Глава 21. Тегеран.


Существует заметное сходство между базаром, мечетями, резиденциями, пригородными садами и т. д. одного персидского города и теми же особенностями другого, чтобы оправдать утверждение, что описание одного является описанием всех их. Но присутствие шаха и его двора, пышность и обстоятельства восточной королевской семьи, иностранные послы, военные, улучшения, внесенные из Европы, королевские дворцы нынешнего государя, дворцы и воспоминания о бывших монархах - все это в совокупности эффективно поднимает Тегеран над несколько мрачным однообразием провинциальных городов. Человек, который имеет обыкновение прогуливаться по городу ежедневно, хотя бы несколько дней подряд, едва ли сможет не повстречать Шаха. В этом смысле Шаха Персии нельзя сравнить с турецким Султаном, который никогда не выходит из уединения своего дворца, кроме как для посещения мечети или в исключительных случаях. Причем, его ведут по улицам между компактными рядами солдат, так что проблеск его имперской личности можно поймать, только приложив немало усилий.

С тех пор как в 1867 году Шаху удалось избежать покушения со стороны заговорщиков бабидов, он стал проявлять больше осторожности, чем раньше, в отношении своей личной безопасности. До этого случая он обычно ездил верхом на лошадях без своего телохранителя, но в настоящее время он никогда не ездит без телохранителей, которые сопровождают его не далее, чем расстояние примерно равное длине шеи его лошади, как того требует этикет.

Когда его частые прогулки выводят его за пределы городских укреплений, как правило, кроме седельной лошади, на которой он едет верхом, его сопровождает карета, что позволяет ему переходить от одного к другому по желанию.

Шах, очевидно, не безразличен к громкой лести придворных и подхалимов в его отношении, равно как и к пышности и тщеславию его положения, тем не менее он не лишен здравого смысла. Возможно, самое худшее, что можно сказать о нем, это то, что он, кажется, изменяет своим более просвещенным и прогрессивным взглядам в угоду предрассудкам ханжеского и фанатичного священства. Кажется, у него великодушное желание увидеть страну открытой для цивилизационных улучшений Запада и дать людям возможность освободиться от своего нынешнего плачевного состояния, но муллы твердо настроены против всех реформ, и шаху явно не хватает силы воли, чтобы преодолеть свою оппозицию. Именно из-за этой преступной слабости с его стороны схема железных дорог и коммерческого возрождения для страны барона Эйтера оказалась неудачной. Персия, несомненно, является самой находящейся под властью духовенства страной в мире. Муллы влияют на все и всех, от монарха и ниже, до такой степени, что прогресс невозможен. Без внешнего влияния Персия будет оставаться в своем нынешнем жалком состоянии до появления монарха с достаточной силой характера, чтобы освободить людей от паралича их нынешней власти и влияния: однако, ничто иное, как обычная бойня, вероятно, приведет к полному избавлению.

Не ставя под сомнение его достоинство как «Шах Шахов», «Защитник Вселенной» и т. д., имея дело со своими подданными, Наср Ад Дин Шах извлек выгоду из опыта своего европейского турне до такой степени, что признал и стал терпимым к демократической независимости ференги, чей характер выдает тот факт, что они не ошеломлены признанием его величия.

Вечером я и мой друг встретились с шахом и его свитой на одной из улиц, ведущих к зимнему дворцу. Он возвращался во дворец после того, как посетил церемонию некоего сановника. Сначала появился отряд бегунов в причудливых алых одеждах, бриджах, белых чулках и полуботинках и с самым фантастическим головным убором, похожим на павлинвий хвост . Каждый бегун нес серебряный посох. Они расчищали улицу и выкрикивали предупреждение всем скрывать свои лица.

Позади них шел отряд телохранителей Шаха Кхаджара, хорошо вооруженный и одетый в серую форму, оплетенную черным. У каждого из них также был серебряный посох, и кроме меча и кинжала, у каждого за спиной на ремне оружие в чехле из красного сукна. Затем последовала королевская карета с Шахом. Карета напоминала карету шерифов «былых времен», и запряжена шестью превосходными скакунами серой масти. На лошадях три кучера в великолепных алых ливрея. Сразу за каретой Шаха шли высокопоставленные сановники верхом на лошадях и, наконец, беспорядочная толпа из трехсот или четырехсот всадников. По мере приближения королевской процессии персы - все и вся - либо прятались, либо прижимались к стене, и оставались с склоненными к полу головами, пока не прошла вся процессия.



Видя, что у нас нет намерения принимать покорное и рабское положение, сначала алые пешие бегуны, а затем и подошедшие охранники Шаха Каджара обратились к нам лично, призывно крича, как будто очень беспокоясь об этом: «Сахиб. Сахиб!» и жестом попросил нас сделать то, что делали местные жители. Эти доблестные хранители варварской славы Шаха цепко держатся веры в то, что долг каждого, будь то ференги или местный житель, простирается перед ним таким образом, хотя сам монарх уже давно перестал этого ожидать и вполне доволен, если ференги с уважением снимает шляпу, когда он проходит мимо. Большая часть бессмысленного блеска и суеверного страха, который раньше окружал персоны восточных властителей, в последние годы рассеивалась влиянием нравов европейских жителей и путешественников. Еще несколько лет назад верная смерть ждала бы любого незадачливого простого смертного, который не успел сразу скрыться с глаз долой или повернуть лицо к стене, когда мимо проезжали экипажи королевских леди. Европейцы, как правило, сворачивали на боковую улицу, чтобы избежать неприятностей, когда слышали, что присутствующие евнухи кричат: «Гитчин! Гитчин!» (извини, извини!) по улице.

Сейчас многие вещи, за которые до визита Шаха в франгистан, каждого ждала бы смертная казнь можно делать безнаказанно. И, хотя, евнухи так же кричат «Гитчин! Гитчин!», они вполне довольны, если люди будут лишь уважительно склонять головы, когда мимо проезжает экипаж.

Некий эксцентричный австрийский джентльмен однажды счел нужным подражать туземцам, поворачивая лицо к стене, и совершая проверенный временем обычай падать ниц. Это исключительное представление так понравилось дамам, что они сообщили об этом шаху. Послав за австрийцем, шах попросил его повторить представление в его присутствии, и был настолько удивлен, что отпустил австрийца со значительным подарком.

Видимыми улучшениями, которые были введены в Тегеране в последнее время, может служить появление газа и электрического света. Однако, если бы кто-то сделал это заявление и не стал больше ничего объяснять, созданное впечатление, несомненно, было бы неверным. Хотя факт остается фактом, и эти вещи существуют здесь, их следовало бы правильнее назвать игрушкой для удовлетворения желания шаха собрать у себя некоторые из новых и интересных вещей, которые он видел в Европе, чем претворить в жизнь идею улучшения состояния города в целом. Действительно, можно без преувеличения сказать, что в Персии никогда не вводится ничего нового или полезного, кроме как для личного удовлетворения или прославления шаха. Следовательно, хотя некоторые европейские улучшения теперь можно увидеть в Тегеране, их нет больше нигде в Персии. Уголь низкого качества добывается в Эльбурских горах, недалеко от Касвина, и доставляется на верблюдах в Тегеран. И производится количество газа ровно, чтобы поставить два ряда ламп, ведущих от майдана к фасаду дворца, два ряда на восточной стороне дворца и еще дюжину на самом майдане. Газ самого плохого качества, и лампы слабо мерцают во мраке безлунного вечера до половины десятого, давая почти столько же света, или, скорее, делая темноту примерно такой же видимой, как и такое же количество сальных свечей. В 21-30 они гасятся, и любой перс, оказавшийся за пределами его собственного дома позже этого, подлежит аресту и штрафу.

