Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана.

Глава 6. Германия, Австрия и Венгрия.

Несмотря на то, что еще четырнадцать лет назад (1871) Эльзас был французской территорией, население здесь отличается от французской стороны. Для меня наиболее желанным оказалось их лингвистическое превосходство над людьми на французской стороне. Я задержался в Саарбурге всего на пол часа, но, уже два человека обратились ко мне на моем родном языке. И в Пфальцбурге, небольшом городе, где я остановился на ночь, повторилось тоже самое.

Еще не проехав и тридцати километров по территории Германии, я встретился с тем, с чем ни разу не повстречался во Франции. Дерзкий возница, на узкой дороге в пригороде Саарбурга, отказался осадить своих лошадей, которые повернулись на мою сторону дороги и заставил меня спешиться.

Тренирующиеся солдаты, солдаты стреляющие по мишеням, солдаты марширующие группами во всех направлениях постоянно попадаются мне на глаза при приближении к Пфальцбургу. И хотя, здесь, кажется меньше слышится военных барабанов и медных труб, чам во французских гарнизонах, но нет ни одного поворота на улице, чтобы не слышался мерный тяжелый топот военных, которые приближаются или удаляются. Похоже, эти вояки шагают быстрее и ритмичнее, чем французы, которые всегда идут более усталым и понурым шагом. Хотя, часть впечатления можно отнести на счет довольно широких и неприглядных французских штанов. Нельзя наблюдать за этими крепкими немецкими солдатами без убеждения, что в суровых условиях войны, они уступят разве что солдатом моей страны.

В маленьком гостевом доме в Пфальцбурге люди, кажется, понимают и предвосхищают гастрономические особенности англичанина. Впервые, после отъезда из Англии, мне подали на обед отличный стейк и чай.

Следующим, дождливым утром, я ехал по холмистой местности к Саверну, городу приятно расположившемуся за этими темными лесистыми холмами, которые образуют восточную границу долины Рейна. Дорога хорошая, но холмистая и на несколько километров до Саверна круто вьется среди сосновых лесов. В долине местами попадаются приятные деревеньки, раскинувшиеся, как на удивительно красивой картине. Руины нескольких старинных замков на соседних холмах добавляют очарования, а так же романтическую ноту.

Дождь льет потоком, когда я въезжаю в Саверн. Я делаю большую остановку, чтобы посетить парикмахерскую, а так же приобрести небольшой гаечный ключ. Взяв мой никелированный гаечный ключ, я спрашиваю в магазине технических товаров, есть ли у них что-либо подобное. Продавец с интересом рассматривает его, потому что разница между тем, что есть у него на прилавке и моим гаечным ключом, примерно такая же, как между пружиной для часов и старой подковой. Я покупаю грубый инструмент, который был изготовлен на наковальне деревенского кузнеца. Из Саверна дорога ведет через гряду и вниз, в славную долину Рейна. На мгновение узкое ущелье напоминает мне каньон, лежащий в горах Сьерра-Невады, но хорошая широкая дорога, покрытая грязью утреннего дождя, не позволяет предположить, что это сравнение справедливо с точки зрения велосипедиста. Обширные и прекрасные террасные виноградники отмечаю восточный выход. Дорожное покрытие этой местности достаточно твердые, но некоторое количество глины в составе делает покрытие скользким в дождливую погоду. Я въезжаю в деревню Марленхейм и наблюдаю за гнездом аиста на вершине дымохода, первым, увиденным мною в Европе. Хотя, в последствии я их увидел не мало. Аист-родитель торжественно возвышается над молодым выводком, который кажется слегка закопченным.

Недалеко от Марленхейма я заметил, едва вырисовывающийся в дымке, знаменитый шпиль Страсбургского собора, заметно возвышающийся над всем остальным в широкой долине.

В 13:30 я уже въезжал в массивные арочные ворота, являющиеся частью городских укреплений, по широким, но грубо уложенным улицам, самому забрызганному грязью объекту. Очевидно, укрепления вокруг города предназначены строго для дела, но никак не для красоты. Железнодорожный вокзал является одним из лучших в Европе. И, среди заметных новшеств можно отметить паровые трамваи.

Когда я катил через город, полицейский приказал мне убраться с тротуара. Я остановился, чтобы спросить у респектабельно выглядящего страсбургца дорогу на Аппенвайр. Он поднимался по ступенькам с каким-то деревенщиной и обмахивался военной фуражкой на три размера меньше. После вопроса «Appenweir. Englander?» (Аппенвайр. Англичанин, нем.), он повернулся ко мне лицом с военной выправкой, несомненно, под влиянием своего головного убора и позвал меня следовать за ним. Не зная, куда идти, я подчинился. И, после того, как мы пронзили лабиринт из дюжины улиц, состоящих из зданий начиная от остроконечных и не слишком живописных средневековых до современных красно-коричневых фасадов, он вывел меня за пределы крепостной стены, теперь уже на дорогу в Аппенвайер. После он вытянутой ладонью прикоснулся к своей фуражке и вернулся в город.

Я пересек Рейн по понтонному мосту и покатил по ровным и, к счастью, гораздо менее грязным дорогам, через приятные деревни. Возле одной из них, я встречаю группу полураздетых солдат, небрежно бредущих вдоль обочины, как будто возвращаются из дальнего похода. Я тяжело кручу педали, из-за встречного ветра. И я и велосипед заляпанные желтой глиной. Офицеры и солдаты начинают добродушно подшучивать, смеяться и около дюжины запели хором «Ah! ah! der Englander.». Да, да, - отвечаю я в ответ, когда проезжаю мимо них, смех и подшучивания идут вдоль линии. Вид «англичанина» в его приключенческих скитаниях доставляет удовольствие среднестатистическому немцу, который хоть и не может не восхититься духом свершений, не понимает, как от этого можно получать удовольствие. Среднестатистический немец предпочтет бездельничать, потягивая вино или пиво и куря сигареты, чем путешествовать на велосипеде по континенту.

В нескольких милях к востоку от Рейна, еще одна мрачная крепость хмурится над горной деревенькой и широкими зелеными лугами. А справа — еще одна. Конечно, это франко-германская граница, огромный военный лагерь, с фортами, солдатами и военными боеприпасами повсюду.

Когда я пересек Рейн, я покинул Нижний Эльзас и теперь проникаю в район Среднего Рейна, где деревни представляют собой живописные скопления остроконечных коттеджей - контраст с бесформенными и выглядящими древними каменными сооружениями французских деревень.

Разница также распространяется на жителей. Крестьянки Франции, либо из реальной, либо из напускной скромности, обычно делали вид, что не замечают ничего необычного, когда я проезжаю мимо. Но, оглядываясь назад, их почти всегда можно увидеть стоящими и пристально смотрящими на мою удаляющуюся фигуру с безошибочным интересом. Но женщины этих рейнских деревень, при виде меня, разражались безудержным хохотом.

Въезжая по хорошей дороге в деревню Оберкирх, я решил становиться на ночь. Первое, что нужно сделать, это освободить велосипед от налипшей глины. Неловко выглядящий хозяин смотрит на меня неодобрительно, без сомнения думая, что я стряхиваю грязь с себя, а ему потом убирать кучу мусора веником. Хозяин знает несколько английских слов. Он высовывается из окна сверху и спрашивает: «Ты герр Штевенс?» Да, да, - отвечаю я.

«Ты едешь вокруг?» «Да, я еду вокруг света!»

«Я прочитал о вас газета» «О! Действительно? Какая газета?»

«Die Frankfurter Zeitung. Ты едешь вокруг mit der veld.»

Хозяин очень рад, что у него остановился человек, который «mit der veld around» и распространяет хорошие новости. В течение вечера несколько важных людей заглянули на двор, чтобы увидеть меня и мой велосипед.

Влажные колени, в результате катания под дождем в резиновых леггенсах заставляют меня искать открытый огонь на кухне. Послушав несколько минут болтовню поварихи, я без всякой пантомимы, на чистом английском решаюсь попросить возможность в тишине и покое, у очага на кухне просушить мою одежду. Бедная женщина уходит, но тут же возвращается с весьма образованным мастером, который немедленно предлагает мне на вечер свои воскресные штаны. Я принял с радостью это предложение, несмотря на то, что штаны этого крупного господина были мне широки.

