Переписка и деловые бумаги

Не знаю, ясно ли я выражаюсь. Извините, захотелось покритиковать. На остальных страницах всё обстоит благополучно, и я согласен с Вами по всем пунктам. И взгляд Ваш на школьное дело не кажется мне утопическим.

Благодарю за адрес Ивана Леонтьевича. Желаю всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

1221. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)

15 октября 1892 г. Москва.

Здравствуйте, Александр Семенович! Остановился я у чёрта на куличках Новая Басманная, ПетровскоБасманное училище. Приехал я по весьма важным и спешным делам и 17-го уеду опять. Нужно спешить, так как дома около меня холера. Приеду еще через 1-1 1/2 недели. Не повидаться ли нам? Мне известно, что завтра к 12 дня меня дома не будет, а остальное мне неизвестно. Я соскучился по Вас и по Николае Михайловиче. Где он? Что он? Пользуюсь тем, что сожитель наш Юс Малый посылает Вам свой рассказ, и вкладываю это письмо в его пакет - способ избавить себя от 5-коп. марки. Завтра в 12 я в "Слав<янском> базаре" завтракаю с Лавровым и Гольцевым. Весьма вероятно, что к 3-4 часам или к 5 буду дома. Поехал бы к Вам, но, честное слово, занят по горло.

Ваш А. Чехов.

1222. А. С. СУВОРИНУ

18 октября 1892 г. Мелихово.

18 октяб.

Издавать в Париже "Новое время" - это идея роскошная, и, конечно, жаль, что, вернувшись домой, Вы охладели к ней. Финансовые соображения великая штука, но мне кажется, что не во всех случаях жизни следует ставить их на первое место. Влюбленный должен любить, охотник стрелять, а журналист писать и издавать независимо от того, сколько стоит дом и его ремонт.

Пьеса Сумбатова имела в Москве солидный успех и была даже напечатана в одном из изданий Общества любителей словесности. Написал князь свою "хронику", потому что не знает истории; вот почему она понравилась Москве и почему ее напечатало университетское Общество - сие необъяснимо. Вы очень сердито обошлись с хроникой, и мне, признаться, немножко жаль князя. Пьеса скверная, но ведь если бы Сумбатову не говорили умные и ученые люди, что она великолепная, то он не поставил бы ее. Я помню, с какою робостью он писал ее и потом как высоко задрал свой кавказский нос, когда исторические и литературные авторитеты признали в ней перл. Недавно со мною была такая история. Приходит ко мне некий Шуф, юноша, с толстой тетрадищей и слезно просит прочитать его поэму в стихах, кажется "Баклан", и сказать о ней свое мнение. Говорит, что читал профессорам словесникам и те будто очень хвалили. Читаю - и о неба херувимы! Дрянь ужасная и притом всплошь глупая. Приходит автор за ответом, и я по совести говорю ему свое мнение и советую длинных поэм не писать. И что же Вы думаете? Через месяц эта поэма появляется в "Вестнике Европы". Я остался в дураках, но не в этом беда. Беда в том, что после профессорских похвал и "Вестника Европы" юноша по слабости человеческой во всякой критике будет теперь видеть посягательство на свой гений. Жаль, что у Вас нет досуга взять одну из последних книжек "Вестника Европы", кажется, июльскую, и прочесть там поэму Шуфа. Вы бы прочли и сказали мне: если бы Шуф переделал свою поэму в пьесу и поставил ее на сцене, то один ли он был бы виноват в этом?

Сестра замуж не вышла, но роман, кажется, продолжается в письмах. Ничего не понимаю. Существуют догадки, что она отказала и на сей раз. Это единственная девица, которой искренно не хочется замуж. Теперь о себе. Жениться я не хочу, да и не на ком. Да и шут с ним. Мне было бы скучно возиться с женой. А влюбиться весьма не мешало бы. Скучно без сильной любви.

Вы сквозь призму моего благодушества увидели жизнь однотонную, бесцветную и унылую. Я-де сам по себе, а мое Монрепо и семь лошадей сами по себе. Я, голубчик мой, далек от того, чтобы обманывать себя насчет истинного положения вещей; не только скучаю и недоволен, но даже чисто по-медицински, т. е. до цинизма, убежден, что от жизни сей надлежит ожидать одного только дурногоошибок, потерь, болезней, слабости и всяких пакоcтей, но при всем том, если бы Вы знали, как приятно не платить за квартиру и с каким удовольствием я вчера уезжал из Москвы. Что-то новое для меня есть в сознании, что я не обязан жить на такой-то улице и в таком-то доме. Сегодня я гулял в поле по снегу, кругом не было ни души, и мне казалось, что я гуляю по луне. Для самолюбивых людей, неврастеников нет удобнее жизни, как пустынножительство. Здесь ничто не дразнит самолюбия, и потому не мечешь молний из-за яйца выеденного. Здесь есть где двигаться и читаешь больше. Нехорошо вот только, что нет музыки и пения и что Вас сюда никакими силами не затащишь, остальное же или заменимо, или же легко добывается в Москве за деньги, а от меня до Москвы рукой подать.

Зима. Участок мой уже закрыт, но больные все-таки ходят. Вчера отвез в "Русскую мысль" две повести. Буду работать всю зиму не вставая, чтобы весной уехать я Чикаго. Оттуда через Америку и В<еликий> океан в Японию и Индию. После того, что я видел и чувствовал на востоке, меня не тянет в Европу, но, будь время и деньги, поехал бы опять в Италию и Париж.

Ваше раздражение исподволь уляжется, но вот головные боли - это грустная история. Я недавно лечил от головной боли одного старика, который ходил согнувшись и стонал непрерывно. У него мигрени продолжаются дня по четыре. Ходит ко мне также и ужасно надоела баба Авдотья, у которой вот уже год болит голова - непрерывно; при обострениях она лежит в постели в полузабытьи, слабая, с паршивым пульсом и очень походит на тифозную. Ей помогает салициловый натр, и, чтобы получить 2-3 порошка, она ходит ко мне за 5 верст. Даю ей иодистый калий. Тоже помогает. Иодистый калий вообще хорошая штука.

Около нас было 11 холерных. Это цветки, ягодки будут весной. Высокая смертность - это серьезный тормоз. Мы ведь бедны и некультурны оттого, что у нас много земли и очень мало людей.

Напишите мне что-нибудь про Льва Толстого.

20-го окт<ября> земское собрание. Предположено (я читал в отчете) благодарить меня за организацию участка. С августа на 15 октября я записал у себя на карточках 500 больных; в общем принял, вероятно, не менее тысячи. Мой участок вышел удачен в том отношении, что были в нем доктор, фельдшер, два отличных барака, принимались больные, производились разъезды по всей форме, посылались в санитарное бюро отчеты, но денег потрачено всего 110 руб. 76 коп. Львиную долю расходов я взвалил на своих соседей-фабрикантов, которые и отдувались за земство.

Пишите мне, пожалуйста. Что Вы не были на похоронах у Свободина, это хорошо. Вообще никогда не ходите на похороны.

Желаю Вам здоровья и покоя.

Ваш А. Чехов.

1223. Н. М. ЕЖОВУ

20 октября 1892 г. Мелихово.

20 октябрь.

Добрейший Николай Михайлович, я буду в Москве около 1-го ноября и на сей раз, чтобы ближе было, остановлюсь в "Лоскутной". Постараюсь просидеть один день безвыходно в номере, и тогда конечно никакие силы не помешают нам свидеться и потолковать. Когда Вы были на Басманной, я то завтракал, то обедал и освободился только к 9 часам вечера.

Рекомендацию дам охотно. Но как? Написать ли мне прямо Лаврову или же прислать Вам записку, а уж Вы снесете ее в редакцию вместе с повестью? Или не подождать ли Вам моего приезда, когда я сам снесу в "Русскую мысль" Ваш рассказ?

Откуда Вы взяли, что Ваши последние нововременские рассказы не нравятся мне? Я с удовольствием читаю Вас и всякий раз замечаю, что Вы идете не назад, а вперед. Пожалуй, одно только пришлось мне не по вкусу в одном из Ваших рассказов - это Ваше желание убедить меня, что в кафешантане не бывают порядочные женщины. Это, душа моя, я и без Вас давно знаю. Напрасно Вы трудились стрелять моралью по девкам и по Бобровскому; в выигрыше ведь Бобровский, который в ту ночь наверное спал с девочкой, а не Вы, который ушли домов не солоно хлебавши.

Издавать книжку с помощью "Пет<ербургского> листка" я Вам не советую. Надо или самому издавать, или же подождать приезда Суворина. "П<етербургский> листок" - это пломба недоброкачественная, трихинная... У Вас ведь свой читатель, а у "Листка" свой.

Амфитеатров очень недурно ведет московский фельетон.

Поклонитесь Александру Семеновичу и оставайтесь живы и здоровы. Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

1224. Ал. П. ЧЕХОВУ

21 октября 1892 г. Мелихово.

21 октябрь.

Достопочтенный братец! Я не отвечал тебе насчет Литературного фонда. Так как я туда не буду делать взносов, то буде еще раз встретится тебе Загуляев и спросит насчет меня, то отвечай незнанием. Можешь, впрочем, рассказать ему про Людмилу Павловну и прохателей.

Весьма утешительно, что меня перевели на датский язык. Теперь я спокоен за Данию.

Родитель в восторге от твоего гостеприимства. В Петербурге он набрался сияния и важности, держит себя прилично и вчера за обедом, когда ему доложили, что пришел сапожник Егорка, то он сказал: "Пусть подождет. Господа кушают". Делать ему нечего, и он сам говорит, что ему остается теперь одно "заниматься богомыслием"... Сидит у себя в комнате и занимается.

Собравши плоды земные, мы тоже теперь сидим и не знаем, что делать. Снег. Деревья голые. Куры жмутся к одному месту. Чревоугодие и спанье утеряли свою прелесть; не радуют взора ни жареная утка, ни соленые грибы. Но как это ни странно, скуки совсем нет. Во-первых, просторно, во-вторых, езда на санях, в-третьих, никто не лезет с рукописями и с разговорами, и, в-четвертых, сколько мечтаний насчет весны! Я посадил 60 вишен и 80 яблонь. Выкопали новый пруд, который к весне наполнится водой на целую сажень. В головах кишат планы. Да, атавизм великая штука. Коли деды и прадеды жили в деревне, то внукам безнаказанно нельзя жить в городе. В сущности, какое несчастье, что мы с детства не имели своего угла.

Жизнь здесь гораздо дешевле, чем в Москве. Главное - за квартиру не надо платить. Не нужны крахмальные сорочки и извозчики.

До 15-го октября я служил в земстве участковым врачом; лечил, ездил и ловил за хвост холеру. Холеры не было. Но едва закрыли участок, как в 30 верстах от нас заболело холерой 11 человек.

Все наши здравствуют. У нас есть щенки Мюр и Мерилиз, баран и овца, кабан и свинья, и две телушки, из коих одна породистая - с широкой мордой и большими черными глазами. В отделениях, где помещается сей зверинец, необыкновенно уютно и тепло. 6 лошадей, но корова только одна.

Кланяюсь твоей фамилии и желаю ей всего хорошего. Не будь штанами, пиши.

Твой А. Чехов.

1225. А. А. АЛЕКСАНДРОВУ

22 октября 1892 г. Мелихово.

22 окт. Ст. Лопасня.

Уважаемый

Анатолий Александрович!

Николай Михайлович письменно разрешил мне поступить с "Палатой No 6", как мне угодно. Я послал к нему в редакцию письмо и 500 р., взятые мною авансом, прося возвратить мне рукопись "Палаты No 6" и мою расписку. Но мой посланный не застал Николая Михайловича и вообще получил крайне неопределенный ответ. Убедительно прошу Вас на сей раз не отказать моему посланному, т. е. возвратить мою рукопись и принять 500 рублей.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

1226. В. М. ЛАВРОВУ

22 октября 1892 г. Мелихово.

22 октябрь.

Многоуважаемый

Вукол Михайлович!

Корректуру получил. Благодарю и извиняюсь за беспокойство. Дорога ужасная, отвратительная, и мне жаль Вашей посланной, которая должна была два часа болтаться в грязи, смешанной со снегом. Повесть того не стоит. Сейчас я буду посылать нарочного на станцию, завтра - тоже, и таким образом муки, какие приняла на себя Ваша Пелагея, являются излишними. Ведь я говорил сестре, что на станции будет мой нарочный и что рукопись надо было отдать начальнику станции. Ну, да что делать!

29-го окт<ября> у меня в Серпухове Санитарный совет и обед с докторами, а 30-го я буду в Москве вместе с корректурой. Остановлюсь в "Лоскутной".

В "Русском обозрении", очевидно, хотят пуститься на какой-нибудь фокус. Уж не напечатать ли повесть? Храни создатель. Посылаю письмо на имя редактора Александрова.

Корректуры не задержу, будьте покойны. Желаю всего хорошего и кланяюсь.

Ваш А. Чехов.

1227. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

24 октября 1892 г. Мелихово.

24 окт. Ст. Лопасня, Моск.-Курск. д.

Если бы не штурман "Недели", приславший мне Ваш адрес и писавший о Вас, то я не знал бы, на какой Вы планете и что с Вами. Давно уже я не писал Вам, милый Жан, и давно, давно не видел трагического почерка. - Ну-с, как Вам известно, я уже выбрался из Москвы и живу в благоприобретенном имении. Я залез в долги (9 тысяч!!), погода аспидская, нет проезда ни на колесах, ни на санях, но в Москву не тянет и никуда не хочется из дому. В доме тепло, а на дворе просторно; за воротами лавочка, на которой можно посидеть и, глядя на бурое поле, подумать о том, о сём... Тишина. Собаки не воют, кошки не мяукают, и только слышно, как девчонка бегает по саду и старается водворить на место овец и телят. Я плачу проценты и повинности, но это обходится вдвое дешевле, чем квартира в Москве. В качестве холерного доктора я принимаю больных, они подчас одолевают меня, но это всё-таки втрое легче, чем беседовать о литературе с московскими визитерами. И тепло, и просторно, и соседи интересные, и дешевле, чем в Москве, но, милый капитан... старость! Старость, или лень жить, не знаю что, но жить не особенно хочется. Умирать не хочется, но и жить как будто бы надоело. Словом, душа вкушает хладный сон.

А Свободин-то каков! Этим летом он приезжал ко мне два раза и жил по нескольку дней. Он всегда был мил, но в последние полгода своей жизни он производил какое-то необыкновенное, трогательное впечатление. Или, быть может, это мне казалось только, так как я знал, что он скоро умрет. Я, да и Вы тоже потеряли в нем человека, который искренно привязывался и искренно любил, не разбирая, великие или малые дела мы совершаем. Он за глаза всегда называл Вас Жаном и любил сказать о Вас что-нибудь хорошее. Это был наш приятель и наш заступник.