Улучшения в электрическом освещении состоят из четырех фонарей на обычных столбах газовых фонарей по центру майдана и более декоративных и вычурных непосредственно перед дворцом - они используются только в особых случаях.

Электрические фонари - постоянный источник удивления и мистификации для простых людей города и крестьян, приезжающих из провинций. Прогулка по майдану в любой вечер, когда четыре электрических лампы заставляют газовые лампы мерцать слабее, чем когда-либо, собирает небольшую толпу аборигенов, окружающих каждый столб, пристально глядящих на светящийся шар, пытающихся проникнуть в тайну его яркости, и обсуждающих между собой по-мудрому: «Машаллах, Абдулла, - говорит один, - откуда весь этот свет... Они не ставят ни свечей, ни нефти, ни чего-либо еще; откуда он взялся?»

«Машаллах!», - отвечает Абдулла, «Я не знаю, он загорается «пуфф», внезапно, когда никто не ставит на него спички и не приближается к нему, никто не знает, как это происходит, кроме Шейтана и детей Шейтана — ференги!».

«Аллах! Это замечательно»,- произносит другой, - «и наш Шах велик, чтобы дать нам такие вещи, чтобы посмотреть на них - хвала Аллаху!»

Все эти странные инновации и непонятные вещи производят глубокое впечатление на непросветленные умы простых персов и помогают обожествлять шаха в их воображении. Хотя они знают, что эти вещи происходят из франкистана, для них вполне естественно приносить хвалу Шаху в связи с ними. Они считают эти пять электрических огней в Тегеране одним из чудес света. Мерцающие газовые лампы и электрические фонари помогают укрепить их веру в то, что их столица - самый замечательный город в мире, а их Шах - величайший из величайших монархов. Эти крайние идеи, конечно, значительно меняются, когда мы покидаем ряды неграмотности. Но персы, способные сформировать что-то вроде разумного сравнения между собой и европейской нацией, ограничены самим Шахом, дипломатическим корпусом и несколькими видными персонажами, которые были за границей. Подданные всегда в поисках чего-нибудь, что могло бы порадовать Шаха, и как только известие о моем прибытии в Тегеран на велосипеде достигает слуха государственных чиновников, как об этом узнает сам монарх.

На седьмой день после моего приезда офицер дворца приносит сообщение и от имени Шаха просит, чтобы я поддержал их всех, следуя за солдатами, которые отправятся завтра утром, в восемь часов по времени ференги, чтобы провести меня во дворец, где я должен встретиться с «Шахом Шахов и Королем Королей» и прокататься с ним на велосипеде до его летнего дворца в Дошан Тепе.

«Да, я, конечно, буду очень рад прибыть и буду рад представить для ознакомления Его Величества замечательного железного коня, последнее чудо из франкистана» - отвечаю я. Офицер, после саламов с более чем французской вежливостью, уходит.

Точно в назначенный час солдаты представляют себя в мое распоряжение, и, подождав несколько минут лошадей двух молодых англичан, желающих сопровождать нас до половины пути, я сажусь на всегда готовый велосипед, и мы вместе следуем с моим эскортом по нескольким довольно проезжим улицам к кабинету министра иностранных дел.

Солдаты расчищают дорогу от пешеходов, ослов, верблюдов и лошадей, бесцеремонно отворачивая их направо, налево, в канаву — куда угодно с моей дороги, ибо я теперь нахожусь под особым покровительством Шаха. Я - такая же игрушка Шаха на данный момент, как электрический свет, секундомер или большая пушка Круппа, выстрел из которой чуть не напугал солдат до потери разума, разрушив небольшой минарет на городских воротах, рядом с которым они случайно разрядили орудие на первом испытании.



Офис министерства иностранных дел, как и любое претензионное здание, будь оно государственное или частное, на земле Льва и Солнца, представляет собой значительное строение из глины и кирпича, включающее в себя квадратный двор или сад, в котором плещущиеся фонтаны играют среди богатой растительности, которая, как будто благодаря волшебной палочке, проистекает из песчаной почвы Персии, где вода совсем не в избытке.

Высокие стройные тополя кивают на утреннем ветерке, менее возвышенный миндаль и гранат, защищенные от ветра окружающим зданием, не шевелят листьями, но, кажется, предлагают божественные плоды - орехи и розовые гранаты, скромно и тихо. В то время как клумбы редкой экзотики, свойственные этому солнечному климату, придают атмосфере прохладного затененного сада приятное благоухание.

Здесь, с помощью переводчика шаха, я знакомлюсь с Наср-и-Мульком, министром иностранных дел Персии, доброжелательным, но деловым старым джентльменом, по просьбе которого я не без сложностей поднимаюсь в седло и езжу по ограниченному и довольно неподходящему для катания саду. Толпа чиновников и farrash (слуг) смотрит на это с нескрываемым удивлением и восторгом. Верные своему персидскому характеру любознательности, Наср-и-Мульк и офицеры некоторое время безжалостно допрашивают меня относительно механизма и возможностей велосипеда, а также о прошлом и будущем путешествия вокруг света. Вместе с переводчиком я отправляюсь к воротам Дошан Тепе, где мы должны ожидать прибытия шаха.

От ворот Дошан Тепе около четырех английских миль по довольно хорошей искусственной дороге, ведущей к одному из королевских летних дворцов и садов.

Его Величество отправляется сегодня утром в горы за Дошан Тепе на охоту и желает, чтобы я проехал с его группой несколько миль, что даст ему хорошую возможность увидеть кое-что из того, на что похожа поездка на велосипеде.

Опаздывающий монарх заставляет себя и большую толпу обслуживающего персонала ждать целый час у ворот, прежде чем он появится. Среди толпы есть главный shikaree (охотник) шаха, старый седоватый ветеран, от метких выстрелов которого полегло немало лесных бродяг каспийских склонов Мазендерана.

Shikaree увидев, как я еду, и не понимая, как можно поддерживать равновесие, восклицает: «О, аяб Ингилис». (О, великолепный англичанин!) У всех на лицах появляются улыбки при возгласе удивления старого shikaree и когда я в шутку советую ему, что он должен охотится в будущем на велосипеде, и на ходу отпускаю руль, чтобы продемонстрировать возможность стрельбы из седла, восторженная толпа всадников разразилась сердечным смехом, многие из них восклицали: «Браво! Браво!» Наконец-то доходят звуки приближения Шаха.

