Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана.

Глава 12. Через страну Ангорской козы.

Другие члены караванной компании, одинаково страстно желая увидеть представление и, без сомнения, думая, что я совершенно неразумный человек, не одобряют предложение молодого человека. и khan-jee сурово делает ему выговор за то, что он говорил о применении силы и обращаясь к остальным, он складывает указательные пальцы вместе и говорит что-то о франках, мусульманах, турках и ингилисах. Это означает, что даже если мы франки и мусульмане, нам не мешают быть в то же время союзниками и братьями. От ханы восхождение более плавное, хотя местами грязное и неприятное из-за моросящего дождя, который все еще идет, и около 4 часов вечера я прибываю на вершину. Спуск более ровный и короче чем западный склон, но еще более крутой. Дорожное покрытие представляет собой густую голубую глину, в которой караваны протоптали тропы так глубоко, что в некоторых местах мул полностью скрыт от глаз. В этих глубоких траншейных тропах нет места, чтобы животные могли разойтись друг с другом, и где бы они ни встречались, единственно возможный план - отступить поднимающимся животным, пока не будет достигнуто более широкое место. Таким образом, не существует большой опасности того, что большие караваны попадут в эти «ловушки для неосторожных», поскольку каждый может услышать подход другого и принять меры предосторожности. Но одинокие всадники и небольшие отряды могут иногда оказаться вынужденными уступить плюс-минус любому в глубине этих странных торговых путей.

Это довольно неловкая задача спуститься с велосипедом, так как большую часть пути тропа даже не достаточно широка, чтобы допустить обычное катание, и я должен принять ту же тактику при спуске, что и при подъеме в гору, с той разницей, что на восточном склоне я должен отступать столь же решительно как мне пришлось продвигаться на западе. Спускаясь, я встречаю человека с тремя ослами, но, к счастью, я могу взобраться на край тропы достаточно, чтобы пропустить его. Его ослы загружены полузрелым виноградом, который он, возможно, везет в Константинополь таким медленным и кропотливым образом, и он предлагает мне немного, чтобы побудить меня поехать что бы он посмотрел. Некоторые велосипедисты, обладая деликатным характером, несомненно, подумают, что имеют право чувствовать себя обиженными или оскорбленными, если им предложат гроздь незрелого винограда в качестве побуждения поехать сломать себе шею; но эти люди здесь, в Малой Азии, - простые, переросшие дети. Когда они умрут, они попадут прямо в рай, каждый из них.

В шесть часов я въезжаю в Тереклу , найдя проезжую дорогу за милю или около того, прежде чем добраться до города. Посмотрев на циклометр, я начинаю подсчитывать количество дней, которых мне, вероятно, понадобится добраться до Тегерана, исходя из вчерашнего и сегодняшнего пробега. Сорок миль вчера и девятнадцать с половиной сегодня, тридцать миль в день - довольно медленный прогресс для велосипедиста, мысленно заключаю я. Хотя я предпочел бы ехать от «Конца земли до Джона О'Гротс»(известный британский туристический маршрут) для выполнения задачи, чем кататься на велосипеде по земле, которую я преодолел между этим и Измитом, я считаю, что тяжелая работа насыщена достаточным количеством новых и интересных аспектов, чтобы сделать это занятие конгениальным. Спешившись в Тереклу, я чувствую себя немного уставшим от дневных усилий и, чтобы обрести немного покоя и избавиться от назойливости ехать после ужина, я несколько раз удовлетворяю азиатское любопытство, прежде чем приступить к утолению мук голода - элемент самоотречения весьма похвальный, даже если считать его самозащитой, когда размышляешь о том, что я провел день в тяжелейших усилиях и с утра съел только кусок хлеба.

Вскоре после моего прибытия в Тереклу я познакомился с еще одной своеобразной и неведомой чертой характера этих людей, о которой я иногда читал, но едва готов был встретить до этого находясь на азиатской земле всего три дня. Из-за того, что некоторые из них получили медицинскую помощь от аптечек путешественников и миссионеров, азиаты стали считать каждого франка, проходящего через их страну, умелым врачом, способным на всевозможные удивительные вещи для лечения своих болезней; и сразу после ужина меня ждет мой первый пациент, мулазим зептих Тереклу (начальник полиции Тереклу). Это высокий парень с приятным лицом, которого я приметил, потому, как он был удивительно вежлив и внимателен, когда я катался для людей перед ужином, и он страдает невралгией в нижней челюсти. Он подходит и садится рядом со мной, молча скручивает сигарету, зажигает ее и передает мне, а затем, с доверием с которым, ребенок приходит к своей матери, чтобы успокоиться и излечиться от какой-то болезни, просит меня вылечить его больную челюсть, кажется, не имея ни малейшего сомнения в моей способности дать ему мгновенное облегчение. Я спрашиваю его, почему он не обращается к хакиму (доктору) своего родного города. Он скручивает еще одну сигарету, заставляет меня еще не докуренную, и, таким образом, немного заискивая со мной, он говорит мне, что хаким Тереклу - "fenna", другими словами, ничего хорошего, добавляя, что есть duz hakim в Гейве, но Гейве находится за Кара Су dagh. В этот момент он, кажется, приходит к выводу, что, возможно, мне требуется много уговоров и хорошего обращения, и, взяв меня за руку, он ведет меня в этой ласковой, братской манере вниз по улице и в кофейню, и проводит следующий час, давя на меня кофе и сигаретами и время от времени обращаясь к своей больной челюсти. Бедняга так старается сделать приятное и пробудить мои симпатии, что я действительно начинаю чувствовать себя довольно неблагодарным из-за того, что не могу дать ему никакого облегчения, и слегка смущен своей неспособностью убедить его, что моя неспособность вылечить его не является результатом безразличия к его страданиям.

Ища пути к спасению, чтобы не жертвовать своей репутацией и имея с собой коробку с таблетками, я даю ему понять, что я на вершине медицинской профессии, как хаким от боли в животе, но что касается болей в челюсти, то, к сожалению, я даже хуже, чем его соотечественник.

Если бы я попытался убедить его, что я вовсе не врач, он бы мне не поверил. Его ум был бы неспособен принять что франк, может быть совершенно незнакомого с благородным искусством эскулапов. Но он, кажется, вполне осведомлен о существовании специалистов в этой профессии, и, несмотря на мою неспособность справиться с его конкретным недугом, мое скромное признание в том, что я не имею опыта в другой области медицины, кажется, удовлетворяет его. Мои глубокие знания о желудочных расстройствах и их лечении оправдывают мое незнание средств от невралгии.

