, чтобы слезоточить, ты потолковал с ним о его живописи, то он, это верно, сейчас уселся бы за живопись и наверное ответил бы тебе. Ты знаешь, как можно влиять на него... "Забыл... пишу последнее письмо" - всё это пустяки, суть не в этом... Не это нужно подчеркивать... Подчеркни ты, сильный, образованный, развитой, то, что жизненно, что вечно, что действует не на мелкое чувство, а на истинно человеческое чувство... Ты на это способен... Ведь ты остроумен, ты реален, ты художник. За твое письмо, в котором ты описываешь молебен на палях (с гаттерасовскими льдами), будь я богом, простил бы я тебе все твои согрешения вольные и невольные, яже делом, словом... (Кстати: Николке, прочитавшему это твое письмо, ужасно захотелось написать пали.) Ты и в произведениях подчеркиваешь мелюзгу... А между тем ты не рожден субъективным писакой... Это не врожденное, а благоприобретенное... Отречься от благоприобретенной субъективности легко, как пить дать... Стоит быть только почестней: выбрасывать себя за борт всюду, не совать себя в герои своего романа, отречься от себя хоть на 1/2 часа. Есть у тебя рассказ, где молодые супруги весь обед целуются, ноют, толкут воду... Ни одного дельного слова, а одно только благодушие! А писал ты не для читателя... Писал, потому что тебе приятна эта болтовня. А опиши ты обед, как ели, что ели, какая кухарка, как пошл твой герой, довольный своим ленивым счастьем, как пошла твоя героиня, как она смешна в своей любви к этому подвязанному салфеткой, сытому, объевшемуся гусю... Всякому приятно видеть сытых, довольных людей - это верно, но чтобы описывать их, мало того, что они говорили и сколько раз поцеловались... Нужно кое-что и другое: отречься от того личного впечатления, которое производит на всякого неозлобленного медовое счастье... Субъективность ужасная вещь. Она нехороша уже и тем, что выдает бедного автора с руками и ногами. Бьюсь об заклад, что в тебя влюблены все поповны и писарши, читавшие твои произведения, а будь ты немцем, ты пил бы даром пиво во всех биргалках, где торгуют немки. Не будь этой субъективности, этой чмыревщины, из тебя вышел бы художник полезнейший. Умеешь так хорошо смеяться, язвить, надсмехаться, имеешь такой кругленький слог, перенес много, видел чересчур много... Эх! Пропадает даром материал. Хоть бы в письма его совал, подкураживал Николкину фантазию... Из твоего материала можно ковать железные вещи, а не манифеста. Каким нужным человеком можешь ты стать! Попробуй, напиши ты Николке раз, другой раз, деловое слово, честное, хорошее - ведь ты в 100 раз умней его, - напиши ему, и увидишь, что выйдет... Он ответит тебе, как бы ни был ленив... А жалких, раскисляющих слов не пиши: он и так раскис...

"Не много надо чутья, - пишешь ты далее, - чтобы понять, что, уезжая, я отрезывал себя от семьи и обрекал себя забвению..." Выходит, что тебя забыли. Что ты и сам не веришь в то, что пишешь, и толковать не стоит. Лгать незачем, друг. Зная характер ноющей матери и Николая, который в пьяном виде вспоминает и лобызает весь свет, ты не мог этого написать; если бы не слезные железы, ты не написал бы этого. - "Я ожидал и, конечно, дождался..." Пронять хочешь... Нужно пронять, очень нужно, но проймешь не такими словами. Это цитаты из "Сестренки", а у тебя есть и подельней вещи, которые ты с успехом мог бы цитировать.

2) "Отец написал мне, что я не оправдал себя" и т. д. Пишешь ты это в 100-й раз. Не знаю, чего ты хочешь от отца? Враг он курения табаку и незаконного сожительства - ты хочешь сделать его другом? С матерью и теткой можно проделать эту штуку, а с отцом нет. Он такой же кремень, как раскольники, ничем не хуже, и не сдвинешь ты его с места. Это его, пожалуй, сила. Он, как бы сладко ты ни писал, вечно будет вздыхать, писать тебе одно и то же и, что хуже всего, страдать... И как будто бы ты этого не знаешь? Странно... Извини, братец, но мне кажется, что тут немаловажную роль играет другая струнка, и довольно-таки скверненькая. Ты не идешь против рожна, а как будто бы заискиваешь у этого рожна... Какое дело тебе до того, как глядит на твое сожительство тот или другой раскольник? Чего ты лезешь к нему, чего ищешь? Пусть себе смотрит, как хочет... Это его, раскольницкое дело... Ты знаешь, что ты прав, ну и стой на своем, как бы ни писали, как бы ни страдали... В (незаискивающем) протесте-то и вся соль жизни, друг.

Всякий имеет право жить с кем угодно и как угодно - это право развитого человека, а ты, стало быть, не веришь в это право, коли находишь нужным подсылать адвокатов к Пименовнам и Стаматичам. Что такое твое сожительство с твоей точки зрения? Это твое гнездо, твоя теплынь, твое горе и радость, твоя поэзия, а ты носишься с этой поэзией, как с украденным арбузом, глядишь на всякого подозрительно (как, мол, он об этом думает?), суешь ее всякому, ноешь, стонешь... Будь я твоей семьей, я бы по меньшей мере обиделся. Тебе интересно, как я думаю, как Николай, как отец!? Да какое тебе дело? Тебя не поймут, как ты не понимаешь "отца шестерых детей", как раньше не понимал отцовского чувства... Не поймут, как бы близко к тебе ни стояли, да и понимать незачем. Живи да и шабаш. Сразу за всех чувствовать нельзя, а ты хочешь, чтобы мы и за тебя чувствовали. Как увидишь, что наши рожи равнодушны, то и ноешь. Чудны дела твои, господи! А я бы на твоем месте, будь я семейный, никому бы не позволил не только свое мнение, но даже и желание понять. Это мое "я", мой департамент, и никакие сестрицы не имеют права (прямо-таки в силу естественного порядка) совать свой, желающий понять и умилиться, нос! Я бы и писем о своей отцовской радости не писал... Не поймут, а над манифестом посмеются - и будут правы. Ты и Анну Ивановну настроил на свой лад. Еще в Москве она при встрече с нами заливалась горючими слезами и спрашивала: "Неужели в 30 лет... поздно?" Как будто бы мы ее спрашивали... Наше дело, что мы думали, и не ваше дело объяснять нам. Треснуть бы я себя скорей позволил, чем позволил бы своей жене кланяться братцам, как бы высоки эти братцы ни были! Так-то... Это хорошая тема для повести. Повесть писать некогда.