Все спешиваются, и когда королевская карета подъезжает, каждый перс склоняет голову почти до земли, оставаясь в таком покорном положении, пока карета не остановится, и Шах не подзовет меня и переводчика к себе. Я единственный ференги в компании, двое моих английских компаньонов вернулись в город, намереваясь воссоединиться со мной, когда я отделюсь от Шаха. Шах производит впечатление человека более умного, чем средний перс из высшего класса. И хотя они, как нация, чрезмерно любознательны, ни один перс не проявил бы такой живой интерес к велосипеду, как, кажется, проявляет Его Величество, поскольку через своего переводчика он задает мне множество вопросов. Среди прочих вопросов он спрашивает, не докучали ли курды мне при прохождении через Курдистан без сопровождения. Услышав историю моего приключения с пастухами-курдами между Оваджиком и Хойем, он, кажется, очень удивлен.

С шахом приехала еще одна большая группа всадников, что привело к увеличению числа участников до двухсот человек. Я двигаюсь рядом с каретой, в лучшем для шаха положении, мы направляемся к Дошан Тепе, с нами следует толпа всадников, некоторые позади, а другие несутся по каменистой равнине через которую ведет шоссе Дошан Тепе. Проехав около полумили, шах покидает карету и садится на коня в седло, чтобы лучше «научить меня выполнять некоторые упражнения». Сначала он просит меня показать ему скорость. Затем я должен проехать небольшое расстояние по грубой каменной равнине, чтобы продемонстрировать возможность пересечь грубую поверхность, после чего он желает, чтобы я ехал в самом медленном темпе. Все это, очевидно, интересует его не мало, и он кажется даже более удивленным, чем заинтересованным, несколько раз смеясь от души, когда он едет рядом с велосипедом. Через некоторое время он снова пересаживается в экипаж, и в четырех милях от городских ворот мы подъезжаем к дворцовому саду.

Через этот сад проходит долгая, спокойная прогулочная аллея, и здесь Шах снова просит показать мои скоростные способности.Сад пересекает сеть оросительных канав, но я уверен, что на моем пути, вдоль которого Шах хочет чтобы я проехал как можно быстрее, не может быть никакого препятствия. В двухстах ярдах от места, откуда начинается эта торжественная гонка, только благодаря молниеносному соскоку я избегаю столкновения с тем, чего, как я был уверен, не существует - это было единственное возможное спасение от того, что могло бы оказаться серьезной аварией.

Возвращаясь к подъезжающему отряду, я рассказываю о своей удаче в том, что я избежал падения. Шах спрашивает, может ли человек себе навредить чем-то падая с велосипеда, я отвечаю, что падение, подобное тому, которое я испытал бы при движении на полной скорости в ирригационную канаву, могло привести к переломам костей, показался ему чрезвычайно смешным. Судя по тому, как он смеялся, мне кажется, что посылать меня к оросительной канаве было одной из его шуток, которыми он иногда развлекался.

Проехав несколько ярдов и пробившись через глубокий рыхлый гравий, чтобы удовлетворить его любопытство в отношении того, как можно ехать по рыхлой земле, я направился вместе с ним к маленькому зверинцу, который он держит в этом месте. По дороге он спрашивает о количестве велосипедистов в Англии и Америке, англичанин я или американец, почему велосипедисты не используют железные шины на велосипедах вместо резиновых, и многие другие вопросы, доказывающие его большой интерес, вызванный появлением первого велосипеда в его Столице.

Зверинец состоит из одной клетки обезьян, около дюжины львов, двух или трех тигров и леопардов. Мы проходим от клетки к клетке, и когда сторож подзываем животных к решетке, шах развлекается, тыкая их зонтиком. В первоначальной программе было организовано, чтобы я сопровождал их на место сбора в предгорьях, примерно в миле от дворца, чтобы позавтракать с группой. Но, видя сложность того, чтобы подняться на велосипеде туда, и заботясь о том, чтобы не испортить уже сложившееся благоприятное впечатление, из-за необходимости идти пешком, я прошу разрешения удалиться, моя просьба удовлетворена и переводчик возвращается со мной в город - так заканчивается моя незабываемая поездка на велосипеде с персидским шахом.



Вскоре после поездки с Шахом, Наиб-и-Султан, губернатор Тегерана и главнокомандующий армией, попросил меня доставить велосипед на военный майдан и проехать для поучения себя и офицеров. Будучи занятым какими-то иными вопросами, когда приглашение было получено, я извинился и попросил его назначить другое время.

Я имею привычку совершать моцион каждое утро, с благодаря чему я стал объектом интереса полного изумления половины населения города, которые были пораженного такими чудесами. Слава о моем путешествии и моего появления перед Шахом, частое появление на улицах сделали меня одним из самых заметных персонажей в персидской столице. Люди наградили меня выразительным и отличительным названием «аспи сахиб» (железный конь сахиб).

Через несколько дней после получения приглашения Наиб-и-Султана я случайно проехал мимо военного майдана и был привлечен звуком боевой музыки внутри, я решил подъехать и выяснить что там происходит. Возможно, во всем мире нет лучшего военного плаца, чем в Тегеране. Он состоит из примерно более чем ста акров идеально ровной земли, образуя квадрат, полностью окруженный стенами и казармами с альковами, и над воротами с ярко окрашенными бала-канами. Восхищенные охранники у ворот уступают дорогу и берут на караул, при моем приближении. Въехав внутрь, я несколько удивился, обнаружив общий сбор всего действующего гарнизона Тегерана. Около десяти тысяч человек маневрируют в расчетах, отрядах и полках на плацу.

В немногочисленных предыдущих опытах я обнаружил, что одного моего появления на непонятном «asp-i-awhan» достаточно, чтобы временно деморализовать войска и создать общую беспорядочность и рассеянность, я на мгновение опешил в нерешителности ехать дальше или разворачиваться. Восторженное приветствие и одобрение ближайших ко мне солдат, увидевших меня въезжающего в ворота, заставляют меня продвигаться вперед и я дребезжа прокатываюсь по площади и объезжаю зигзагами маневрирующих людей.

Меткие стрелки, лежащие в пыли, рассеянно поднимаются, чтобы посмотреть. Забыв о своей дисциплине, стройные ряды солдат превращаются в запутанные компании невнимательных людей. Одновременная путаница происходит в марширующих войсках, и оркестровая музыка вырождается в негармоничные ноты и диссонирующий писк отвлеченных от дела музыкантов. По рядам раздается сигнал — не «каждый перс должен выполнять свой долг», «аспи-и-ухан сахиб! Аспи-и-ухан сахиб!» и вся армия приходит в ужасное волнение.

В разгар общей неразберихи прибегает санитар, который просит меня сопровождать его в присутствие главнокомандующего и штаба. Что, конечно, я с готовностью делаю, хотя не без определенных опасений относительно моего вероятного приема в данных обстоятельствах.

Однако нет повода для опасений. Наиб-и-Султан вместо того, чтобы быть недовольным прерыванием смотра, столь же восхищен появлением «asp-i-awhan», как и Абдул, мальчик-барабанщик, и он послал за мной, чтобы поближе познакомиться.