Оберкирх - симпатичная деревня на въезде в узкую и очаровательную долину реки Ренх, по которой ведет мой маршрут, в покрытые елями высоты Шварцвальда. В нескольких милях дальше по долине я проезжаю по маленькой деревне, которая приютилась в окружении самых красивых мест из тех, что я когда-либо видел. Темные, хмурые ели, смешанные с более светлой зеленью другой растительности, венчают окружающие отроги гор Книбис.

Виноградники, небольшие поля колыхающейся ржи, зеленые луга покрывают низовья склонов пестрыми красками. У подножия склонов ютится скопление коттеджей, среди разбросанных садов цветущих фруктовых деревьев. Радостная лютня пастухов в горах, пение птиц и веселая музыка бьющих горных ручьев наполняют свежий утренний воздух мелодией.

Во время фруктового сезона можно едва открыть рот на открытом воздухе, как богиня Помона всунет какой-нибудь вкусный кусочек. Проспекты французских тополей исчезли, но дорога затеняется на многие мили фруктовыми деревьями. Я никогда прежде не видел такого замечательного места, тем более, в сочетании с почти идеальными для катания дорогами.

Мой путь ведет через Опенау и Петерсталь. Последнее место выросло, как значимый летний курорт, здесь есть несколько просторных отелей, с ваннами для купания, минеральной водой и т. д., которые уже готовы принять ожидаемый наплыв гостей, ищущих здоровья и удовольствий предстоящим летом. А теперь вверх, вверх и вверх..., среди темных сосен Шварцвальда. Миля за милей крутого уклона, вдоль реки Ренч, до ее истока. Очень скоро, дорога, по которой я только что шел, виднеется далеко внизу, извиваясь и скручиваясь по склонам гор. Группы смуглых крестьянок несут на головах корзины с сосновыми шишками в деревню внизу. На расстоянии вид их ярко-красных платьев среди мрачных зеленых сосен наводит на мысль о феях, которыми легенды населили леса Шварцвальда.

Вершина наконец достигнута, и два пограничных поста сообщают путешественнику, что на этом лесистом хребте он переходит из Бадена в Вюртемберг. Спуск на мили приятный и плавный - плавный, горный ветер дует прохладно и освежающе, приносит запах сосен. Пейзаж - это пейзаж Шварцвальда, и чего еще можно желать, кроме такого счастливого стечения обстоятельств?

Достигнув Фройденштадта около полудня, после подъема в гору, надышавшись бодрящего воздуха и соснового аромата, я получаю от хороших людей в гастхаусе впечатляющий урок о влиянии езды на велосипеде на человеческий аппетит.

Как и в каждом городе и деревне, через которые я проезжаю, в Вюртемберге все малолетнее население, собирается вокруг меня за невероятно короткое время. Естественный импульс немецкого маленького мальчика, кажется, состоит в том, чтобы начать бегать за мной, кричать и неуёмно смеяться. Проезжая через некоторые из более крупных деревень, не будет преувеличением сказать, что я собирал по двести маленьких немцев, шумных и демонстративно грохочущих сзади своими тяжелыми деревянными туфлями.

Вюртембург, по кране мере по этому маршруту, весьма холмистая местность и дороги сильно уступают дорогам Англии и Франции. Может быть километра три подъема по лесистому склону, ведущему из небольшой долины, затем, после некоторых километров по волнистым, каменистым грядам на возвышенности, длинный и не всегда плавный спуск в другую небольшую долину, а потом эта программа несколько раз повторяется по глинистой дороге.

Маленькие крестьянские деревеньки часто находятся на возвышенностях, но крупные города неизменно находятся в долинах, защищённых лесными высотами среди скал. Среди самых недоступных скал можно увидеть руины старого замка. Множество маленьких мальчиков восьми или десяти лет разбивают камни на обочине дороги. Я немного удивляюсь, потому что в Германии существует обязательный школьный закон. Но, возможно, сегодня праздник. Или, может быть, после школы, эти несчастные молодые люди ремонтируют обочину дорог и руками колят камни.

Голодный, как волк, я въезжаю в шесть часов в сонный город Ротенбург. В главном отеле города заказываю ужин. Несколько лакеев, разной степени полезности, приходят и время от времени кланяются и улыбаются, в то время, когда я сижу и жду, что ужин появится с минуты на минуту. В семь часов приходит официант и, низко кланяясь, кладет скатерть. В семь пятнадцать он появляется снова, и приносит тарелку, вилку и нож, и делает еще множество поклонов. Проходит еще пол часа. Он, несомненно, наблюдает за моим растущим нетерпение, то приходя чтобы закрыть солонку, то отрегулировать газ. Потом он приносит какой-то иллюстрированный листок и вновь глубоко кланяется. Мне очень хочется заставить его съесть это прямо сейчас, но я, смирившись с неизбежной судьбой жду и жду. В восемь пятнадцать я получаю тарелку супа. В восемь тридцать он принес «kalbscotolet», в восемь сорок пять — небольшую тарелку разного печенья. Во время еды я попросил еще один кусок хлеба, и вот, топот ног по старинной каменной лестнице, и через десять минут я получаю небольшую булочку. На другом конце длинного стола около полудюжины благородных стариков проводят время. Перед каждым стоит огромная кружка пенящегося светлого пива.

Человек, который здесь, вероятно, более других добился успеха, вызывающего зависть и восхищение окружающих, а заодно и в высшей степени самолюбования — грузный гражданин, который часами сидит в полукоматозном состоянии, едва удерживающий огромную фарфоровую трубку от падения и с пятнадцатиминутными интервалами прилагающий огромные усилия для глотка пива. Если бы не редкие движения век и не периодические посещения его губ кружкой, то вообще было бы не понятно бодрствует он или уже уснул. Потому что, процесс курения едва заметен невооруженным глазом.

Утром, совершенно естественно, что я побоялся заказать здесь какой-нибудь еды из-за боязни прождать до полудня, если не больше, прежде, чем я смогу позавтракать. Поэтому приняв еще массу поклонов, еще более глубоких и почтительных, чем вчера, я проехал двенадцать километров до Тюбингена, где и позавтракал. Всю первую часть дня, время от времени начинается дождь. Когда я проехал километров тридцать пять, дождь стал превращаться в ливень и вынуждает меня, по примеру нескольких крестьян, искать укрытия под кронами сосновой рощи. Однако, скоро дождь выгоняет нас и оттуда. И одев мой тонкий резиновый костюм, я толкаю велосипед в Альберберген. Где позволяю себе удовольствие в виде ржаного хлеба и молока, а остальное время, до трех часов, жду, когда же закончится дождь и начинаю движение через грязь до Блаубойрена.

Утром, дождался десяти часов, по большей части, чтобы дать просохнуть дорогам. Далее я решил не ждать и выехал к важному и довольно красивому городу Ульму. Характер местности теперь меняется. Вместе с ним меняется и характер людей, как будто люди впитывают особенности региона в котором живут. Моя дорога от Блаубойрена идет вниз, узкой извилистой долиной рядом с перекатистыми верховьями Дуная. Восемнадцать километров по рельефестой дороге приводят меня в сильно укрепленный город Ульм, место, куда я должен был приехать вчера, если бы не непогода. Там я покидаю Вюртемберг и въезжаю в Баварию. На невзрачных возвышенностях Центрального Вюртемберга, среди крестьянок трудно найти привлекательное лицо или грациозную фигуру. А вдоль улыбающихся долин Баварии женщины, хоть обычно имеют непропорционально широкие фигуры, тем не менее, обладают определенной грациозностью. И хотя их облик далек от американской или английской идеи прекрасного, но они в значительной степени привлекательнее, чем их соплеменницы из той части Вюртемберга, которую я проехал. Я остановился на несколько минут в Ульме, чтобы пропустить кружку пива и спросить дорогу в Аугсбург. В течение этого времени я становлюсь предметом не малого любопытства горожан, потому что слава моя уже достигла Ульма.