3) "От сестры я не имею права требовать... она не успела еще составить обо мне... непаскудного понятия. А заглядывать в душу она еще не умеет..." (Заглядывать в душу... Не напоминает ли это тебе урядницкое читанье в сердцах?) Ты прав... Сестра любит тебя, но понятий никаких о тебе не имеет... Декорации, о которых ты пишешь, сделали только то, что она боится о тебе думать. Очень естественно! Вспомни, поговорил ли ты с нею хоть раз по-человечески? Она уже большая девка, на курсах, засела за серьезную науку, стала серьезной, а сказал, написал ли ты ей хоть одно серьезное слово? Та же история, что и с Николаем. Ты молчишь, и не мудрено, что она с тобой незнакома. Для нее чужие больше сделали, чем ты, свой... Она многое могла бы почерпнуть от тебя, но ты скуп. (Любовью ее не удивишь, ибо любовь без добрых дел мертва есть.) Она переживает теперь борьбу, и какую отчаянную! Диву даешься! Всё рухнуло, что грозило стать жизненной задачей... Она ничем не хуже теперь любой тургеневской героини... Я говорю без преувеличиваний. Почва самая благотворная, знай только сей! А ты лирику ей строчишь и сердишься, что она тебе не пишет! Да о чем она тебе писать будет? Раз села писать, думала, думала и написала о Федотихе... Хотела бы еще кое-что написать, да не нашлось человека, который поручился бы ей, что на ее слово не взглянут оком Третьякова и К°. Я, каюсь, слишком нервен с семьей. Я вообще нервен. Груб часто, несправедлив, но отчего сестра говорит мне о том, о чем не скажет ни одному из вас? А, вероятно, потому, что я в ней не видел только "горячо любимую сестру", как в Мишке не отрицал человека, с которым следует обязательно говорить... А ведь она человек, и даже ей-богу человек. Ты шутишь с ней: дал ей вексель, купил в долг стол, в долг часы... Хороша педагогия! За нее на том свете не родители отвечать будут. Не их это дело... "Об Антоне я умолчу. Оставался ты один..." Коли взглянуть на дело с джентльменской точки зрения, то и мне бы следовало умолчать и пройти мимо. Но в начале письма я сказал, что обойду личное... Обойду и здесь оное, а зацеплю только "вопрос...". (Ужас сколько вопросов!) Есть на белом свете одна скверная болезнь, незнанием которой не может похвастаться пишущий человек, ни один!.. [Их много, а нас мало. Наш лагерь слишком немногочисленен. Болен лагерь этот. Люди одного лагеря не хотят понять друг друга.] Записался! Зачеркивать приходится... И ты знаком с ней... Это кичеевщина - нежелание людей одного и того же лагеря понять друг друга. Подлая болезнь! Мы люди свои, дышим одним и тем же, думаем одинаково, родня по духу, а между тем... у нас хватает мелочности писать: "умолчу!" Широковещательно! Нас так мало, что мы должны держаться друг друга... ну, да vous comprenez!* Как бы мы ни были грешны по отношению друг к другу (а мы едва ли много грешны!), а мы не можем не уважать даже малейшее "похоже на соль мира". Мы, я, ты, Третьяковы, Мишка наш - выше тысячей, не ниже сотней... У нас задача общая и понятная: думать, иметь голову на плечах... Что не мы, то против нас. А мы отрицаемся друг от друга! Дуемся, ноем, куксим, сплетничаем, плюем в морду! Скольких оплевали Третьяков и К°! Пили с "Васей" брудершафт, а остальное человечество записали в разряд ограниченных! Глуп я, сморкаться не умею, много не читал, но я молюсь вашему богу - этого достаточно, чтобы вы ценили меня на вес золота! Степанов дурак, но он университетский, в 1000 раз выше Семена Гавриловича и Васи, а его заставляли стукаться виском о край рояля после канкана! Безобразие! Хорошее понимание людей и хорошее пользование ими! Хорош бы я был, если бы надел на Зембулатова дурацкий колпак за то, что он незнаком с Дарвином! Он, воспитанный на крепостном праве, враг крепостничества - за одно это я люблю его! А если бы я стал отрекаться от А, Б, В... Ж, от одного, другого, третьего, пришлось бы покончить одиночеством!

У нас, у газетчиков, есть болезнь - зависть. Вместо того чтоб радоваться твоему успеху, тебе завидуют и... перчику! перчику! А между тем одному богу молятся, все до единого одно дело делают... Мелочность! Невоспитанность какая-то... А как всё это отравляет жизнь!

Дело нужно делать, а потому и останавливаюсь. После когда-нибудь допишу. Написал тебе по-дружески, честное слово; тебя никто не забывал, никто против тебя ничего особенного не имеет и... нет основания не писать тебе по-дружески.

Кланяюсь Анне Ивановне и одной Ma.

Получаешь ли "Осколки"? Уведомь. Послал тебе подтверждение самого Лейкина.

А за сим мое почитание.

А. Чехов

Не хочешь ли темки?

Накатал я однако! Рублей на 20! Более, впрочем...

* вы понимаете! (франц.)

37. Н. А. ЛЕЙКИНУ

Март, после 2, 1883 г. Москва.

Многоуважаемый

Николай Александрович!

Получил и письмо и гонорар. Merci. Пророчество Ваше относительно моего писания, вероятно, сбудется: буду писать. Половина работы отложена на после лета: выигрываю в весне и проигрываю в лете. С половины апреля начну строчить "дачные рассказы". В прошлом году они у меня удавались. Напишу кучу и пришлю Вам на выбор; остальное, после Вашего выбора, Москве-матушке... Посылаю Вам статейку ("Трубка") Агафопода Единицына, московского писаки. Просил переслать.

Еще об одном: пришлите мне для моей библиофики единую из Ваших книжек. Какую именно, не знаю. Жил во время оно в провинции и был одним из ревностнейших Ваших читателей.

Особенно врезался в мою память один рассказ, где купцы с пасхальной заутрени приходят. Я захлебывался, читая его. Мне так знакомы эти ребята, опаздывающие с куличом, и хозяйская дочка, и праздничный "сам", и сама заутреня... Не помню только, в какой это книжке... В этой же книжке, кстати сказать, есть фраза, которая врезалась в мою память: "Тургеневы разные бывают", - фраза, сказанная продавцом фотографий. Вот Вам 2 признака желаемой книжки. Есть, впрочем, один и третий: она должна быть из первых. А за сим примите уверение в глубоком уважении от

А. Чехова.

Р. S. У Вас в конторе нововведение: почтовые марки, прежде чем вложить в конверт, заворачивают в бумажку. Это рациональная реформа. В предшествующую получку я распечатал конверт в почтамтском дворе, и мои бедные марки были развеяны ветром.