После того, как я катаюсь ради их изучения и отвечаю на их разнообразные вопросы, я предлагаю Главнокомандующему, что он должен организовать элитный шахский полк казаков на велосипедах. Это предложение вызывает общий смех в компании, и он отвечает: «Да, казаки-велосипедисты выглядели бы очень великолепно на нашем парадном поле здесь, на майдане, но для того, чтобы нести службу в наших суровых персидских горах...» - и Наиб-и-Султан закончил предложение со смехом и отрицательным пожиманием плеч.



Через два дня после этого я поворачиваю на дорогу на Дошан Тепе и, проезжая через городские ворота, сразу же оказываюсь в присутствии еще одного грандиозного смотра, снова под личным осмотром Наиб-и-Султана. Нарушать два грандиозных смотра в течение двух дней - это, конечно, больше, чем я рассчитывал, и я бы с радостью отступил через ворота назад, но неожиданно натолкнувшись на них, я считаю уже невозможным предотвратить неизбежный результат.

ойска выстроены в ряд в пятидесяти ярдах от дороги и на данный момент стоят спокойно, ожидая прибытия шаха, в то время как главнокомандующий и его штаб балуются успокаивающим дымом соблазнительного кальяна. Крик "Асп-и-ахан Сахиб!" вырывается по всей линии, и десятки солдат выходят из строя и бегут в суматохе к дороге, невзирая на линейных офицеров, которые отчаянно пытаются вернуть их назад.

Проезжая вперед, я скоро за из пределами, поздравляя себя, что последствия моего тревожного присутствия быстро закончились. Но очень скоро я понимаю, что другого пути назад нет, и поэтому я вынужден снова проехать перед ними возвращаясь обратно.

Соответственно, я спешу вернуться до приезда шаха. Видя, что я возвращаюсь, Наиб-и-Султан и его сотрудники продвигаются к дороге с кальянами в руках, их лица покрыты улыбками одобрения. Они продолжают сердечные приветствия, когда я проезжаю мимо.

Персы, кажется, делают немногим больше, чем играют в солдатики. Возможно, ни в одной другой армии в мире одинокий велосипедист не мог бы деморализовать войсковой строй дважды в течение двух дней, а затем встретить одобрительные улыбки и сердечные приветствия командира и всего его штаба.

В течение ноября и в начале декабря погода в Тегеране, в целом, довольно приятная и подходит для поездок на короткие расстояния. Но, помня о большом расстоянии, которое еще предстоит мне проехать, не уверенности в хорошей дороге в тех точках мира, куда я собираюсь и не возможности выписать какие-либо товары, я посчитал целесообразным прекратить мои упражнения и сохранить резиновые шины для более серьезной работы на пути к Тихому океану.

Здесь нет ни зеленых переулков, по которым можно прогуляться, ни изумрудных лугов, по которым можно бродить по персидской столице, хотя все, что есть зеленого, сохраняют большую часть своей зелени до первых зимних месяцев. Факт существования хоть какой-нибудь зелени - и даже в большей степени - ее выживания в жаркие летние месяцы - почти полностью зависит от орошения, и позволяет растительности сохранять свою первозданную свежесть почти до тех пор, пока внезапно не наступит зима и она не будет поражена морозом.

В земле Льва и Солнца нет упругих газонов, нет бархатистой зелени. Как только человек выходит за пределы растительности, поддеживаемой влагой оросительного канала или ручья, голая, серая поверхность пустыни хрустит под ногами.

Проспект ведет часть города от летней резиденции английского министра в Гулаек, что вызывает воспоминания об английском переулке; но двойной ряд с чинарами, тополями и инжирными деревьями поддерживается орошением, а всё, что снаружи — пустыня.

Везде ценят те вещи, которых не хватает, и участок зелени, достаточно большой, чтобы откидывать тень, дерево или кустарник, и волнистый ручеек в Персии большее сокровище, и имеют большую цену, чем широкие зеленые пастбища и волнистые рощи тенистых деревьев во влажном климате. Более того, в этих ярких изумрудных островках, окрашивающих мрачные серые цвета, есть своеобразное очарование, какими бы они не были маленькими и не значительными сами по себе, и это трудно осознать там, где контраст менее выражен.

Здесь и там, среди каменистой равнины между Тегераном и Эльбурскими холмами, разбросано множество прекрасных садов, прекрасных для Персии, где можно провести приятный час, прогуливаясь под тенистыми аллеями и среди фонтанов. Эти сады - просто участки, отвоеванные у пустынной равнины, снабженные поливной водой и окруженные высокой стеной. Через сады ведут гравийные дорожки, затененные рядами изящных чинар.

Сады засажены инжирными, гранатовыми, миндальными или абрикосовыми деревьями, виноградными лозами, дынями и т. д. Они являются собственностью богатых тегеранцев, которые получают доход от продажи фруктов на тегеранском рынке.

Достаточное пространство внутри городских валов включает в себя ряд этих восхитительных мест, некоторые из которых представляют дополнительное очарование исторического интереса, поскольку они были собственностью и, возможно, любимой летней резиденцией бывшего короля. Таковым является обширный сад в северо-восточной части города, в котором находился один из любимых летних дворцов Фетх-Али-Шаха, дедушки Насер-Ад-Дина.

Главным образом, чтобы удовлетворить мое любопытство относительно правдивости рассказываемых историй, касающихся этого веселого монарха и его чрезвычайно новых методов развлечения, я принял приглашение друга посетить этот сад однажды днем.

Мой друг - владелец пары белых бульдогов, которые сопровождают нас в сад.

После прогулки, мы идем осматривать летний дворец, зал для приемов, где мы поражены красивым колоритом и удивительно живыми изображениями старой персидской фрески на стенах и потолке. В натуральную величину изображен Фетх-Али-Шах и его придворные, а также европейские послы, написанные в дни, когда персидский двор был ареной ослепительного великолепия. Монарх изображен как чрезвычайно красивый мужчина с полной черной бородой и покрыт сиянием драгоценных камней, которые так точно изображены, что на стенах выглядят почти как настоящие драгоценные камни. Кажется странным - почти поразительным - пройти от созерцания голых, уродливых грязных стен города и оказаться среди жизненных сцен двора Фетх-Али-Шаха, чтобы найти здесь и там английское лицо, английскую фигуру, одетую в треугольную кокарду, длинную гессенскую косичку, алый сюртук с откидными фалдами, гольфы, желтые чулки, полуботинки и длинную стройную рапиру - придворного времен Георга III.

Затем мы посещаем другие комнаты, блестящие комнаты, все выполнены в зеркалах и белой штукатурке. Мы идем в комнаты, стены которых состоят из множества крошечных квадратов из богатого витража, сложенных в замысловатые геометрические узоры, но которые сейчас быстро приходят в упадок. Затем мы проходим, чтобы увидеть самую новую особенность мраморной садовой горки Фетх-Али-Шаха.

Проходя по наклонному арочному своду под крышей из массивного мрамора, мы оказываемся в небольшом подземном дворе, через который поток чистой родниковой воды течет по белому мраморному каналу, и где атмосфера должна быть освежающе прохладной даже в середина лета. В центре маленького двора находится круглый резервуар глубиной около четырех футов, также из белого мрамора, который наполняется водой из прозрачной, как кристалл бегущей струи.