Ну что Вы поделываете? Что пишете? Был бы рад прочесть или Вашу повесть, или пьесу. Мои сверстники интересуют меня гораздо больше, чем все новые. Как ни ругали за границей Вашу "Около истины", но мне эта повесть кажется на 10 голов выше, чем все лучшие вещи Потапенко. Ничего не поделаешь, старость! А старость брюзжит и упряма... Кстати о Вашей повести. То, что писали о ней за границей, конечно, сущий вздор. Это не критика, а травля писателя. Но в повести тяжело с внешней стороны - это форма, а с внутренней - тон повести. Письма и дневники форма неудобная, да и

неинтересная, так как дневники и письма легче писать, чем отсебятину. Тон же с самого начала взят неправильно. Похоже на то, как будто Вы заиграли на чужом инструменте. Нет именно того, что составляет необходимую примесь во всем, что я раньше читал: ни добродушия, ни Вашей сердечной мягкости. Может быть, так и нужно; может, и нужно казнить людей, но... наше ли это дело? Я грубый и черствый человек и не могу передать Вам свои мысли именно в той форме, в какой нужно, но Вы и без передачи поймете, что именно я хотел сказать, но не сумел. Досадно было мне главным образом, что Ваша повесть попала в "Р<усский> вестник", которого не читают даже критики, не говоря уж о публике. Этот журнал считает своих подписчиков сотнями.

Что касается меня, то я написал за лето две тугие повести, которыми я поправлю немножко свои финансы, но славы - увы! - не преумножу. Не писалось, да и медицина всё лето мешала. А может быть, и отвык писать. Я уже давно не писал с удовольствием, а это дурной знак. Сунулся я было в "Неделю" с рассказом ("Соседи"), но вышло нечто такое, что не следовало бы печатать: ни начала, ни конца, а какая-то облезлая середка.

Нам бы потолковать, Жан! У Тестова бы посидеть! А? Что Вы на это скажете? Если Вы охладели ко мне почему-либо, то вспомните, что я по-прежнему Вас люблю и что нас немного осталось, и натяните свои нервы в мою пользу.

Жене Вашей поклонитесь. Читала ли она про себя в "Неделе"?

Будьте, голубчик, здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

Скажите Вашей жене, что у меня свои гуси, куры, утки, овцы, телки... Моя мать утешается.

1228. С. Ф. РАССОХИНУ

24 октября 1892 г. Мелихово.

24 октябрь. Ст. Лопасня.

Многоуважаемый

Сергей Федорович!

Я был недавно в Москве и хотел зайти к Вам, чтобы возвратить 10 лишних экземпляров "Юбилея" и поговорить об "Иванове", но не успел. "Иванова", конечно, печатайте. Если у Вас нет печатного экземпляра, то я могу прислать. То, что печаталось в "Северном вестнике" в типографии Демакова, разрешено обеими цензурами.

Уважающий

А. Чехов.

1229. В. М. ЛАВРОВУ

25 октября 1892 г. Мелихово.

25 окт.

Многоуважаемый

Вукол Михайлович!

Да будет воля Ваша! Печатайте вперед "Палату No 6", хотя мне это будет немножко стыдно, так как я говорил Боборыкину, что беру повесть от него только для того, чтобы подержать ее у себя год и переделать. Я ему не врал, а теперь выйдет так, что соврал. Ну, да чёрт с ним! А в самом деле "Палату" следовало бы перекрасить, а то от нее воняет больницей и покойницкой. Не охотник я до таких повестей...

Если время терпит, то погодите высылать мне корректуру "Палаты". Я буду в Москве непременно 29-го вечером или 30-го утром и прочту ее, сидя в номере. На прочтение уйдет дня два или три. Я думаю, что успеем. Мне жаль Ваших посланников, которым приходится ездить по отвратительнейшей дороге.

А знаете? Я тогда опоздал к Мюру и Мерилизу. Подъезжаю - заперто... Еду на Басманную и вдруг вспоминаю, что забыл у Вас свой портфель. Скачу к Вам. От Вас опять на Басманную.

Я не читал "Русской мысли" за 92 г. и рад, так как теперь у меня есть местечко, куда я могу спрятаться от скуки. Читать сразу за год веселее, чем за месяц. Только жаль, нет начала Сенкевича.

Кланяюсь Виктору Александровичу и Митрофану Ниловичу.

Искренно преданный

А. Чехов.

1230. А. С. СУВОРИНУ

27 октября 1892 г. Мелихово.

27 октябрь.

Покачивания, пошатывания с потемнением в глазах и даже с потерей сознания на несколько секунд, а также чувство ветра и вихря в голове - явление почти обычное у людей ваших лет, у женщин и у дурно питающейся молодежи. С этим надо мириться и, памятуя о своих летах, быстро не ходить, когда голова работает и когда надета на Вас тяжелая шуба. Меня самого пошатывало, когда я был студентом 2-го курса, и это мучило меня, теперь же у отца бывают головокружения с потерей сознания на 10-20 секунд, и это меня нисколько не беспокоит. У крестьян-стариков это обыкновенная болезнь, и я лечу ее тем, что велю не пугаться, не менять образа жизни и, буде не лень, пить валериановые капли по десяти 4 раза в день. Последнее при слабом и среднем пульсе. Впрочем, каждый случай приходится индивидуализировать, но во всех случаях не бывает надобности лгать больному, как это случается, когда лечишь рак или чахотку. Вам теперь, пожалуй, месяц или два, пока не привыкнете, всё будет казаться, что Вы сейчас упадете, и Вы нарочно будете ходить по-под забором, чтоб было за что ухватиться, но Вы не позволяйте себе этого, а напротив, когда приходит охота упасть, говорите себе: "Падай, падай"... Не упадете. Народу по улице много ходит, но никто не падает. А главное не мешайте себе ездить в театр и куда угодно. Когда бываете на выставках, то берите с собой легкий складной стул, похожий на букву Х и стоящий 90 коп. Через каждые 2-3 картины садитесь и сидите. От долгого разговора, требующего усиленного прилива к легким, а стало быть, отлива от головы, бывает утомление мозга, а посему помалкивайте. Хорошо также, чтоб запоров не было. Если бы Вы не были похожи на Анну Ивановну и верили в мой медицинский гений, то я прислал бы Вам хороший рецепт - пилюли от запоров. Но Вы в этом деле считаете меня "мужичонкой" и даже не хитрым. Аллах Вам судья! Кстати о моем гении... За это лето я так насобачился лечить поносы, рвоты и всякие холерины, что даже сам прихожу в восторг: утром начну, а к вечеру уж готово - больной жрать просит. Толстой вот величает нас мерзавцами, а я положительно убежден, что без нашего брата пришлось бы круто. В 30 верстах от меня заболело холерой 16 человек и умерло только 4, т. е. 25%. Такой малый процент я объясняю прямо-таки тем, что дело не обошлось без вмешательства моих коллег Петра Иваныча и Ивана Корниловича, с которыми, кстати сказать, 29-го я буду обедать. Даем торжественный обед серпуховскому доктору и его жене, которые летом во время санитарных советов кормили нас обедами.

Прочтите, пожалуйста, в "Русской мысли", март, "Несколько лет в деревне" Гарина. Раньше ничего подобного не было в литературе в этом роде по тону, и, пожалуй, искренности. Начало немножко рутинно и конец приподнят, но зато середка - сплошное наслаждение. Так верно, что хоть отбавляй.

Рассказ в "Новое время" непременно пришлю. Пришлю Вам также в наказание за грехи корректуру своего рассказа, отданного в "Р<усскую> мысль". Он пойдет в мартовской книжке (печатать до подписки боятся - цензура), а мне невтерпеж, хочется Вас угостить поскорее.

Читаю "Дневник" Башкирцевой. Чепуха, но к концу повеяло чем-то человеческим.

Я приеду к Вам, конечно, но не раньше Рождества. Что же касается моего основательного сиденья в "Новом времени" с основательным содержанием, как Вы пишете, то на первое, т. е. на сиденье, у меня не хватит пороху, ибо я плохой и ленивый журналист, а второе я уже взял.

Мишу из Алексина переводят в Серпухов. Будет жить в своем участке, т. е. у меня. Про Александра слышал, что он стал вегетарианцем и бросил пить. Иван получил повышение и похудел от избытка работы.

Погода отвратительная.

Ну, будьте здоровы и не бойтесь своей болезни. Моренгейм вельможа, имеет Почетного Легиона 1-й степени, да и с тем во время пасхальной утрени произошла неприятность...

Ваш А. Чехов.

А Амфитеатров хорошо пишет.

1231. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

30 октября 1892 г. Москва.

30 окт.

Милый Жан, сейчас я в Москве. Сегодня же еду в Петербург; не еду, а скачу, так как получил известие о болезни Суворина. Насколько могу понять из писем, угрожающего пока нет ничего, явления чисто старческие, но ехать все-таки надо. Но если дела в самом деле так плохи, как думает Суворин, то... уже я не знаю, что сказать Вам, и не буду знать. Для меня это была бы такая потеря, что я, кажется, постарел бы лет на десять!

Вернусь я из Питера, вероятно, 6-10 ноября. Приехав в Москву, поезжайте к брату учителю на Новую Басманную в Петровско-Басманное училище, рядом с каланчой; тут Вы встретите брата и сестру М<арию> П<авловну>. Они скажут Вам, где я. Если я 10-го буду уже в деревне, то ничтоже сумняся поезжайте Вы ко мне. Быть может, Вас проводит ко мне сестра. Живу я в трех часах езды от Москвы. Близко.

Ну, будьте здоровехоньки, милый Жан.

Кланяйтесь Вашей жене.

Ваш А. Чехов.

1232. Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ

Конец октября 1892 г. Москва.

Моя добрая знакомая, учительница Лидия Федоровна Михайлова просила меня рекомендовать ее Вам. Наши кланяются.

Всего хорошего!

Ваш А. Чехов.

На конверте:

Тверская,

Долгоруковский переулок, дом Лобачева

Доктору Николаю Николаевичу Оболонскому.

1233. И. И. ЯСИНСКОМУ

31 октября 1892 г. Петербург.

Уважаемый Иероним Иеронимович, не хотите ли сегодня пообедать со мной где-нибудь и вечер провести вместе? Хотелось бы поговорить. Если можно, то до 6 часов дайте ответ: Мл. Итальянская, 18, кв. Суворина.

Ваш А. Чехов.

Я приехал на 2-3 дня.

1234. В. Л. КИГНУ (ДЕДЛОВУ)

2 ноября 1892 г. Петербург.

2 ноябрь.

Милостивый государь

Владимир Людвигович!

Письмо Ваше я получил у себя дома (Ст. Лопасня Моск.-Курск. д.), отвечаю же из Петербурга, куда я попал совсем случайно и ненадолго.

"Попрыгунью" отдаю в Ваше полное распоряжение. В. А. Тихонов вчера говорил мне, что в декабре Вы будете в Петербурге. Я был бы очень рад повидаться с Вами. Странно, что мы с Вами до сих пор еще не знакомы, хотя давно уже работаем вместе на одном поприще и имеем общих друзей и приятелей. И странно, что я до сих пор еще не имел случая поблагодарить Вас лично за то внимание, какое Вы мне так часто и, говоря по совести, так незаслуженно оказываете.

От души желаю Вам всего хорошего.

Преданный А. Чехов.

1235. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

3 ноября 1892 г. Петербург.

3 ноябрь. Петербург.

Не беспокойтесь, милый Жан, я не напишу Вам ничего дурного. А<лексей> С<ергеевич>, правда, нездоров, но в здоровье его нет пока ничего серьезного и угрожающего. У него бывают головокружения, пошатывания и т. п., но всё это для городского жителя в пожилые годы составляет явление почти нормальное. Старость, ничего не поделаешь. Меня спросили: нужно ли ехать к Захарьину? Я по совести ответил: нет. Простите пачкотню. А<лексей> С<ергеевич> выглядит бодро, работает каждый день, гуляет, много говорит, и вообще в его жизни не замечается никаких перемен. Организация у него не из слабых, но... все под богом ходим!

Будьте здоровеньки и не забывайте меня. Завтра уезжаю домой.

Ваш А. Чехов.

1236. Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ

5 ноября 1892 г. Петербург.

Четверг.

Суворина раза два или три пошатывало на улице, он испугался и написал мне унылое и безнадежное письмо. Теперь он успокоился, по-видимому, совершенно здоров и забыл о своих головокружениях. Я передал ему содержание Вашего письма, он был очень и очень тронут и сказал, что непременно воспользуется Вашим предложением, когда опять заболеет, и надеется, что Вы не раздумаете.

Ваше Высокопревосходительство, милостивый государь Николай Николаевич! Я хожу в Милютин ряд и ем там устриц. Мне положительно нечего делать, и я думаю только о том, что бы мне съесть и что выпить, и жалею, что нет такой устрицы, которая меня бы съела в наказание за грехи.

Я был у Вас, чтобы пригласить Вас к себе в имение и рассказать Вам про свою новую жизнь, но дома Вас не застал. Хотел я также поблагодарить Вас за Лидию Федоровну. Она мне с восторгом говорила о Вас.

Когда же мы, наконец, увидимся? Я должен уехать в Москву на сих днях. Пробуду в Москве не дольше одного дня, а потом, недели две спустя, опять приеду. Перед святками поеду в Питер... Не желаете ли прокатиться вместе? Полечили бы Лескова, который очень болен, и повидались бы с Вашим приятелем Гнедичем, которого я в сей приезд не видел. В Питер я двинусь около 15 декабря.

Софье Виталиевне и Необыкновенному Уму - мой нижайший поклон. Будьте здравы и небесами хранимы.

Ваш А. Чехов.

1237. А. С. СУВОРИНУ

22 ноября 1892 г. Мелихово.

22 ноябрь.

Передайте Анне Ивановне, что не присылал я ей до сих пор своей новой повести, потому что не отдавал еще в набор последней главы, которую исправляю. Повесть, или, как выражается Анна Ивановна, "труд", выйдет в свет в марте.

Передайте Алексею Алексеевичу, что я послал ему письмо насчет статьи д-ра Святловского и нетерпеливо жду ответа. Статья хорошая, и я боюсь, как бы Алексей Алексеевич не охладел к ней.

Днем валит снег, а ночью во всю ивановскую светит луна, роскошная, изумительная луна. Великолепно. Но тем не менее все-таки я удивляюсь выносливости помещиков, которые поневоле живут зимою в деревне. Зимою в деревне до такой степени мало дела, что если кто не причастен так или иначе к умственному труду, тот неизбежно должен сделаться обжорой и пьяницей или тургеневским Пегасовым. Однообразие сугробов и голых деревьев, длинные ночи, лунный свет, гробовая тишина днем и ночью, бабы, старухи - всё это располагает к лени, равнодушию и к большой печени. Если Вам когда-нибудь случится в своих "маленьких письмах" посылать интеллигенцию в деревню, то ставьте непременным условием, чтобы люди, не умеющие писать, читать, лечить, работать на фабрике, учить в школе или, как покойный Голохвастов, копаться в истории, оставались бы в городе, иначе они очутятся в дураках. Один мой сосед, молодой интеллигент, сознавался мне, что он очень любит читать, но не в состоянии дочитать книгу до конца. Что он делает в зимние вечера, для меня непостижимо.