38. А. Н. КАНАЕВУ

26 марта 1883 г. Москва.

3/26/III

Многоуважаемый

Александр Николаевич,

Тысячу раз уж успел я мысленно поблагодарить за Ваше первое письмо, бывшее ответом на мою просьбу, а ныне присовокупляю другую тысячу ради Вашего нового письма. Генеральский адрес получил и оный вручил по принадлежности. О результатах ничего не знаю; на днях наведу справки. Над грязной землей светит такое хорошее солнце, в воздухе так пахнет весной, что лень и нет сил сидеть в комнате, а у меня - увы мне! - работы по горло: экзамены, хлеб насущный... Люблю весну, а между тем менее всего пользуюсь ей. Поневоле поэтом не будешь: боги таланта не дали, а социальные условия весну отнимают. Летом по России ездить буду. Работаю литературно всё больше на Питер. Ваши питерские денежки ем. Думаю и к Вам проехаться.

У Корша скандал большущий. Грязная муха может всю стену опачкать, а маленький грязненький поступочек может испортить всё дело. Вышло всё из-за пустяков: из-за денег. Я не следил за ходом скандала и всей сути не знаю. Напишу Вам то, что слышал.

От Корша отделились бесповоротно: Писарев, Глама и Бурлак, т. е. вся соль труппы. Газетчики утверждают (в частных беседах), что виноват во всем Писарев и К°. То же утверждают и все вертящиеся вокруг и около газетного дела... Враги вышеписанных трех лиц буквально торжествуют, а друзья рассказывают про них то, чего раньше не рассказывали. Не думаю, чтобы в данном случае газетчики плясали под чужую дудку и интриговали... Что-то неладное есть среди артистов... что-то такое-этакое..., а что именно, формулировать не берусь пока. Писарев купно с Гламой и Бурлаком ходили к Малкиелю нанять у него его Пушкинский театр, но Малкиель отказал. Куда они направят теперь свои стопы, мудрено сказать. Кто остался у Корша? Не знаю. Судьба Свободина мне тоже неизвестна. Узнаю напишу.

Вообще дело такое пакостное, в глазах публики запутанное, что необходимо выслушать обе стороны, чтобы сказать что-нибудь похожее на правду. Жаль русский театр, и очень жаль, что сбылось одно мое маленькое пророчество:

Раз на выставке, беседуя с Вами (Вы, конечно, не помните, да и помнить тут особенно нечего), я бранился в то время, когда Вы хвалили. Похвалив, и Вы съехали на минорный тон. Мы пришли к соглашению, что у наших гг. актеров всё есть, но не хватает одного только: воспитанности, интеллигентности, или, если позволите так выразиться, джентльменства в хорошем смысле этого слова. Минуя пьянство, юнкерство, бесшабашное пренебрежение делом, скверненькое заискивание популярности, мы остановились с Вами на этом отсутствии внутреннего джентльменства; - те же сотрудники "Московского листка"! (Исключения есть, но их так мало!) Народ порядочный, но невоспитанный, портерный... И, бранясь таким манером, я высказал Вам свою боязнь за будущность нового театра. Театр не портерная и не татарский ресторан, он... (следует определение театра)..., а раз внесен в него портерный или кулачнический элемент, несдобровать ему, как несдобровать университету, от которого пахнет казармой...

Впрочем, всё это длинно... Я слишком сердит за театр и готов два дня говорить на эту тему, но не писать. Жду к себе Кичеева. Потолкую с ним о занимаемом Вас вопросе. Со всеми потолкую, и если услышу что-либо интересное, то сообщу по Вашему адресу. А пока кланяюсь двумя головами (своей и Николаевой) и прошу не забывать, что у Вас есть покорнейший слуга

А. Чехов.

Не съездить ли нам как-нибудь мимоездом в Воскресенск? Стоит...

В Питере, быть может, побываю летом.

Коли увидите А. Д. Бродского, то поклон ему. Он очень порядочный малый.

39. Ал. П. ЧЕХОВУ

17 или 18 апреля 1883 г. Москва.

Христос воскрес, град Таганрог, Касперовка, Новостроенки с в них находящимися! Поздравление с праздниками и с весной. Александру Павловичу, Анне Ивановне и Марии Александровне с няньками, мамками и кухарками салют, почет и уважение с силуэтом. (Острота "Москов<ского> листка".) Живы и здоровы. Писем от Вас не имеем и о Вас неизвестны. Живем сносно: едим, пьем. Есть пианино, мебель хорошая. Помнишь уткинскую мебель? Теперь вся она у нас, и дядькина "роскошь" (включая в оную и картины с Coats C°) никуда не годится сравнительно с нашей. Мать и Марья живы и здравствуют. Кстати: Марья ревела, читая твое письмо, и поссорилась с батькой. Отец написал тебе без ее ведома.

Ты сильно бы обидел нас, ежели бы прислал хоть копейку. Уж ежели хочешь прислать, то пришли не денег, а вина... Мы сыты и одеты и ни в чем не нуждаемся - сам знаешь; и на Марью хватит. "Трубку" послал Лейкину, несколько сократив ее и изменив "начальника отделения" на соответствующий чин. Лейкин давно уже мне не писал, не знаю судьбы твоего рассказа. Вероятно, фиаско: разговоров лишних много и... кто это племянник его -ства? Положение не естеств<енное>. Потом: нецензурно... Неискусно лавируешь. Надо тебе сказать, что сотрудничество твое в "Осколках" будет далеко не лишним. Рабочие там нужны, и Лейкин с удовольствием завозится с тобой. Пиши рассказы в 50-80 строк, мелочи et caet... Посылай сразу по 5-10 рассказов.., сразу их напечатают. Плата великолепная и своевременная. Посылай сам в Питер. Главное: 1) чем короче, тем лучше, 2) идейка, современность, а propos, 3) шарж любезен, но незнание чинов и времен года не допускается.

Еще, надо тебе сказать, "Осколки" теперь самый модный журнал. Из него перепечатывают, его читают всюду... И не мудрено. Сам видишь, в нем проскакивают такие штуки, какие редко найдешь и в неподцензурных изданиях. Работать в "Осколках" значит иметь аттестат... Я имею право глядеть на "Будильник" свысока и теперь едва ли буду где-нибудь работать за пятачок: дороже стал. А посему ничего не потеряешь, если на первых порах сильней поработаешь, перепишешь раза 2-3. Темы едва ли стеснят тебя... Не будь узок, будь пошире: на одних превосходительствах не выедешь.

В "Зрителе" платил издатель превосходно, но теперь, кажется, он уже уходит. У Давыдова ни гроша: во всё время выхода номеров он играл жалкую роль... Денег у него, как и прежде: 10 коп. в подкладке, другие 10 у Розки.