Похоже, что в Тереклу больше богатых жилых домов, чем в Гейве, хотя, по мнению заблудшего неверующего с Запада, они отбрасывают какую-то погребальную тень на эту в другом случае желательную особенность своего города, строя их главные резиденции вокруг многолюдного кладбища, которое играет роль большой центральной площади. Дома в основном представляют собой двухэтажные каркасные здания, а вездесущие балконы и все окна имеют тесную решетчатую конструкцию, так что дамы оттоманки могут наслаждаться роскошью созерцания на область беспорядочных надгробий, не опасаясь любопытных глаз прохожих. Женщины внутренних городов гораздо более строже в отношении скрывания лиц, чем их сестры единоверки из Константинополя и его окрестностей. Не говоря уже об отсутствии малейшего кокетства. Дамы Тереклу, похоже, испытывают священный ужас, демонстрируя любое из своих черт лица; единственная возможная возможность увидеть что-либо - это поймать случайный взгляд одного черного глаза, которым они робко разглядывают вас через небольшое отверстие в складках своего подобного савану внешнего предмета одежды, которое окружает их с головы до ног. И даже это маленькое окно их души часто скрывается за непроницаемой чадрой. Женщины-мусульманки - самые сплетничающие и любознательные создания, какие только можно представить. Я полагаю, что это вполне естественный результат того, что их женские права ограничиваются религиозными обычаями и подавлены особым социальным положением женщин в мусульманских странах. Когда я прибываю в город и окружен и скрыт от внешних взглядов сплошной стеной людей, на самом деле очень больно видеть женщин, стоящих небольшими группами на расстоянии, пытающихся понять, о чем все волнение. Ни у кого, кажется, нет ни малейшего сочувствия к их очень естественной любознательности. Даже само их присутствие здесь никто не замечает. Тем удивительнее видеть, как быстро среди этих женщин разносится известие из одного конца города в другой о прибытие франка с чудесной арабой. В невероятно короткий промежуток времени на крышах домов и других наблюдательных позиций появляются группы окутанных форм, вытягивая шею, чтобы увидеть, что происходит.

В невинности неискушенного характера и чувстве искренней симпатии к их положению я предлагаю собрать вместе эти разбросанные группы забытых женщин и провести показ для их развлечения, но мужчины, очевидно, рассматривают мою идею довольно нелепой. На самом деле, я склонен думать, что они считают это доказательством того, что я не что иное, как ловелас, который проявляет слишком большой интерес к их женщинам. Консервативные оттоманы окружены зеленой стеной ревности, и с неодобрением расценивают даже неосторожный взгляд в их сторону.

Этим же вечером, когда я ехал, я заметил, что одна чрезмерно любознательная женщина настолько погрузилась в процесс, что совсем забыла о себе и приблизилась к толпе, чем, по-видимому, нарушила правила о приличии Тереклу. В рассеянности наблюдая, как я медленно сажусь на велосипед и спешиваюсь, она позволила раскрыться своей парандже и обнаружить ее черты. Эту ужасную неосторожность мгновенно обнаруживает старый Синяя Борода, который строго посмотрел на виновницу, но ничего не сказал. Если она одна из его собственных жен или жена близкого друга, бедная леди, возможно, заслужила для себя наказание палкой позже вечером. Человеческая природа на Востоке почти такая же, как и везде. Принижение женщины до уровня ниже ее должного уровня принесла свои законные плоды. Говорят, что среднестатистическая турецкая женщина в своем разговоре такая же грубая и непристойная, как и самые низменные изгнанники из западного общества, и она злится на своего супруга и повелителя, и ругает его не имея другого выбора.

Уже почти шесть часов, когда я выезжаю на следующее утро, но на кладбище через которое ведет мой путь, собралось не менее пятидесяти женщин.

Ночью они, кажется, решили использовать единственную возможность «увидеть слона», и понаблюдать за моим отъездом. А так как «если женщина пожелает, она сделает» относится к турецким дамам, в той же степени, что и к любым другим, в их похвальной решимости добиться своего, они терпеливо сидели на корточках среди серых надгробий с раннего рассвета. Дорога совсем не гладкая, тем не менее, едва ли можно быть глухим и безчувственным, чтобы остаться равнодушным к виду этой терпеливо ожидающей толпы окутанных женщин. Соответственно я сажусь на велосипед и выбираю дорогу по улице и за город. По меньшей мере, это представление - самое удивительное, что они видели за много дней. Однако, ни один звук не выходит из них, когда я проезжаю мимо, они остаются такими же тихими, как если бы они были приведениями этого кладбища, на котором находятся.

Что касается меня, я тоже одет в белое с ног до головы и если они достаточно суеверны, то тоже легко могли бы ошибиться.

Моя дорога ведет через волнистую низину между более высокими холмами, областью небольших ручьев, пшеничных полей и оросительных канав, среди которых несколько троп, ведущих от Тереклу к многочисленным деревням, разбросанным среди гор в соседних небольших долинах, так что сохранить правильную дорогу здесь довольно трудно. Один раз я сбился с правильного курса на несколько миль. Обнаружив свою ошибку, я решил вернуться к тропе на Торбали по короткой дороге через скошенное поле и необрабатываемый холм заросший кустарником дуба. Это привело меня к знакомству с пастухами и земледельцами, и их свирепыми собаками, которые оказались более подвижными, чем приятными. Здесь и там я нахожу примитивные гумна. Это просто точки ровной поверхности, выбранные по центру и сделанные гладкими и твердыми благодаря совместной работе нескольких владельцев смежных полей, которые используют их совместно. Дождь во время сбора урожая очень редкое явление, поэтому затраты на их покрытие считаются ненужными. В каждой из этих молотилок я нахожу веселое собрание жителей деревни, некоторые из которых молотят зерно, другие смахивают его, подбрасывая его деревянными плоскими вилами. Ветер отбрасывает легкую мякину в сторону, а зерно падает обратно в кучу. Когда почва песчаная, зерно моют в соседнем ручье, чтобы удалить большую часть песка, а затем распределяют по листам на солнце, чтобы высушить, прежде чем окончательно убрать в зернохранилищах. Молотьба осуществляется в основном мальчиками и женщинами, которые ездят на тех же самых широких досках в форме саней, как описано в «Европейской Турции».

Вид моей приближающейся фигуры, конечно, является сигналом для общего приостановления дел, и любопытства, что я за существо. Если я еду по какой-то изношенной тропе, женщины и молодые люди неизменно выдают свои опасения по поводу моей необычной внешности и редко не проявляют склонности бежать при моем подходе, но поведение их собак заставляет меня немало раздражаться. У них есть благородная порода собак по всей стране ангорских коз - прекрасные животные, такие же большие, как ньюфаундленды, с хорошим внешним видом мастифа; и они проявляют свою враждебность к моему вторжению, бросаясь прямо на меня, очевидно считая меня хорошей игрушкой. Эти собаки - бесценные друзья, но как враги и нападавшие они не рассчитаны на то, чтобы завоевать уважение велосипедиста. В моей необычной внешности они видят странного неопределяемого врага, посягающего на их друзей и владельцев, и, как добрые, верные собаки, они атакуют. Иногда среди молотильщиков и веяльщиков находится человек, который следит за собакам, когда те пытаются напасть на меня, то заботится о том, чтобы отозвать их обратно. Но чаще мне приходится защищать себя самостоятельно, в то время как праздная толпа, слишком ошарашена и подавлена моим необъяснимым внешним видом, чтобы думать о чем-то еще, просто смотрит, как будто ожидает, что я уплыву в космос от зла или сотворю какой-то другой чудесный подвиг. Моя общая тактика состоит в том, чтобы спешиться, если едешь, и маневрировать машиной, чтобы держать ее между мной и моим диким противником, если он только один. А если их больше одного, поочередно отгораживаться от них, не забывая приласкать их удобным камнем всякий раз, когда это удается. В этих животных есть определенная трусость, несмотря на их размер и жестокость. Они боятся и с подозрением относятся к велосипеду как к какому-то страшному сверхъестественному объекту. И хотя я временами достаточно напуган, мне удается избежать необходимости стрелять в любого из них. Я узнал, что убийство одной из этих собак, независимо от того, насколько велика провокация, безусловно, вызовет у меня серьезные проблемы с туземцами, которые очень высоко ценят их и рассматривают преднамеренное убийство не многим менее убийства человека; отсюда мое терпение.