Дороги Баварии обладают только одним достоинством — они твердые. Если бы не было хотя бы этого, то они были вообще отвратительными. Баварская идея создания дорог, очевидно заключается в том, чтобы рассыпать ровным слоем побольше сыпучих камней. На протяжении многих миль велосипедист вынужден следовать по узким, искатанным колесами колеям, постоянно уклоняясь от рыхлых камней или передвигаться иным способом, двигаясь по краю проезжей части. Сейчас я путешествую по той части земли, где самое большое потребление колбас и пива в мире. Хмелевые сады являются характерной особенностью ландшафта и длинные колбасные гирлянды свисают чуть ли не в каждом окне. Количество этих яств, которых я вижу потребляемыми сегодня, является чем-то удивительным. Хотя, конечно, праздник Святой Троицы, вероятно, увеличил количество.

Напевные звуки инструментальной музыки плывут по долине Леха. Вечером я подъезжаю к прекрасным окрестностям Аугсбурга и проезжаю мимо нескольких пивных террас, где собрались весёлые толпы аугсбургцев, пьют пенный напиток, закусывают колбасами и питают вдохновение из музыки военных оркестров. «Где находится штаб-квартира велосипедного клуба Аугсбурга?» - спрашиваю я с надеждой у молодого человека. С десяти часов утра я проехал уже сто двадцать километров и наконец-то въезжал в город. Штаб-квартира клуба находится в очень знаменитом кафе и пивной на юго-восточной окраине города. Я прошу одного человека, который говорит по-английски помочь мне поговорить с хозяином заведения. Он охотно соглашается мне помочь. И вот, я сижу среди среди сотен солдат и горожан, наслаждаюсь пенным напитком и узнаю, что большинство членов велоклуба, в честь праздника, совершают поездку по окреснотсям. Я это одобряю. Меня проводили в отель Mohrenkopf (Голова Мавра) и приглашают считать себя гостем велоклуба, пока я остаюсь в Аугсбурге. Баварцы весьма практичны.

Господин Йозеф Клинд, президент клуба, сопровождает меня до Фридбурга в понедельник утром. Это последний день праздника и баварцы стремятся из него извлечь как можно больше пользы. Пригородные пивные уже с утра переполнены людьми, и на некотором расстоянии от города дороги переполнены людьми, которые отправились в загородные курортные места. Крестьяне наоборот движутся из деревень в город, их лица сияют в ожидании неограниченного количества пива. У каждого десятого на дороге с собой гармонь. Некоторые играют, а некоторые несут их в ожидании того момента, когда они отлично проведут время. Со всех сторон льется музыка и песни. А мы едем вместе молча, потому что ни один из нас не знает язык другого, и разглядываем нарядных людей которые движутся туда — сюда.

Некоторые крестьяне одеты удивительно прекрасно: высокие ботинки лакированные от подошвы до кожаных штанов. Черная широкополая войлочная шляпа, часто с павлиньим пером, вставленым под ленту и торчащим на ярд — непревзойденное совершенство, а их жакеты и жилетки украшены длинными рядами больших родовых пуговиц. Я сейчас нахожусь в швабском районе и эти пуговицы-бляхи создают заметную часть праздничного убранства. Они сделаны из серебряных монет и передаются из поколение в поколение на протяжении столетий, фактически являясь семейной реликвией. Костюмы швабских женщин тоже чрезвычайно живописны: их лучшие платья и головные уборы из латуни, серебра и золота — швабский брауэрфрауэнхауб ( женский головной убор), являются, как и пуговицы мужчин семейной реликвией. Мне говорят, что некоторые из этих замечательных наследственных платьев содержат не менее ста пятидесяти ярдов тяжелого материала, собранного и тесно сложенного в неисчислимых перпендикулярных складках, часто толщиной более фута, из-за чего фигура в них выглядит до смешного широкой и приземистой. Пояса платьев находятся в области лопаток; верхняя часть рукавов также исполнена пугающими пропорциями.

День совершенно великолепен. Поля пустынны, а дороги и деревни полны празднующих крестьян. В каждой деревне установлен высокий столб, украшенный сверху донизу маленькими флагами и зелеными венками. Маленькие каменные церкви и прилегающие кладбища заполнены верующими, поющими в торжественном хоре. Однако они не настолько увлечены своими духовными практиками, чтобы не привлекать внимание друг друга ко мне, проезжающему мимо. Один любознательный прихожанин даже призывает меня остановиться. Он и продолжает распевать и делает мне призывающий знак.

Теперь моя дорога ведёт через темный еловый бор, и здесь я догоняю странную процессию из примерно пятидесяти крестьян, мужчины и женщины поют в странной гармонии и бредут по дороге. Мужчины с непокрытой головой и шляпами в руках. Многие женщины босиком, а ноги других заключены в чулки изумительного рисунка. В рисунках, которые украшают нижнюю часть ног, содержат все цвета радуги. Каждый несет большой зонт привязанный к спине. Идут они в довольно быстром темпе. В целом, есть что-то странное захватывающее во всей этой сцене: и это пение, и всё то, что окружает. Пестрые женские костюмы являются единственными яркими предметами среди мрачности темно-зеленых сосен. Когда я с ними поравнялся, неподдельный интерес на лицах мужчин и ровные ряды улыбок женщин, выдали их внимание ко мне.

Около полудня, я прибыл в старинный город Дахау. В гастхаусе, где я остановился, ко мне подошел человек с довольно подержанным видом и не свежим воротничком, однако его английский был превосходен. Во время обеда я задаю ему множество вопросов относительно страны и местных жителей и получаю ответы настолько разумные, что перед отъездом я предлагаю ему небольшие чаевые. «Нет, Святая Троица в Баварии. Я благодарю Вас», - говорит он улыбаясь и качая головой, - «я не служащий отеля, как Вы, вероятно, подумали. Я — студент лингвист Мюнхенского университета, в Дахау приехал на один день.» Несколько солдат, играющих в бильярд в зале, широко усмехаются нелепости ситуации. А я, должен признать, был бы рад, если бы хоть один из них достал свою саблю и вытолкнул меня отсюда. Неприятные воспоминания о том, как я пытался дать чаевые студенту Мюнхенского университета, навсегда останутся со мной. Тем не менее, я чувствую, что у меня есть смягчающее обстоятельство — ему следовало бы чаще менять свой воротничок.

Через час после полудня я старательно уклоняюсь от рыхлых кремней на ровной дороге, ведущей через долину реки Изар к Мюнхену. Тирольские Альпы вырисовываются, темные и нечеткие, на расстоянии к югу, их снежные вершины воскрешают воспоминания о Скалистых горах, по которым я катился ровно год назад. Направляясь по улицам к центру баварской столицы, мой взгляд встречает знакомый знак «Американский магазин сигар», похожий на луч света, проникающий сквозь мрак и тайну многочисленных нечитаемых вывесок, окружающих его, и я немедленно направляю туда свои стопы. Там я познакомился с владельцем, мистером Уолшем, уроженцем Мюнхена, который много лет прожил в Америке, но всегда мечтал вернуться, чтобы завершить свой земной путь среди дыма изысканных сигар и изысканного янтарного пива, который производят местные пивовары, и какое умеют варить только в Мюнхене. Так случилось, что в то же момент, там находился мистер Чарльз Бушер, настоящий американец из Чикаго, который обучается здесь в Королевской Академии Изящных Искусств и который, сразу же сам предложил мне показать Мюнхен.

В девять часов утра следующего дня, я находился под опекой мистера Бушера, бродя по великолепным художественным галереям. Затем мы посетили Королевскую Академию Изящных Искусств, великолепное здание, на постройку которого было потрачено семь миллионов марок.

В одиннадцать мы уже отметились в королевской резиденции и осмотрели знак известной эксцентричности короля Людовика. Напротив дворца находится старая церковь, двое из четырех часов которой обращены к королевским апартаментам. Стрелки этих часов, по словам моего экскурсовода, сделаны из чистого золота. Однако, некоторое время назад, король объявил, что вид этих стрелок повредил его зрение и велел покрасить стрелки в черный цвет. Это было сделано и сегодня они черные. Среди наиболее интересных объектов дворца — спальня, где ночевал Наполеон I в 1809 году. С тех пор никто другой ее не занимал. «Богатая постель» - великолепное убранство из розового и алого атласа, который сорок ткачих ткали золотыми нитями, ежедневно, в течение десяти лет, на что было израсходовано миллион шестьсот марок.