Теперь о деле. Не хочешь ли войти в компанию? Дело слишком солидное и прибыльное (не денежно, впрочем). Не хочешь ли науками позаниматься? Я разрабатываю теперь и в будущем разрабатывать буду один маленький вопрос: женский. Но, прежде всего, не смейся. Я ставлю его на естественную почву и сооружаю: "Историю полового авторитета". При взгляде (я поясняю) на естественную историю ты (как я заметил) заметишь колебания упомянутого авторитета. От клеточки до insecta * авторитет равен нолю или даже отрицательной величине: вспомни червей, среди которых попадаются самки, мышцею своею превосходящие самцов. Insecta дают массу материала для разработки: они птицы и амфибии среди беспозвоночных (см. птицы - ниже). У раков, пауков, слизняков - авторитет, за малыми колебаниями, равен нолю. У рыб тоже. Переходи теперь к несущим яйца и преимущественно высиживающим их. Здесь авторитет мужской = закон. Происхождение его: самка сидит 2 раза в год по месяцу отсюда потеря мышечной силы и атрофия. Она сидит, самец дерется, - отсюда самец сильней. Не будь высиживанья - не было бы неравенства. У insecta y летающих нет разницы, у ползающих есть. (Летающий не теряет мышечной силы, ползающий норовит во время беременности залезть в щелочку и посидеть.) Кстати: пчелы - авторитет отрицательный. Далее: природа, не терпящая неравенства и, как тебе известно, стремящаяся к совершенному организму, делая шаг вперед (после птиц), создает mammalia,** y которых авторитет слабее. У наиболее совершенного - у человека и у обезьяны еще слабее: ты более похож на Анну Ивановну, и лошадь на лошадь, чем самец кенгуру на самку. Понял? Отсюда явствует: сама природа не терпит неравенства. Она исправляет свое отступление от правила, сделанное по необходимости (для птиц) при удобном случае. Стремясь к совершенному организму, она не видит необходимости в неравенстве, в авторитете, и будет время, когда он будет равен нолю. Организм, который будет выше mammalia, не будет родить после 9-тимесячного ношения, дающего тоже свою атрофию; природа или уменьшит этот срок, или же создаст что-либо другое.

Первое положение, надеюсь, теперь тебе понятно. Второе положение: из всего явствует, что авторитет у homo *** есть: мужчина выше.

3) Теперь уж моя специальность: извинение за пробел между историями естественной и Иловайского. Антропология и т. н. История мужчины и женщины. Женщина - везде пассивна. Она родит мясо для пушек. Нигде и никогда она не выше мужчины в смысле политики и социологии.

4) Знания. Бокль говорит, что она дедуктивнее... и т. д. Но я не думаю. Она хороший врач, хороший юрист и т. д., но на поприще творчества она гусь. Совершенный организм - творит, а женщина ничего еще не создала. Жорж Занд не есть ни Ньютон, ни Шекспир. Она не мыслитель.

5) Но из того, что она еще дура, не следует, что она не будет умницей: природа стремится к равенству. Не следует мешать природе - это неразумно, ибо всё то глупо, что бессильно. Нужно помогать природе, как помогает природе человек, создавая головы Ньютонов, головы, приближающиеся к совершенному организму. Если понял меня, то: 1) Задача, как видишь, слишком солидная, не похожая на <...> наших женских эмансипаторов-публицистов и измерителей черепов. 2) Решая ее, мы обязательно решим, ибо путь верен в идее, а решив, устыдим кого следовает и сделаем хорошее дело. 3) Идея оригинальна. Я ее не украл, а сам выдумал. 4) Я ей непременно займусь.

Подготовка и материалы для решения есть:

дедукция более, чем индукция. К самой идее пришел я дедуктивным путем, его держаться буду и при решении. Не отниму должного и у индукции. Создам лестницу и начну с нижней ступеньки, следовательно, я не отступлю от научного метода, буду и индуктивен. Рукопись едва ли выйдет толстая: нет надобности, ибо естественная история повторяется на каждом шагу, а история через 2 шага. Важны и шипучи выводы и идея сама по себе. Ежели хочешь войти со мной в компанию, то помоги. Оба сделаем дело, и, поверь, недурно сделаем. Чем мы хуже других? Ты возьмешь одну ступеньку, я другую и т. д.

Взявшись за зоологию, ты сейчас уже увидишь свое дело: колебания увидишь пиши, что есть авторитет; где нет - пиши нет. В чем состоят колебания? Причины их? Важны ли они? И т. д. Статистика и общий вывод у каждого класса.

Приемы Дарвина. Мне ужасно нравятся эти приемы! После зоологии - займемся антропологией, и чуть-чуть, ибо важного она мало даст. За сим займемся историей вообще и историей знаний. История женских университетов. Тут курьез: за все 30 лет своего существования женщины-медики (превосходные медики!) не дали ни одной серьезной диссертации, из чего явствует, что на поприще творчества - они швах*. Анатомия и тождество. Далее: сравнительное заболевание. Одинаковость болезней. Какими болезнями более заболевает мужчина, и какими женщина? Вывод после статистики. Нравственность. Статистика преступлений. Проституция. Мысль Захер-Мазоха: среди крестьянства авторитет не так резко очевиден, как среди высшего и среднего сословий. У крестьян: одинаковое развитие, одинаковый труд и т. д. Причина этого колебания: воспитание мешает природе. Воспитание. Отличная статья Спенсера.

При свидании я о многом поговорил бы с тобой и поговорю. Кончив через год курс, я специализирую себя на решении таких вопросов естественным путем. Если хочешь заняться, то мы, гуляючи, не спеша, лет через 10 будем глазеть на свой небесполезный труд. Да и сами занятия принесут нам пользу: многое узнаем. Подумай и напиши. Мы столкуемся, и я вышлю тебе то, что следует. Терпения у меня хватит - это ты знаешь. Ну а тебе уж пора, слава богу, здоровила. Не стесняйся малознанием: мелкие сведения найдем у добрых людей, а суть науки ты знаешь, метод научный ты уяснил себе, а больше ничего и не нужно. Не тот доктор, кто все рецепты наизусть знает, а тот доктор, кто вовремя умеет в книжку заглянуть. Ежели же ты не согласишься, то будет жаль. Скучно будет одному ориентироваться в массе. Вдвоем веселей.

А за сим желаю всех благ. Держу экзамены и пока счастливо. Перехожу на V курс. Был в заутрене и на страстях? Кланяюсь коемуждо.

А. Чехов.

* насекомых (лат.)

** млекопитающих (лат.)

*** человека (лат.)

**** Памятуй, что совершенный организм творит. Если женщина не творит, то, значит, она дальше отстоит от совершенного организма, следовательно, слабее мужчины, который ближе к упомянутому организму.