Когда я прихожу на гумно, и обнаруживается, что я на самом деле человек и не могу сразу же уничтожить всех тех, кто осмелился дождаться моего прибытия, а так же женщин и детей, которые отошли на некоторое расстояние но теперь подходят довольно робко, как будто не совсем уверен в благоразумности этого и не доверяют своему зрению относительно мирного характера моей миссии, люди соперничают друг с другом в своем стремлении поделиться со мной всей желаемой информацией о моем маршруте; иногда сопровождая меня на значительном расстоянии, чтобы быть уверенным что я не заблужусь. Но их несдержанные четвероногие друзья, похоже, совсем не уверены в моем характере или не хотят прекращать военные действия, несмотря на дружеское отношение их хозяев и моё миролюбие. В общем случае, они делают скрытые броски через ряды зрителей на меня, когда я кручусь вокруг маленького круглого молотильного настила, и свирепо кусают вращающиеся колеса. Иногда, после того, как я уже уезжаю, пока я не скрываюсь за холмом, эти мстительные и решительные противники пробираются по полям и, настигая меня невидимым, совершают скрытные нападения на меня из куста. моя единственная безопасность - в неустанной бдительности. Как и собаки большинства полу-цивилизованных народов, они плохо обучены повиновению. Туземцы не любят следить за их нападениями на кого-либо, утверждая, что это мешает мужеству и свирепости их нападения, когда это необходимо.

По меньшей мере, очень сомнительно, чтобы безобидные путники могли спокойно подвергаться не спровоцированной атаке свирепых животных, достаточно больших, чтобы уничтожить человека, просто из-за возможной проверки их свирепости в другое время. Когда дико уворачиваешься в неравном поединке с тремя или четырьмя из этих животных, осознавая, что у тебя есть средство, чтобы навсегда успокоить их, чувствуешь себя так, как будто он в этот конкретный момент участвуешь в римской виндетте. Тем не менее, мне удалось со всем этим справиться почти без потерь, если не считать рваных штанов для верховой езды. Наконец, пройдя несколько небольших ручьев, устроив полдюжины показов на гумне и пережив череду неприятных встреч с воинственными клыками, я достигаю потерянной тропы Торбали и обнаруживаю, что она проходит параллельно целому ряду холмов, пересекая бесчисленное множество маленьких ручьи, через которые иногда встречаются опасные пешеходные мосты, состоящие из ствола дерева, срубленного и перекинутого от берега к берегу. Работа какого-то предприимчивого крестьянина для его собственной собственной, а не для результата общественного сознания. Изредка я весело качу по отрезкам дороги, которые природа и караваны вместе сделали достаточно ровными, чтобы сделать рывок; но, как мимолетный сон, эта благоприятная местность заканчивается, а за ней следует еще один горный склон, крутой уклон и шероховатая поверхность которого гласят «только пешком».

Люди здесь кажутся самыми робкими из все, каких я видел. Лишь немногие из них не демонстрируют явные признаки испуга при моем приближении, даже когда я сижу - никелевая пластина, блестящая на солнце, я думаю, внушает им благоговение даже на расстоянии - и, поднимаясь на холм, я становлюсь невольной причиной бесславного улепетывания юноши на осле. Пока я находился в двухстах ярдах от него, он встал и оставался потрясённым в течение длительного момента, словно следя за тем, что его глаза не обманывают его или что он действительно проснулся, а затем поспешно поворачивается хвостом и молнией несется по целине, нахлестывая своего длинноухого скакуна в довольно живой галоп в диком стремлении сбежать от моего внушающего страх присутствия. и когда он исчезает в поле, он с тревогой оглядывается назад, чтобы убедиться, что я его не преследую. Добрые друзья и заботливые доброжелатели так яростно предупреждали меня об опасности в этих местах. И вот, через три дня путешествия я нахожусь среди людей, которые убегают при моем приближении. Вскоре после этого я наблюдаю за этим смелым гонщиком на ослике, в полумиле слева он пытается пройти мимо меня незамеченным. Другие, с которыми я встречаюсь до полудня, более храбры. Вместо того, чтобы прибегать к улепетыванию, они смело продолжают свой курс, просто уходя на почтительное расстояние от моей дороги. Некоторые даже рискуют идти по дороге, стараясь дать мне достаточно большой запас сверх моей доли пути, чтобы застраховаться от любой возможности нападения. В то время как другие даже приветствуют меня слабым усилием улыбки и робким, колеблющимся взглядом, как будто они не решили, не слишком ли они рискуют. Иногда я останавливаюсь и спрашиваю этих смельчаков, нахожусь ли я на правильном пути, они дают поспешный ответ и немедленно убираются подальше, как будто пораженные их собственным безрассудством. Это, конечно, одинокие люди, без компаньонов, которые могли бы укрепить их мужество или стать свидетелями их трусости. Поведение групп людей часто бывает совершенно противоположным. Иногда они, кажется, полны решимости не позволять мне продолжать, не гоняясь за ними, будь то скалистый хребет, песчаная впадина или склон горы, характеризующие наше место встречи, и для этого требуется немалый запас терпимости и такта, чтобы уйти от них, не нарываясь на серьезную ссору. Они завладевают машиной всякий раз, когда я пытаюсь их покинуть, и дают мне понять, что ничто, кроме соблюдения их пожеланий, не обеспечит мое освобождение. Я уже знаю, что они даже пробуют эффект небольшой воинственной демонстрации, имея смутные представления о достижении своей цели путем запугивания. И такого рода поведение сохраняется до тех пор, пока их собственный запас терпения не будет исчерпан или пока какой-то более разумный член компании, наконец, не убедится в том, что в конце концов, действительно «мимкин дейл». После чего они отпускают меня, положив конец всем раздражающим и, тем не менее, забавным выступлениям, рассказав мне мельчайшие подробности предстоящего маршрута и расставаясь с лучшим настроением. Быстро потерять самообладание в этих случаях или попытаться насильно вырваться, быстро оказывается вершиной глупости. Сами по себе они благодушны, и от начала до конца их лица заключены в улыбках, хотя они реально меня задерживают. В то время как в плену они никогда бы не подумали о попытках нанести хоть какой-то вред мне или велосипеду. Некоторые из более предприимчивых даже выражают решимость самим покататься на машине. Но я всегда решительно выступаю против любых таких свобод, как эта. И, грубые, полу-цивилизованные люди, хотя они часто вооружены и полностью понимают преимущество их многочисленности, они неизменно принимают этот запрет, когда обнаруживают, что я серьезно настроен не допустить этого. Спускаясь в узкую долину, я добираюсь до придорожной ханы, примыкающей к благоденствующей бахче- это самое желанное зрелище, так как день жаркий и душный; и я думаю, что тихое, душевное общение в несколько минут с хорошим спелым арбузом станет для меня настоящим баловством и наградой за все волнения, собак, людей, небольшие ручьи и нескончаемые холмы с шести утра.

"Carpoose?" Я спрашиваю, обращаясь к владельцу хана, который выходит из конюшни.

«Peefci, effendi», - отвечает он и уходит в сад за арбузом.

Сладко рассеянно улыбаясь, в радостном ожидании приближающегося застолья и успокаивающего влияния, я уверен в том, что оно окажет влияние на мои чувства, в некоторой степени взволнованного многими раздражениями утра, я ищу тихий, тенистый угол, задумчиво ослабляя пояс револьвера и чирикая пару заметок прежде чем сесть.