У одного из входов в королевскую резиденцию и железной решетки, находится огромный котел, весом триста шестьдесят три фунта (около 165 кг.) . В стене над ним вбито три шипа, самый верхний из которых в двенадцать футах (более 3,5 метров.) от земли. Баварские историки отмечают, что граф Кристоф, знаменитый силач и великан, подкинул на такую высоту этот котел своей ногой.

После этого, оба, и господин Бушер и господин Уолш, стали уверять меня, что нельзя покинуть Мюнхен не посетив Konigliche Hofbrauhaus (королевский придворный пивоваренный завод), самое известное место в своем роде во всей Европе.

На протяжении столетий Мюнхенские пивовары славились своим пивом, и где-то около четырех столетий назад, король основал эту пивоварню, с благотворительными целями. Чтобы даже бедные люди могли утолить жажду пивом самого высокого качества за доступные для них деньги. Из поколения в поколение это место оставалось самым привлекательным в Мюнхене для любителей хорошего пива. Несмотря на то, что когда-то на этом месте были лишь грубые скамьи под такими же грубыми навесами со свисающими гирляндами паутины, добавляющей общей ветхости месту, а сейчас здесь с десяток современных пивных с колышащимися пальмами, электрическим освещением, военной музыкой, и всеми современными усовершенствованиями, несмотря ни на что в Konigliche Hofbrauhaus и денно и нощно толпы жаждущих посетителей, которые за ничтожную сумму в двадцать два пфеннига (около пяти центов) получают кварту самого знаменитого варева во всей Баварии.

«Мюнхен - величайший художественный центр мира, истинный центр художественной вселенной», - с энтузиазмом уверяет меня мистер Бушер, когда мы бродим по сонным старым улицам, и он указывает на яркий кусочек старой фрески, которая уже частично уничтожена стихиями и сравнивает его с работой последних лет. Он обращает мое внимание на части скульптуры, и вскоре он направляет меня в ресторан и пивной зал в каких-то древних подземных хранилищах и предлагает мне изучать архитектуру и фрески. Мюнхенская таможня расположена в славной старинной церкви, которая в городе менее богатом древностями, сохранялась бы как реликвия немалого интереса и ценности, но здесь хранятся множество чехлов ящиков и торговых сумок. Не следует упускать из виду еще одну часть мюнхенской жизни, прежде чем я покину его. А именно — извозчики. В отличие от своих трансатлантических собратьев, они как будто безразличны к тому заработают они что-то или нет. Каждый раз, когда кто-либо подхдит к стоянке, девять из десяти извозчиков тихо дремлют, откинувшись на облучке, совершенно не обращая внимания на всё вокруг и робкий незнакомец почти смущается побеспокоить их сны. Но, мюнхенский извозчик давно закалился от неприятного процесса пробуждения. И эта летаргия проникает не только в ряды извозчиков. По крайней мере, две трети возниц, которых я встречал на своем пути довольно спали на своих грузах, пока волы или лошади не спеша ползут к своей цели.

Ночью в Мюнхене прошли сильные дожди и на следующее утро дорога на несколько километров становится чем-то ужасным с сыпучими камнями и грязной колеей, по которым почти невозможно ехать. Но чуть дальше от долины реки Изар, дорога значительно улучшается, и я могу время от времени любоваться на Баварские и Тирольские альпы, возвышающиеся на горизонте с юга. Их темные очертания едва отличимы от кудрявых облаков, которые стремятся вторгнуться в вершины гор. Хотя я всё время смотрю по сторонам, чтобы обеспечить безопасность, выбирая дорогу по узкой линии проезжей части между усыпанным камнями центром и кюветом, но я сталкиваюсь с последним получаю первое падение через руль в европейской части моего путешествия. Но, к счастью ни я, ни велосипед не пострадали. В отличие от швабского крестьянства, коренные жители к востоку от Мюнхена выглядят такими же прозаичными и неприглядными в одежде, как канзасские переселенцы.

В скором времени произошли заметные изменения в характере деревень, Они больше не представляют из себя скопление остроконечных коттеджей, а состоят из трех — четырех, приземистых широких зданий, в одно из которых я заехал попить и наблюдал за стряпней и выпечкой, будто у них будет расквартирован целый полк. Среди прочего, я отмечаю, что мужчины и женщины на равных несут тяжесть всей работы на ферме на своих плечах. Однако, это мнение подверглось сомнению, когда я встретил женщину, запряженную в небольшую телегу, которую она тяжело тащила за собой. А ее муж, здоровенный детина, шел рядом и осторожно тянул за тоненькую веревочку, чтобы облегчить задачу жене.

Приближаясь к Хагу, а затем на восток, дорога значительно улучшается. Вдоль долины реки Инн от Мюльдорфа до Альт-Эттинга, где я решил заночевать, ночной ливень не дошел и катание превзошло всё, что я уже видел в Германии. Мюльдорф - любопытный и интересный старинный город. Тротуары Мюльдорфа находятся под длинными аркадами от одного конца главной улицы до другого; не современные сооружения, а массивные арки, которым, несомненно, много веков, и которые поддерживают фасады зданий, которые возвышаются над ними на несколько этажей.

На закате я въехал на рыночную площадь Альт-Эттинга. Любопытно, что все открытые лавки торговали только четками, распятиями и другими атрибутами господствующей религии. В Восточной Баварии для людей очень важно преданное служение церкви. Церковные шпили усеивают пейзаж в каждом направлении. В моем отеле «Alt Oetting», распятие, святая вода и свечи на каждой лестничной площадке. Я сижу в своей комнате и пишу это строки под музыку нескольких сотен голосов поющих в старинной каменной церкви неподалеку. Из окна я вижу, как несколько крестьянок, водрузив на спины тяжелые деревянные кресты, концы которых тянутся по земле, ползают на коленях вокруг небольшого религиозного строения в центре рыночной площади. Вниз по долине реки Инн, есть некоторое количество живописных сосновых рощ и травянистых склонов, но они не сильно впечатляют. На реке я нахожу простенький паром, которым управляет точная копия Старого Морехода (персонаж английской поэмы). За пять пфенингов — пустяковый цент, он переправляет меня и мой велосипед. Я подаю монету в десять пфенингов и, когда я отказываюсь от сдачи, старик так почтительно трогает кепку, так глубоко меня благодарит, как будто я пожертвовал ему пенсию на всю жизнь. Я выехал на широкую дорогу, хорошо проезжаемую трассу, еще раз убедившись, что я снова невольно бродил по по каким-то неизведанным тропам следуя добрым советам людей, чьи знания о требованиях велосипеда к дороге самой тонкой природы. Река Инн — теплая богатая долина, где уже полным ходом идет сенокос и в свежем утреннем воздухе льется восхитительное благоухание с лугов, где десятки босоногих Мод Мюллер (персонаж поэмы Дж. Глинлифа Виттера) сгребают сено, а так же его косят наравне с мужчинами. Некоторые из распятий и часовен (небольших, но добротных сооружений с картинами, иконами и всевозможными религиозными символами) вдоль этой долины, по настоящему произведения искусства. Все они принадлежат к немецкой римско-католической церкви. В разных районах они отличаются по убранству, художественности и богатству. В богатых и плодородных долинах их, как правило больше и они лучше, чем на неплодородных возвышенностях. Это и понятно, люди менее богатых регионов имеют меньше средств и меньше могут себе позволить, либо иным образом понимают, что у них меньше повода быть благодарными небесам, чем в более успешных местах.

В городе Зимбах я снова пересекаю реку Инн по старому деревянному мосту, а с противоположной стороны прохожу под старинной каменной аркой с австрийских гербом. Здесь меня встречает таможенный офицер в мрачной униформа Франца Иосифа, ведет меня в таможню и, впервые в Европе, меня просят предъявить мой паспорт. После критического и излишне долгого изучения моего документы, мне любезно разрешают идти. В соседней конторе я поменял все имеющиеся у меня немецкие деньги на австрийские и продолжил свой путь на восток, находя дороги гораздо лучше, чем среднестатистические немецкие. Австрийцы, по крайней мере, имеют доброту утрамбовывать россыпи камней, столь характерные для Баварии. Однако, выйдя из долины реки Инн, я обнаружил, что впереди, до долины Дуная местность, по которой мне предстоит ехать, весьма холмистая.