Как Ваши головокружения? Если Вы уже забыли о них, то слава небесам. Пишите роман! Пишите роман! Пусть у Вас кружится голова, но пишите романы и пьесы.

Мережковский ничего не писал мне о журнале. Литературный журнал составляет теперь гвоздь его мечтаний, и, очевидно, он согласен со мной, что я не гожусь в редакторы. Сотрудником и советником я был бы охотно, и охотно отдал бы 4-5 зимних месяцев новому делу, если бы оно обещало быть серьезным.

"Дон-Жуан" в прозе - волшебная штука. В этой громадине всё есть: и Пушкин, и Толстой, и даже Буренин, похищавший у Байрона каламбуры. "Манфред" эффектен по обстановке, но в сравнении с гётевским "Фаустом" совсем жидок. Я видел "Манфреда" на сцене Большого театра, когда в Москве был Поссарт, и тогда он произвел на меня сильное впечатление.

Из Петербурга в последний раз я ехал в спальном вагоне III класса. Сосед курил вонючую сигару, спать пришлось наверху, рядом с полкой, которая всю ночь резала мне бок. У меня были деньги на курьерский поезд, и почему мне пришла охота разыграть из себя скрягу, не могу понять.

В Москве такая масса охотников покупать небольшие имения, а имений продажных так мало, что я, если б захотел, мог бы устроить хороший гешефт. За второй участок мне дают уже дороже, чем он стоит, но я бегу от финансовых искушений. Со временем десятин десять я отдам под земскую больницу, а остальное разделю между членами своей фамилии. Я подохну старым холостяком.

Холеры в Московской губ<ернии> уже нет.

Напишите мне что-нибудь веселенькое. Жажду Вас видеть. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

1238. Л. С. МИЗИНОВОЙ

23 ноября 1892 г. Мелихово.

Милая Ликуся, Вы пишете, что Вам было досадно уезжать из Мелихова и что в Москве Вам некуда деваться от тоски. Вы хотите, чтобы я Вам поверил? Извольте, ангел мой! Вы вскружили мне голову до такой степени, что я готов верить даже тому, что дважды два - пять. Могу себе представить, как Вы, бедняжка, тоскуете в обществе Архипова, Куперник, кн. Урусова и проч., как противен Вам коньяк и каким раем представляется Вам Мелихово, когда Вы в Симфоническом щеголяете в своем новом голубом платье, которое, говорят, Вам очень к лицу.

Неужели Вы не скоро приедете? Не скоро? Да?

Ваш А. Чехов.

23 ноябрь, Европа.

Пишите!

1239. А. С. СУВОРИНУ

25 ноября 1892 г. Мелихово.

25 ноябрь.

Вас нетрудно понять, и Вы напрасно браните себя за то, что неясно выражаетесь. Вы горький пьяница, а я угостил Вас сладким лимонадом, и Вы, отдавая должное лимонаду, справедливо замечаете, что в нем нет спирта. В наших произведениях нет именно алкоголя, который бы пьянил и порабощал, и это Вы хорошо даете понять. Отчего нет? Оставляя в стороне "Палату No 6" и меня самого, будем говорить вообще, ибо это интересней. Будем говорить об общих причинах, коли Вам не скучно, и давайте захватим целую эпоху. Скажите по совести, кто из моих сверстников, т. е. людей в возрасте 30-45 лет дал миру хотя одну каплю алкоголя? Разве Короленко, Надсон и все нынешние драматурги не лимонад? Разве картины Репина или Шишкина кружили Вам голову? Мило, талантливо, Вы восхищаетесь и в то же время никак не можете забыть, что Вам хочется курить. Наука и техника переживают теперь великое время, для нашего же брата это время рыхлое, кислое, скучное, сами мы кислы и скучны, умеем рождать только гуттаперчевых мальчиков, и не видит этого только Стасов, которому природа дала редкую способность пьянеть даже от помоев. Причины тут не в глупости нашей, не в бездарности и не в наглости, как думает Буренин, а в болезни, которая для художника хуже сифилиса и полового истощения. У нас нет "чего-то", это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие - крепостное право, освобождение родины, политика, красота или просто водка, как у Дениса Давыдова, у других цели отдаленные - бог, загробная жизнь, счастье человечества и т. п. Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть, но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас. А мы? Мы! Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше ни тпрру ни ну... Дальше хоть плетями нас стегайте. У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, бога нет, привидений не боимся, а я лично даже смерти и слепоты не боюсь. Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником. Болезнь это или нет - дело не в названии, но сознаться надо, что положение наше хуже губернаторского. Не знаю, что будет с нами через 10-20 лет, тогда, быть может, изменятся обстоятельства, но пока было бы опрометчиво ожидать от нас чего-нибудь действительно путного, независимо от того, талантливы мы или нет. Пишем мы машинально, только подчиняясь тому давно заведенному порядку, по которому одни служат, другие торгуют, третьи пишут... Вы и Григорович находите, что я умен. Да, я умен по крайней мере настолько, чтобы не скрывать от себя своей болезни и не лгать себе и не прикрывать своей пустоты чужими лоскутьями вроде идей 60-х годов и т. п. Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее. Не я виноват в своей болезни, в не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром... Недаром, недаром она с гусаром!

Ну-с, теперь об уме. Григорович думает, что ум может пересилить талант. Байрон был умен, как сто чертей, однако же талант его уцелел. Если мне скажут, что Икс понес чепуху оттого, что ум у него пересилил талант, или наоборот, то я скажу: это значит, что у Икса не было ни ума, ни таланта.

Фельетоны Амфитеатрова гораздо лучше, чем его рассказы. Точно перевод со шведского.

Ежов пишет, что он собрал, или, вернее, выбрал, рассказы и хочет просить Вас издать его книжку. У него инфлуэнца, у дочери тоже инфлуэнца. Закис человек.

Я приеду и, если не прогоните, буду жить в Петербурге почти месяц. Быть может, выберусь в Финляндию. Когда приеду? Не знаю. Всё зависит от того, когда напишу повесть листов в пять, чтобы весною опять не обращаться к кредиту.

Да хранит Вас небо!

Как Вы насчет Швеции и Дании?

Ваш А. Чехов.

1240. Н. М. ЕЖОВУ

26 ноября 1892 г. Мелихово.

26 ноябрь.

Не следует, ангел мой, киснуть. Богатых литераторов нет на этом свете, а если Вы должны, то это в порядке вещей. Я должен 10 тысяч и не падаю духом, но даже утешаюсь мыслью, что если нам дают в долг, то, значит, нам верят и считают нас порядочными людьми - ну и слава боту.

В Петербурге Вам следует побывать для того, чтобы познакомиться с тамошней литературой, себя показать и поскучать. Нельзя пишущему сидеть на одном месте. По моему мнению, Вам необходимо бывать в Петербурге раз в год.

Бумагу, шрифт и обложку для книги придется выбирать недолго. Вероятно, Вас издадут в том обычном суворинском рублевом формате, в каком изданы я, Чермный, Бежецкий, Буренин и другие. Это удобный формат. В Петербурге будучи, конечно, я готов принять на себя все хлопоты по изданию и даже прочесть корректуру, но суть вся не в этом... Вся суть, сударь мой, в названии книжки. Как Вы ее назовете? Придумали? "Не длинные рассказы"... Впрочем, это название возьмет Александр Семенович для своей второй книжки. Лейкин по-приятельски наградил его "Не скучными", а я придумал для него "Не длинные рассказы".

В Петербург я поеду не раньше середины декабря. Право, Вам никто и ничто не мешает ехать со мной.

Приезжайте ко мне с Вашей Соней. Мы ее на санках покатаем и покажем ей весь наш зверинец. Сестра моя М<ария> П<авловна> каждую пятницу ездит из Москвы на Лопасню. Вот с ней бы и приехали. Видеть ее можно по средам и четвергам на Новой Басманной, в училище.

Нижайший поклон Александру Семеновичу.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

О том, что Вы обещали дать в "Русскую мысль" рассказ, я уже говорил с Лавровым. С Гольцевым же забыл поговорить. Но это всё равно. Оба они будут очень рады.

1241. Л. С. МИЗИНОВОЙ

Ноябрь 1892 г. Мелихово.

Трофим!

Если ты, сукин сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе, сволочь этакая, воткну штопор в то место, которое рифмуется с Европой. Ах ты, пакость этакая! Разве ты не знаешь, что Л<ика> принадлежит мне и что у нас уже есть двое детей? Свинячая морда! Сморчок! Сходи на двор и освежись в луже, а то ты сошел с ума, сукин сын! Мать твою корми и почитай ее, а девушек оставь.

Скотина!!!

Ликин любовник.

Из пьесы:

1-я дама. Это ваш сын?

2-я дама. Нет, наоборот; это сын Аглаи Ивановны.

1-я дама. Виновата... Вы девушка?

2-я дама. Нет, наоборот. Я замужем.

1-я дама. Не хотите ли закусить?

2-я дама. Нет, наоборот.

(Занавес)

1242. Л. С. МИЗИНОВОЙ

2 декабря 1892 г. Мелихово.

2 дек.

Милая Лика! Миша торопится ехать в Москву, чтобы побывать в Казенной палате. Если эта казенная палата - брюнетка и в красной кофточке, то кланяйтесь ей, так как сегодня она будет у Вас обедать.

Лика, скоро лето!

Будьте здоровы, не хандрите и приезжайте поскорее; я соскучился по своей казенной палате.

Европа.

Ваш А. Чехов.

1243. М. О. МЕНЬШИКОВУ

3 декабря 1892 г. Мелихово.

3 дек.

Многоуважаемый Михаил Осипович!

У меня многое начато, но ничто не дотянуто даже до середины. Я не умею быть исправным. У меня семь пятниц на неделе, я то начинаю, то бросаю, работаю медленно и неуверенно, иногда по целым дням ничего не делаю, а при таких условиях мои обещания прислать рассказ к такому-то сроку - пустой звук! Простите, пожалуйста.

Так как в Петербург я едва ли попаду раньше 28-го декабря, то Вам самим придется взять на себя труд и хлопоты (буде Вам не лень возиться с моей особой) по части карточки и т. п. При свидании поблагодарю.

Желаю Вам всего хорошего.

Преданный А. Чехов.

На конверте:

Петербург,

Михаилу Осиповичу Меньшикову.

Ивановская, 4, в редакции "Недели".

1244. А. С. СУВОРИНУ

3 декабря 1892 г. Мелихово.

3 дек.

То, что у позднейшего поколения писателей и художников нет целей в творчестве, - явление вполне законное, последовательное и любопытное, и если Сазонова ни с того ни с сего испугалась жупела, то это не значит, что я в своем письме лукавил и кривил душой. Вы сами прочли неискренность уж после того, как она написала Вам, иначе бы Вы не послали ей моего письма. В своих письмах к Вам я часто бываю несправедлив и наивен, но никогда не пишу того, что мне не по душе.

Если Вам хочется неискренности, то в письме Сазоновой ее миллион пудов. "Величайшее чудо это сам человек, и мы никогда не устанем изучать его"... или "Цель жизни - это сама жизнь"... или "Я верю в жизнь, в ее светлые минуты, ради которых не только можно, но и должно жить, верю в человека, в хорошие стороны его души" и т. д. Неужели всё это искренно и значит что-нибудь? Это не воззрение, а момпасье. Она подчеркивает "можно" и "должно", потому что боится говорить о том, что есть и с чем нужно считаться. Пусть она сначала скажет, что есть, а потом уж я послушаю, что можно и что должно. Она верит "в жизнь", а это значит, что она ни во что не верит, если она умна, или же попросту верит в мужицкого бога и крестится в потемках, если она баба.

Под влиянием ее письма Вы пишете мне о "жизни для жизни". Покорно Вас благодарю. Ведь ее жизнерадостное письмо в 1 000 раз больше похоже на могилу, чем мое. Я пишу, что нет целей, и Вы понимаете, что эти цели я считаю необходимыми и охотно бы пошел искать их, а Сазонова пишет, что не следует манить человека всякими благами, которых он никогда не получит... "цени то, что есть", и, по ее мнению, вся наша беда в том, что мы все ищем каких-то высших и отдаленных целей. Если это не бабья логика, то ведь это философия отчаяния. Кто искренно думает, что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях "вся наша беда", тому остается кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука.

Я не браню Сазонову, а только хочу сказать, что она далеко не жизнерадостная особа. По-видимому, она хороший человек, но все-таки напрасно Вы показали ей мое письмо. Она для меня чужая, и мне теперь неловко.

У нас уже ездят гусем и варят постные щи со скидками. Была два раза сильная метель, которая попортила дороги, а теперь тихо и пахнет Рождеством.

Читали ли Вы в "Русской мысли" статью В. Крылова о заграничных театрах? Этот человек любит театр, в я верю ему, хотя я не люблю его пьес.

Кажется, я немножко виноват перед Вами. Я искусил единого из малых сих, а именно Ежова, известного беллетриста. Как-то я говорил с ним об издании его книги и переписывался об этом предмете, но в неопределенной форме, а сегодня я вдруг получаю от него письмо, в котором он пишет, что уже послал Вам свои рассказы для набора. Название книги "Облака и другие рассказы".

Облака! Это похоже на яблоки.

Говорят, что 12 московских литераторов послали Вам протест против Амфитеатрова. Правда ли это?

Будьте здравы и никогда не пишите мне, что Вы откровеннее, чем я. Желаю всех благ.

Ваш А. Чехов.

1245. А. С. СУВОРИНУ

8 декабря 1892 г. Мелихово.

8 дек.

Возвращаю Вам рукопись П. Боткина. В ней следует всё вычеркнуть или же ничего. Я бы не напечатал такого рассказа. Это потуга на обличительную сценку и довольно плохая.

Теперь просьба. Будьте добры послать прилагаемую при сем накладную Д. В. Григоровичу. Напомните ему, что однажды, когда он водил меня по музею на Б. Морской, я обещал ему выписать для музея хохлацкие гончарные изделия, которые мне когда-то нравились. В Полтавской губерн<ии>, Миргородском уезде, в селе Хомутец есть гончар, знаменитый в своем муравейнике; он делал очень красивые и характерные вещи, но скоро, понюхавши образцов, стал сбиваться на казенщину: делал двуглавых орлов, вензеля и т. п. Не знаю, что он прислал теперь, так как вещи пошли прямо в Петербург. Попросите Д<митрия>. В<асильевича> послать человека на вокзал (не знаю, какой), на товарную станцию; если придется заплатить какие-нибудь копейки, то при свидании я заплачу. Если вещи сгодятся, то очень рад, если же окажутся дрянными - то пусть Д<митрий> В<асильевич> извинит великодушно. Я заслуживаю тем большего снисхождения, что не сам выбирал вещи.

Ах, если б Вы знали, как я утомлен! Утомлен до напряжения. Гости, гости, гости... Моя усадьба стоит как раз на Каширском тракте, в всякий проезжий интеллигент считает должным и нужным заехать ко мне и погреться, а иногда даже и ночевать остаться. Одних докторов целый легион! Приятно, конечно, быть гостеприимством, но ведь душа меру знает. Я ведь и из Москвы-то ушел от гостей. А сейчас приехала астрономка и осталась ночевать... Вот язык!