40. Н. А. ЛЕЙКИНУ

Апрель, после 17, 1883 г. Москва.

Многоуважаемый

Николай Александрович!

Посылаю Вам несколько рассказов и ответ на Ваше письмо.

Вы а propos замечаете, что мои "Верба" и "Вор" несколько серьезны для "Осколков". Пожалуй, но я не посылал бы Вам не смехотворных вещиц, если бы не руководствовался при посылке кое-какими соображениями.

Мне думается, что серьезная вещица, маленькая, строк примерно в 100, не будет сильно резать глаз, тем более, что в заголовке "Осколков" нет слов "юмористический и сатирический", нет рамок в пользу безусловного юмора. Вещичка (не моя, а вообще) лёгенькая, в духе журнала, содержащая в себе фабулу и подобающий протест, насколько я успел подметить, читается охотно, сиречь не делает суши. Да у Вас же изредка, кстати сказать, между вещицами остроумнейшего И. Грэка попадаются вещицы, бьющие на серьез, но тоненькие, грациозные, такие, что хоть после обеда вместо десерта ешь. Они не делают контры, а напротив... Да и Лиодор Иванович не всегда острит, а между тем едва ли найдется такой читатель "Осколков", к<ото>рый пропускает его стихи не читая. Легкое и маленькое, как бы оно ни было серьезно (я не говорю про математику и кавказский транзит), не отрицает легкого чтения... Упаси боже от суши, а теплое слово, сказанное на Пасху вору, к<ото>рый в то же время и ссыльный, не зарежет номера. (Да и, правду сказать, трудно за юмором угоняться! Иной раз погонишься за юмором да такую штуку сморозишь, что самому тошно станет. Поневоле в область серьеза лезешь...) К Троице я пришлю Вам что-нибудь зеленое, а la "Верба". Буду серьезничать только по большим праздникам.

Аг<афоподу> Единицыну я написал. Это мой брат, ныне чиновник, работавший в последние годы в московских изданиях. Работал сильно и в свое время с успехом: жил письмом. Был малый юмористом, ударился в лиризм, в фантасмагорию и, кажется... погиб для авторства. Хочется удрать от лиризма, но поздно, увяз. Его письма полны юмора, ничего смехотворней выдумать нельзя, но как станет строчить для журнала - беда, ковылять начнет. Будь он помоложе, из него можно было бы сделать недюжинного работника. Юморист он неплохой. Это можно видеть из одного того, что в таганрогскую таможню поступил, когда уж оттуда всё повыкрали. Я написал ему, и он пришлет Вам,

наверное, что-нибудь. А за сим остаюсь всегда готовым к услугам

А. Чехов.

На 1-й день Пасхи я послал Вам рассказ: "Ваня, мамаша, тетя и секретарь". Получили?

41. Ал. П. ЧЕХОВУ

13 мая 1883 г. Москва.

83/13/V

Маленькая польза! пожелав тебе самой большой пользы, ответствую тебе на твое письмо. Прежде всего каюсь и извиняюсь: не писал долго по причинам, от редакции не зависящим. То некогда было, то лень... Не писал тебе и всё время был мучим совестью. Ты просил у меня совета касательно муки Nestl'я и, вероятно, ожидаешь его с понятным нетерпением, а я молчу и молчу... Прошу еще раз пардона. Спрашивал я докторов, читал, думал и пришел к убеждению, что ничего положительного нельзя сказать об этой муке. Одни против нее, другие проходят молчанием. Могу посоветовать только одно: как только заметишь понос, брось. (Не свой понос, а дочкин.) Корми свой плод тогда чем-нибудь другим, примерно коровьим молоком разбавленным. Весьма возможно, что летом будет понос. Мать слаба, ты выпивоха, жарко, плохое питание и т. д. Но робеть не надо. Этот поносик излечивается любым лекаришкой. Decoct. Salep. или альтейный отв<ар>, то и другое с каплями опия. На живот компресс. Кашек, хлеба, подсолнухов, чаю и горячих напитков не давай. Будет просить водки, не давай. Секи, а не давай. Коли поносы пойдут, недалеко до аглицкой... водки, думаешь? ...болезни. Но и последнюю остановишь не столь лекарствами, сколь заботами о питании. Еду на днях в Воскресенск и оттуда пришлю тебе наставление, как кормить, поить, сечь, лечить, предупреждать, что важно, что не важно, когда от грудей отнимать, когда кашу есть можно, каких рецептов докторских пугаться надо и т. д. Всё это важно и не берусь сочинять, тщательно не обдумав. Напишу по последним выводам наук, чем думаю избавить тебя от покушений покупать детские лечебники, воспитательники и т. п., на каковую покупку вы все так горазды, отцы детей. Пришлю непременно. Слово твердо. А за сие ты пришлешь мне 100 руб. и как можно больше почтовых марок.

Прочел твой ответ на мое письмо. Частию удивлен. Ты, братец, местами недопонял, местами перепонял. Никто не просил тебя выбрасывать себя за борт парохода. Зная, как плохо ты плаваешь, мог ли я, не свихнувшись с разума, дать тебе этот пагубный совет? Говорено было о произведениях, о субъективности. На природу свою дядькинскую, братец, не напирай. Карамзин и Жуковский ноют на каждом слове, а между тем менее всего пишут о себе. (Кстати, поздравляю тебя с дядькой, у которого есть медаль. Ванька теперь подохнет от зависти.) Потом, неужели, чтобы знать Николкины работы, нужно получать "Свет и тени"? Ведь ты его видел не пять лет тому назад. Сколько картин у него было, когда ты уезжал? Потом-с, я писал о Марье, не разумея под ней ни филаретовки, ни курсистки. Она есть то, чем была и при тебе. Никаких пропаганд не нужно (в кутузку еще чего доброго влезешь); я говорил об игнорировании личности, бывшем и сущем. О Мишке я молчал и думал, что сам ты его вспомнишь. Он и Марья терпели в одинаковой степени. Впрочем, далее... Говоря о завидующих газетчиках, я имел в виду газетчиков, а какой ты газетчик, скажи на милость? Я, брат, столько потерпел и столь возненавидел, что желал бы, чтобы ты отрекся имени, к<ото>рое носят уткины и кичеевы. Газетчик значит, по меньшей мере, жулик, в чем ты и сам не раз убеждался. Я в ихней компании, работаю с ними, рукопожимаю и, говорят, издали стал походить на жулика. Скорблю и надеюсь, что рано или поздно изолирую себя а la ты. Ты не газетчик, а вот тот газетчик, кто, улыбаясь тебе в глаза, продает душу твою за 30 фальшивых сребреников и за то, что ты лучше и больше его, ищет тайно погубить тебя чужими руками, - вот это газетчик, о к<ото>ром я писал тебе. А ты, брат, недоумение, обоняние, газ... ничтожество... газетчикхен. Я газетчик, потому что много пишу, но это временно... Оным не умру. Коли буду писать, то непременно издалека, из щелочки... Не завидуй, братец, мне! Писанье, кроме дерганья, ничего не дает мне. 100 руб., к<ото>рые я получаю в месяц, уходят в утробу, и нет сил переменить свой серенький, неприличный сюртук на что-либо менее ветхое. Плачу во все концы, и мне остается nihil*. В семью ухлопывается больше 50. Не с чем в Воскресенск ехать. У Николки денег тоже чертма. Утешаюсь по крайней мере тем, что за спиной кредиторов нет. За апрель я получил от Лейкина 70 руб., и теперь только 13-е, а у меня и на извозца нет.