Через минуту хан-джи возвращается и протягивает мне «огурец» размером с предплечье мужчины.

«Это не Carpoose; я хочу carpoose-a su carpoose». - объясняю я.

«Su carpoose, yoke» - отвечает он.

Так как я еще не достиг того безрассудного пренебрежения возможными последствиями, которых я впоследствии достиг, я уклоняюсь от искушения Провидения. Прощаюсь с хозяином и еду вниз по долине. Я нахожу изрядную долю хорошей дороги вдоль этой долины; земля богата, и, хотя она грубо обработана, при орошении она производит удивительно большой урожай зерновых культур. Небольшие деревни, окруженные заброшенными садами и виноградниками, изобилуют с частыми интервалами. Везде, где можно найти фруктовый сад, виноградник или бахча, почти наверняка можно увидеть человека, который, очевидно, не делает ничего, кроме как прогуливается или, возможно, ест незрелый арбуз.

Это естественно создает неблагоприятное впечатление на ум путешественника; это означает, что или склонность людей к воровству требует постоянной охраны всего переносимого имущества, или что азиат следует практике созерцания в течение всего лета, наблюдая и ожидая, пока природа дарует свои благословения его незаслуженной голове.

Вдоль этой долины я встречаю турка и его жену, который едет на крошечном осле, женщина, которая едет впереди управляет своим длинноухим терроризируя его язык вместо уздечки. Бесстрашная леди останавливает своего скакуна, когда я подхожу, останавливает велосипед, а дорога такова, что езда возможна, но нежелательна.

"Для чего это, эфенди". спрашивает мужчина, который, кажется, более любознательный из двух.

"бин, конечно! Разве ты не видишь седло?" говорит женщина, не колеблясь ни минуты; и она бросает на свою худшую половину упрек за то, что он продемонстрировал свое невежество, повернув свою шею так, чтобы посмотреть прямо ему в лицо.

Эта женщина, мысленно заключаю я, является выдающимся образцом ее расы. Я еще никогда не видел более сообразительного человека нигде. И я совсем не удивился, обнаружив, что она проявляет себя в других вещах.

Когда турецкая женщина встречает незнакомца на дороге, и особенно европейца, ее первая мысль и самый естественный импульс - убедиться, что ни одна из ее черт не видна. Эта замечательная женщина, тем не менее, бросает обычай на ветер и вместо того, чтобы оборачивать вокруг себя обширные складки ее аббаса, полностью раскрывает своё лицо, чтобы лучше видеть. И, не зная о моем ограниченном понимании, она начинает довольно разговорчиво обсуждать велосипед. Мне кажется, что ее бедный муж выглядит слегка потрясенным этим возмутительным поведением партнера его радостей и скорби. Но он остается тихо и незаметно на заднем плане. После чего я записываю молчаливую клятву, больше ничему никогда не удивляться, ибо многострадальное и покорное существо, мужик с клювом курицы, очевидно, небезызвестен даже в азиатской Турции.

Теперь нужно пройти еще один горный перевал. Это всего лишь небольшое расстояние - возможно, две мили - но все время я испытываю неприятные переживания, когда мои шаги преследуют два вооруженных жителя деревни. В их вооружении нет ничего значительного или исключительного, но что они преследуют, чтобы преследовать меня по пятам на всем расстояние до скорого подъема, я не понимаю. Не зная, честны ли их намерения, совсем не обнадеживает то, что они следуют в пределах досягаемости меча, особенно когда ты катишься на велосипеде по одинокой горной тропе. Я не спокоен когда они впереди или позади меня, и мне все равно, что они думают, о моих подозрениях относительно их намерений, может быть, они всего лишь честные жители деревни, которые удовлетворяют свое любопытство по-своему и, несомненно, получают дополнительное удовольствие. увидеть одного из своих простых смертных, занятых трудом, пока они не спеша следуют за ним. Мы все знаем, насколько душевным людям нравится сидеть и смотреть, как их собратья пилят дерево. Всякий раз, когда я останавливаюсь передохнуть, они делают то же самое. Когда я продолжаю, они быстро приступают к своему маршу, как и прежде, молча. И, когда вершина достигнута, они садятся на скалу и наблюдают за моим продвижением по противоположному склону.

Пара миль вниз по уклону привели меня в Торбали, место из нескольких тысяч жителей с небольшим крытым базаром и всеми появлениями процветающего внутреннего города Малой Азии. Сейчас полдень, и я немедленно принялся искать средства, чтобы приготовить сытную еду. Я обнаружил, что по прибытии в один из этих городов, лучший возможный способ оставить велосипед - это передать его в руки какого-нибудь респектабельного турка, попросить его уберечь его от навязчивой толпы, а затем больше не обращать на него внимания пока не готов начать.

Попытка самому присматривать за ним обязательно приведет к печальной неудаче, в то время как старик оттоман становится желающим хранителем, считает ее сохранность привлекательной для его чести и при необходимости будет часами охранять его удерживая шумные и любопытные толпы его горожан на почтительном расстоянии, размахивая толстой палкой над каждым, кто решается приблизиться слишком близко. Эти люди никогда не примут оплату за эту высоко ценимую услугу, кажется, она апеллирует к духу гостеприимства Османли. Они кажутся счастливыми, как моллюски во время прилива, в то же время безвозмездно защищая мою собственность, и я знаю, что они, не колеблясь, навлекают на себя недовольство своих соседей, отважно вынося велосипед во внутреннюю комнату, даже не предоставляя собравшимся людям безобидную привилегию смотреть на расстоянии от него - поскольку среди толпы может быть кто-то, одержимый fenna ghuz (злым глазом), и вместо того, чтобы заставить их пристально смотреть на важную часть имущества, оставленного под его контролем незнакомцем, он рыцарски принимает неудовольствие своего народа, самодовольно улыбаясь их крикам неодобрения, он торжествующе выносит это из виду и из-за упавшего влияния возможного fenna ghuz.

Еще одна странная и, казалось бы, парадоксальная черта этих случаев заключается в том, что когда толпа выкрикивает свои самые шумные протесты против изъятия машины из общественного досмотра, любой из протестующих с готовностью поможет нести машину внутрь, если важная личность, которая является стражем, сделает малейший намек на то, что такая услуга будет приемлемой. Таким образом, передавая велосипед на хранение респектабельному kahuay-jee (сотруднику кофе-ханы), я отправляюсь в поисках съедобных продуктов.

Kahuay-jee немедленно перенес его внутрь и установил на одном из диванов, в возвышенном положении, с которого он милостиво разрешает взглянуть на него людям, врывающимся в его хана в таком количестве, что он не может совершать любые сделки.

Под руководством другого волонтера, который, помимо того, что исполняет роль гида, особенно заботится о том, чтобы я набрал вес и т. д.. Я перехожу к ett-jees и закупаю очень хорошие бараньи отбивные, а оттуда к ekmek-jees за хлебом. Этот последний человек сразу же добровольно готовит мои отбивные. Посылая в свою резиденцию блюдо из олова, немного нарезанного лука и масла, он кладет их в свою духовку и через несколько минут ставит передо мной, подрумянив и намазав маслом. Тем временем он отправил куда-то молодого человека по другому поручению, который теперь возвращается и дополняет соленые отбивные небольшим блюдом с медом в сотах и зеленью инжира. Сидя щедрым столом щедрого ekmek-jees, я обедаю, обедом достаточно хорошим для любого.