А мне надо писать, писать и спешить на почтовых, так как для меня не писать значит жить в долг и хандрить. Пишу вещь, в которой сотня действующих лиц, лето, осень - и всё это у меня обрывается, путается, забывается... Тьфу ты пропасть. В Питер ехать? Но в Питере я работаю вяло и мало. В Москву податься и взять там номер? Но в Москве в номере я издохну от скуки. Должно быть, кончу тем, что приеду в Петербург, не написав даже пол-листа и рассыпавши по пути всё, что было в голове. Завидую Вам, имеющему квартиру в Ц<арском> Селе, но не верится, что Вы там будете одиноки. Вас и там сыщут.

У меня в голове брезжит дерзкая мысль: не нанимать ли мне ежегодно по зимам комнаты две-три на даче Громова, т. е. не соделаться ли мне Ясинским в миниатюре? Там и деревня, и от Вас близко. Как Вы думаете?

Всё хочется мне устроить свою внешнюю жизнь, я и так и этак, и вся эта возня с собственной особой кончится тем, что какой-нибудь строгий Икс скажет: как Вы ни садитесь, а всё в музыканты не годитесь!

Астрономка была на Кавказе и теперь едет в Петербург заниматься математикой. Хочет она заняться литературой - давать компиляции, каких еще никогда не бывало в русских журналах, но говорит, что тотчас же приступить к этому нельзя, так как на подготовительные работы нужно minimum 4 года. Эта особа, очевидно, думает, что она будет жить 386 лет.

Вы кончили свое письмо с шиком: "Morituri te salutant!" * Все мы morituri, потому что никто из нас не может сказать про себя: naturus sum. *

Одначе будьте здоровы и благополучны. Сие письмо повезет на почту астрономка.

Всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

А то еще лучше: если можно, пошлите Василия за гончарными вещами на Николаевский вокзал (в накладной назван именно этот вокзал), посмотрите их, коли охота, и отошлите Григоровичу. А то он, пожалуй, рассердится за хлопоты.

* "Обреченные на смерть приветствуют тебя!" (лат.).

** имеющий родиться (лат.).

1246. А. И. СМАГИНУ

14 декабря 1892 г. Мелихово.

14 дек. Ст. Лопасня.

Наконец-то Вы отозвались! Наконец-то! Наконец-то мы можем привлечь Вас, милостивый государь, к ответственности! Обвиняем мы Вас в следующем:

1) Вы до сих пор еще не получили с нас за овес, который был посеян, взошел, претерпел засуху, уродился сам-друг и уже съеден нашими пегасами и буцефалами. Сколько Вам следует?

2) Вы обещали побывать у нас летом и не сдержали обещания.

3) Вы не только не писали нам, но даже лишали нас возможности писать Вам, не сообщая своего адреса. Одни говорили, что Вы в Крыму, другие, что Вы в Испании, третьи - что Вы в Чикаго. Я послал одно письмо в Севилью, но, очевидно, Вы его не получили.

4) Вы прислали гончарные вещи, которые, вероятно, уже получил Григорович, но не пишете ни о цене их и ни о том, когда Вы приедете к нам, чтобы я мог поблагодарить Вас лично.

5) Свое письмо Вы адресовали не в Мелихово, а в Москву, на имя Гиляровского, отчего оно было получено на целые две недели позже. Очевидно, Вы дерзнули подумать, что Мелихово уже продано с аукциона и что мы уже изгнаны из него.

Вот Вам краткое содержание обвинительного акта. А вот и приговор: предписать земскому начальнику А. И. Смагину препроводить дворянина А. И. Смагина этапным порядком в село Мелихово Серпуховского уезда и продержать его здесь 45 дней под надзором литератора А. П. Чехова.

Напугав Вас строгостями, перехожу к текущим делам. По-прежнему все мы живы и здравы. В моей личной жизни перемен никаких не произошло: пишу, лечу, мечтаю о путешествиях, не женат, денег нет и нет надежды, что они когда-нибудь будут. Новых привязанностей нет, а старые ржавеют мало-помалу и трещат под напором всесокрушающего времени. Осенью потерял Свободина. Прочие же стареют, брюзжат, хандрят...

Если говорить о новых веяниях и переменах в высшей администрации, то тут две капитальные новости: 1) Миша переведен в Серпуховский уезд и живет в Мелихове безвыездно; 2) Иваненко служит письмоводителем у соседа моего земского начальника князя Шаховского. Ходит Иваненко в штанах и носит некоторое подобие бороды, но я всё-таки до сих пор никак не могу разобрать, мужчина он или баба.

Сейчас нужно ехать в два места на практику:

паралич и дифтерит. Мороз. Вечером из Москвы приедут гости. Гости, кстати сказать, бывают у нас ежедневно.

Холера в Серпуховском уезде была в одной только деревне и унесла 4-х человек, давши большой процент выздоровлений. Я до 15-го октября служил в земстве и величался врачом Мелиховского участка. У меня не было ни одного холерного случая, хотя хлопот и расходов было много. Я сторожил холеру в Мелихове, а Елена Михайловна в 50 верстах от меня.

За сим посылаю Вам тысячу пожеланий и благодарностей за хлопоты. В заключение постановляю, предлагаю и предписываю Вам возможно скорее приехать в Мелихово. Имею честь просить Вас об этом и прошу принять мою просьбу не только к сведению, но и к исполнению. Будьте исходящею бумагою по отношению к Бакумовке и входящею в Мелихово. Но довольно баловать Ваше администраторское ухо такими чарами, как предписываю, входящая, исходящая... Приезжайте скорее! У нас скучно, но не так, как было весной.

Пишите скорее, когда ждать Вас.

Иваненко играет на рояли, Миша починяет электрический звонок, Маша собирается в Москву... Вечер.

Всего Вам хорошего, голубчик.

Ваш А. Чехов.

1247. Р. Р. ГОЛИКЕ

Первая половина декабря 1892 г. Мелихово.

Ст. Лопасня, Моск.-Курск. ж. д. 1892 г. Декабрь.

Здравствуйте, милый Ромаша. Один молодой человек, живущий со мной под одной крышей, а именно брат Михаил Павлович, захотел узнать, что за штука "слава". Чтобы удовлетворить его любопытство, вполне естественное в молодом человеке, посылаю тебе его рассказ и прошу напечатать в "Шуте" по 6 коп. за строку. Если забракуешь этот рассказ, то отдай его В. В. Билибину. Не найдется ли места в "Осколках". Я живу помаленьку и частенько о тебе вспоминаю. Скоро буду в Петербурге. Постараюсь повидаться с тобой. А пока будь здоров. Кланяйся Гульде Мартыновне и своим милым деткам, которые, вероятно, меня уже забыли.

Твой Чехов.

1248. А. С. СУВОРИНУ

17 декабря 1892 г. Мелихово.

17 дек.

Сей рассказ, принадлежащий перу моего брата, передайте Алексею Алексеевичу, который прислал мне его для исправления. В интересах благосклонных читателей я готов не щадить даже родного брата, и я не щадил постольку, поскольку это было нужно и можно. Больше сократить никак нельзя. Конечно, А<лексей> А<лексеевич> хорошо сделает, если не скажет брату, что я хозяйничал в его рассказе.

У Вас 2 раза на неделе болит голова, и Вы непомерно истребляете фенацетин. Об этом средствии я знаю не много, а прочесть о нем мне неоткуда, ибо под рукой нет новейшей фармакологии. Вы бы поговорили с каким-нибудь петербургск<им> доктором, наприм<ер>, с Соколовым или Афанасьевым. Если они авторитетно заявят, что фенацетин можно принимать безнаказанно до nec plus ultra, * тогда валяйте во всю ивановскую. Если же нельзя, то нужно придумать другое средство.

В публичной лекции Мережковского, если судить о ней по печатным отзывам, немало правды и хороших мыслей. Но она не политична, или, вернее, не этична. В каждом обществе, будь то народность, секта, сословие или просто круг людей, связанных одной общей профессией, непременно существует этика отношений, не допускающая, между прочим, чтобы дурно отзывались о своих в присутствии чужих, если нет к тому достаточно сильных поводов вроде уголовщины или порочного поведения - поводов, указанных практикою. Мережковский огулом, без достаточных к тому поводов дурно отзывался о своих в присутствии чужих, а это с точки зрения оной этики значит, что он "поступил не по-товарищески". Дома у себя, т. е. в журнале или в литературном обществе, бранись и бей себя по персям сколько хочешь, но на улице будь выше улицы и не жалуйся барышням, полицейским, студентам, купцам и всем прочим особам, составляющим публику. Это раз. Во-вторых, как бы низко ни пала литература, а публика все-таки ниже ее. Стало быть, если литература провинилась и подлежит суду, то уж тут публика всё, что угодно, но только не судья.

Если увидите Лескова, то скажите ему, что у Шекспира в "Как вам будет угодно", действие 2, сцена 1, есть несколько хороших слов насчет охоты. Шекспир сам был охотником, но из этой сцены видно, какого плохого мнения он был об охоте и вообще об убийстве животных.

"Мездра", напечатанная на прошлой неделе, хороший рассказ.

Когда я выберусь в Питер? Когда?

Получил длинную телеграмму от Гуревич. Цензура запретила всё и оставила один только мусор. Ответ уплочен. Ответил так: простите, ничего нет готового. Вот тут и издавай журнал!

Получили обратно рассказ Боткина?

Будьте здоровы и покойны.

Ваш А. Чехов.

* до крайних пределов (лат.).

1249. Л. С. МИЗИНОВОЙ

19 декабря 1892 г. Москва.

19 дек.

Ликуся, я сейчас приехал и сегодня же уезжаю в Петербург по делам службы.

Когда будет лето? Зима мне опротивела, я озяб и немножко болен. Ликуся, я хочу лета, и если не будет лета, то я скотина.

Когда я уезжал из Мелихова, все мои приказали мне просить Вас непременно приехать в Мелихово.

Вернусь я - не знаю когда. Должно быть, через месяц. Напишите мне хоть одну строчку по адресу:

Мл. Итальянская, 18, кв. Суворина. И я Вам напишу. На обратном пути побываю у Вас и буду невыразимо счастлив, если Вы... дадите мне пообедать. Хотел написать - "нажраться", но это было бы неизящно. Нельзя писать неизящно к изящной Лике.

Да хранят Вас ангелы!

Ваш А. Чехов.

1250. В. А. ГОЛЬЦЕВУ

20 декабря 1892 г. Петербург.

18 дек.

Многоуважаемый Виктор Александрович!

К Вам в "Русскую мысль" послал свой рассказ молодой беллетрист Н. М. Ежов, о котором я уже говорил Вуколу Михайловичу. Ежов уже печатался в "Северном вестнике", и его мелкие рассказы рассыпаны по разным газетам и иллюстрациям, преимущественно петербургским. Он томится и "страждет в пламени сем", подобно Лазарю. Омочите конец перста своего в воде и остудите язык его.

Я в Петербурге, Мл. Итальянская, 18. Хочу отыскать себе квартиру, или, вернее, дачу на Каменноостровском проспекте, где буду жить до 15-го февраля.

Если это удастся, то своевременно пришлю свой новый адрес. Моя повесть со мною.

Я понемножку стригу ее и подновляю. Пришлю, как говорено было, к мартовской книжке.

Поклон Вуколу Михайловичу и Митрофану Ниловичу.

Всего хорошего!

Ваш А. Чехов.

1251. Н. М. ЕЖОВУ

25 декабря 1892 г. Петербург.

25 дек.

Добрейший Николай Михайлович, начну с того, что Ваш "Лунатик" - очень хороший рассказ и всем здесь нравится. Вы делаете поразительные успехи. Другого Вашего рассказа я не видел и не читал, но говорят, что он тоже будет напечатан.

Во-вторых, поздравляю Вас с праздником.

В-третьих, пожалуйста, не считайте меня лютым кредитором. Те сто рублей, которые Вы мне должны, я сам должен и не думаю заплатить их скоро. Когда уплачу их, тогда и с Вас потребую, а пока не извольте меня тревожить и напоминать мне о моих долгах.

Итак, Вам нужно не 500, а 400 р. Если к тому же еще Вы решите отдать долг Александру Семеновичу не теперь, а месяца через три, то останется всего долгу 350 р. Такую сумму не страшно просить. Вы напишите Суворину, по возможности подробнее, т. е. сошлитесь на болезнь, проценты и проч., и попросите его выслать Вам 350 р. Пообещайте уплачивать по 25%. Думаю, что он не откажет Вам, ибо нет никакого основания отказывать в 350 р. такому сотруднику, как Вы. Я бы не отказал Вам. Скорее же напишите, а я поддержу Вашу просьбу, буде Суворин покажет мне Ваше письмо.

Вчера я целый день выматывал из души рождеств<енский> рассказ, написал, кроме того, про болезнь Ирода, прочел миллиард корректур и замучился.

Ваша книжка еще не набирается благодаря предпраздничной сутолоке в типографии.

Ну, будьте здоровы. Приезжайте.

Ваш А. Чехов.

1252. Л. С. МИЗИНОВОЙ

28 декабря 1892 г. Петербург.

28 дек.

Ликуся, если Вы в самом деле приедете в Петербург, то непременно дайте мне знать. Адрес всё тот же: Мл. Итальянская, 18.

Дела службы, которые Вы ехидно подчеркиваете в Вашем письме, не помешают мне провести с Вами несколько мгновений, если Вы, конечно, подарите мне их. Я уж не смею рассчитывать на час, на два или на целый вечер. У Вас завелась новая компания, новые симпатии, и если Вы уделите старому надоевшему вздыхателю два-три мгновения, то и за это спасибо.

В Петербурге холодно, рестораны отвратительные, но время бежит быстро. Масса знакомых.

Видел во сне гр. Мамуну.

Вырезываю из провинциальной газеты объявление и спешу послать Вам на случай, буде пожелаете выйти par dйpit. Вы вполне подходите под условия.

Вы писали мне, что бросили курить и пить, но курите и пьете. Меня обманывает Лика. Это хорошо. Хорошо в том отношении, что я могу теперь, ужиная с приятелями, говорить: "Меня обманывает блондинка"...

Будьте здоровы. Так пишите же. Пишите!

Ваш А. Чехов.

* с досады (франц.).

1253. А. И. УРУСОВУ

29 декабря 1892 г. Петербург.

29 дек. Петербург, Мл. Итальянская, 18.

Дорогой Александр Иванович, из дому мне прислали список писем, полученных на мое имя; в этом списке между прочим названо письмо от Вас с заметкою "очень нужное". Так вот именно ввиду заметки спешу уведомить Вас, что в настоящее время я обретаюсь в Петербурге, куда и благоволите адресоваться, если в самом деле на мою долю выпал счастливый жребий понадобиться Вам.

Поздравляю Вас с Новым годом и шлю тысячу пожеланий.

В Петербурге скучновато.

Ваш А. Чехов.

На конверте:

Москва,

Арбат, Никольский пер., собств. дом Его сиятельству Александру Ивановичу Урусову.

1254. В. А. ГОЛЬЦЕВУ

30 декабря 1892 г. Петербург.