Живи я в отдельности, я жил бы богачом, ну, а теперь... на реках Вавилонских седохом и плакахом... Пастухов водил меня ужинать к Тестову, пообещал 6 к. за строчку. Я заработал бы у него не сто, а 200 в месяц, но, сам видишь, лучше без штанов с голой ж<...> на визит пойти, чем у него работать. "Будильник" я не терплю, и если соглашусь строчить в нем, то не иначе, как с болью. Чёрт с ними! Если бы все журналы были так честны, как "Осколки", то я на лошадях бы ездил. Мои рассказы не подлы и, говорят, лучше других по форме и содержанию, а андрюшки дмитриевы возводят меня в юмористы первой степени, в одного из лучших, даже самых лучших; на литературных вечерах рассказываются мои рассказы, но... лучше с триппером возиться, чем брать деньги за подлое, за глумление над пьяным купцом, когда и т. д. Чёрт с ними! Подождем и будем посмотреть, а пока походим в сереньком сюртуке. Погружусь в медицину, в ней спасение, хоть я и до сих пор не верю себе, что я медик, а сие значит, что... так говорят по крайней мере, а для меня решительно всё одно... что не на свой факультет я попал. Но далее... Ты пишешь, что я забросал грязью Третьякова, умирающего от чахотки. Чахотка тут ни при чем, умирание тоже. В начале же письма я сделал оговорку, что я шпыняю не Ивана, не Петра, до коих мне нет никакого дела, а систему... Я писал тебе как беллетрист и как к лучшему из приятелей... К чему же тут чахотка и грязь? Лично против Л<еонида> В<ладимировича?> я ничего не имею, а напротив, мне делается скучно, когда я вспоминаю его лицо; я имел в виду данный недостаток, присущий не одному только ему, потому что не он один только барин. Я думал и думаю, что поздравительные письма нам с тобой не под силу, что их с успехом можно заменить беседами о том о сем... Думал, что ты так или иначе отзовешься об упомянутом недостатке, умалишь его, оправдаешь, напишешь, насколько я прав, насколько не прав (тема ведь хорошая), а ты запустил чахоткой и грязью... Лучше бы ты уж написал: "не осуждай!" - единственный грех моего письма, грех, как мне кажется, окупаемый литераторской стрункой. Далее...

Твою "Пасхальную ночь" в архив спрятал и на будущий год за нее гонорар тебе вышлю. Кстати: "Глагол времен, металла звон" напечатаны, и деньги я получил. Только недавно узнал, что получил их вместе со своим гонораром. По 5 к. за строчку. Отдам тому, кто к тебе поедет. "Зритель" погребен и отпет. Более не воскреснет. Лейкин пишет, что он 20 раз порывался напечатать твою "Трубку", но всё не решался: он никак не понял конца. Просит тебя посылать ему. Пиши. Получишь кое-что назад, посетуешь, поскорбишь, а там приноровишься и будешь получать на муку Нестля. Деньги сгодятся, а в особенности в Таганроге, где лишняя четвертная более заметна, чем в Москве. Кстати, на будущий год наймешь мне в Карантине на целое лето дачу. Врачом приеду и проживу с вами целое лето. Деньги будут и поживем. Насчет нашей поездки на юг положительного ничего нельзя сказать. К великому горю моему, половина экзаменов будет в конце каникул, что сильно попортило мне лето. На что тебе сдалась тетка? Хватил! Этакое оскудение тащить за 1200 верст, чтоб щупать кур! Да она тебя съест в тоске за Алексеем и тайком обкормит картошкой твой плод! Мать сильно просится к тебе. Возьми ее к себе, коли можешь. Мать еще бойка и не так тяжела, как тетка. Тетка молчаливей, но с ней трудней ужиться. Она злобствует втихомолку. Отец всем рассказывает, что у тебя замечательная должность. В пьяном виде он толкует про твой мундир, права и т. д. Опиши ему, пожалуйста, свой мундир и приплети хоть один табельный день, в к<ото>рый ты стоял в соборе среди великих мира сего...

"Ну, а Саша... как? - начинает он обыкновенно после третьей рюмки. - В Таганроге таможня первоклассная! Там, который служащий..." и т. д.

Далее... Как-то на праздниках в хмельном виде я написал тебе проект о половом авторитете. Дело можно сделать, но сначала нужно брошюркой пустить. Тема годится для магистерской диссертации по зоологии... Возьмись-ка! Пиши и присылай марок.

Ну, что Гершка? <...> А тот гробик, что на Долгоруковской ул<ице> в окне стоял, уже большой вырос. Утони, Саша! Иногда люди умирают от долгого хождения по каменной лестнице. "Сомнамбулу" ищу. У меня ее нет. Спрошу Турлыгина. У него, должно быть. Буду писать из Воскресенска, а ты пиши в Москву. Мне переправят твое письмо с оказией.

Наденьку Сок<ольникову>, кажется, к Вам справляют. А Гаврилка - жулик!

* ничего, нуль (лат.)

42. И. И. БАБАКИНУ

Май, до 24, 1883 г. Воскресенск.

Да, молодец... Спасибо... За это я тебя с собой в Москву возьму... Там ты нужнее будешь... Согласен?..

А. Чехонте.

43. Н. А. ЛЕЙКИНУ

26 мая 1883 г. Воскресенск.

26/V

Многоуважаемый

Николай Александрович!

Благоволите сделать распоряжение, чтобы на сей раз гонорар был выслан мне не в Москву, а по следующему адресу! г. Воскресенск (Московской губ.).