Из верхнего резервуара выходит гладко отполированная мраморная горка или лоток, длиной около двадцати футов и шириной в четыре, который расположен под углом, и который призывает любого, кто доверяет себе, попытаться спуститься, соскользнув по горке в нижний водоем.

Сюда, летними вечерами, монарх проходил через единственный ведущий в это место вход, который надежно охраняли вооруженные стражи, готовые отдать жизнь за своего монарха. Фетх-Али-Шах проводил счастливые часы в прохладном и массивном мраморном дворе, куда лучи низкого послеполуденного солнца заглядывали через витраж на крыше и покрывали белый мраморный пол мириадами солнечных зайчиков всех возможных оттенков радуги, и монарх в уединении и покое развлекался с чарующими нимфами своего anderoon, превращая их в этом чудесном бассейне в наяд.

Теперь здесь нет ни нимф, ни наяд, ничего, кроме гладко потертой мраморной горки, рассказывающей историю о веселом прошлом. Но мы получаем реалистичное представление об монарших спортивных играх, проводя бульдогов в верхнюю камеру и давая им возможность начать спуск.

Они сжимаются и выпускают когти, выглядят напуганными и безмолвными взглядами взывают о помощи, только чтобы постепенно скользить вниз, вниз, вниз и, наконец, выплеснуться в аквариум, нам остается только представить, как бульдоги превратились в наяд Фетх-Али-Шаха, чтобы познать что-то из истинной утекающей истории.

После того, как мы несколько раз окунули собак, и они начали понимать, что после соскальзывания с ними не случится ничего ужасного, они наслаждаются спортивными затеями так же, как мы и так же, возможно, как наяды Шаха столетие назад.

Непосредственно за зимним дворцом шаха расположена та часть Тегеранского базара, которая почти ежедневно посещается европейцами, и их присутствие вызывает мало внимания или внимания у местных жителей. Но я часто слышал замечание, что ференги не может пройти через южные или более экзотичные кварталы не получив оскорблений. Решив заняться расследованием, я однажды отправился в одиночку, войдя на базар с восточной стороны дворцовой стены, куда я заходил туда десятки раз.

Улицы снаружи неряшливы с тающим снегом, а крытые проходы базара, будучи сухими под ногами, переполнены людьми в необычной степени. Хотя они довольно сильно переполнены в любое время года.

Большинство дервишей в городе из-за погодных условий были вынуждены искать убежища на базаре. Они, прибавились к немалому числу людей, которые делают это место своим обычным местом пропитания, и делают базар еще более неприятными, чем когда-либо. Они встречаются в таких количествах, что, независимо от того, в какую сторону я поверну, я столкнусь с нищим оборванцем, с диким, изможденным лицом и в гротескным костюме, трясущем свою копилку для милостыни из тыквы и бормочущим: «Ху, хах хук!» и каждый по-своему своеобразен.

Муллы с их струящимися одеждами и огромными белыми тюрбанами также составляют существенную долю движущейся толпы. Они почти без исключения скрупулезно опрятны и чисты по внешности, а их жреческий костюм и фарисейский характер придают им определенный вид величия. Они носят безмятежное выражение лица людей, настолько наполненных представлением о своей собственной святости, что их самосознание воистину презрительно прыгает сквозь их кожу и придает им гладкий, маслянистый вид. Человек невольно размышляет о том, как им всем удается зарабатывать на жизнь. Мулла «не трудится, и он не крутится», но почти каждый человек, которого ты встречаешь, - это Мулла.

Базар - это общая магистраль для всего и вся, что может пройти через него.

Наездники на ослах, всадники и длинные ряды верблюдов и вьючные мулы добавляют путаницу в общую неразбериху. И, хотя сотни торговых палаток заполнены каждой продаваемой в городе вещью, десятки ослов, груженных подобными продуктами, блуждают среди толпы, торговцы выкрикивают названия своих товаров во всю мощь легких. Во многих местах шум довольно оглушительный, и запахи совсем не приятны для европейских ноздрей, но аборигены не слишком привередливы.

Пары, исходящие из харчевен, от котлов из супа, пиллау и жареной баранины, и не менее приятные запахи из мест, где люди заняты целый день тем, что жарят базар-кабобы для голодных покупателей, смешиваются с ароматами от магазинов специй и табака.

Лоснящийся торговец специями, сидящий на корточках рядом с котлом с пылающими углями, выкуривающий кальян за кальяном в мечтательном созерцании своего помощника, ждущего клиентов, а также изредка ждущий пока будет наполнен снова его кальян, несомненно, является самый счастливый из смертных.

С лавкой кабоба, с одной стороны, и лавкой, где готовят баранину, с другой, с пекарней и фруктовой лавкой напротив, он наслаждается чудесной пищей, когда голоден. Ему нечего делать, кроме как курить кальян среди благоухания ароматов его собственных специй и мечтательно следить за тем, что происходит вокруг. Его персидские представления о желанной жизни заставляют его считать свою жизнь блаженной, не сравнимой с теми, чьи занятия требуют физического напряжение.

Все лавки - это открытые спереди места, такие как небольшие фруктовые и сигарные лавки в американском городе, товары размещаются на досках или стеллажах, выставляются вперед или иным образом размещаются самым выгодным образом, в зависимости от характера товаров. В лавках нет окон, но ночью они защищены деревянными ставнями.

Из входов в чайханы слышны звуки флейты или пение трубадура или голос рассказчика, и время от времени встречаются группы недобрых людей, поссорившихся из-за какой-то незначительной разницы в сделке. Шум и беспорядок царят повсюду.

Дальше дорога перекрыта толпой бездельников, наблюдающих за трио luti или шутов, дергающих неповоротливого и ленивого павиана за цепь, чтобы заставить его танцевать. А чуть дальше - еще одна толпа, которая рассматривает еще нескольких luti с маленьким бурым медведем. И павиан, и медведь выглядят лучше, чем их владельцы, а вклад зевак, состоит в основном из съедобных продуктов, их кидают животным, чтобы увидеть, как они кормятся. В полумиле, или около того, от входа достигается нижняя четверть базара. Толпы менее плотные, шум не такой уж оглушительный, а характер лавок претерпевает изменения в худшую сторону. Многие из этих лавок не работают, а многие другие заняты ремесленниками, производящими более грубые товары, такие как подковы, вьючные седла и другие товары для упряжи верблюдов. Такие изделия, как кальяны, чубуки и другие трубки, тапочки и кожаные туфли, головные уборы, украшения и т. д., как правило, производятся в помещениях в лучших частях базара, где они и продаются. Среди грубых ремесленных закутков находятся кулинарные мастерские и чайные заведения низшего сорта и жители из этих мест с любопытством следят за мной и привлекают внимание друг друга к необычному обстоятельству, когда ференги проходит через их квартал.

Через полмили от этих мест моя прогулка внезапно останавливается высокой грязной стеной с узким проходом, ведущим направо. Сейчас я нахожусь на южной оконечности базара и оборачиваюсь, чтобы проследить мой путь.

До сих пор я не встретил каких-либо нападок. Только небольшая дополнительная грубость и простая любознательность, такие, какие вполне естественно ожидать.