30 дек. Петербург, Мл. Итальянская, 18.

С Новым годом, с новым счастьем! Повесть пришлю к концу января, как Вы желаете, и постараюсь переменить название. Я сильно постриг ее.

В Петербурге скучно. Хочется в деревню.

Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Вукола Михайловича и Митрофана Ниловича поздравляю с Новым годом. На обратном пути постараюсь повидаться.

Здесь у пишущей публики имеет большой успех Гарин. О нем много говорят. Я пропагандирую его "Несколько лет в деревне".

1893

1255. Н. М. ЕЖОВУ

4 января 1893 г. Петербург.

4 янв. 93.

С Новым годом! Вам следует прочесть корректуру Вашей книжки, но Вы напрасно ставите Ваш приезд сюда в зависимость от корректурных соображений. Прочесть корректуру можно и у себя дома, сидя в Москве. Здесь же Вам придется только гулять. Дом Суворина превратился в лазарет. Болен Алексей Сергеевич: инфлуэнца и воспаление уха; больна девочка Варя: корь. Гувернантка m-lle Эмили свалилась со шкафа, и я теперь по два раза в день перевязываю ей ушибленную рану. Наконец, болен я сам: свирепый кашель и жар. Болен брат Коломнина... И т. д. И т. д. Я мог бы попросить, чтобы поскорее набирали Вашу книжку, но просить некого, ибо все или больны, или же хандрят.

У Лейкина я был уже два раза, у Билибина - раз. У обоих обедал.

Морозы трескучие.

Будьте здоровы. Ждем.

Ваш А. Чехов.

1256. Л. Я. ГУРЕВИЧ

9 января 1893 г. Петербург.

9 января 1893 г. М. Итальянская, 18.

Многоуважаемая Любовь Яковлевна!

Я каждый день собираюсь к Вам, но я слаб, как утлая ладья, и волны носят меня не туда, куда нужно. Я приду к Вам, чтобы поговорить и извиниться, а главное попросить у Вас позволения не давать Вам обещаний. Нет ничего тяжелее, как обманывать надежды и раздражать людей своею неисправностью. Я положительно не умею писать к сроку. Всё, что я писал осенью, мною забраковано, а теперь я ничего не пишу, в ожидании, когда посетит меня добрая муза и встряхнет мою вялую душу. Из всех беллетристов я самый ленивый и самый ненадежный. Простите за сей кающийся тон, но Вы писали мне искренно и я тоже отвечаю Вам искренно.

Если Михаил Нилович приехал, то поклонитесь ему.

Преданный А. Чехов.

1257. М. П. ЧЕХОВОЙ

9 января 1893 г. Петербург.

9 янв. 93.

Я приеду с таким расчетом, чтобы пробыть в Москве 2-3 дня и выехать с тобой в Мелихово в пятницу. Значит, я приеду в один из вторников или в одну из сред. Если же ты не имеешь в виду ехать в Мелихово в какую-либо из пятниц, то во всяком разе дай знать домой, чтобы за мной высылали на станцию каждую пятницу к 6-тичасовому поезду.

Сегодня получаю деньги и посылаю домой.

Поклоны всем. Будь здорова.

Твой А. Чехов.

1258. В. Л. КИГНУ (ДЕДЛОВУ)

11 января 1893 г. Петербург.

11 янв.

Многоуважаемый

Владимир Людвигович!

Завтра, 12 января (Татьянин день), беллетристы, в числе которых будут Немирович-Данченко, Чехов, Тихонов, кн. Волконский, Атава и др., решили пообедать в "Малом Ярославце" - в 6 часов. Мы крепко просим Ваc разделить с нами скромную трапезу. Будьте так добры, дайте ответ сегодня же или завтра утром пораньше (до 10 час.) по адресу: Мл. Итальянская, 18, Чехову.

Ваш А. Чехов.

1259. И. Ф. ГОРБУНОВУ

12 января 1893 г. Петербург.

12 янв. Мл. Итальянская, 18.

Многоуважаемый Иван Федорович!

Беллетристы в количестве 12-15 человек (Ясинский, Атава, Гнедич, Немирович-Данченко, Мамин-Сибиряк и др.) сегодня в 6 часов обедают в "Мало-Ярославце", чтобы положить начало "беллетристическим" обедам и кстати отпраздновать Татьянин день. Мне поручено обратиться к Д. В. Григоровичу и к Вам с покорнейшей просьбой - почтить нашу трапезу своим участием. Дмитрий Васильевич обещал быть. Теперь ждем Вашего ответа. Из старших беллетристов, кроме Вас и Дмитрия Васильевича, приглашен также С. В. Максимов.

Искренно Вас уважающий и преданный А. Чехов.

1260. М. П. ЧЕХОВУ

13 января 1893 г. Петербург.

13 янв.

Звонок. Василий докладывает:- Попов!

Входит бритая крыса и смотрит на меня с недоумением. Спрашиваю: чем могу быть полезен? Крыса мнется и жует губами.

- Виноват... - бормочет она.-Извините...

- Да вам, собственно, кого и что нужно?

- Мне нужен Михаил Павлович.

Я докладываю, что ты уже уехал домой. Изумление.

- Но ведь он обещал быть у нас вечером! Я приехал звать его обедать... и т. д.

Я вспоминаю твои рассказы про Попова, усаживаю его, и у нас начинаются богимовские воспоминания. Затем разговор о дочерях, посещающих медицинские курсы.

Ты обещал Поповым прожить в Петербурге не менее недели. Если это так, если ты в самом деле хотел пожить тут неделю, то почему же ты уехал? Предубеждение к Петербургу - вещь довольно непохвальная в интеллигентном человеке. Чтобы убедиться в том, что он в самом деле плох и хуже Москвы, надо пожить в нем, а ты и одного дня не пробыл.

Здесь весело. Вчера в Татьянин день был обед "беллетристов"; обед вышел блестящий, с Горбуновым и с выпивкой. Кроме молодых, были Григорович, Максимов, Суворин... Обед выдумал я, и теперь беллетристы будут собираться обедать ежемесячно. После обеда ездил в "Ливадию", ночевал у Атавы.

Судя по тону Попова, он и его дщери ожидали тебя с большим нетерпением.

Будь здоров. Кланяйся нашим.

Будете получать "Иллюстрацию", "Север" и "Ниву".

Твой А. Чехов.

1261. Л. С. МИЗИНОВОЙ

14 января 1893 г. Петербург.

14 янв.

Ликуся, я приеду в один из понедельников или вторников с тем расчетом, чтобы успеть пообедать в "Русской мысли" и у Вас и уехать с Машей в Мелихово в пятницу. Я не могу выехать из Петербурга прежде, чем не устрою своих денежных дел. На днях я уплатил 2500 р. долгу, и теперь еще мне нужно добыть не меньше тысячи.

Соскучился адски. Пишите, ангел. Что касается 10 р., то Вы уже успели надоесть мне; отдайте их Маше или Ивану для передачи мне. Если хотите, то я дам Вам 1-2 месяца отсрочки.

Будьте здоровы, изменница лютая.

Ваш А. Чехов.

1262. Ф. Ф. ФИДЛЕРУ

14 января 1893 г. Петербург.

14 янв. 12 часов ночи 93.

Видите, сударь, как я аккуратен.

А. Чехов.

1263. Ал. П. ЧЕХОВУ (Отрывок)

14 января 1893 г. Петербург.

Если ты не наврал, что можешь достать мне паспорт, то хлопочи, ибо по университетскому диплому жить не позволяют. Нельзя ли что-нибудь по медицинскому департаменту, ибо я - лекарь.

1264. Н. М. ЛИНТВАРЕВОЙ

15 января 1893 г. Петербург.

15 янв. 93.

Многоуважаемая Наталия Михайловна, вчера я послал Вам свой долг - 500 руб., который обещал я уплатить не позже сего января месяца. Большое, большое Вам спасибо! Дай бог Вам здоровья.

Дни заметно становятся длиннее, приближается весна. В каком месяце Вы приедете к нам? Лучшее время у нас - конец апреля и май, когда распускаются леса. Приезжайте ради создателя.

У нас много новостей. Мы выкопали новый пруд за красными воротами, посадили в четырехугольнике сад, перестроили (за 30 руб.) конюшню. Есть у нас породистая телушка, романовские овцы.

Миша переведен в Серпуховский уезд и живет теперь у меня безвыездно. Люто хозяйничает, я же по-прежнему ничего не делаю, и вмешательство мое приносит один только вред.

Вот уж почти месяц, как я живу в Петербурге. Скучновато. Плещеева нет разбогател и кряхтит теперь от излишней сытости, греясь в Ницце на солнышке; Свободина тоже нет - умер. Старых знакомых становится всё меньше и меньше, а новых не завожу.

По обыкновению стражду от безденежья. Всё хожу и нюхаю, где бы достать денег. Впрочем, в этом году мне повезло. По счету за книги мне пришлось получить больше 5 тысяч, так что я заплатил долги: 3 тысячи в типографию и 2 1/2 тысячи Суворину, у которого взял 5 тысяч на покупку имения. Рассчитываю к будущему году очиститься от всех долгов, кроме банковского (сей долг меня не стесняет), а потом опять возьму взаймы уж не 5, а 10 тысяч и выстрою себе дворец в другом участке.

Напишите, когда Вы приедете. Редко кому мы бываем так рады, как Вам. В марте Вы получите особое приглашение, а пока постарайтесь свыкнуться с мыслью, что весной Вам необходимо поехать в Мелихово и проскучать там неделю-другую.

Всех Ваших поздравляю с Новым годом и шлю им сердечный привет. Купили Вы хутор? Из Боромли через Лебедин и Гадяч пойдет соединительная ветвь. Вот купили бы в Межириче! Там прекрасное место.

Ну, будьте здоровы и благополучны. Еще раз благодарю и низко кланяюсь.

Домой еду на сих днях. Оказалось, сударыня, что жить зимою в деревне не так скучно. Даже вовсе не скучно.

Маша живет и дома и в Москве. В пятницу приезжает домой и в понедельник уезжает.

Да хранит Вас бог!

Преданный А. Чохов.

1265. П. А. СЕРГЕЕНКО

Около 15 января 1893 г. Петербург.

С.-Петербург, январь 1893 г.

Милостисдарь!

Гонорар будет выслан Вам не раньше, как он будет подсчитан. В настоящее время в редакции нет ни номера, ни гранок, так что нельзя подсчитать. Во всяком случае гонорар Вы получите не позже 1-го февраля.

С почтением

He-Тихонов.

1266. В. Г. ЧЕРТКОВУ

20 января 1893 г. Петербург.

20 янв. 93.

Многоуважаемый Владимир Григорьевич! Я сказал г. Хирьякову, что буду писать Вам из дому, но так как я отложил свой отъезд еще на несколько дней, то пишу Вам из Петербурга.

Если г. Х<ирьяков> писал Вам, что я обиделся, то он немножко преувеличил, в чем, впрочем, я не вижу большой беды; у нас с ним происходил деловой разговор, и я выражал ему скорее удивление, чем неудовольствие. Я удивлялся, что "Посредник", давно уже популярный, крепко ставший на ноги в смысле доверия и симпатий общества, не хочет пользоваться своею популярностью и медлит, медлит... Старые издания уже пригляделись, а новых нет, обещаете Вы скупо, и нет надежды, что развитие дела по своим размерам будет соответствовать задачам. Похоже на то, как будто Вы утомились или разочаровались. Вот что я говорил г. Х<ирьяков>у. Говорил я ему также, что если авторы еще живы, то нельзя издавать их сочинений без их корректуры. Я посылал Вам свои рассказы в неисправленном виде (исключая, впрочем, "Именин") в расчете, что Вы непременно пришлете мне корректуру. На издание каждой книжки уходит больше 1- 2 года, а в такой срок можно успеть прочесть корректуру не один раз. Что же касается "Жены", то я писал Вам, что в том виде, в каком она есть, печатать ее нельзя и что необходимо переделать ее. Во всяком случае чтение корректуры - обычай очень хороший и пренебрегать им не следует. Если бы я был издателем, то, приобретая сочинения, ставил бы непременным условием авторскую корректуру. Вот и всё. Больше, кажется, я ничего не говорил.

Обе книжки - "Жену" и "Именины" я получил. Вы спрашиваете, нравится ли мне издание с внешней стороны. Мне кажется, что для 20-копеечной книги это слишком большой формат. Книжка займет много места на выставке в окне и в магазине. Чем компактнее книжка, тем она легче укладывается, переплетается и тем солиднее на вид. Надпись в круге: "для интел<лигентных> читателей" совсем неудобна. Она несерьезна, хотя и передает серьезную мысль. Я бы упразднил ее или перенес в объявление о книгах, где она не резала бы так глаза.

Вы пишете о сплетнях. Уверяю Вас, до сих пор о "Посреднике" и о Вашей деятельности я слышал только одно хорошее. И литераторы и общество относятся к Вам с полным сочувствием. Круг моих наблюдений и знакомств не широк. Я отвечаю только за тех, кого знаю, но думаю, что если бы что-нибудь похожее на сплетню носилось в воздухе, то оно достигло бы до моих ушей. Но, повторяю, я ничего не слышал такого, что могло бы не понравиться Вам. Всё обстоит благополучно.

И. И. Горбунова я не видел. Мне говорили, что он заболел и не выходит из дому.

С Вашим расчетом (240 р.) я соглашаюсь, но о деньгах я не говорил с г. Х<ирьяков>ым. Вы пришлите мне их в Серпухов, где они будут нужнее, здесь же в Петербурге я боюсь истратить их зря. Мой адрес для простых писем: Ст. Лопасня Моск.-Курск. д., а для заказных и страховых - г. Серпухов Моск. губ.

"Палата No 6" входит в сборник, который теперь печатается и выйдет через неделю. Уступить Вам этот рассказ значило бы остаться без сборника, который даст мне по меньшей мере тысячу рублей. Деньги же мне теперь адски нужны, так как пишу я мало, а живу одной только литературой. Простите мне этот расчет.

Уеду я домой через 3-4 дня и буду жить безвыездно до конца мая.

Желаю Вам всего хорошего и прошу Вас верить в мое искреннее уважение и сочувствие. Я по-прежнему рад быть полезным Вашему делу, и если до сих пор был мало полезен, то это зависело не от желания, а от размеров сил моих.

Преданный

А. Чехов.

1267. П. П. ГНЕДИЧУ

22 января 1893 г. Петербург.

22 янв.

Дорогой Петр Петрович, сегодня я получил от г-жи Яковлевой письмо, в котором она приглашает меня к себе на вечер. Будьте добры передать ей, что я уезжаю сегодня или самое позднее - завтра и быть у нее не могу, что я очень благодарен ей за приглашение и за две книжки, которые она прислала мне. Пишу Вам, а не ей, потому что она не сообщила мне в письме своего адреса.