Во время моего первого ланча в Австрии в деревне Альтхайм, деревенский педагог сообщает мне на хорошем английском языке, что я первый британец, с которым он когда-либо имел удовольствие общаться. Он выучил язык целиком из книг, без наставника, говорит он, изучая его исключительно для удовольствия, никогда не ожидая использовать его на практике.

Один холм за другим характеризует мой маршрут сегодня. Погода, которая до сих пор оставалась достаточно мягкой, становится жаркой и знойной, и, прибыв в Хоаг около пяти часов, я чувствую, что совершил достаточное количество подъемов для одного дня. Я качусь по Австрии с 10:30, смотрю во все глаза, на всем протяжении пути, но еще не увидел ни одного местного жителя: мужчину или женщину, обладающего в той или иной степени изящной фигурой или привлекательным лицом. В Хоаге была сегодня большая ярмарка лошадей, торговля завершена и основное развлечение мужчин, кроме как курить и пить пиво, это пугать до безумия женщин, проскакивая на всем ходу совсем рядом с ними.

Моя дорога, когда я покидаю Хоаг, холмистая, и снежные высоты Нордличе Калкалпен (Северные Меловые горы), горного массива Австрийских Альп, вырисовываются вперед на неопределенном расстоянии. Сегодняшний день, то, что в Амереке называют «scorcher» - жарища и горные подъемы по холмам, через сосновый лес, который закрывает каждый налетающий ветерок, это не что иное, как дуэль с термометром, зависшим около ста градусов (по фарингейту, ~ 38 C). Крестьяне, как обычно, находятся на своих полях, но, значительная их часть полулежит под деревьями. Полулежа, я думаю, любимое время препровождения австрийцев. Погонщик инстинктивно знает, что его упряжка собирается напугать велосипед, но он не делает ни одного предупредительного движения, он даже не пробуждается из своего положения, пока лошади или волы не начнут поворачивать. Как обычно, погонщик наполняет свою трубку, которая имеет большую, неуклюжую фарфоровую миску, длинный прямой деревянный стержень и изогнутый мундштук. Почти каждый австрийский крестьянин от шестнадцати лет и старше носит одну из этих нелепых трубок.

Мужчины кажутся скучными, смертельно неинтересными, одетыми в облегающие, и все же, каким-то образом, плохо облегающие брюки, обычно примерно на три размера короче, маленькая верхняя часть — некрасивая одежда, которую можно описать, как нечто среднее между короткой курткой и жилетом и прозаично выглядящая шляпа-котелок с узкой каймой.

Крестьянки являются поэзией Австрии, как и любой другой европейской страны, и в своих коротких красных платьях и широкополых, цыганских шляпах, они выглядят живописно и интересно, несмотря на некрасивые лица и неграциозные фигуры.

Въезжая сегодня утром в Ламбах, мне нужно было повернуть и я притормозил рядом с лошадью. Небрежно и по-австрийски она была оставлена не привязанная и без присмотра. Лошадь пугается, вскакивает, разворачивается прямо передо мной и несется по улице. Лошадь носится по рыночной площади, но сама останавливается, не нанося никакого ущерба. Лошадь, которая понесла, беда, которая не приходит одна и прежде, чем я покинул Ламбах, я снова стал невинной причиной еще одного происшествия. Мощная рабочая собака, приходит в восторг от встречи со мной настолько, что мгновенно переворачивает всё вокруг. Маленькие повозки, запряженные собаками, являются здесь обычными транспортными средствами, и эта повозка повстречалась мне на склоне, человек осторожно подталкивал животное. Трудовая жизнь разрушает дух этих рабочих собак и делает их трусливыми и пугливыми. При моем появлении эта собака завыла и внезапно повернулась вокруг себя с рывком, который опрокидывает человека и телегу, перевернул всё вверх тормашками, и скинул в канаву. Последнее, что я видел, когда я проезжал мимо, спускаясь вниз по склону, человека машущего в воздухе голыми ногами, и собаку пытающуюся освободиться от запутавшейся упряжи.

Сегодня ночь меня застала в очень удачном месте, в горной деревне Стенбург. Потому что Стренбург оказался весьма приятным местом, где есть с кем пообщаться. Здесь доктор может хорошо говорить по-английски и играет роль переводчика для меня в гостевом доме. Сельская учительница, живая итальянская леди, в дополнение к французскому и немецкому также может говорить по-английски несколько слов, хотя она настойчиво называет себя «school -master» (директор школы, автор намекает, что она неправильно использует английские слова). Она снимает комнату в том же гастхаусе, и весь вечер я наслаждаюсь самой живой болтовней и самыми очаровательными жестикуляциями, которые только можно себе представить, в то время как комната наполовину заполнена классом юных леди, стремящихся к лингвистическим достижениям, слушая наши забавные, если не поучительные, попытки продолжить разговор. В целом, это, пожалуй, самый приятный вечер. На прощание меня просят, когда я завершу свое кругосветное путешествие, написать им и рассказать обо всем, что я увидел и пережил. На крыше гастхауса находится примитивная обсерватория, и утром, перед стартом, я осмотрел окрестности. Перспектива великолепна: австрийские Альпы возвышаются к северу на юго-восток, заснеженные вершины вздымаются из бурного моря покрытых соснами холмов, а к северу - прекрасная долина Дуная, река мягко сверкает сквозь утреннюю дымку.

На возвышенности, с видом на Дунай в одну сторону, и с видом на город Молк в другую, расположилось самое большое и впечатляющее здание, которое я за всё свое путешествие видел в Австрии. Это монастырь бенедиктинских монахов. Мне кажется, что на строительство целого города Молка, с населением, возможно в тысячу жителей, потрачено материалов меньше, чем на огромное здание монастыря. Естественно, у меня возник вопрос, как же монахи вообще смогли построить это огромнейшее здание. Я зашел в парикмахерскую, чтобы побриться. Здесь я нашел парикмахера, который по примеру своих соотечественников, блаженно дремал в полуденный час. Можно было легко взять и унести его рабочие инструменты, не опасаясь его пробуждения. Я разбудил его, он механически перебрал свои бритвы и прибор для намыливания. Последнее представляло из себя суповую тарелку с отбитой полукруглой выемкой, которая, некоторым образом, прилаживалась к шее клиента. Прижимая этот зазубренный край к горлу, мастер поочередно смачивает водой и намыливает руками лицо, вода, тем временем, протекает в пространство между плохо подогнанной суповой тарелкой и горлом и стекает по груди. Но, не жалуйся, будь разумным. Ибо, ни один разумный человек не может ожидать, что суповая тарелка, как бы тщательно она не была вырублена, будет соответствовать горлу всего мужского населения Молка, не считая заезжих путешественников.

Переночевав в Ной-Ленгбахе, я карабкаюсь по склонам и перебираюсь по неровным, комковатым дорогам в сторону Вены. До столицы Австрии я добрался в воскресенье утром и остановился в отеле Englischer Eof около полудня. В Вене я решаю остановиться на два дня, а во вторник наношу визит в штаб-квартиру Wanderers (Странник) Венского клуба велосипедистов, который находится на окраине на улицу под названием Schwimmschulenstrasse. В клубе обещают, что, если я перенесу свой отъезд на следующий день, они соберут небольшую группу велосипедистов, чтобы сопроводить меня на семьдесят километров в Пресбург. Велосипедные клубы Вены в штаб-квартире «Wanderers» построили отличную гоночную трассу, круг три и одна треть английской мили за 2000 гульденов. Этим вечером несколько австрийских гонщиков тренировались на нем к предстоящим соревнованиям. Английские и американские водители мало понимают трудности, с которыми приходится сталкиваться венским велосипедистам: во всем городе, на Рингштрассе и не менее чем на пятидесяти улицах города запрещена езда на велосипедах. Они обязаны заказывать себе большие, яркие номера, а также иметь фонари ночью, чтобы в случае нарушения любого из этих правил они могли быть легко опознаны полицией. Самосохранение вынуждает клубы предпринимать все меры предосторожности против нарушения полицейских правил, чтобы не вызывать дополнительные предубеждения против велосипедов. До того, как новому гонщику разрешается выходить за пределы своей территории, его таскают перед регулярно организованным комитетом, состоящим из офицеров из каждого клуба в Вене, и он должен проходить регулярный экзамен по монтажу, демонтажу и другим умениям, чтобы полностью удовлетворить их своим мастерством в управлении и маневрировании велосипедом. Кроме того, каждому велосипедисту предоставляется брошюра со списком улиц, которые он может посещать, а какие не может. Несмотря на все эти изнуряющие правила, в австрийской столице уже двести гонщиков.