Но прежде чем пройти путь в триста ярдов, я встречаю пару хулиганских юношей из класса charuadar. Как только я прошел их, один из них безрассудно совершает обещанный выпад в мою сторону — он издает какой-то особый звук и они оба начинают бежать, как будто ожидая, что их станут преследовать и накажут.

Когда я лишь немного поворачиваюсь, чтобы посмотреть, старый торговец гранатами останавливает своего осла, и с широкой ухмылкой призывает меня преследовать их. Возвращаясь к более респектабельному кварталу, я прогуливаюсь по одному из многочисленных ответвлений, ведущих к нему, которое выглядит, как особенно грубый и грязный квартал. Перед тем, как прошел совсем немного, меня останавливает дружелюбный торговец сахаром с «Сахибом» и различными значительными покачиваниями головы, означающими, что если бы он был мной, он не пошел бы туда. Таким образом, на Тегеранском базаре, где ференги однажды будет задет, он найдет дюжину людей, готовых вмешаться с дружелюбной назойливостью между ним и всем тем, что может привести к неприятным последствиям. В целом, европеец чувствует себя здесь лучше, чем чувствовал бы себя перс в своем восточном костюме в западном городе. Несмотря на различие между нашими превосходным полицейским контролем и отсутствием какого-либо контроля вообще, он чувствует себя здесь лучше, чем китаец на улицах Нью-Йорка.

Тегеранский базар, хотя ничто не сравнится со всемирно известным базаром в Стамбуле, удивительно обширен. У меня сложилось впечатление, что я, в разное время, обошел его весь. Но, через несколько дней после моего посещения «трущобных» кварталов я заметил группу несущую покойника по проходу, который до сих пор не исследован, и я последовал за ними, чтобы попытаться присутствовать на персидских похоронах, и они прошли путь, по крайней мере, милю вдоль лавок, которые я еще ни разу не видел.

Я проследовал за несущими покойника по темным проходам и узким аллеям более бедного квартала, и, несмотря на их злобно сведенные брови, проник даже в дом, где они обмывали тело перед похоронами. Но здесь исполняющий обязанности муллы нахмурился с таким очевидным неудовольствием и отказался продолжать в моем присутствии, так что я был вынужден отступить. Квартал бедноты Тегерана представляет собой бесформенную кучу грязных жилищ и руин, улицы - узкие проходы, описывающие всевозможные повороты и углы между ними. Когда я выхожу из сводчатого базара, солнце уже почти садится, и музыканты на бала-ханах дворцовых ворот возвещают конец еще одного дня диссонирующими звуками древних персидских труб и колотят в полусферические котлы-барабаны. Эти музыканты одеты в фантастические алые мундиры, мало чем отличающиеся от костюма шута пятнадцатого века, и каждый вечер на закате они поднимаются на эти бала-ханы, и в течение часа дарят миру самую неземную музыку, какую только можно вообразить. Латунные трубы длиной около пяти футов, отвечающие усилиям человека с сильным дыханием, с дьявольским визгом бассо-профундо, полностью затеняют туманный горн Ньюфаундленда. Когда дюжина этих инструментов находится на пределе своего звучания, без какого-то намека на гармонию, это, кажется, отбрасывает гнетущую тень варварства на весь город. Эта закатная музыка, я думаю, пережиток очень давних времен, и она нервирует, как отчаянный вой древней Персии, протестующей против нововведений уводящих от величия и очарования ее старинной языческой славы, к сегодняшней несчастной эре правления мулл и зависимости национального существования от снисходительности или ревности других наций. Под воротами музыкантов выход на небольшую площадь, наполовину занятую квадратным резервуаром с водой. Рядом с этим водоемом установлена большая бронзовая пушка. Это огромный, громоздкая штука, совершенно бесполезна для таких людей, как персы, за исключением украшения или, возможно, чтобы помочь впечатлить массы представлением о неприступном величии шаха.

Это особый час молитвы, и во всех направлениях можно наблюдать, как люди, останавливаются во всем, что бы они ни делали, и становясь на колени на какую-то верхнюю одежду, снятую для этой цели, многократно касаются своими лбами земли, сгибаясь в направлении Мекки.

Пройдя под вторыми музыкальными воротами, я как раз вовремя добираюсь до артиллерийской площади, чтобы увидеть группу армейских горнистов, сформированных в ряд на одном конце, и группу мушкетеров на другом.

Как только эти более современные трубачи продолжают играть, рота мушкетеров напротив берет на караул, а затем музыка новых горнистов и хриплые, похожие на туманный горн, звуки фантастических труб на бала-ханах замирают вместе и одновременно и отдают должное отряду диких слонов. Когда громкое гудение прекращается, обычные шумы вокруг кажутся чем-то вроде торжественной тишины, и над этой сравнительной тишиной можно услышать голоса людей здесь и там над городом, кричащие зычными голосами: «Аль-лах-иль-все-ах»; Али Ак-бар.» (Бог самый великий; нет бога, кроме одного Бога!).

Мужчины сидят на крышах мечетей, а также на стенах и домах дворян. Голосистого муэдзина Шаха слышно сильнее всех остальных.

Солнце только что село. Я вижу снежный конус горы Демавенд, выглядывающий, видимо, из-за высокой стены казармы. Он только что приобрел характерный розовый оттенок, как это часто бывает на закате. Причина этого становится очевидной сразу после поворота на запад, потому что все западное небо пылает великолепным закатом. Закат, окрашивает горизонт в кроваво-красный цвет и распространяет теплое, богатое сияние над половиной небес.

Вечером будет полная луна, и гораздо более прекрасная картина, чем великолепный закат и розовая гора, ждет каждого, достаточно любопытного, чтобы выйти на улицу и посмотреть.

Кажется, что персидский лунный свет способен окружать самые обычные объекты ореолом красоты и смешивать вещи, которые сами по себе ничто, с такими невероятными прелестями, что простое случайное созерцание их вызывает волнение удовольствия, пронизывающее всё насквозь.

В Англии или Америке нет города такого же размера (180 000), но они могут похвастаться зданиями, бесконечно превосходящими что-либо в Тегеране. Деревья, которые есть в городе и вокруг него - ничто по сравнению с тем, что мы привыкли иметь у себя, и хотя ворота с их короткими минаретами и безвкусной облицовкой, безусловно, уникальны, они сильно уступают при тщательном рассмотрении. Тем не менее, люди, впервые наблюдающие в окрестностях одних из этих ворот спокойную лунную ночь и находящиеся в одной из арок или между минаретами, высекающими «прекрасную Луну», скорее всего, будут поражены удивлением от изумительного великолепия и красоты представленной сцены.

При нахождении на артиллерийской площади или короткой улице между площадью и фасадом дворца в лунную ночь можно испытать новое чувство красоты природы - мягкий, сдержанный свет персидской луны превращает безвкусные ворота, мертвые грубые стены, раскидистые деревья и фон снежных гор на расстоянии девяти миль в картину, которая навсегда останется в памяти.