Вкушая эти замечательные яства, я несколько удивляюсь, когда слышу одно из худших «ругательных слов» на английском языке, которое несколько раз повторял один из двух турок, который взял на себя обязательство не пускать людей на место, пока я ем - приятная любезность, которая порождает во мне самое теплое уважение. Старик оказывается крымским ветераном, и, помимо столь ценной медали, он привез обратно с ним он каким-то образом сумел приобрести этот дискредитирующий, возможно, но, тем не менее, безошибочный, воспоминание о том, что в тот или иной момент проводил кампанию с «Томми Аткинсом» (прозвище простых солдат ВС Великобритании). Я пытаюсь вовлечь его в разговор, но обнаружил, что он не знает других слов английского языка.

Он просто повторяет мирское выражение, подобно попугаю, не зная ничего о его значении. Он даже не помнит это английский, французский или итальянский. Он знает это только как выражение «Frank», и в этом он совершенно прав: это откровенное выражение, действительно очень откровенное выражение. ( тут игра слов... frank имеет несколько значений, и как указание на принадлежность к европейцам, и как (в английском языке) откровенный, дурной)

Как будто решив сделать что-то приятное в обмен на благодарный интерес, который я, кажется, проявляю к нему из-за этой ненормативной лексики, он теперь исчезает и вскоре возвращается с молодым человеком, который оказывается греком и единственным представителем христианского мира в Торбали. Старый турок представляет его как «Ka-ris-ti-ahn» (христианин), а затем, в ответ на вопросы, объясняет заинтересованным зрителям, что, хотя англичанин и, в отличие от греков, дружелюбен к туркам, Я также являюсь «Ka-ris-ti-ahn», одним из тех странных образцов человечества, чья извращенная природа мешает им принять религию Пророка и, таким образом, получить доступ в обетованную землю к kara ghuz kiz (черноглазые гурии). Во время этого глубокого изложения моих достоинств и недостатков удивленные люди смотрят на меня с выражением лица, которое явно выдает их неспособность понять столь странного человека. Они выглядят так, как будто они считают меня самым странным образцом, которого они когда-либо встречали, и принимая во внимание мой новый способ передвижения, и то, что многие люди Торбали никогда раньше не видели англичанин, это, вероятно, недалеко от правильной интерпретации их мыслей.

К сожалению, улицы и окрестности Торбали находятся в ужасном состоянии; Чтобы избежать вывихнутых лодыжек, нужно идти с большой осторожностью, и идея проехать на велосипеде через них просто абсурдна. Тем не менее народные массы оказываются в сильном ликовании, и их ожидания бунтуют, когда я освобождаю «kahvay-jee» от его верного бдения и выношу мой велосипед. Они хотят, чтобы я спрятался в их душном маленьком базаре, переполненном людьми и ослами; простые аллеи с едва ли двадцатью ярдовыми пролетами от одного угла до другого; поверхность представляет собой беспорядочную массу дыр и камней, над которыми осторожный и нерешительный осел пробирается с величайшей осторожностью, и все же звучит популярный шум - «Бин, бин; базар, базар».

Люди, которые показывали мне, насколько вежливо и взвешенно турки могут обращаться с незнакомцем, теперь, похоже, полны решимости продемонстрировать обратное. Один из самых назойливых и упрямых среди них приставляет свое бородатое лицо почти к моему собственному безмятежному выражению лица (я уже научился носить невозмутимое, похожее на мучеников выражение в этих воющих случаях) и справедливо вопит: «Бин! бин! " как будто полон решимости поднять меня в седло, независимо от того, желаю ли я этого сам.

Этот человек должен знать лучше, потому что он носит зеленый тюрбан святости, доказывая, что он совершил паломничество в Мекку, но всеобщее желание увидеть едущего на велосипеде, кажется, выравнивает все различия.

Нельзя забывать, что весь этот беспорядок совершается в прекрасном хорошем настроении. Но, тем не менее, очень неприятно, когда мне кажется, что я слишком неблагодарный, чтобы отплатить им за доброту, позволив им увидеть, как я еду; хотя бы на выходе из города, куда я иду чтобы избежать их развлечения, как некоторые из них, несомненно, думают. Эти небольшие неудобства являются одним из наказаний за недостаточное знание языка, чтобы иметь возможность нормально объясниться. Узнав, что в непосредственной близости от города есть участок дороги-повозки, мне удается заставить замолчать шум и пообещать ехать, когда достигну араба-йоль; после чего сотни выходят из города, выжидающе следуя за мной по пятам. Я утешаю себя мыслью о том, что, возможно, мне удастся подняться и стряхнуть шумное множество с помощью рывка, но объявляется обещанная араба йоль, и судьба против меня сегодня, потому что я нахожу эту дорогу, ведущую в подъем с самого начала. Люди группируются в ожидании, пока я пытаюсь объяснить, что они обречены на разочарование - что разочароваться в своих ожиданиях увидеть езду на арабе - это просто их «кисмет» (судьба), потому что холм слишком крутой, чтобы по нему можно было проехать.

Они смеются и дают мне понять, что они не совсем такие простачки, чтобы думать, что на арабе нельзя ездить по араба йоль. «Это араба йоль, - утверждают они, - вы катаетесь на арабе; мы видели, как даже наши неуклюжие арабы поднимались сюда снова и снова, поэтому очевидно, что вы не искренни», и они собираются ближе и проводят еще десять минут в уговорах. Это нелепое положение. Эти люди используют самые привлекательные термины, какие только можно вообразить. Некоторые из них целуют велосипед и опускаются и целуют мои запыленные мокасины, если я позволяю это. В уговорах они самые настойчивые люди, которых я когда-либо видел. Чтобы убедить их в невозможности подняться на гору, я позволяю мускулистому молодому турку забраться в седло и попытаться продвинуться вперед. Сам встаю вперед, пока я держу его. Это имеет желаемый эффект, и они сопровождают меня дальше вверх по склону, где они думают, что он будет несколько менее крутым, с множеством слишком готовых рук, чтобы помочь в подъеме машины. Здесь я снова попадаю в уговоры. Эта самая раздражающая программа выполняется несколько раз, прежде чем я получу свободу. Они самые упрямые, настойчивые люди, которых я когда-либо встречал. Естественное свирепое расположение «невыразимого турка», похоже, справедливо разгорается в этой маленькой долине, которая в точке, где находится Торбали, сжимаясь до простого оврага между крутыми высотами. Целая миля вверх по горной дороге, упорной настойчивости весьма похвально само по себе. Но их внимание отягощает и это чувство усугубляется, несмотря на то, что они остаются в благостном настроении, и относится ко мне с величайшим вниманием во всех других отношениях, оперативно и строго пресекая любое недисциплинированное поведение среди молодых людей, которое один или два раза проявляется в форме камня, брошенного в колесо велосипеда, или какой-то другой шуткой, свойственной незрелому турецкому разуму.