Затем об уголовщине. Г-жа Яковлева между прочим пишет мне, что она получила от меня записку, в которой будто я пишу ей, что я очень болен. Скажите ей, что никаких записок я не писал ей и что здоров я, как бык, и что мне положительно непонятно, кому и для чего понадобилось мистифицировать эту полную даму. Вероятно, кто-нибудь пошутил. Она пишет мне так: "Соломко сказал, что Вы уехали - каково же было мое удивление, когда я получила Вашу записку, что Вы больны, но что даете слабую надежду увидать и услыхать Вас".

Каково же мое удивление!

Желаю Вам всего хорошего. В декабре приеду опять, если, конечно, ничто не помешает, а теперь после разгульной, разгильдяйской жизни зароюсь как крот и буду стараться делать что-нибудь.

Всего хорошего!

Ваш А. Чехов.

1268. И. Е. РЕПИНУ

23 января 1893 г. Петербург.

23 янв.

Многоуважаемый Илья Ефимович, посылаю Вам свой больничный рассказ, о котором я говорил.

С Вашего позволения с вопросом насчет того, была ли луна в Гефсим<анском> саду, я обращался к молодому священнику - богослову, изучавшему древнееврейскую литературу и проч. Третьего дня у меня с ним был разговор, и он, как на важнейший литературный источник, указал мне на книгу Исход, глава XII, а сегодня я получил от него письмо, которое при сем прилагаю. В этом письме есть два-три указания, которые, быть может, сгодятся. Сочинения Дидона, о котором идет речь в письме, можно достать у Суворина.

Автор письма ученый и толковый человек. Если вопрос для него не ясен, то, значит, он не ясен для всех богословов. Что касается астрономов, то и они едва ли скажут Вам что-нибудь определенное.

Во всяком случае, надо думать, что была луна. Пишет же почему-то Ге с луной. Очевидно, подробное изучение предмета (если, конечно, таковое было) склонило его в пользу луны.

Я вижу Вашу картину ясно во всех подробностях. Значит, она произвела на меня сильное впечатление. А вы говорили - скучный сюжет.

У меня был Л. Л. Толстой, и мы сговорились ехать вместе в Америку.

Желаю Вам всего хорошего и еще раз благодарю.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

1269. Г. М. ЧЕХОВУ

23 января 1893 г. Петербург.

23 янв. Петербург.

Дорогой Георгий, я вчера был в редакции "Севера" и сказал там, чтобы продолжали высылать вам журнал и в этом году. Журнал неважный, но будут приложения - книги, которые будут нелишними в вашей домашней библиотечке. Если журнал будете получать неисправно, то пиши мне, а я от себя буду писать в Питер.

Когда мы увидимся наконец? Я соскучился.

Завтра или послезавтра уезжаю домой в Мелихово. Пора. Если не уеду в Чикаго, то буду жить дома безвыездно до октября.

Твою семью обнимаю и желаю ей счастья. Будь здоров и, коли не скучно, пиши.

Твой грешный брат

А. Чехов.

1270. Л. С. МИЗИНОВОЙ

26 января 1893 г. Москва.

Многоуважаемая

Лидия Стахиевна!

Позвольте мне возвыситься до Вашего этажа, чтобы воспользоваться Вашим обещанием - напоить меня кофе. Верьте, что я не злоупотреблю Вашим доверием и буду вести себя прилично.

Рамоли.

Р. S. Жду скорейшего ответа.

1271. Н. А. ЛЕЙКИНУ

28 января 1893 г. Москва.

28 янв. Москва.

Пишу Вам из Москвы, добрейший Николай Александрович. Итак, план мой найти себе на Каменноостров<ском> проспекте квартирку и жить в Питере до марта - не осуществился, благодаря шалым свойствам моей натуры. Видя, что я не работаю, а только ем, пью и веселюсь, как богатый Лазарь, видя, что срочные мои работы пребывают in statu quo, * я каждый день стремился в Москву, каждый день укладывался и наконец умчался. Мы сговорились, что я уведомлю Вас о дне своего отъезда, но - слуга покорный! Уведомить Вас значило бы отложить свой отъезд еще дней на пять, если не больше. Уж лучше я подожду Вас в Москве.

А тут в Москве новая беда. Хотел я засесть здесь недели на две, чтобы кончить повесть для "Русской мысли", но судьба гонит в деревню. Тяжело заболел отец. Говорят, что у него немеют руки (и белеют при этом), судороги в ногах и головокружения. Старческие явления, по-видимому. Бедняга удручен и ждет смерти. Поеду лечить и утешать. Если угрожающего ничего нет пока, то вернусь в Москву и проживу здесь до начала весенних оттепелей.

Жилось мне в Питере весело, и я храню о моих тамошних знакомых самое благодарное воспоминание. Все точно по уговору старались, чтобы мне жилось весело и беззаботно.

Кланяйтесь Феде, а Прасковье Никифоровне поклон сугубо нижайший.

Будьте здоровы. Насчет таксов буду писать особо.

Ваш А. Чехов.

* в том же состоянии (лат.).

1272. Н. И. КОРОБОВУ

30 января 1893 г. Мелихово.

30 янв.

Милый Николай Иванович, твое декабрьск<ое> письмо о концерте я получил только вчера, вернувшись из Петербурга. На ту же тему было письмо и от кн. Урусова. Князь телеграфировал мне в Петербург, и я своевременно ответил. Впрочем, уже поздно толковать об этом длинно.

У меня лазарет. Больны отец и сестра. У сестры около 40°, бред, охриплость, тоска... одним словом, ты меня понимаешь. Если не influenza, то придется повозиться.

Поклон Екатерине Ивановне. Когда буду в Москве - зайду.

Твой А. Чехов.

На обороте:

Москва,

Б, Полянка, д. Поземщикова

Доктору Николаю Ивановичу Коробову.

1273. А. С. КИСЕЛЕВУ

31 января 1893 г. Мелихово.

31 янв. Мелихово.

Как это мило с Вашей стороны!!

Если бы не Григорович, то Вы не вспомнили бы обо мне. Я жил в Петербурге дольше месяца, и отыскать меня было так же легко, как сходить на Невский. Я почти каждый день бывал на Шпалерной, и если бы я знал, что Вы и Ваши в Петербурге, то непременно побывал бы у Голубевых. Отчего Вы мне не написали? Отчего? От души желаю, чтобы у Вас, когда Вы будете управляющим казенной палатой, были непочтительные подчиненные, чтобы Ваш секретарь нюхал отвратительный табак и отрыгал во время доклада луком и чтобы старые чиновницы писали Вам любовные письма.

Отец болен онемением рук. У бедной Ма-Па инфлуэнца или брюшной тиф точный диагноз еще не поставлен, но положение не из легких. Я провел несколько унылых дней и ночей.

Когда Вас сделают генералом, то не причислите ли Вы меня к себе на службу? А я бы Вам за это выхлопотал какой-нибудь орден - сиамский или бухарский. Мне нужно послужить хоть один месяц, чтобы иметь указ об отставке.

Жаль, что с Григоровичем Вы встретились у Татищева, а не у меня. Этот старик бывает очень интересен, когда разойдется. Картинность выражения, остроумие и живость необыкновенные.

Были у Худекова?

Скоро весна. У нас оттепель. Если бы не лазаретное настроение, то жилось бы сносно.

Марии Владимировне, Василисе Пантелевне и семье Голубевых мой сердечный привет. Не забывайте нас и пишите.

Ваш А. Чехов.

1274. М. О. МЕНЬШИКОВУ

31 января 1893 г. Мелихово.

31 янв. Ст. Лопасня.

Многоуважаемый Михаил Осипович, возвращаю Вам фотографию и прошу передать ее Павлу Александровичу. Простите за кунктаторство.

Я уже дома, но работаю отвратительно, так как чувствую себя сильно не в духе. У меня больны отец и сестра. У сестры, кажется, тиф.

Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

1275. М. Н. АЛЬБОВУ

5 февраля 1893 г. Мелихово.

Ст. Лопасня. 5 февр.

Вы, дорогой Михаил Нилович, хотите от меня определенного ответа. Значит, Вы хотите, чтобы я обманул Вас. Срок я могу назначить, но ведь не от меня зависит кончить повесть к сроку. Пароходы ходят по расписанию, но ни один капитан не скажет Вам, когда пароход придет к месту. Всё зависит от состояния машины, погоды и проч. Простите за это пошлое шкиперское сравнение, но, право, не знаю, как увильнуть от Вас и в то же время не навлечь на себя Вашего гнева.

У нас солнце светит уже по-весеннему, но в доме пасмурно. Сильно больна сестра.

Передайте Баранцевичу, что вся моя фамилия шлет ему привет и приглашение. Надеюсь, что и Вы приедете.

Желаю Вам всего хорошего и еще раз прошу не ставить мне в великую вину мою медлительность.

Ваш А. Чехов.

1276. П. А. СЕРГЕЕНКО

5 февраля 1893 г. Мелихово.

5 февр.

Я обманул тебя не по своей воле. У меня заболела сестра Маша. У нее или инфлуэнца в сильной степени, или же брюшной тиф - еще не выяснилось что именно, но она лежит, а мне нельзя уехать.

Посылаю устав. Раздай литераторам, принадлежащим в одно время Москве и Петербургу. Можешь черкнуть в "Моск<овской> газете". Помещение имеет кружок великолепное.

Я совсем раскис.

"Новостей дня" не получаю.

Это письмо повезет в Москву маленькая графиня, которая жила у нас с пятницы и, дай бог ей здоровья, утешала сестру. Впрочем, ты не знаком с ней...

Поклонись Владимиру Ивановичу и его жене. Поцелуй m-me Правдину и Жужелицу. Скажи Жужелице, что Шекспир в самом деле очень плохой писатель.

Будь здоров. Пиши из своей Америки.

Твой А. Чехов.

1277. А. С. СУВОРИНУ

5 февраля 1893 г. Мелихово.

5ф.

Отец болен; у него сильная боль в спине и онемение пальцев - не всегда, впрочем, а припадками, на манер грудной жабы. Он философствует и ест за десятерых, и нет никаких сил убедить его, что лучшее для него лекарство воздержание. Вообще я в своей практике и в домашней жизни заметил, что когда старикам советуешь поменьше есть, то они принимают это чуть ли не за личное оскорбление. Нападки на вегетарианство и, в частности, буренинские походы на Лескова кажутся мне очень подозрительными в этом смысле. Если бы Вы стали проповедовать рис, то Вас подняли бы на смех. И, я думаю, смеялись бы только обжоры.

У меня, голубчик, беда - у сестры что-то вроде тифа. Бедняга заболела в Москве. Когда я привез ее домой, она совсем осипла, захирела, 40°, боль во всем теле, тоска... Я возился с ней две ночи. Она стонала: "я умираю!", и это приводило в ужас всю мою фамилию, особенно мать. Была минута, когда казалось, что Маша сейчас умрет. А теперь у нее вот уже четвертые сутки сильно болит голова, так что пошевельнуться больно. Нет ничего тяжелее, как лечить своих. Делаешь всё, что нужно, а каждую секунду кажется, что не то делаешь...

Аттестат мой - не знаю где, а паспорт у меня дома. Когда понадобится, могу прислать удостоверение, что я лекарь. Но погодите до конца марта. В душу мою вкралась нерешительность. Между прочим, мне кажется теперь, что название "Чайка" не годится. Блеск, Поле, Молния, Сундук, Штопор, Панталоны... это не годится. Назовем так: Зима. Можно и Лето. Можно Месяц. А не назвать ли просто Двенадцать?

В янв<арской> книжке "Труда" напечатана пьеса Мережковского "Прошла гроза". Если не хватит времени и охоты прочесть всю пьесу, то вкусите один только конец, где Мережковский перещеголял даже Жана Щеглова. Литературное ханжество самое скверное ханжество.

Зачем Вы так суровы к Лессепсу и К°? Французы жестокий народ; у них есть гильотина и из их тюрем выходят расслабленными идиотами; у них система устрашения, но и они находят приговор не в меру суровым, или, по крайней мере, из чувства деликатности говорят, что приговор им кажется суровым. Лессепс и К° слетели с высоты, уже осуждены и поседели в одну ночь. По-моему, лучше снести упреки в излишнем сантиментализме и в неполитичности, чем рисковать быть жестоким. У Вас проскочила одна телеграмма воистину жестокая. 5 лет тюремного заключения, лишение прав и проч. - это высшая мера наказания, удовлетворившая даже прокурора, а в телеграмме: "Мы находим это слишком снисходительным". Силы небесные, что же нужно? И для кого нужно?

Солнце светит вовсю. Пахнет весной. Но пахнет не в носу, а где-то в душе, между грудью и животом. Ночью холодно, а днем с крыши каплет.

Астрономка в Петербурге, с чем и имею честь Вас поздравить. Желаю, чтобы она пришла к Вам и просидела восемь часов. Она хочет куда-то поступить учиться, и подруга ее докторша верит, что из нее выйдет большой толк.

Если в самом деле поедете за границу и увидитесь там с Плещеевым, то скажите ему, чтоб он купил мне полдюжины стульев. Не отстану, пока не купит. Стулья мне не нужны, а нужно, чтоб он чувствовал. Наведите также справку насчет девственности.

Я, живучи у Вас, пополнел и окреп, а здесь опять расклеился. Раздражен чертовски. Не создан я для обязанностей и священного долга. Простите сей цинизм. Прав тот доктор, мой товарищ по гимназии, мною забытый, который неожиданно прислал мне из кавказской глуши письмо; он пишет: "Все лучшие интеллигенты приветствуют переход Ваш от пантеизма к антропоцентризму". Что значит антропоцентризм? Отродясь не слыхал такого слова.

Я продолжаю курить сигары.

Непременно скажите Анне Ивановне, что я ей кланяюсь, а то она говорила, что в своих письмах к Вам я обыкновенно отделываюсь общим местом - "поклон всем Вашим". Ей нижайший поклон и благодарность за гостеприимство, которого я никогда не забуду. Отлично я у Вас пожил.

Да хранят Вас небо, солнце, луна и звезды. Пишите.

Нового ничего нет. Всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

1278. Ал. П. ЧЕХОВУ

6 февраля 1893 г. Мелихово.

6 февр.

Благодарю тебя, Сашечка, за хлопоты. Когда я буду действ<ительным> статским советником, то за теперешние твои старания разрешу тебе обходиться со мною без чинов, т. е. не называть меня вашим превосходительством. Я готов ждать еще месяц, ибо срок моему паспорту - 21 февр<аля>, но ждать дольше не намерен. Скажи Рагозину, что если к 1-му марта он не пришлет мне паспорта, то я напишу в Таганрог Вукову.

У нас не совсем благополучно. Буду писать по пунктам:

1) Болен отец. У него сильная боль в позвонке и онемение пальцев. Всё это не постоянно, а припадками, на манер грудной жабы. Явления, очевидно, старческие. Нужно лечиться, но "господа кушают" свирепо, отвергая умеренность; днем блины, а за ужином горячее хлебово и всякую закусочную чепуху. Говорит про себя "я параличом разбит", но не слушается.

2) Больна Маша. Неделю лежала в постеле с высокой температурой. Думали, что тиф. Теперь легче.

3) Я болен инфлуэнцей. Бездействую и раздражен.

4) Породистая телушка отморозила себе уши.

5) Гуси отъели петуху гребешок.