Подчеркиваю не без цели. Часто на письмах вместо Воскресенск пишут почему-то Вознесенск и пропускают "(Москов. губ.)", а Воскресенсков на Руси столько же, сколько в святцах Иванов и среди попов Беневоленских. Письмо же, на котором забывают поставить букву "г" (город), рискует очутиться в селе Воскресенском. Обитаю в Новом Иерусалиме, хожу в гости к монахам и не вижу "Осколков". Не видел последних трех номеров и не знаю, сколько у вас статей моих ненапечатанных. Думаю, что хватит, а потому пока ничего не посылаю и почиваю на лаврах. Впрочем, вечером сяду писать троичный рассказ. Если успею, то пошлю его вслед за этим же письмом. В Москве буду к 10 июню. Получу гонорар и улечу туда. Хорошая вещь лоно природы, но банкротиста и чревата "упущениями по службе" - лень, которою усыпано всё это лоно.

Погода прелестная. Тянет из нутра наружу. Нужно идти. Пожелав Вам всего лучшего, имею честь быть всегдашним Вашим слугою

А. Чехов.

44. Н. А. ЛЕЙКИНУ

4 июня 1883 г. Воскресенск.

Уважаемый

Николай Александрович!

Посылаю Вам несколько рассказов. Прислал бы более и написал бы лучше, если бы не разленился. Летом я бываю страшным лентяем, хоть и мечтаю всю зиму о трудовом лете. Ничего с собой не поделаю.

О судьбе Ваших книг и письма не беспокоитесь. Письмо Ваше я получил с оказией, а книги, наверное, уже получила моя семья и читает. В Москве я живу обстоятельно, семейно. Можете писать туда и посылать что угодно, и я всё получу. Впрочем, если посылка ценная, то мне придется самому получить, что произойдет не позднее 10-го июня. Если будете еще писать, то пишите на Москву. Рецензийку о Ваших книгах напишу и, если сам не сумею где-либо тиснуть, отдам Пальмину, дачного адреса которого, кстати сказать, я не знаю.

В "Стрекозу" я сунулся не впервые. Там я начал свое литературное поприще. Работал я в ней почти весь 1880 год, вместе с Вами и И. Грэком. В том же году и бросил работать по причинам, в Вашем письме изложенным. Выпишете: "каяться будете". Я уже 25 раз каялся, но... что же мне делать, скажите на милость? Если мне присылать в "Осколки" всё то, что мне иногда приходится написать за один хороший зимний вечер, то моего материала хватит Вам на месяц. А я, случается, пишу не один вечер и написываю целую кучу. Куда же мне посылать всю эту кучу? От Москвы я открестился, работаю в ней возможно меньше, а в Питере я знаком только с двумя журналами. Volens-nolens приходится писать и туда, куда не хотелось бы соваться. Положение хуже губернаторского... Вы сами работали много и понимаете это положение. Я еще помыслю на эту тему.

Как-то мне приходилось подписываться кое-где "Крапивой". Заявляю торжественно, что материя, печатающаяся с тем же псевдонимом в "Стрекозе", не есть дело рук моих.

Пишет ли Вам Агафопод Единицын? У меня почти готов для Вас один (относительно) большой рассказ "До 29-го июня" и скоро будет готов другой "29-е июня". Оба по охотницкой части. Кончу их и пришлю, а пока имею честь быть всегда готовым к услугам и уважающим

А. Чехов.

Кстати. Сделайте распоряжение о высылке в мой счет "Осколок" за сей год по следующему адресу:

"г. Воскресенск (Московск. губ.).

Учителю приходского училища".

45. Н. А. ЛЕЙКИНУ

25 июня 1883 г. Москва.

Уважаемый

Николай Александрович!

Посылаю Вам моск<овские> заметки, а с ними и одно маленькое заявление: пишу я юмористический фельетон впервые. Неопытен и малосведущ. В актеры я не уйду, мельницей не займусь, но не могу ручаться, что не буду сух, бессодержателен и, главное, не юмористичен. Буду стараться. Если годится, берите и печатайте, а если не годится, то... фюйть! Буду высылать Вам куплетцы, Вы выбирайте и, ради бога, не церемоньтесь. Данною Вам от бога властью херьте всё неудобное и подозреваемое в негодности. Я щепетилен, но не для "Осколок". Предложи мне эту работу другая редакция, я отказался бы или обошелся бы без этого заявления, но у Вас я слушаюсь и говорю правду. Если Вы даже вовсе похерите мои заметки и скажете мне "пас!", то и это я приму с легкою душою. Мне дороги не мои интересы, а интересы "Осколок". К "Стрекозам" и "Будильникам" я отношусь индифферентно, но печалюсь, если вижу в "Осколках" что-либо невытанцевавшееся, мое или чужое, - признак, что мне близко к сердцу Ваше дело, которое, как мне известно это по слухам и поступкам, Вы ведете с энергией и с верой.

Ранее моск<овские> заметки велись неказисто. Они выделялись из общего тона своим чисто московским тоном: сухость, мелочность и небрежность. Если бы их не было, то читатель потерял бы весьма мало. По моему мнению, в Москве некому писать к Вам заметки. Пробую свои силишки, но... тоже не верю. Я ведь тоже с московским тоном. Не буду слишком мелочен, не стану пробирать грязных салфеток и маленьких актеров, но в то же время я нищ наблюдательностью текущего и несколько общ, а последнее неудобно для заметок. Решайте... Скоро пришлю еще.

Книги получил, читаю и благодарю. Вы сдержали Ваше обещание, но это не послужило мне добрым примером: я не сдержал обещание и не выслал рассказов. На этот раз прошу простить.

Был расстроен, а вместе со мной расстроилась и моя шарманка. Теперь пришел в себя и сажусь за работу. "Петров день" (рассказ) вышел слишком длинен. Я его переписал начисто и запер до будущего года, а теперь никуда не пошлю. Сейчас сажусь писать для Вас. Суббота у меня Ваш день. Завтра, вероятно, вышлю, но... не верьте, впрочем... Я мало-помалу становлюсь Подхалимовым и обманул Вас уж не раз...

А за сим позвольте оставаться Вашим покорнейшим слугою

А. Чехов.

46. Н. А. ЛЕЙКИНУ

27 июня 1883 г. Воскресенск.

Многоуважаемый

Николай Александрович!