Наконец один предприимчивый молодой человек с дикими видениями летящего велосипедиста, спускающегося по горной дороге с молниеносной скоростью, заметно выходит на передний план и беззастенчиво заявляет, что они ведут меня по неправильной дороге. И, с чем-то похожим на ликование в его жестах, я могу повернуться и вернуться назад. Если бы другие поддержали эту блестящую идею, ничто не могло помешать меня ввести в заблуждение этим заявлением, но его поведение сразу осуждается. Ибо, несмотря на то, что они упрямы, они честны сердцем и никогда не прибегнут к хитрости, чтобы добиться цели. Теперь мне приходит в голову, что, возможно, если я поверну и поеду вниз по склону на короткое расстояние, они увидят, что мое движение вверх по склону действительно является вопросом необходимости, а не выбора, и, таким образом, избавит меня от их нежелательного присутствия. До настоящего времени склон был слишком крутым, чтобы допускать подобные мысли, но теперь он становится более пологим. Как я и ожидал, это предложение объявляется единодушным криком одобрения, и я особенно стараюсь оговорить, что после этого они не последуют за мной дальше. Для них приемлемо любое условие, если оно включает в себя наблюдение за тем, как на этом ездят. Не без определенных опасений я сажусь в седло и осторожно начинаю спускаться вниз по склону между двумя рядами голов украшенных фесками и тюрбанами, потому что я еще не забыл неприятные действия толпы в Адрианополе, когда они подбегали сзади и давали велосипеду энергичные толчки вперед, процесс, который не был бы лишен опасности здесь, где кроме градиент, одна сторона дороги - зияющая пропасть. Эти люди, однако, ограничиваются исключительно воем от восторга, доказывая, что они доброжелательны и, в конце концов, могут сравнительно хорошо себя вести. Выполнив мою часть договора, я и несколько главных мужчин пожимаем друг другу руки. Они выражают свою благодарность и добрые пожелания и после перебранки с несколькими молодыми людьми, которые, кажется, не желают соблюдать соглашение, запрещающее им следовать дальше, вся шумная компания идет по тропинкам, ведущим вниз по скалам к городу, который виден почти сразу внизу.

Все расстояние между Торбали и Кештобеком, где завтра утром я пересекаю вилайет Ангоры, проходит через суровую местность для езды на велосипеде. Ландшафт характеризуют лесистые горы, скалистые ущелья и холмы. Каменистые перевалы ведут через горы, где караваны, занимающиеся вывозом мохера с тех пор, как этот ценный товар впервые начал экспортироваться, проложили рвы, похожие на канавы глубиной три фута, через хребты из твердых скал. По менее скалистым и обрывистым холмам эти проверенные временем тропы ведут во многих направлениях, разветвляясь на местности как жилы одной общей системы, которые обязательно сходятся везде, где есть, но только один проход.

На части этих коммерческих путей часто встречается дикая груша и другие выносливые кустарники, местные жители страны - остатки ушедших дней, посаженных во время возделывания этих ныне бесплодных холмов, для защиты растущих культур от истощения. Старые жернова с углублениями в центре, которые раньше использовались для измельчения кукурузы, и куски обтесанной каменной кладки, иногда можно увидеть, когда кто-то пересекает эти древние тропы, отмечая место деревни прошлых дней, когда выращивание культур и промышленные центры были более заметные черты Малой Азии, чем сегодня. Часто встречаются одинокие могилы и скопления могил, отмеченные грубыми неотесанными надгробными камнями или продолговатыми насыпями булыжника, завершающими картину общего распада. Во время езды по этим извилистым дорогам и гладко изношенным верблюжьим тропам, иногда обеспечивающим отличную езду, впереди часто бывают препятствия из-за необрезанных живых изгородей с обеих сторон, А иногда я почти сталкивался, входя в поворот, с всадниками, дикими - выглядящий грозно-вооруженными в манере, свойственной этой стране, как будто они были скрывающимися убийцами.

Изредка появляется женщина, оседлавшая осла, но ее можно увидеть лишь на расстоянии двадцати или тридцати ярдов впереди, из-за узости и искривления пути растительной изгороди, способствующей резкости этих встреч. Покрытые часто белыми тканями из верблюжей шерсти и весьма часто выезжающие на белом осле, редко не вызывали мысль о призрачном наездниках, молча скользящих по этим теперь уже наполовину заброшенным тропам. Эти испуганные дамы делают поспешный, но искренний призыв к Аллаху, когда им кажется, что они вдруг оказались лицом к лицу со злом; сегодня я неоднократно слышал этот мучительный призыв о провидении и защите, невольной причиной которого я являюсь. Вторая мысль леди, как правило приходящая ей в голову, что с любой видимой частью ее черт она будет признана недостойной божественного вмешательства в ее пользу и нужно убедиться, что ее паранджа не нарушена, а затем приходит немое обращение ее сопровождающему, если таковой имеется, с вопросом, что это было за странное явление, с которым так внезапно и неожиданно сталкнулись они.

Принимая во внимание природу местности и расстояние до Кештобека, я не имею ни малейшего сомнения в том, что не смогу добраться до этого места ночью, и когда я прихожу к руинам старого грязного строения в сумерках, я заключаю, что закончились воспоминания о моем превосходном обеде но, у меня в кармане есть кусок хлеба и я могу воспользоваться этим укрытием на ночь. Во время моего скромного обеда, приехали трое на мулах, которые, посоветовавшись между собой несколько минут, наконец, привязывают своих животных и готовятся присоединиться к моей компании. На всю ночь или только для того, чтобы кормить своих животных травой, я не могу сказать.

В любом случае, мне не нравится идея тратить всю ночью или какую-то ее частью на этих горных мулов с тремя местными жителями, я снова продолжаю свой путь по горным тропам примерно на три мили дальше, когда я спускаюсь в небольшую долину, к этому времени слишком темно, чтобы разбить свою палатку, и вместо этого я заворачиваюсь в нее. Успокоенный музыкой журчащего ручья, я почти засыпаю, когда великолепный метеор выстреливает по небу, на короткое мгновение освещая долину поразительной яркостью, а затем опускается глухая темнота ночи, и я отправляюсь в руки Морфея. К утру становится холодно, и я уже лишь дремлю в раннем рассвете, когда меня окончательно будят блеющее и топающее ногами небольшое море ангорских коз. Просыпаясь, я обнаруживаю, что в этот момент я являюсь загадочным и интересным предметом разговора между четырьмя пастухами, которые, по-видимому, несколько минут спокойно изучали мое спящее тело.

Как и наши алчные друзья за перевалом Кара Су, эти ранние утренние знакомые являются милыми представителями своей профессии. Лезвия их мечей наполовину обнажены, ножны грубо изготовлены из двух частей дерева, грубо сформированы в лезвие и соединены сверху и снизу шпагатом; в дополнение к этому - пистолеты с раструбами, вдвое меньшие, чем мушкетон времен королевы Бесс.