6) Часто ездят гости и остаются ночевать.

7) Земская управа требует от меня медицинский отчет.

8) Дом местами осел, и некоторые двери не закрываются.

9) Морозы продолжаются.

10) Воробьи уже совокупляются.

Впрочем, последний пункт можешь не считать. Впрочем, сядь за стол и, ковыряя в носу, подумай о безнравственности воробьев. А если не хочешь, то не нада.

Фотографии передал по назначению. Но так как у нас в доме все комоды и окна завалены фотографиями, то подарок твой не произвел ровно никакого впечатления. На этом свете я считаю самыми бесполезными два занятия: выпиливание и фотографию.

Передай Николаю и Антону следующее. Бабушка и тетя Маша сказали, что если они будут хорошо учиться, учить наизусть молитвы и стихи, и если они не будут обижать Мишу и друг друга, то в Великом посту им будут присланы подарки. В случае же если Наталья Александровна напишет нам, что они ведут себя не так, как подобает детям губернского секретаря, то они получат кукиш с маслом. Грудь у Антона куриная и гимнастика для него необходима. Жить с такою грудью нельзя.

От инфлуэнцы у меня в голове и на душе пасмурно. В доме лазаретное настроение.

Поклон Наталье Александровне вместе с пожеланием всего хорошего - денег, покоя и здоровья. Детям и Гагаре тоже поклон.

Будь здрав.

Твой А. Чехов.

1279. Н. А. ЛЕЙКИНУ

7 февраля 1893 г. Мелихово.

7 февр.

Добрейший Николай Александрович, спешу ответить на Ваше письмо.

Я никого не предупреждал о своем отъезде, иначе бы я до сегодня не уехал из Петербурга. А я очень и очень кстати уехал. Я уже писал Вам о болезни моего отца. У него боль в позвонке и при этом онемение рук; пальцы белеют до цвета мертвечины и совершенно теряют свою чувствительность, а руки немеют и слабеют, да и вообще во всем теле слабость и чувство упадка. Боль бывает не постоянно, а припадками, на манер ангины. Итак, об отце я уже писал Вам. Но ничего, кажется, не писал о сестре. В Москве я застал ее уже больною, а когда вез домой, она уже осипла до полного безголосия, 40°, боль в конечностях и проч. Как Вам сие понравится? Сначала я думал, что это тиф, ибо были предлоги для заражения сыпным тифом; я боялся в не спал ночей, но теперь, слава создателю, температура упала до 38° и я слышу жалобы на одну только головную боль.

Настроение в доме не масленичное, а лазаретное. Погода хорошая, но ее почти не чувствуешь.

Когда приедете в Москву на второй неделе поста, то наведите обо мне справку у брата Ивана, который живет на Новой Басманной в Петровско-Басманном училище (около части). Ежову известен этот адрес. Брат скажет Вам, где я и как ко мне проехать. Если же в ту пору и я буду в Москве, то поедем в Мелихово вместе. Примечание: каждую пятницу сестра, которая живет у брата, ездит ко мне. Вот бы Вы с ней вместе. По пятницам мои лошади бывают на станции, да и при сестре дома бывает как-то сытнее и веселее. Думаю, что на второй неделе она будет уже здорова. В февр<альской> книжке "Русской мысли" появится моя повесть, если только ее не вырежет цензура. Сейчас сижу и пишу, но не повесть, а медицинский отчет за прошлый год, которого я еще не сдал.

Ну, будьте здоровы. С постом Вас честь имею поздравить. Поклон Вашим и той невесте, у которой 80 тысяч.

Ваш А. Чехов.

Насчет собак напишу Суворину. Получив ответ, напишу Вам.

1280. В. М. ЛАВРОВУ

9 февраля 1893 г. Мелихово.

9 февр.

Ваша телеграмма, дорогой Вукол Михайлович, разбудила меня в 3 часа утра. Я думал, думал и ничего не надумал, а уже 9 часов и пора посылать Вам ответ. "Рассказ моего пациента" - не годится безусловно:

пахнет больницей. "Лакей" - тоже не годится: не отвечает содержанию и грубо. Что же придумать?

1) В Петербурге.

2) Рассказ моего знакомого.

Первое - скучно, а второе - как будто длинно. Можно просто "Рассказ знакомого". Но дальше:

3) В восьмидесятые годы.

Это претенциозно.

4) Без заглавия.

5) Повесть без названия.

6) Рассказ неизвестного человека. Последнее, кажется, подходит. Хотите? Если хотите, то ладно.

Но что цензура? Я побаиваюсь.

Масленица прошла у меня хуже чем невесело. Дома были больные. Теперь лучше.

Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

1281. И. И. ОСТРОВСКОМУ

11 февраля 1893 г. Мелихово.

11 февр. Ст. Лопасня Моск.-Курск. д.

Многоуважаемый Иосиф Исаевич! Вернувшись на днях из Петербурга, я получил Ваше письмо. Оно было прислано мне из Москвы, куда было адресовано и где я уже не живу с весны прошлого года. Стало быть, не я виноват в том, что наша запоздалая медицинская помощь оказалась ненужною. Больная теперь слава богу здорова. У нее был один мой товарищ, отличный человек и такой же врач; я передал ему Ваше поручение, и он исполнил его с большим удовольствием. Сам же я не мог побывать у г-жи Р<аковской>, так как живу у себя в имении в Серпуховском уезде; главная же причина - у меня в доме больные, которых я не могу оставить.

Вы спрашиваете о моем брате Николае. Увы! Он в 1889 г. умер от чахотки. Это был талантливый и уже популярный художник и подавал солидные надежды. Смерть его - большой минус в моей жизни. О других гимназических товарищах я имею самые ничтожные сведения. Савельев земским врачом где-то на Дону; Зембулатов тоже врачом на Курской дороге; Эйнгорн поет в петербургской опере под фамилией Чернов; Сергеенко живет в Москве и работает в местных газетах не без успеха; Унанов (но не Онанов, как писали в газетах) умер от холеры. Кукушкин ведет бродячую жизнь опереточного певца. Братья Волкенштейны адвокаты. Марк Крассо - врач в Ростове. А еще кто? Больше ни о ком не слышал. Зиберов, говорят, умер.

Мое curriculum vitae, * так сказать, Вам известно в главных чертах. Медицина - моя законная жена, литература незаконная. Обе, конечно, мешают друг другу, но не настолько, чтобы исключать друг друга. Кончил я в университете (Моск.) в 1884 г. В 1888 г. получил Пушкинскую премию. В 1890 г. ездил на Сахалин, о котором хочу выпустить целую книгу. Вот и весь мой послужной список. Впрочем, еще одно: в 1891 г. путешествовал по Европе. Холост. Не богат и живу исключительно заработком. Чем старее становлюсь, тем меньше и ленивее работаю. Старость уже чувствую. Здоровье неважное. Что же касается пантеизма, о котором Вы написали мне несколько хороших слов, то на это я Вам вот что скажу: выше лба глаза не растут, каждый пишет, как умеет. Рад бы в рай, да сил нет. Если бы качество литературной работы вполне зависело лишь от доброй воли автора, то, верьте, мы считали бы хороших писателей десятками и сотнями. Дело не в пантеизме, а в размерах дарования.

Я Рахмана Захара (в гимназии звали его Зельманом?) очень хорошо помню. Передайте ему поклон и пожелание успехов.

За приглашение приехать к Вам благодарю. Когда буду на Кавказе, воспользуюсь им. А пока позвольте поблагодарить Вас за память обо мне, за добрые чувства, и пожелать всего хорошего. В случае, если Вам опять вздумается дать мне какое-нибудь поручение, то я весь к Вашим услугам.

Ваш А. Чехов.

* жизнеописание (лат.).

1282. А. С. СУВОРИНУ

13 февраля 1893 г. Мелихово.

13 февр.

Вас пугают материалистические идеи Вагнера? Тоже, нашли материалиста! Это баба, кисель, и уж если говорить об его направлении, то скорее всего он ярый спиритуалист и толстовец даже. Я в миллион раз больше материалист, чем он. Впрочем, дело не в этом. Если журнал не по душе, то издавать его не следует. Я вполне сочувствую Вам, хотя не знаю, как Вы отделаетесь от В<агнера>. Нельзя же сказать в самом деле: "Пошли вон, дураки!" Надо придумать какую-нибудь причину, хотя бы такую. Свалите всё на меня. "Чехов, мол, обещал быть вице-редактором (или секретарем) журнала, а теперь отказался, без него же я издавать журнал не согласен, ибо сам я по горло занят, чтобы вести внешнюю часть дела... и проч.". Отдайте меня естествоиспытателям на растерзание, и это будет справедливо, так как знакомство с Ваг<нером> началось у меня.

У меня нет никаких новостей. Вы про бразильского атташе написали мне, а у нас нет ни атташе, ни даже любовниц. За всё время, пока я тут, был только один скандал: баран избил рогами телку. Вот и всё, что я могу послать Вам в обмен...

Вам понравилось "Двенадцать"? Ага, сударь! Но позвольте Вас огорчить и лишить 75 тыс. в год дохода. Журнал сей я нахожу преждевременным, т. е. не журнал сей, а свое редакторство. От редакторства я безусловно отказываюсь. Работать 3 зимних месяца буду в нем, буде пожелаете, но редакторствовать не могу. Жилки нет, да и лень, вероятно.

У нас была оттепель и пахло весной, а теперь опять трескучие морозы и пахнет чёрт знает чем. Птица и скоты страдают.

Написал в управу медицинский отчет за прошлый год и кроме цифр подпустил несколько великих мыслей. Отчет не полный, так как в прошлом году у меня было больше тысячи больных, а я успел зарегистровать только 600.

В среду, когда я принимал на пункте, привезли 3-хлетнего мальчика, который сел в котел с кипящей водой. Ужасное зрелище. Больше всего досталось заднице и половым органам. Спина обварилась всплошь.

Сестра повеселела, но у ней все-таки 38°. Стало быть, не инфлуэнца, а брюшной тиф.

Наши читают Писемского, взятого у Вас, и находят, что его тяжело читать, что он устарел. Я читаю Тургенева. Прелесть, но куда жиже Толстого! Толстой, я думаю, никогда не постареет. Язык устареет, но он всё будет молод. Впрочем, предоставим судить о сем Венгерову, а сами перейдем к более насущным вопросам. Как Ваше ухо? Квартира в Царском? Когда уезжаете за границу?

Лейкин пишет, что у него был посланец от Петровского и взял за наличные 1600 книг. Чертков пишет, что хочет издать мой "Страх" (рожд<ественский> рассказ) и еще штук восемь рассказов. Кн. Урусов телеграфирует, что скоро будет литературн<ый> вечер, и просит меня участвовать, и я плачу за доставку телеграммы 1 рубль. Становой требует недоимки 4 руб. 16 к. И т. д. И т. д. Корреспонденция громадная.

Отец постничает, как схимник. Всю неделю ничего не ел, а только чай пил по утрам.

Ах, я не писал Вам еще насчет сигар! Они совершенно уже овладели мной, и я не понимаю для себя другого курева. Но выкуриваю не 3 сигары в день, а 4, так как утро здесь необыкновенно длинное.

Пишу-с повесть-с. Послал в переселенческий сборник рассказ. Вот и всё. Пишите, пожалуйста, и простите, что я стал так скверно писать письма. У меня такое чувство в голове, как будто прачка взяла и выполоскала мой мозг в щелоке.

Да хранит Вас бог. Будьте счастливы.

Ваш А. Чехов.

Есть два журнала теперь, которые весело читать:

"Историч<еский> вестник" и "Книжки Недели". В первом интересны Дуров, Полторацкий, Жудра, статья про Сабинину, Ясинский и проч. Во втором даже Вам, занятому человеку, не мешает прочесть очерк "На холере" и рассказ "В надежде славы и добра", написанный, по-види<мо>му, московск<им> адвокатом, большим насмешником. Примечание: "На холере" написано доктором, живущим за границей. Там много шпилек по адресу наших докторов. Манассеин полемизировал.

Скажите в телефон в магазин, чтобы распорядились напечатать объявление о "Палате No 6" в "Русск<их> ведомостях". Обещали ведь.

1283. Н. А. ЛЕЙКИНУ

14 февраля 1893 г. Мелихово.

Воскресенье.

Дорогой Николай Александрович! Василий приедет к Вам за щенками, а насчет дальнейшей их отправки распорядится А. П. Коломнин, которому я буду писать.

Еще раз благодарю Вас за гостеприимство и крепко жму руку. Вашим низко кланяюсь.

Ваш А. Чехов.

1284. А. С. СУВОРИНУ

24 февраля 1893 г. Мелихово.

Я "Русской мысли" еще не видел, но предвкушаю. Протопопова я не люблю: это рассуждающий, тянущий жилы из своего мозга, иногда справедливый, но сухой и бессердечный человек. Лично я с ним не знаком и никогда его не видел; он писал обо мне часто, но я ни разу не читал. Я не журналист: у меня физическое отвращение к брани, направленной к кому бы то ни было; говорю - физическое, потому что после чтения Протопопова, Жителя, Буренина и прочих судей человечества у меня всегда остается во рту вкус ржавчины, и день мой бывает испорчен. Мне просто больно. Стасов обозвал Жителя клопом; но за что, за что Ж<итель> обругал Антокольского? Ведь это не критика, не мировоззрение, а ненависть, животная, ненасытная злоба. Зачем Скабичевский ругается? Зачем этот тон, точно судят они не о художниках и писателях, а об арестантах? Я не могу и не могу.

Не отвечайте, пожалуйста, Протопопову; во-первых, не стоит, во-вторых, Лавров и Гольцев в писаниях Пр<отопопов>а столько же виноваты, как Вы в писаниях Буренина, и в-третьих, Вы с самого же начала становитесь на неверную точку зрения. Вы пишете мне и негодуете, что бранят Вашего сына, но ведь бранят не сына, а А. А. Суворина, журналиста, к<ото>рый написал "Палестину", пишет в "Нов<ом> вр<емени>", сам когдато бранил Мартенса, говорил в Париже от имени русской печати и напечатал за своею подписью фельетон о свози поездке. Он самостоятельная величина и может сам за себя постоять. Из Вашего письма выходит так, как будто А<лексей> А<лексеевич> особняком стоит от "Нов<ого> врем<ени>" и несет кару за грехи, не будучи причастен к газетному делу. Нет, не отвечайте, а то ответы, потом вопросы и опять ответы заведут Вас в такой лес, что пока из него выберетесь, у Вас раз десять будет болеть голова. Клеветническая или, говоря мягче, неразборчивая статья Пр<отопоп>ова ничего не прибавит в не убавит; количество друзей и врагов останется у Вас всё то же, А я понимаю Ваше настроение, сильно понимаю... Ну да бог с ними!

Кстати об Алексее Алексеевиче. Передайте ему, что рукопись, к<ото>рую он прислал мне, всё еще у меня, и я не знаю, что сделать из нее; но что-то, кажется, сделаю. Пусть не сердится за промедление. Да хранит его небо! Пусть только не учится курить. У меня и от сигар бронхит.