Венцы произвели на меня впечатление людей, которые одержимы чем-то большим, чем обычная индивидуальность. Вон там человек, томно идущий и несущий шляпу в руке, потому что ему жарко, а прямо за ним приходит сограждане одетые в пальто, почему — потому что так они хотят подчеркнуть свою венскую индивидуальность. Люди, кажется, ходят по улицам качающейся, неуклюжей походкой, сталкиваясь друг с другом и толкаясь вместе на тротуаре самым счастливым образом, который только можно себе представить.

В пять часов утра четверга, когда я одевался, мне сообщили, что внизу меня ждут два велосипедиста. Церковные колокола радостно звонят по всей Вене, когда мы блуждаем по направлению к пригороду, и люди уже текут в направлении церкви Святого Стефана, недалеко от центра города, потому что сегодня это Фронлейхнам (праздник Тела Христова) и сегодня Император и многие из великих церковных, гражданских и военных деятелей империи пройдут в шествии со всей пышностью и торжественностью.Среднестатистический венценосец - не тот человек, который упускает столь важный случай.

Три других велосипедиста ждут нас в пригороде, и мы вместе едем через волнистые ячменные поля долины Дуная к Швехату, на легкий завтрак, привычный в Австрии, а затем далее в Петронель. В тридцати километрах от нас, где мы останавливаем несколько минут для шествия в честь праздника Тела Христова и чтобы выпить стакан белого венгерского вина. Рядом с Петронель находятся остатки старого римского каменного вала, тянущегося от Дуная до озера, называемого Нойзидлер-Зе. Мои спутники говорят, что он был построен 2000 лет назад, когда влияние римлян простиралось на те части Европы, которые стоили их хлопот и затрат. Дороги оказываются довольно неровными и плохо проезжаемыми из-за рыхлых камней и неровной поверхности, когда мы продвигаемся в направлении Пресбурга, проезжая через дюжину деревень, улицы которых покрыты свежескошенной травой, и превращены во временные проспекты с ветвями, воткнутыми в землю, в честь дня, который они празднуют. В Гамбурге (видимо, имеется ввиду Хайнбург) мы проезжаем под аркой девятисотлетней давности и едем по ковровым дорожкам между рядами венгерских солдат, выстроенных в ряд, с зелеными дубовыми веточками в шляпах. Сельские жители роятся у церквей, чьи колокола наполняют воздух своим звоном, а на вершине затененной скалы находятся массивные руины древнего замка. Около полудня мы въезжаем в теплый и пыльный Пресбург (нынешняя Братислава). После обеда прогулялись по еврейскому кварталу города на склоне горы, на которой расположен Пресбургский замок, откуда открывается самый обширный и красивый вид на Дунай, его лесистые утесы и широкие, богатые низменности. За обедом официант вручает мне карточку с надписью: «Простите, но я верю, что вы англичанин, и в этом случае я прошу привилегию выпить с вами бокал вина». Отправитель - английский джентльмен, проживающий в Будапеште, в Венгрии, который после запрошенного бокала вина говорит мне, что он догадался, кем я был, когда впервые увидел, как я вошел в ресторан с пятью австрийскими велосипедистами.

Мой австрийский эскорт едет со мной до какого-то перекрестка, чтобы быть уверенным в том, что я направляюсь прямо в Будапешт, и, когда мы расстаемся, они желают мне хорошую скорость, с сердечным «Eljen!» - венгерским аналогом «Гип, Гип, Ура!».

После выезда из Пресбурга и въезда в Венгрию, дорожное полотно представляет собой рыхлый гравий, который в сухую погоду, переживаемую этой страной, взбивается и становится рыхлым после каждого проезжающего транспортного средства, до такой степени, что можно было бы подумать о поездке по вспаханному грунту на поле. Но есть изрядная доля обходных путей, так что я набрал достаточно хорошую скорость за хорошее время. Альтенбург, моя цель на ночь, является центром поместья в шестьдесят тысяч акров, принадлежащего эрцгерцогу Альбрехту, дяде нынешнего императора Австро-Венгрии, и одному из самых богатых землевладельцев в империи. Прежде чем я прибыл в гастхаус, я был удостоен чести посетить профессора Тальмейера из Альтенбургской королевской сельскохозяйственной школы, который пригласил меня в свой дом, чтобы провести час за разговорами и обсуждениями за бутылкой лучшего урожая Венгрии с ученым профессором. Он может очень хорошо говорить по-английски, а его жена имеет английское происхождение и родилась в Англии. Хотя фрау Талмейер покинула Англию в нежном двухлетнем возрасте, она называет себя англичанкой, говорит об Англии как о «доме» и приветствует в своем доме в качестве соотечественника любого бродячего британца.

Я больше не нахожусь в стране мелких крестьянских собственников, и здесь есть заметно большая доля земель, предназначенных для выпаса скота, которые во Франции или Германии разделены на небольшие фермы и каждый фермер обрабатывать свой надел. Деревни находятся дальше друг от друга и неизменно соседствуют с большими просторами, по которым бродят стада шумных гусей, стада пони и рогатый скот с рогами, которые заставили бы техасцев покраснеть - длиннорогие быки Венгрии.

Костюмы венгерских крестьян являются одновременно живописными и оригинальными, женщины и девушки одеты в высокие сапоги и короткие платья по праздникам и воскресеньям, а иногда - в короткие платья без сапог вообще. Мужчины носят свободные брюки из белого грубого льна, которые доходят чуть ниже колен и которые случайный наблюдатель без колебаний примет за короткую юбку, настолько они широки.

Венгрия по-прежнему остается страной крепостных и знати, и почти каждый крестьянин, встречающийся на дороге, почтительно касается своей кепки, как бы инстинктивно признавая свою неполноценность.

Я вижу, как длинные ряды женщин работают на полях, а над ними стоят наблюдатели, которые наводят на аналогию с плантациями в Южных штатах с дни рабства. Если эти женщины не более двухсот ярдов от дороги, то их любознательность преодолевает все остальные соображения и вся толпа бежит через поле, чтобы посмотреть на странный транспорт, ибо только в двух главных городах Венгрии когда-либо вообще видели велосипед.

Таборы цыган теперь часто встречаются; они темнокожие, интересные люди, и в целом отличаются от тех, которые иногда встречаются в Англии и Америке, где, хотя они смуглые и темнокожие, они не имеют никакого сравнения в этом отношении с тем, чья кожа почти черная, и чья мерцающие белые зубы и блестящие угольно-чёрные глаза явно указывают на то, что они чужды расе вокруг них. Эти бродяги - рваные, немытые, счастливые банды бомжей. За мной бегут регулярные отряды частично или полностью обнаженных молодых людей, выкрикивая: «kreuzer! Kreuzer! Kreuzer!» или протягивая руку или изодранную шляпу молча. В отличие от крестьянства, ни один из этих цыган не касается своих шляп в приветствии. Действительно, этот бродяга со смуглым лицом, испещренным морщинами в форме гусиных лапок и любопытно глядящий на меня своими пронзительными черными глазами, может гордиться тем, что в его жилах течет королевская кровь. И, эти непревзойденные курильщики, вряд ли снисходительно дотронутся до своей порванной шляпы даже перед Императором Австрии. Черные глаза мерцают, когда они обращают внимание на то, что они считают огромным богатством чистого серебра, на машину, которую я больше всего люблю. К востоку от Альтенбурга основная часть дороги продолжается по большей части заметно рыхлой и тяжелой.

В нескольких километрах от Рааба дорога выглядит намного лучше, и я качусь в довольно оживленной гонке с небольшим дунайским пассажирским пароходом, который идет вниз по течению. Пароход движется вперед, и в ответ на взмахи шляп и возгласы ободрения пассажиров я также продвигаюсь вперед, и хотя корабль идет вниз по течению с сильным течением Дуная, пока дорога остается довольно хорошей, мне удается держаться рядом. Но вскоре снова начинается рыхлая поверхность, и когда я приезжаю в Гонис на обед, я обнаруживаю, что пароход уже причалил, а пассажиры и команда приветствуют, узнавая меня. Мой маршрут по долине Дуная ведет через широкие ровные пшеничные поля, которые напоминают воспоминания о долине Сакраменто в Калифорнии. Гуси кажутся самыми многочисленными объектами вокруг деревень: повсюду гуси и гусята; и в этот вечер в маленькой деревне я проезжаю по одному гусю, к ужасу девицы, которая ведет их домой, и нескрываемой радости нескольких маленьких венгров.