Этот злобно выглядящий квартет не создает очень обнадеживающей картины в момент просыпания, но они, вероятно, самые безобидные смертные, которых только можно себе представить. во всяком случае, увидев меня шевелящимся, они проходят со своими шерстяными и вьючными стадами, даже не подвергая меня обычным вопросам. Утренний свет раскрывает в моим взорам очаровательную маленькую долину шириной около полумили, окруженную на юге возвышающимися горами, покрытыми сосновым и кедровым лесом, а на севере невысокие, покрытые кустами холмы. Маленький ручей танцует тонкий потоком разделяя пастбища рассеянные группы ивы. Через три мили вниз по долине я прихожу к придорожной хане, где я получаю немного твердого хлеба, который требует замачивания в воде, чтобы его можно было съесть, и немного червивого изюма. Этим ассортиментом я стараюсь заморить голод. С каким успехом, я оставляю решить воображению читателя. Здесь хан-джи и другой человек позволяют себе одну из странных просьб, свойственных азиатскому турку. Они объединяют содержимое своих соответствующих сокровищниц, собирая целых три меджеда, и с простотой детей, чьи умы еще не осознали извилистые пути злого мира, они предлагают мне деньги в обмен на мой кожаный кейс Withehouse, вместе с его содержанием. Они не имеют ни малейшего представления о том, что содержится в футляре; но их наивная любознательность, очевидно, превосходит все другие соображения. Однако, возможно, их кажущийся невинным способ предложить мне деньги может быть их собственной специфической хитрой схемой побуждения меня раскрыть что же там содержится. На небольшом расстоянии вниз по долине я нахожу дорогу, по которой обычно можно проехать, когда она сжимается до простого оврага, и единственной дорогой является усыпанное дном русло реки, которое сейчас почти сухое, но весной, очевидно, бушует бурный поток. Час этого восхитительного упражнения, и я вхожу в область пологих холмов, среди которых разбросаны пшеничные поля и скопления грязевых лачуг, которые были бы преувеличением отнести к деревням. Здесь нищета в почве или в водоснабжении предстает перед каждым наблюдательным взглядом из-за обнищания местных жителей. Когда я проезжаю, я вижу, что эти бедные полуголые бедняги собирают свой скудный урожай кропотливым процессом выдергивания его за корни и переноса его на общее гумно на спинах ослов. Здесь я также приезжаю в лагерь турецких цыган. Они темные, с обилием длинных черных волос на плечах, как наши индейцы. Женщины и большие девочки сияют в алом ситце и других цветных тканях, и они носят множество ожерелий из бисера, браслетов, бус и других украшений, дорогих для полудикого разума. Младшие дети такие же дикие и невинные в одежде, как и их приятели — собаки. Мужчины носят феску и общий турецкий стиль одежды, однако, со многими неортодоксальными атрибутами и украшениями. С их собственной дикой внешностью, их яркими женщинами, голыми детьми, выглядящими волками собаками, привязанными лошадьми и закопченными палатками, они создают картину, которая, по живописности, может дать фору даже деревням вигвамов скаутов Дяди Сэма Кроу, на реке Малый Биг Хорн , территория Монтана, что говорит о многом. В двенадцати милях от моего вчерашнего свидания я прохожу через Кештобек, деревню, в которой, видимо, были лучшие времена.

Руины большого каменного здания занимают всю центральную часть места. Массивные ворота из обтесанного камня, украшенные долотом скульптора, стоят до сих пор . Красноречивые памятники более процветающей эпохи. Беспристрастные потомки людей, которые построили это существенное и просторное убежище для проезжающих мимо караванов и путешественников, теперь довольствуются размещением себя и своих семей в полуразрушенных хижинах и бесцельно и бесцеремонно дрейфуют вместе с негодной едой и худшей одеждой из колыбели в могилу. Люди Кештобека, кажется, в основном заинтересованы в том, чтобы узнать, почему я путешествую без какого-либо сопровождающего. Незнакомец, путешествующий по этим лесистым горам без охраны и проводника и не имеющий возможности общаться с местными жителями, кажется почти вне их веры. Когда они спрашивают меня, почему у меня нет zaptieh, я говорю им, что у меня есть один, и показываю им «Смит и Вессон». Похоже, они расценивают это как очень остроумное замечание и говорят друг другу: «Он прав: английский эффенди и американский револьвер не нуждаются в zapliehs, чтобы заботиться о них, они вполне способны заботиться о себе».

Из Кештобека моя дорога ведет вниз по еще одной маленькой долине, и вскоре я оказываюсь в ангорском вилайете, катась довольно живо на восток по самой превосходной дороге. Не по тропе мула, как часа назад, а широкая, хорошо спланированная дорога, такая же хорошая, чистая дорога в Налихан, как дороги любого штата Новой Англии. Этот внезапный переход естественно весьма полезен для меня, и в результате расследования, проведенного в Налихане, выясняется, что моё, как я предположил шоссе - это не что иное, как полотно предлагаемой железной дороги, предварительное строительство которой было завершено между Кештобеком и Ангора некоторое время назад.

Эта долина кажется воротами в страну, совершенно отличную от той, которую я до сих пор проходил. В отличие от увенчанных лесом гор и кустарниковых холмов этого утра, горы, возвышающиеся со всех сторон, теперь совершенно лишены растительности; но они ни в коей мере не менее живописны, поскольку у них есть свои особые черты красоты. В их состав входят различные цветные камни и глины. их гигантские бока фантастически покрыты полосами и сшиты синим, желтым, зеленым и красным. Эти пестрые массы, охватывающие по одному кругу с каждой стороны, являются великолепным зрелищем - они интереснее, внушительнее, грандиознее и внушительнее, чем колючие вершины Коджаэли. Многие из этих гор несут свидетельства минералообразования, и где-нибудь на Западе было бы местом напряженной производственной эксплуатации. В Константинополе я слышал, как английский минералист, который прожил много лет в стране, выразил убеждение, что в этих холмах Малой Азии похоронено больше минералов, чем в соответствующем районе в любой другой части мира. Что он знал людей, которые в течение многих лет следили за некоторыми местами необычного обещания, терпеливо ожидая, когда преимущества разработки полезных ископаемых рассветят вялый ум государственных деятелей Османской империи. В настоящее время бесполезно пытаться искать, потому что нет никакой гарантии безопасности. Как только что-нибудь ценное обнаружится, как искатель обременен имперскими налогами, местными налогами, бэкшиш и всевозможные требования к его ресурсам, часто заканчивающиеся тем, что все хладнокровно конфисковано правительством; которая, как собака в кормушке, ничего с ней не сделает, и совершенно довольна и апатична до тех пор, пока никто больше не пожинает от этого никакой пользы. Общая пригодность этого «chemin de fer» (железная дорога, фр.), как его учили местные жители, оказывается не без определенных недостатков, так как днем я невольно умудряюсь нанести значительный вред. Внезапно встречая двух всадников, когда качусь в умеренном темпе вдоль изгиба дороги, лошадь одного ожесточенно возражает против моего появление, и, несмотря на превосходное мастерство его наездника, отступает в небольшой овраг, и лошадь, и наездник оказываются в воде на дне. К счастью, ни человек, ни лошадь не получили более серьезных повреждений, чем несколько царапин и ушибов, хотя это могло легко привести к переломам костей. Вскоре после этого дела другой наездник осла "встает на пятки" (американская идиома, обозначает - удирать) или, вернее, на пятки своего осла прямиком, и его длинноногий и крепкий скакун бесславно падает на землю. но я совершенно уверен, что в этом случае ущерб не будет нанесен, поскольку и «боевой конь», и наездник мгновенно встают на ноги. Смелый мастер прыжков с препятствиями дико и опасливо смотрит на меня, но, заметив, что я не преследую его, до него доходит мысль, что я, возможно, все-таки человек, после чего он воздерживается от дальнейших прыжков.

Двигаясь по пологому склону широкой, ровной дороги, которая почти заслуживает звания бульвара, ведущей через виноградники и сады окрестностей Налихана в довольно энергичном темпе, я вспугнул четырех милашек, облаченных в белые покровы, которые, в тот момент, когда я наблюдают за странным видением, приближаясь к ним с такой злобной скоростью, несутся через соседний виноградник, как одержимые. Быстрота их движений, несмотря на сопротивление их струящихся покровов , легко наводит на мысль, что этими милашками кто-то гонется, однако, по правде они милые или нет? Я не узнаю, конечно, ибо их чадры не раскрываются. Но в обмен на сияющую улыбку, вызванную их забавным поспешным бегством, как чистая и простая взаимность, я предпочту разрешить эти свои сомнения в их пользу.