По дороге домой я встречаю одну из женщин-миссионеров, что напоминает мне, что я должен упомянуть кое-что об особом положении леди ференги в этих мусульманских странах, где для женщине считается крайне неподобающим открывать свое лицо на публике.

Персидская леди на улицах окутана подобной плащанице одеждой, которая превращает ее в бесформенную и неприлично выглядящий мешок темно-синего хлопкового материала.

Эта одежда покрывает голову и все, кроме лица. Поверх лица надето белое покрывало из обычного листового материала, а напротив глаз вставлено продолговатое смотровое отверстие с открытой вышивкой, напоминающий кусок перфорированного картона.

Даже мимолетный взгляд не виден, если дама окажется красивой и склонной к кокетству, тогда ей удастся наградить вас мимолетным взглядом на ее лице, но мудрая и сдержанная персидская леди не позволит вам увидеть ее лицо на улице - нет, ни за что на свете!

Европейская леди с ее непокрытым лицом - загадка и предмет сильного любопытства, даже в Тегеране в наши дни. А уж в провинциальных городах жена консула или сотрудника телеграфа считает весьма удобным при выезде из дома носить костюм местного происхождения, в том числе прикрывающий лицо.

Здесь, в столице, жены и дочери министров иностранных дел, европейских офицеров и телеграфистов сделали открытые женские лица сносно знакомыми местным жителям. Но они не могут полностью понять, но они не могут полностью понять, что в этом есть что-то очень нехорошее, и более непросветленные персы, несомненно, считают их довольно смелыми и передовыми существами. Армянские женщины скрывают свои лица почти так же, как и персидские, когда они гуляют за пределами дома. Тем самым они избегают неприятной критики и грубого, пытливого взгляда персидских мужчин.

Хотя перс с готовностью признает тот факт, что жена или сестра Сахиба должны быть выше, чем армянская женщина, она представляет для него такой же интересный объект, когда появляется с открытым лицом, как его собственные жены в их очень откровенных внутренних костюмах были бы некоторым из нас. Чтобы не подвергать сомнению установленные представления среднего перса, о том, какой должна быть женщина, европейской леди приходится скрывать свое лицо и прикрывать свое стройное облегающее платье неэлегантной, свободной мантией всякий раз, когда она решается выйти за ее собственные двери.

Имея склонность к тому, чтобы предпринимать вещи, которых раньше ни кто не делал, я предложил однажды утром прогуляться по валам, которые охватывают столицу Персии.

Возник вопрос о расстоянии. Али Акбар, глава farrash, сказал, что это шесть фарсах (около двадцати четырех миль); Мешеди Абдул сказал, что больше.

Из хорошо известной персидской характеристики преувеличивания мы пришли к выводу, что, возможно, это будет миль пятнадцать. На этом основании г-н Мейрик, сотрудник Индоевропейского телеграфа, согласился создать мне компанию. Валы состоят из земли, вырытой из канавы шириной около сорока футов и глубиной двадцать, выложенной на внутренней стороне канавы. Наша цель - охватить город по вершине этого вала.

В назначенные восемь часов утра мы находимся у крепостных ворот Гулаек в северной части города.

Холодный ветер дует с заснеженных гор на северо-восток, и мы решили начать нашу новую прогулку на запад. Следуя зигзагообразной конфигурации крепостных валов, мы находим их сначала несколько грубыми и каменистыми для ходьбы. Справа мы смотрим вниз в широкую канаву, а за ней, по наклонной равнине, наши глаза следят за длинными ровными рядами канаатных курганов, уходящих к холмистым предгорьям. На заднем плане, но в восьми милях отсюда возвышаются снежные массы Эльбурского хребта. В сорока милях от нас, за нашей спиной, коническая вершина Демавенда, белая, спектральная и холодная, над берегом снежных облаков, которые неподвижно накапливаются на его гигантских сторонах, как будто ограждая его от нижнего мира.

Слева от нас лежит город, странный конгломерат мертвых глинобитных стен, домов с плоской крышей и тополиных садов.

Тонкая дымка парит прямо над улицами, сквозь которые видны минареты и купола мечетей, квадратные, освещенные башни эндеруна шаха, монументальный скелетный купол шатрового театра, под которым шах дает раз в год королевская tazzia (представление о трагедии «Хусейна и Хасана») и высокая труба арсенала, из которой выходит столб черного дыма. Вдали, далеко за пределами города, на юге, сверкающем, как зеркало на утреннем солнце, виден купол великой мечети Шахабдуллазин, крыши которой, как говорят, покрыты чистым золотом.

Когда мы проходим мимо, мы видим в стенах английского представительства великолепный сад тенистых проспектов, асфальтовых дорожек и темно-зеленых рядов английского плюща, которые тянутся по земле оплетают стволы деревьев.

Квадратная башня с часами и здание, напоминающее старинную усадьбу предков, придают «лучшему образцу собственности в Тегеране» домашний облик. Представитель правительства Ее Величества, отделенный от внешнего мира кирпичной стеной высотой в двадцать четыре фута, вполне может представить себя в часе езды от Лондона. За третьими воротами характер ландшафта меняется от усыпанных камнем гравийного грунта северной стороны до красной земли без камней. Как внутри, так и снаружи крепостных валов поля озимой пшеницы и зимостойких овощей в целом оживляет бесплодный характер окружающей местности.

Ворота Исфахана на южной стороне являются самым оживленным и самым важным входом в город. Через эти ворота въезжают караваны из Бушира, доставляющие английские товары из Багдада, Испахана, Тезда и всех городов южных провинций.

Рядом с воротами разбили лагерь многочисленные караваны, которые завершают свои приготовления для въезда в город или отъезда в какой-то отдаленный торговый центр. Многие из ожидающих верблюдов стоят на коленях под их тяжелыми грузами и тихо кормятся. Они стоят на коленях в маленьких, компактных кругах, дюжина верблюдов в кругу, их головы обращены внутрь. В центре находится куча измельченной соломы. Каждый верблюд наклоняет голову и берет немного соломы, а затем снова поднимает голову, жуя его с большим удовольствием, в то же время обладая выражением глубокого удовлетворения, смешанного с робостью, как будто он считает, что наслаждение слишком хорошее, чтобы длиться долго, они выглядят как уютное и суетливое собрание пуританских старушек, пьющих чай и сплетничающих о последних новостях.

В миле от ворот Испахана находятся двое других ворот, а между ними - область, целиком посвященная кирпичной промышленности. Здесь среди глиняных карьеров и заброшенных печей мы на мгновение узрели шакала, пьющего из канавы. Он ускользает из поля зрения среди пещер и руин, как будто сознавая, что играет не самую щедрую роль в поисках своей жизни в городе, уже полном изможденных, полуголодных изгоев, которые вяло бродят и голодные, ищут свой кусок пропитания. Некоторые из этих парий были настолько неудачливы, что спустились внутрь крепостного вал. Мы можем видеть места, где они неоднократно совершают яростные броски на свободу вверх по почти перпендикулярному откосу, но беспомощно падают обратно на дно своего подземелья без крыши, где они постепенно умрут от голода.