Моя повесть будет кончена в мартовск<ой> книжке. "Продолжение" вместо "окончание" - моя ошибка, ибо я читал последнюю корректуру и вместо одного подмахнул другое. Окончание Вам не пондравится, ибо я его скомкал. Надо бы подлиннее. Но длинно писать было бы тоже опасно, ибо героев мало, а когда на протяжении 2-3 листов мелькают всё те же два лица, то становится скучно и сии два лица расплываются. Впрочем, что о нас стариках говорить. Вот Вы-то когда пришлете мне Ваш роман? Алчу, чтобы написать Вам длинную критику.

Боже мой! Что за роскошь "Отцы и дети"! Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел и было такое чувство, как будто я заразился от него. А конец Базарова? А старички? А Кукшина? Это чёрт знает как сделано. Просто гениально. "Накануне" мне не нравится всё, кроме отца Елены и финала. Финал этот полон трагизма. Очень хороша "Собака": тут язык удивительный. Прочтите, пожалуйста, если забыли. "Ася" мила, "Затишье" скомкано и не удовлетворяет. "Дым" мне не нравится совсем. "Дворянское гнездо" слабее "Отцов и детей", но финал тоже похож на чудо. Кроме старушки в Базарове, т. е. матери Евгения и вообще матерей, особенно светских барынь, к<ото>рые все, впрочем, похожи одна на другую (мать Лизы, мать Елены), да матери Лаврецкого, бывшей крепостной, да еще простых баб, все женщины и девицы Тургенева невыносимы своей деланностью и, простите, фальшью. Лиза, Елена - это не русские девицы, а какие-то Пифии, вещающие, изобилующие претензиями не по чину. Ирина в "Дыме", Одинцова в "От<цах> и детях", вообще львицы, жгучие, аппетитные, ненасытные, чего-то ищущие - все они чепуха. Как вспомнишь толстовскую Анну Каренину, то все эти тургеневские барыни со своими соблазнительными плечами летят к чёрту. Женские отрицательные типы, где Тургенев слегка карикатурит (Кукшина) или шутит (описание балов), нарисованы замечательно и удались ему до такой степени, что, как говорится, комар носа не подточит. Описания природы хороши, но... чувствую, что мы уже отвыкаем от описаний такого рода и что нужно что-то другое.

Сестра поправляется. Отец тоже. Ждем холеры, но не боимся, ибо готовы, но не умирать, нет, а тратить земские деньги. Если будет холера, то она много отнимет у меня времени.

Будьте живы, здравы, покойны. Анне Ивановне поклон особенный.

Ваш весь А. Чехов.

Нам прислали много хохлацкого сала и колбас. Вот блаженство!

Что же Вы ни слова не написали об обеде беллетристов? Ведь я эти обеды выдумал.

1285. Ал. П. ЧЕХОВУ

26 февраля 1893 г. Мелихово.

26 февр.

Бедный, но благородный брат! Посылаю тебе воинское свидетельство и метрическую выпись. Скажи, что метрич<еского> свидетельства у меня никогда не было, но что если Д<епартамен>ту угодно, то можно вытребовать из Консистории, но так, чтобы это не послужило задержкой для выдачи мне паспорта. Пожалуйста! Скажи, чтобы скорее определяли меня на службу. Не нужно ли написать в Таганрог Вукову, в братство и матери Гризодубова?

Сестра поправляется. Будь здрав. Спешу.

Я сижу без паспорта.

Твой А. Чехов.

1286. В. А. ГОЛЬЦЕВУ

27 февраля 1893 г. Мелихово.

27 февр.

Дорогой Виктор Александрович, посылаю корректуру и тексту для набора около листа. Завтра приеду и буду жить в Москве, пока не прочту корректуру.

Задержка произошла оттого, что я, на основании прецедентов, думал, что срок доставки корректур и рукописей - первое число. Ну и не спешил. А тут еще больные по соседству, сестра больна и проч.

Приду к Вам завтра, а если выеду с вечерним поездом, то в понедельник.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

1287. Л. А. АВИЛОВОЙ

1 марта 1893 г. Москва.

1 март. Ст. Лопасня.

Я злопамятен! Я не бываю у Надежды Алексеевны, потому что сердит на Вас! Я забыл, как Вас зовут, и смешиваю Вас с кем-то! Я обещал написать Вам в деревню и не сдержал обещания! И т. д., и т. д. Тысяча обвинений!

Не стану оправдываться, потому что это мне не под силу. Рубите мне голову - и баста! Впрочем, скажу только, что у Надежды Алексеевны не бывал я не потому, что боялся встретиться у нее со своим злейшим врагом, а просто потому, что я человек, к стыду моему, распущенный, недисциплинированный... Раз двадцать решал я отправиться к ней вечером такого-то числа, и раз двадцать меня отрывали от этого решения обеды, ужины, гости и всякие внезапности. Мне, если говорить одну только сущую правду, очень хотелось побывать у Н<адежды> А<лексеевны> уж потому только, что мне нравится бывать у нее. У нее я хотел встретиться и с Вами, можете себе представить. Как это ни невероятно, но верно. Я хотел сказать Вам несколько хороших слов насчет Ваших рассказов и, как выражаются литературные льстецы, приветствовать Ваши успехи, которые заметил не один только Тихонов. Я хотел, между прочим, рассказать Вам, что на вечере у баронессы В. И. Икскуль предполагалось читать Ваш рассказ, но что я сильно воспротивился этому. Вот еще новая вина!

Я живу в деревне. Постарел, одичал. У меня по целым дням играют и поют романсы в гостиной рядом с моим кабинетом, и потому я постоянно пребываю в элегическом настроении, чем и прошу объяснить мирный и спокойный тон этого письма. Опоздал я ответом, потому что спешил кончить повесть для "Русской мысли". Стало быть, некогда было. Новая вина!

Кстати, в своем письме Вы, конечно, умышленно пропустили еще одну мою вину: весною я писал, что уже никогда не поеду в Петербург, а зимою жил в Петербурге и даже положил основание "обедам беллетристов". Это называется несогласием слова с делом.

Вы делаете большие успехи, но позвольте мне повторить совет - писать холоднее. Чем чувствительнее положение, тем холоднее следует писать и тем чувствительнее выйдет. Не следует обсахаривать.

Напрасно Вы называете свои письма психопатическими. Не настало еще для Вас время писать такие письма. Вот погодите, когда сделаетесь большой писательницей и станете печатать в "Вестнике Европы" толстые романы, тогда настанет и Ваша очередь: Вас обуяет мания величия, и Вы будете глядеть на нашего брата свысока и будете писать в письмах такие фразы: "Только мысль, одна мысль, что я служу святому, вечному, незыблемому, остановила меня от самоубийства!"

Впрочем, я, кажется, пишу чепуху. Простите.

Итак, я уже не сердит на Вас и буду очень рад, если Вы напишете мне что-нибудь.

Желаю всего хорошего.

Преданный

А. Чехов.

Москва,

Плющиха, собств. дом

Елене Алексеевне Страховой

для передачи

Лидии Алексеевне Авиловой.

1288. В. М. ЛАВРОВУ

1 или 2 марта 1893 г. Москва.

Дорогой Вукол Михайлович, приду в среду, ибо мне всё равно, так как в Москве я буду жить, вероятно, до пятницы. Сердечно благодарю за приглашение.

Простите, что до сих пор я не ответил Вам ничего насчет имения. Письменный ответ был бы короток и не удовлетворил бы Вас; поговорить нужно.

Ваш А. Чехов.

1289. М. О. МЕНЬШИКОВУ

4 марта 1893 г. Москва.

4 март.

Многоуважаемый Михаил Осипович, очень Вам благодарен за доброе расположение. Ваше желание, чтобы меня читали и англичане, приятно щекочет мое тщеславие.

Кто это Юрьин, пишущий у Вас "В надежде славы и добра"? Судя по тону и слогу, это московский адвокат и человек уже не молодой. Очень мило пишет. Фигура адвоката-патрона очень ясна, супруга же немножко шаржирована, хотя, впрочем, и она сделана хорошо. Очерк "На холере" интересен. Я рассчитывал, признаться, сделать из этого очерка выдержки и прочесть их коллегам в Санитарном совете, но... по прочтении второй книжки охладел к этому намерению. Подожду продолжения.

Желаю Вам всего хорошего и еще раз благодарю.

Ваш А. Чехов.

На конверте:

Петербург,

Михаилу Осиповичу Меньшикову.

Ивановская, 4, в редакции "Недели".

1290. А. И. СМАГИНУ

4 марта 1893 г. Москва.

4 март. Ст. Лопасня.

Наконец сало и колбаса пришли из Москвы. Сало удивительное, а вкус и запах колбасы можно сравнить разве только с мечтой 17-летней испанки. Я едва не объелся.

Ну-с, мы уже бросаем снег в пруд, уже четвертая неделя поста, уже оттепель, а Вас всё нет и нет. Где Вы и почему медлите? Против прошлого года живется теперь много легче и веселей. И благообразия больше. Приезжайте пожалуйста.

Простите за краткость. Спешу.

Ваш А. Чехов.

1291. А. С. СУВОРИНУ

4 марта 1893 г. Москва.

4 Mдrz. Moskau.

Я сейчас в Москве, а завтра еду домой. Ваш роман высылайте заказною бандеролью в Серпухов. Вообще если Вам случится пересылать мне заказные письма и ценные бумаги, облигации, акции и проч., то направляйте их именно в Серпухов. Так как этот город составляет центр служебной деятельности податного инспектора, то сообщение установилось довольно прочно. Передайте об этом и Алексею Алексеевичу, которому я вчера послал две рукописи. Статью Бацевича о сахалин<ской> нефти придется Вам или А<лексею> А<лексеевичу> прочесть в корректуре. Уж очень по-канцелярски написано.

Вчера я обедал у Лаврова. Увы, когда-то и я писал ему ругательные письма, а теперь я ренегат!! У Лаврова приятно бывает обедать. Чисто московская помесь культурности с патриархальностью - сборная селянка, так сказать. Выпили по пяти рюмок водки, и Гольцев предложил тост за единение художественной литературы и университетской науки. О Вас и Вашем письме - ни слова. Выпили мадеры, белого, красного, игристого, коньяку и ликеру, и Лавров предложил тост за своего дорогого, хорошего друга А. П. Чехова и облобызался со мной. Курили толстые сигары.

Вчера на обеде я познакомился с литератором Эртелем, учредителем воронежск<их> столовых. Впечатление очень хорошее. Умный и добрый человек. Он просил сходить вместе к Толстому, который стал ко мне благоволить особенно, но я отклонил сие предложение, ибо мне некогда, а главное - хочется сходить к Толстому solo.

Сейчас еду в "Русск<ую> мысль" просить 500 руб. Нужно на семена. Кажется, после выхода мартовской книжки оная Мысль будет должна мне именно столько. А после этих 500 р. придется заговеться, так как нового я еще ничего не начал, а богатой невесты всё нет и нет. Вот если б Вы потеряли на улице 50 тысяч, а я бы их нашел! Если сегодня возьму денег, то куплю себе шикарную шляпу и летнее пальто. Пора запасаться летним платьем. Шляпу куплю удивительную и вообще намерен франтить.

Не знаю, что Вы скажете насчет конца моей повести. Кажется, напряжения нет, и действие течет плавно и закономерно. Спешил очень, вот что скверно. Наверно, в спешке проскользнула какая-нибудь подлость, которую заметишь уж потом, когда не вырубишь топором. Хотел я дать маленький эпилог от себя, с объяснением, как попала ко мне рукопись неизвестного человека, и написал этот эпилог, но отложил до книжки, т. е. до того времени, когда эта повесть выйдет отдельной книжкой. А печатать книжку можно уж в апреле. В повести больше 5 листов, т. е. почти вдвое, чем в "Палате No 6". Стало быть, книга выйдет толстая, и не придется обманывать публику. Только книжку едва ли пустит цензура. Впрочем, там видно будет.

Сестра уже поправилась.

Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

1292. А. И. ЭРТЕЛЮ

4 марта 1893 г. Москва.

4 март.

Простите, многоуважаемый Александр Иванович, я обманул Вас. Дело в том, что до 2 1/4 часов сидел я в редакции "Р<усской> м<ысли>", а в 3 должен был обедать на Мл. Бронной. Я забыл вчера сказать Вам, что меня пригласили обедать.

Что касается моего участия в литературн<ом> вечере, то не тревожьте моего праха. Я читаю отвратительно, но это бы еще куда ни шло. Главное - у меня страх. Есть болезнь "боязнь пространства", так и я болен боязнью публики и публичности. Это глупо и смешно, но непобедимо. Я отродясь не читал и никогда читать не буду. Простите мне эту странность. Когда-то я играл на сцене, но там я прятался в костюм и в грим, и это придавало мне смелость.

Завтра я еду домой. Когда опять буду в Москве, то непременно побываю у Вас. Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Ст. Лопасня Моск.-К. дор.

Это мой деревенский адрес.

На конверте:

Здесь,

Волхонка, Княжий двор, кв. 52 Александру Ивановичу Эртелю.

1293. П. А. СЕРГЕЕНКО

7 марта 1893 г. Мелихово.

Пишу тебе на бумаге цвета вишневого сока, так как к такому красавцу, как ты, нельзя писать на обыкновенной бумаге. Пишу 7-го марта, но письмо получишь ты, вероятно, после 10-го: распутица страшная и добраться до станции так же трудно, как вообразить себе Жужелицу в роли Офелии. Нельзя ни ездить, ни ходить.

Ты не поверил мне, что у меня была больна сестра. Я никогда не вру. Сестра выздоровела только недавно. Брюшной тиф.

"Новостей дня" я не получаю.

Насчет билета, пожалуйста, не хлопочи, так как мне приходится ездить очень редко.

В Москве я буду на Фоминой неделе. Дорога плохая, да и работы много.

Свинью нарисовал ты чудесно. Жду повторения.

Немирович уедет на Святой неделе в Мариупольский уезд? Значит, увидимся мы не раньше сентября. Значит, и с XII я познакомлюсь лишь осенью.

Пиши, пожалуйста.

Получаю "Таганрогский вестник".

Отчего оcтановилась "Моск<овская> газета"?

Родился баранчик. В пруд текут ручьи. Куры собираются нестись.

Будь здоров.

Твой А. Чехов.

1294. В. А. ГОЛЬЦЕВУ

8 марта 1893 г. Мелихово.

Timeo Danaos et dona ferentes.

Ov. * 8 марта.

Липгарт и К° вышлют плуг 20-го марта на Шолковку, а накладную принесет Вам рассыльный в редакцию.

Le mouton * прыгает. Если бы я жил около Шолковки, то подарил бы Вам еще борону, соху, телегу, гуся мужеска пола, дворняжку и вишневых деревьев. Не забудьте заказать себе в Москве водовозку, а то около Шолковки с Вас сдерут. Железные лопаты и вообще инструменты - у Линдемана на Мясницкой. Высокие сапоги и кожаное пальто (Пихлау на Петровке) обязательны. Без беговых дрожек нельзя быть вполне счастливым. Одним словом, придется Вам вывалить из кармана тысячонки полторы на то да на се, акроме прочего.