В деревне Незмели меня сегодня вечером угощают предвкушением того, что, вероятно, меня ожидает в большом количестве мест далее. Потому что меня отправляют в кучу сена и на пару мешков в конюшне и это - лучшее спальное место, которые предоставляет деревенский гастхаус. Правда, мне отведено почетное место в яслях, которое, хотя и неудобно узкое и ограниченное, но, в конце концов, вероятно, лучше подходит для проживания, чем часть конюшни перегруженная повозкой и тремя другими персонажами, наслаждающимися сном на голом полу. Некоторые из этих товарищей, перед отходом ко сну, молятся вслух неприлично долго, а один из них, по крайней мере, делает это и во время сна, в частые интервалы в течение ночи. Лошади и рабочий скот гремят цепями и жуют сено, а беспокойный козел с колокольчиком на шее наполняет конюшню непрерывным звоном до рассвета.

Черный хлеб и дешевое, но очень хорошего качества белое вино кажутся единственным напитком, доступным в этих маленьких деревнях. Напрасно спрашивать, есть ли milch-brod, butter, kase или что-то еще, что приемлемо для английского вкуса; ответ на все вопросы, касающиеся этих вещей, «nicht, nicht, nicht». - "Что у тебя тогда?" - Я иногда спрашиваю, ответ на который почти неизменно "brod und wein".

Каменные дворы, заполненные занятыми рабочими и щебень для отправки в города вдоль Дуная, являются особенностью этих прибрежных деревень. Чем дальше едешь, тем чаще встречаются цыгане на дороге. Почти в каждой группе есть девушка, которая по причине настоящей или воображаемой красоты занимает положение домашнего животного в лагере, носит множество бус и безделушек, украшает себя полевыми цветами и не выполняет никакой работы. Некоторые из этих цыганок действительно очень красивы, несмотря на их очень темный цвет лица. Их глаза блестят вожделением и жадностью, когда я проезжаю мимо на своем «серебряном» велосипеде, и в их изумлении от моей странной внешности и моего очевидно огромного богатства они почти забывают свой жалобный вопль «kreuzer! kreuzer!» крик, который легко говорит об их происхождении и легко распознается, как эхо от страны, где крик «бэкшиш» нередко слышен путешественником.

Дороги к востоку от Незмели разные, но преобладают усыпанные кремнем дороги. В противном случае путь был бы очень приятным, так как градиенты мягкие, а пыль не более двух дюймов в глубину, по сравнению с тремя в большей части Австро-Венгрии, пройденной до сих пор. Погода очень жаркая, но я настойчиво, уверенно и ровно качусь по направлению к земле восходящего солнца. Приближаясь к Будапешту, дороги становятся несколько более гладкими, но в то же время более холмистыми, страна превращается в покрытые виноградниками склоны. все время моего волнистого пути, я встречаю вагоны, нагруженные огромными винными бочками. Добравшись до Будапешта днем, я разыскиваю г-на Коштовица из Будапештского Велосипедного Клуба и консула Туристического Клуба Велосипедистов, который оказался самым приятным джентльменом, кто, помимо того, чтобы быть увлеченным велосипедистом, прекрасно говорит по-английски. В Будапеште спортивный дух оказался сильнее, чем в каком бы то ни было другом крупном европейском городе, который я проехал. Как только о моем приезде стало известно, я попал в заботливые руки и практически вынужден остаться хотя бы на один день. Светозар Игали, известный велосипедный турист из деревни Дуна Секезо, который сейчас посещает международную выставку в Будапеште, добровольно собирается сопровождать меня в Белград и, возможно, в Константинополь. Я довольно удивлен, обнаружив, что в венгерской столице так много энтузиазма по поводу езды на велосипеде. Г-н Коштовиц, который некоторое время жил в Англии и был президентом велосипедного клуба, имел честь привезти первый велосипед в Австро-Венгерскую империю осенью 1879 года, и теперь в одном только Будапеште есть три клуба, объединяющих около ста гонщиков, и еще большее число не ездящих членов. Велосипедисты получили гораздо больше свободы в Будапеште, чем в Вене. Им позволено кататься по городу почти так же беспрепятственно, как в Лондоне. Это счастливое положение дел отчасти является результатом дипломатии г-на Коштовица в представлении готового набора правил и положений для велосипедистов к полицейским властям, когда был представлен первый велосипед, и частично к магистрату полиции, который сам является энтузиастом универсального спорта, склонным покровительствовать чему-либо на пути к атлетизму. Они даже экспериментируют в венгерской армии с целью организации службы подразделений велосипедов. И мне сказали, что у них уже есть успешный опыт работы велосипедного подразделения в Баварской армии. Вечером я гость клуба на ужине под тенью деревьев на выставочной площадке. Мистер Коштовиц и еще один джентльмен, говорящий по-английски, выступают в качестве переводчиков. Здесь, среди веселого чоканья бокалов с шампанским, бликов электрического света, с восхитительной музыкой венгерской цыганской группы справа от нас и чернявой группы Сервиане, которая играет свои сладкие родные мелодии слева от нас, и мы, среди других тостов, пьем за успех моего тура. Разнообразна и чрезвычайно интересна толпа посетителей на международной выставке: выходцы из Болгарии, Сербии, Румынии и Турции в национальных костюмах; и смешались среди них венгерские крестьяне из разных провинций, некоторые из которых в удивительно живописных платьях, которое , как я потом узнал — хорватское. Примечательной особенностью Будапешта, помимо пристрастия к спорту среди граждан, является бOльшая доля красивых дам, чем можно увидеть в большинстве европейских городов, и, кроме того, здесь есть определенная атмосфера, которая делает их довольно приятной компанией.

Даже если вы путешествуете по миру на велосипеде, в Будапеште будет вполне уместно, когда жена велосипедиста, сидящая напротив, заметит, что она желала бы, быть розой, чтобы я мог носить ее бутоньеркой в петлице в моем путешествии, и поинтересовалась, смог бы я в этом случае выбросить розу, когда она увянет. Комплименты, безусловно, приятны, но вместе с тем такие же бессмысленные, как кокетливые взгляды и возбуждающие игры, которые сопровождают их, приходящие со свободой и либеральностью этих мест, и которые ставят более сурового уроженца более западных стран в тупик, чтобы отвечать на них.

Но самая восхитительная вещь во всей Венгрии - это цыганская музыка. Так как играют под этим солнечным небом, мне не с чем сравнивать во всем мире. Однако эта музыка не подходит на вкус некоторых людей, она слишком дикая и захватывающая. Будапешт - место многих языков, я встречал одного из официантов в выставочном кафе, претендующего на способность говорить и понимать не менее четырнадцати различных языков и диалектов.

Девять велосипедистов сопровождают меня на некоторое расстоянии от Будапешта в понедельник утром, а г-н Филиповиц и два других участника продолжают сопровождать нас с Игали в Дуна Пентеле, примерно в 75 км. Это наше первое место ночевки. Капитан настаивает, что я буду его гостем, до тех пор, пока мы не простимся и не разъедемся в разные стороны следующим утром. Во время сильной жары в середине дня мы останавливаемся около трех часов в Адони и проводим приятный послеобеденный час, изучая атрибуты и трофеи знаменитого спортивного джентльмена и наблюдая живой и интересный сет фехтования на рапирах. В его кабинете есть все что можно из огнестрельного оружия, от английского двуствольного ружья до крошечного пневматического пистолета для стрельбы по мухам на стенах его гостиной. У него есть мечи, весла, гимнастическая атрибутика - на самом деле все, кроме боксерских перчаток.