Вечер в Налихане - сравнительно счастливый случай. Это пятница, мусульманский день отдохновения. Все кажутся довольно хорошо одетыми для турецкого внутреннего города. И, что важнее всего, есть хорошая, ровная дорога, чтобы удовлетворить любопытство народа. т этого последнего факта зависит вся разница между приятным и неприятным временем, и в Налихане все проходит приятно для всех заинтересованных сторон. Помимо новизны моего транспорта, немногие европейцы когда-либо посещали эти внутренние места в таких же условиях, что и я. Как правило, они заранее снабжали себя рекомендательными письмами к пашам и мудирам деревень, которые принимали их как своих гостей во время их пребывания. Напротив, я счел целесообразным не предоставлять себе ни одного из этих сглаживающих путь посланий и, вследствие своих языковых недостатков, сразу же по прибытии в город я должен был как бы отдаться разуму и доброй воле простых людей. К их чести, хочу сказать, я всегда могу рассчитывать на то, что они не испытывают в этом недостатка, по крайней мере, в последней квалификации. Маленькая хана, в которой я останавливаюсь, конечно же, осаждена обычной толпой. Это счастливые, довольные люди, стремящиеся понять меня как можно лучше, ибо они не были свидетелями моего изумительного представления о езде на арабе, похожей на прекрасную паутину, более прекрасная, чем любая makina, которую они когда-либо видели, и которая меняет все их прежние представления о равновесии.

Разве я не доказал, насколько я их ценю, катаясь снова и снова для вновь прибывших партий, пока все население не увидит представление. И это не хобби, я пытаюсь быть ближе к людям, вместо того, чтобы быть исключительным и идти прямо к паши, закрыться и не позволить никому, кроме нескольких привилегированных людей, вторгаться в мою личную жизнь. Все это вызывает лучшие грани характера творческих турок, и ни минуты в течение всего вечера я не чувствовал, что не осознаю, что они все это ценят. Обильный ужин из яичницы-болтуньи, обжаренной на масле, а затем мулазим зептихов берет меня под свою особую защиту и показывает окрестности города. Он показывает мне, где всего несколько дней назад базар Налихана со всеми его разнообразными товарами был уничтожен огнем, и указывает на временные прилавки среди черных руин, которые были установлены пашей для бедных торговцев, которые с тяжелым сердцем и печальным выражением на лицах пытаются восстановить свои разрушенные состояния. Он обращает мое внимание на двухэтажные деревянные дома и другие скромные сооружения, которые, по его простоте его азиатской души, он представляет объектами интереса. А затем он ведет меня в свою управу и приглашает выпить кофе, чтобы буквально сделать меня своим гостем. Здесь, в своем кабинете, он привлекает мое внимание к цветной гравюре, висящей на стене, которая, по его словам, прибыла из Стамбула - Стамбула, где , как с любовью воображает азиатский турок, происходят все удивительные вещи. Эта гравюра, безусловно, замечательная вещь в своем роде. На ней изображен английский солдат в экспедиции в Судан, стоящий на коленях за укрытием мертвого верблюда, и с револьвером в каждой руке, сдерживающим толпу арабских копейщиков. Солдат получил тяжелые ранения, но с помощью дымящих револьверов и очевидной решимости сопротивляться до конца, он остановил и до сих пор сдерживает наступление что-то около десяти тысяч арабских солдат. Неудивительно, что жители Кештобека считали, что англичанин и револьвер вполне безопасны для путешествий без зептих некоторые из них, вероятно, были в Налихане и видели ту же самую гравюру.

Когда стемнело, мулазим отвел меня в общественную кофейню, возле сгоревшего базара, места, где вообще нет сада (игра слов, кафе — coffe-garden, garden- сад, англ), только несколько широких, грубых скамей, окружающих круглый резервуар для воды и фонтан, и который огорожен низким, шатким забором. На скамейках со скрещенными ногами сидит множество трезвых турок, которые курят кальян и сигареты и пьют кофе. Слабый свет, распространяемый фонарем на столбе в центре резервуара, делает темноту «сада» едва видимой. Непрерывное плескание воды, в результате перелива трубы, выступающей на три фута над поверхностью, дает единственную музыку. Единственный слышимый признак присутствия клиентов - это когда некоторые из них заказывают «кахвай» или «наргилех» едва слышимым тоном. Это - идея турка о вечернем наслаждении.

Возвращаясь к хане, я нахожу её полной счастливых людей, смотрящих на велосипед; комментируя замечательный marifet (навык), очевидный в его механизме, и не менее изумительный marifet, необходимый для езды на нем. Меня спрашивают, сделал ли я сам и hatch-lira? (сколько лир?), а затем, обратившись с просьбой о привилегии взглянуть на моего teskeri, они находят редкое развлечение, сравнивая мои личное обаяние с обсуждением моей формой и черт лица, как это интерпретировал офицер паспортного отдела в Галате.

Двое мужчин среди них каким-то образом «подобрали песок с морского берега» (американская идиома) английского языка. У одного из них действительно «очень мало песка», одинокая отрицательная фраза «нет». Тем не менее, в течение вечера он вдохновляет внимательных аудиторов на уважение к его лингвистическим достижениям, задавая мне многочисленные вопросы, а затем, ожидая отрицательного ответа, сам предвосхищает его, спрашивая: «Нет?».

Другой «лингвист» каким-то необъяснимым образом добавил способность сказать «Доброе утро» к своим другим достижениям. Когда приходит время расходиться на ночь, и толпа неохотно старается оторваться от магнитного присутствия велосипеда, я замечаю необычайную степень таинственного шепота и подавленного веселья, происходящего среди них. Затем они начинают медленно выходить из двери с «языковой личностью» во главе. Когда этот образованный человек достигает порога, он поворачивается ко мне, делает салам и говорит: «Доброе утро» и все члены компании, вплоть до неудержимого подростка, которого минуту назад надели наручники за решимость крутить педаль, и который замыкает колонну, также делает салам и говорит: «Доброе утро».

Мне выдают одеяло, и я провожу ночь на диване ханы. Несколько бродячих комаров заходят в открытое окно и поют свои сирены вокруг моего дивана, несколько энтомологических образцов вырываются из их постоянного места жительства в подкладке одеял, чтобы напасть на меня и нарушить мои сны. Но более поздний опыт учит меня рассматривать мои сны сегодня вечером как относительно мирные и безмятежные.

Рано утром меня разбудил ропот голосов посетителей, собирающихся провожать меня. Мне наливают кофе, пока мои глаза еще не открылись, и пикантный запах яиц, уже шипящих на сковороде, поражает мои обонятельные нервы.

Хан-джи - оттоман и хороший мусульманин, и, когда я собираюсь уходить, я небрежно подаю ему свой кошелек и отодвигаюсь, чтобы он помог мне - вещь, которую я не стал бы делать с хозяином маленькой таверны в любой другой стране. или любой другой нации. Если бы он принимал меня в личном качестве, он чувствовал бы себя обиженным при любом намеке на оплату, но будучи khan-jee, он открывает кошелек и достает черик - двадцать центов.