Местные жители в этой части города встречают нас любопытными взглядами. Они удивляются, увидев, как двое ференги ходят по крепостным валам далеко от европейского квартала. Мы можем слышать, как они делают замечания по этому поводу и привлекают внимание друг друга. Солнце пригревает, хотя сейчас январь, когда мы проходим мимо ворот Дошан-Тепе и Мешхеда, отмечая, когда проходим мимо, что летний дворец шаха на холме на востоке выгодно отличается по белизне от снега на соседних горах. Когда мы снова добираемся до ворот Гулаек и спускаемся с валов в том месте, где мы начали, часы в башне Английского Посольства бьют двенадцать.

«Сколько миль, как ты считаешь?» - спрашивает мой собеседник. «Всего около двенадцати миль», - отвечаю я.- «Что ты думаешь об этом?» Он соглашается. «Двенадцать миль вокруг и одиннадцать ворот. Мы шли или перелезли через арки восьми ворот и еще у трех мы должны были спуститься с крепостных валов и подняться снова».

Насколько можно понять, это первый раз, когда Ференги обошел крепостные стены Тегерана.

Но, стоит хвастаться этим? Это только небольшая прогулка в дюжину миль, и ничего нового мы не увидели.

Вокруг снаружи - ровная пустыня, без зелени, за исключением редких возделываемых полей и разбросанных здесь и там садов окрестных деревень.

В некоторых кварталах Тегерана встречаются несколько оставшихся семей гебров или огнепоклонников. Остатки представителей древней религии Персии, которые преданно дарят свои странные жертвоприношения пожарам, чье всепожирающее пламя они постоянно кормит и никогда не позволяют его погасить.

Эти люди интересны тем, что возвышают себя над подавляющим мусульманским большинством, заполонившим их страну, и цепляются за свою древнюю веру сквозь все преграды — большие или малые, во всяком случае, они стойко отказываются принимать любые другие культы. В настоящее время в Персии осталось мало свидетельств их религии, кроме их «башен молчания» и руин их старых огненных храмов. Эти последние были построены в основном из мягкого кирпича, и по прошествии веков являются не более чем бесформенными напоминаниями о прошлом.

В нескольких милях к юго-востоку от Тегерана, в пустынном, нечастом месте, находится пустая «башня молчания», где они располагают своих мертвецов.

На вершине башни вид балкона с открытым решетчатым полом. Туда кладут обнаженные трупы до тех пор, пока вороны и стервятники не соберут скелет совершенно чистыми. Оставшиеся голые кости затем бросают в общее хранилище в башне.

Теперь эти общины в Персии слишком малочисленны или слишком небрежны, чтобы поддерживать постоянно горящий огонь. Огни Зороастра, которые в старину и более процветающие времена питались топливом днем ??и ночью, теперь гаснут навсегда, и уменьшающиеся последователи этой древней формы поклонения образуют уникальный элемент в общей численности населения Персии.

Штаб-квартира персидских гебров, если можно сказать, что у них есть штаб-квартира, находится в Йезде, городе, малоизвестном европейцам и почти полностью изолированном от остальной части страны великой центральной пустыней.

Сегодня можно наблюдать один великий результат этой географической изоляции: тот факт, что гебры Йезда противостоят обнаженному мечу ислама лучше, чем в более доступных местах. Следовательно, их сейчас там больше, чем в других персидских городах.

Любопытно, что главным занятием, можно сказать, единственным занятием гебров по всей Персии, является уход за пригородными садами и помещениями богатых людей. С этой целью мне сказали, что семьи гебров пользуются таким спросом, что если бы их было достаточно много, чтобы хватило на всех, вряд ли во всей Персии был бы ценный участок садовой собственности, за который бы не отвечала семья гебров. Говорят, что они намного более честны и заслуживают доверия, чем персы, которые, как шиитские мусульмане, считают себя самыми святыми людьми на земле. Или армяне, которые лелеют в душе льстивую мысль о том, что они христиане, а не мусульмане, и ожидают, что весь христианский мир будет уважительно относиться к ним лишь из -за этого. Несомненно, благодаря этой бесценной черте их характера, гебры естественным образом перешли на уровень хранителей частной собственности своих богатых соседей.

Женский костюм гебров состоит из турецких брюк с очень широкими, мешковатыми штанинами, материал которых обычно является ситцевым принтом, а покров из аналогичного материала обернута вокруг головы и тела.

В отличие от своих соседок-мусульманок, они не претендуют на сокрытие своих черт. Их лица обычно описывают, как приятные и добродушные, а не поразительно красивыми или просто красивыми, как лица персидской или армянской красавицы.

Костюм мужчин мало чем отличается от обычного костюма персов низшего класса.

Как и все люди в этих мусульманских странах, которые осознают слабость своего положения небольшого сообщества среди фанатичного населения, тегеранские гебры давно привыкли считать себя находящимися под защитной тенью английского Посольства. Всякий раз, когда они встречают «Сахиб» на улице, они, кажется, кланяются в знак признательности.

Среди людей, которые пробуждают здесь особый интерес к европейцам, можно упомянуть Аюб Хана и его небольшую свиту сопровождающих, которых можно увидеть на улицах практически в любой день.

Аюб Хан находится в изгнании здесь, в Тегеране, в соответствии с некоторой взаимной договоренностью между английским и персидским правительствами. Почти в любой день, около четырех часов, его можно встретить верхом на прекрасном большом каштановом жеребце в сопровождении другого афганца на жеребце железно-серого цвета.

Я никогда не видел, чтобы они ехали быстрее, чем на прогулке, и почти всегда их сопровождают четверо бегунов, также афганцы, двое из которых идут позади своего вождя, а двое впереди. Эти бегуны несут крепкие посохи, с помощью которых можно предупредить нищих, а также создать неудобства для любого неудержимого персидского хулигана, который мог бы позволить себе недружественный выпад.

И Аюб Хан, и его сопровождающие сохраняют свой национальный костюм, главные отличительные черты которого - огромный тюрбан с двумя футами широкой полосы, свисающей вниз. Кроме того, они носят белые хлопковые панталоны даже в середине зимы.

Они носят европейские туфли и сюртук, как если бы они узнали о них от общения с англо-индейцами, по крайней мере, что касается туфель и сюртука.



У бегунов ноги ниже колена, тесно обмотаны полосами темного войлока. Судя по внешнему виду, Аюб Хана тяготит изгнание, потому что его круглое лицо выглядит всегда приятно, но я еще никогда не встречал его, чтобы он весело болтал со своим спутником. Массу интересных сцен и персонажей можно заметить ежедневно на улицах Тегерана, и имя им легион. Пилигримы, которые с маленьким шкафчиком чая и сахара в одной руке, и с самоваром с живым углем в другой, бродят по городу, собирая бездомных, для которых они готовы сделать стакан горячего чая в одну минуту. Множество странно выглядящих нищих и дервишей в их фантастических костюмах, нападающих на вас «ху, яа ху». Парикмахеры, которые бреют головы своих клиентов на общественных улицах - бреют макушки, оставляя маленькие пучки волос, чтобы Мухаммед мог потянуть за них и втащить в рай. И многие другие, наблюдения, один только перечень которых сами по себе мог бы бы заполнить целый объемистый том.


Загрузка...