Прибыв в Дуна Пентеле рано вечером, перед ужином мы плаваем в течение часа в водах Дуная. В 9.30 вечера две из нашей маленькой компании садятся в пароход для возвращения домой. В десять часов мы уже собрались уединиться на ночь, когда приехало полдюжины джентльменов, среди них мистер Уджварий, чей частный винный погреб знаменит по всей стране, и кто сейчас предлагает отложить сон до того времени, пока мы не совершим короткое посещение его погреба и дегустацию «лучшего вина в Венгрии». Такому приглашению трудно сопротивляться простым смертным, и, соответственно, мы принимаем его и вслед за джентльменом и его друзьями отправляемся по темным улицам деревни. Вдоль темного прохладного хранилища, пронизывающего склон холма, мистер Уджварий ведет между рядов бочек с вином, и как меч на торжественном построении, держит в руках гебер (стеклянная комбинация трубки и колбы, вмещающая около трех пинт, с отверстием на концах, для переливания пробы вина из бочки: вино всасывается в колбу через трубку, а затем удерживается в колбе и разливается манипуляциями пальца.) Сначала гебер вставляется в бочку с красным вином, благоухающим ароматом, столь же приятным, как и роза, на которую он похож по цвету, и колба наполняется полностью одним могучим вдохом с величественным видом монарха с его скипетром. После двух раундов красного вина приносят два гебера шампанского - шампанское, которое играет фонтаном алмазных брызг на три дюйма выше стекла. Ведущий предлагает следующий тост: «Процветание и благосостояние Англии, Америки и Венгрии, трех стран, которые любят и ценят спорт и приключение». Венгры испытывают всю англо-американскую любовь к спорту и приключениям.

От Будапешта до Пакша, около ста двадцати километров, дороги превосходят все те, что я видел к востоку от Германии. Но, термометр цепляется за верхние отметки градусников, и все покрыто пылью. Наш маршрут ведет вниз по Дунаю почти на юг. Вместо тополей Франции и яблок и груш Германии, дороги теперь окаймлены тутовыми деревьями, причем как продажа сырца, так и производство шелковых тканей является важным продуктом этой части Венгрии. Мой спутник - это то, что в Англии или Америке можно считать «персонажем»; он одевается в самые тонкие гоночные костюмы, сквозь которые легко проникает палящее солнце, носит гоночные ботинки и небольшую жоккейку с огромным козырьком, под которым мерцают пара «specs» (специальные очки); у него rat-trap(педали, на манер современных топталок, с площадкой для ноги) к колесу, и синий пояс несколько раз обвивает его талию, он потребляет сырые яйца, вино, молоко, определенную венгерскую минеральную воду и в остальном вызывает трепет и восхищение его увлеченных спортом соотечественников. Единственный недостаток Игали как попутчика - его полное отсутствие скорости, шесть или восемь километров в час является его обычным темпом, и это на ровных дорогах, помимо того, что он спешивается на самых мягких уклонах и на всех неровных участках. За исключением этого небольшого недостатка, он превосходный человек, он берет на себя инициативу, потому что он подлинный мадьяр и отдает приказы крестьянам с властной манерой рожденного править и тиранить. Иногда, когда дорожное покрытие оставляет желать лучшего, он заставляет их выталкивать неуклюжие повозки почти в придорожную канаву, чтобы избежать любых возможных трудностей проезда для себя. Игали знает четыре языка: французский, немецкий, венгерский и славонский, но Angleise nicht (английский нет), хотя с тем небольшим знанием французского и немецкого языков, которые я приобрел, пересекая эти страны, мы довольно легко общаемся и понимаем друг друга, кроме того, я, из постоянной практики, стал опытным пантомимистом, и Игали также пантомимист, но по природе и одаренный универсальностью, которая заставит француза завидовать. Прежде чем мы проведем хоть пять минут в гастхаусе, Игали, как правило, собирает вокруг себя восхищенный круг выдающихся граждан — не каких-то там крестьян, которым ему не терпится влить в уши рассказ о моем путешествии. слова «Сан-Франциско, Бостон, Лондон, Париж, Вена, Пест, Белград, Константинополь, Афганистан, Индия, Хива» и т. д., которые повторяются поочередно через удивительно короткие промежутки времени, - это почти все, что способны осилить мои лингвистические способности. Дорога дается не просто, но к югу от Пакса она становится совсем тяжелой, следовательно, остановки под тенью тутовых деревьев в ожидании Игали становится совсем частыми. Крестьянство здесь очень доброжелательно и гостеприимно. Иногда, когда я останавливаюсь, чтобы подождать Игали, они спрашивают, для чего я остановился, и предлагают, не хочу ли я что-нибудь съесть или выпить. Сегодня днем, один из них, кому было любопытно посмотреть, как я преодолеваю подъем, предложил мне монету в двадцать крейцеров за демонстрацию этого.

В одной деревне крестьяне увидели, что торговка вишнями взяла с меня за товар на два крейцера больше, чем следовало. Они насели на бедную старую женщину чтобы она вернула мне эти два крейцера, хотя это совсем малость, всего лишь фартинг, и не отставали от нее, пока я не согласился взять на эти деньги дополнительную горсточку вишни.

Кроме того, что Сексард имеет репутацию производителя красного вина самого высокого качества во всей Венгрии - между прочим, немалый предмет гордости - отель и винные хозяйства здесь, поддерживают превосходную цыганскую музыкальную группу из четырнадцати человек. Гарай, лидер группы, однажды провел почти год в Америке, а после ужина группа играет со всей захватывающей сладостью венгерской музы, «Дом, милый дом», «Янки Дудл» и «Сладкие Фиалки» к моему особенному удовольствию.

Велосипедисту путешественнику невозможно проехать, через гостеприимную Венгрию, не вдохнув ее ароматов, не насладившись ее винами. Здесь нельзя наложить табу на вина, ка я это делал во Франции. Французы и венгры — совершенно разные люди. Несмотря на то, что мы наслаждались музыкой до 23:30, мы просыпаемся в шесть утра, потому что подлинная и живая венгерская музыка не может препятствовать тому, чтобы человек проснулся свежим и полным сил на следующее утро. После полудня мы въехали в Дуна Секезо, родной город Игали. Здесь мы решили остановиться на всю оставшуюся часть дня, чтобы постирать одежду, починить один из моих ботинок и подготовиться к поездке в столицу Сербии.

Дуна Секезо — место остановки пароходов на Дунае, и сегодня днем у меня есть возможность наблюдать за бандой дунайских матросов во время их обеда в полдень.

Это смуглая, дико выглядящая толпа, носящая длинные волосы, разделенные посередине, или вовсе не разделенные; к их национальному костюму добавлены яркие атрибуты, которые имеют все речные матросы во всех странах. Их еда - грубый черный хлеб и мясо, и они по очереди пьют вино из деревянной трубки, торчащей из странной бочки, на вид объемом около двух галлонов, тело которой состоит из выдолбленного бревна вместо сегментов, они поднимают бочку и пьют из трубки, как если бы они пили из пробки пивной бочки. Их черный хлеб вряд ли удовлетворит вкус Западного Мира; но, несомненно, есть несколько человек по обе стороны Атлантики, которые с готовностью превратились бы в дунайского матроса, чтобы познакомиться с этой грубой бочкой.

После купания в реке мы знакомимся с несколькими друзьями Игали, в том числе с греческим священником и его женой, выглядящей по-матерински заботливой, Игали исповедует греческую религию. Кажется, что между священниками греческой церкви и их паствой самая тесная связь. И, во время нашего визита, священник с томными глазами, толстый и весёлый, как и его такая же толстая и веселая жена и Игали, веселиться, шутят и шалят, короче, ведут себя, как три котенка на чердаке. Чем больше едешь на юг, кажется, тем приветливее и заботливее становятся люди.

В пять часов утра следующего для мы выезжаем из Дуна Секезо и к полудню приезжаем Бараньявар – колонию греческих очаков. Их женщины задрапированы в белые одежды, такие же короткие, что воскрешают в памяти воспоминания о скульптурах их религиозного культа.

Дороги сегодня разные. Есть те, которые легко проезжаются, но есть и грубые, каменистые настолько что заставляют снизить ход и ехать с большой осторожностью. Рано вечером, когда мы катимся по мосту через реку Драве, важный приток Дуная, в Eszek (видимо автор имеет в виду город Осиек), столицу Славонии, безошибочные знаки приближения дождя появляются над южным горизонтом.