Простите, ради бога, что заставил Вас писать 2 письма об одном и том же и оставлял Вас долго в незнании относительно моск<овских> замет<ок>. Надеюсь, что Вы уже получили посланные мною два письма и прочли мой ответ. Я отвечал Вам, что готов взять на себя ведение моск<овских> зам<еток>, но без ручательства, что буду веселее моих предшественников, ушедших в актеры и мельники. Я послал Вам на пробу заметки, но не знаю, угодил ли я Вам? Фельетонное дело не моя специальность, и я не удивлюсь, если Вы похерите всё посланное. А если не годится, херьте, елико возможно, - об этом молю. Всё то, что испорчено цензором, всё невытанцевавшееся, всё плохенькое, неспелое оставляйте без последствий - об этом паки молю. Мой товар - читателя деньги... Ваша же вина будет, если товар не понравится, с Вас спросится: Вы эксперт. К будущей неделе пришлю еще заметок. Если не сгодится, то пишите Пазухину. Мне думается, что и Пазухин не угодит Вам. Лично я его не знаю, но знаком отчасти с его литературой. Он питомец "Моск<овского> листка", вечно сражающегося с грязными салфетками и портерными. И потом... Не могу я сопоставить "Осколки" с сотрудничеством человека, пишущего патриотические рассказы в табельные дни. Что может быть у них общего? Впрочем, на безрыбье и Фома человек... Пробуйте Пазухина. Если и он не сгодится, то... если только позволено будет посоветовать... отдайте злополучные заметки петербуржцу. За 700 верст живет от места происшествия, но не напишет хуже... Пробирает же у Вас провинцию Проезжий, нигде не проезжая! А если это найдете неудобным, то... почему бы и вовсе не упразднить этих заметок? Если нет хороших, то не нужно никаких... Если отдадите петербуржцу, то ни я и, надеюсь, ни Лиодор Иванович не откажемся присылать сырой материал, ежели таковой будет.

К "Стрекозе" не ревнуйте. Рассказ, напечатанный там, длинен для "Осколок" (ровно 150 строк). Какие беспорядки в этом "русском J Amusant"! В одном рассказе столько опечаток, что читающему просто жутко делается! Вместо "барон" - "бабон", вместо "мыльная вода" - "пыльная вода" и проч. В 1880 г. было то же самое. Не могут корректора порядочного нанять... Писать туда больше не стану.

Гонорар высылайте в Воскресенск (Моск<овской> губ.). Я теперь в Воскресенске и в Москве, но чаще в первом. Я не хворал, но стих на меня такой нашел: не делается, не пишется... Стих этот обыкновенно не долго длится. Ковыляю, ковыляю, да вдруг и сяду за дело... Если еще не поздно, то упраздните те мои две безделушки, о которых Вы пишете.

К письму прилагаю экспромтец. Это апропо, чтоб в письме ровно на 7 коп. было (по весу).

"До 29-го июня" написал, но никуда не послал. Для Вас длинно. Если хотите, то вышлю. Вчера мировой судья мне сказывал, что стрелять возбраняется в "этих краях" не до 29-го июня, как было ранее, а до 15-го июля. Строк в рассказе много. Мерять не умею, а думаю, что 200-250 будет minimum. Заглавие не важно. Изменить можно... Сокращать жалко.

Получил приглашение от "Новостей дня"... Что за штука, не ведаю, но штука новая. Кажется, подцензурная штука. Придется смешить одних только наборщиков да цензора, а от читателей прятаться за красный крест... Во главе сего издания Кичеев, бывший редактор "Будильника".

В заключение вопрос: не находите ли Вы, что я надоедаю Вам продлинновенностью своих писем? А за сим, пожелав Вам и "Осколкам" всех благ, остаюсь всегда готовым к услугам

А. Чехов.

Р. S. Черкните 2 слова мне в Воскресенск о судьбе и качествах моих заметок. Прошу для руководства.

47. Н. А. ЛЕЙКИНУ

Между 31 июля и 3 августа 1883 г. Москва.

Многоуважаемый

Николай Александрович!

Просматривал сейчас последний номер "Осколок" и к великому ужасу (можете себе представить этот ужас!) увидел там перепутанные объявления. Такие же объявления я неделю тому назад изготовил для "Осколок" - и в этом весь скандал. Пропали, значит, мои объявления! Вещичка ерундистая и не стоит возиться c ней в двух номерах... Во всяком случае посылаю. Если годятся, то спрячьте и пустите месяцев через 5-6.

Живу теперь в Москве, куда и благоволите адресоваться в случае надобности. Извините за лентяйство! Лето - ничего не поделаешь... Одни только поэты могут соединять свое бумагомарательство с лунными ночами, любовью... В любви объясняется и в то же время стихи пишет... А мы, прозаики, - иное дело...

Был в Богородском у Пальмина. Под столом четверть... На столе огурчики, белорыбица... И все эти сокровища нисколько не мешают ему работать чуть ли не в десяти изданиях. Выпил у него 3 рюмки водки. Был у него с дамами... И дам угостил он водкой...

Написал я рецензийку на Ваших "Карасей и щук". Сунулся с ней - и оказывается, что о Вашей книге уже везде говорилось. Был на днях у Пушкарева на даче и просил места в "Мирском толке" (подписчиков много - около 2500-3000) и покаялся, что попросил... Было бы мне без спроса взять и напечатать... Он, видите ли, на мою заметку о его свече разобиделся... За незнанием автора заметки, бранит Вас... Авось, суну куда-нибудь... Время еще не ушло... Я с учено-литературно-возвышенной точки зрения хватил. Высоким слогом и с широковещательной тенденцией... и в то же время весьма искренно.

Сажусь писать заметки. Какова судьба моего "Трагика"? Неплохой рассказ вышел бы, если бы не рамки... Пришлось сузить даже самую суть и соль... А можно было бы и целую повесть написать на эту тему. За сим с почтением имею честь быть А. Чехов.

48. Н. А. ЛЕЙКИНУ

6 августа 1883 г. Москва.

6/VIII

Многоуважаемый

Николай Александрович!

Пишу Вам, хотя Вы, по словам Пальмина, и в Гельсингфорсе.

Посылаю и заметки, и рассказы. Один рассказ ("Дочь Альбиона") длинен. Короче сделать никак не мог. Если не сгодится, то благоволите прислать его мне обратно.

Рисунки в последнем номере восхитительны. И подписи недурны. Вообще "Осколки" идут впереди всех наших юмористических журналов.

В Москве они нравятся публике. Жаль, что лучшее постигает Ваше "увы и ах"! По передовым рисункам видно, какую войну Вы ведете с цензурой. Не подгуливай Ваши передовицы, прелесть был бы журнал. В предпоследнем номере подгуляла и серединка: французская карикатура, ранее Вас похищенная "Будильником", и ноты. Ноты не весьма блестящие... Впрочем, это неважно. К Вам мало-помалу перетащатся все работники... и скоро и в тексте не будет грешков, которые приходится делать очень часто по необходимости. Если Вам удастся сгруппировать вокруг себя все ныне разбросанные силенки, то Россия будет иметь очень сносный юмористический журнал. А силенки есть, и хороший редактор может употребить их отечеству на пользу... В "Будильнике" и многих других попадаются иногда прекрасные вещички, - значит, есть где-то кто-то... Всех бы их собрать в одну кучу. Где куча, там и выбор возможен.