Первые опыты

Четырнадцатое мая

Вот как я провела субботу, вместо того чтобы бежать на соревнованиях штата по легкой атлетике или участвовать весь день в подготовке к балу.

Я проснулась в тринадцать часов сорок пять минут. Единственная причина, почему я открыла глаза, так это то, что мама ворвалась ко мне в спальню, раздвинула шторы и закричала: «Без четверти два — пора бы уже давно проснуться!» Потом она выскочила из комнаты, оставляя за собой аромат духов. Мой язык спросонья не поворачивался, словно приклеился к нёбу, поэтому я не могла упрекнуть ее за то, что она нарушила мой сон. К несчастью, я даже не могла притвориться, что она — ужасное привидение, так резво ворвавшееся ко мне в комнату. Раз уж я проснулась, так проснулась.

Я встала с кровати и вытянула в окно. Солнце светило, и было градусов двадцать пять — идеальная погода для фотографий на балу. И для соревнований. Я надела удлиненные шорты и тоненькую рубашку без рукавов, закрутила два несимметричных хвостика на голове. Затем я схватила маленькое зеркало и посмотрела, как выгляжу со спины в полный рост в большом зеркале, висевшем на двери в ванной.

На все это у меня ушло сорок пять минут.

— Джессика Дарлинг! Ты уже встала?

Я спустилась на кухню.

— Как это приятно, что ты к нам присоединилась наконец-то, — сказала мама, разбирая открытки, которые сегодня принес почтальон, от тех, кто принял приглашение прийти на свадьбу, и от тех, кто отказался, выразив сожаление.

Мой отец, все еще сердившийся на то, что я продула квалификационные соревнования на прошлой неделе, просто ворчал и притворялся, что читает компьютерный журнал. Я пробормотала что-то вроде «Доброе утро», наливая огромную чашку шоколада.

— Может быть, если бы ты получше ела, то не была бы такой уставшей все время, — заметил отец, скосив глаза на чашку.

— Какой ты проницательный, папа, — сказала я. Я знала, что это спровоцирует его. Мне хотелось спровоцировать его. За последние 168 часов он либо ворчал на меня, либо игнорировал. И мне это все надоело.

— Что это все означает?

— Ты, очевидно, хочешь поговорить о моих соревнованиях? — спросила я.

— Вовсе это были не соревнования. То, что ты называешь бегом, имеет к нему самое отдаленное отношение. Весь год я ничего подобного не видел. — Слова полились из него, словно все утро он специально ждал, когда я проснусь. — Ты побеждала трех из этих девочек во время соревнований в этом году. Как ты могла им проиграть? Я никогда бы не подумал, что ты не пройдешь квалификационный отбор.

— У меня был плохой день.

— Это все, что ты можешь сказать? — спросил папа. — У тебя был плохой день?

Мама в конце концов оторвалась от открыток:

— Дорогой, полегче с ней. У нее был плохой день.

— Вспоминая прошлое, когда я играл в баскетбол, я не знал, что такое плохой день, Хелен. Я работал через боль. Работал как вол. — Папа сел на своего любимого конька. — Я не был бы так расстроен, если бы она проиграла по-настоящему сильному сопернику. Не знаю, что с ней не так. Знаю, она девочка, но она должна быть строже к себе.

И вот когда меня прорвало.

— ПЕРЕСТАНЬТЕ ГОВОРИТЬ ОБО МНЕ, СЛОВНО МЕНЯ ЗДЕСЬ НЕТ! КАК ВЫ МНЕ ОБА НАДОЕЛИ! ИДИТЕ ВЫ К ЧЕРТУ! НЕУЖЕЛИ ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ПОКОЕ?!

Я выскочила через заднюю дверь, прежде чем они смогли мне что-то ответить. Я поболталась на игровой площадке в полукилометре от дома, надеясь, что там играют какие-нибудь маленькие разбойники и выделывают какие-нибудь крутые детские штуки. Но хотя день был чудесный, там никого, кроме меня, не оказалось.

Когда я вернулась домой через несколько часов, мои родители были вне себя от гнева. Они мирились с моими вспышками плохого настроения в прошлом, потому что знали, что я была расстроена насчет Хоуп. Но больше они не могли терпеть мой язык. Они на две недели запретили мне пользоваться телефоном и компьютером, что, конечно, было очень обидно и больно, так как беседы с Хоуп помогали мне избежать чувства утраты. И я сказала им об этом. Но, будучи несправедливыми тиранами от природы, они добавили мне еще неделю наказания. Мне не хотелось дальше ругаться с родителями, поэтому я проворчала, что все поняла, и поднялась в спальню.

Воспоминания о проведенном остатке дня вгоняют меня в тоску, поэтому я не буду писать об этом сейчас. Может быть, напишу в другой раз, когда буду счастлива. Когда Пол Парлипиано признается, что до смерти влюблен в меня. Или когда Хоуп вернется обратно в Пайнвилль. Или я получу высокий балл на вступительном тесте и смогу поступить в любой колледж в стране, особенно в тот, который далеко-далеко отсюда. Когда меня так будет переполнять радость, что я не смогу поверить, что та расстроенная девочка, плачущая в парке, и я — одно и то же лицо. В тот день, когда я буду писать о том, что произошло сегодня, и мне не будет больно.

А пока лучше забыть об этом.

Семнадцатое мая

Я провела все выходные и весь понедельник в постели. Пришлось сказать родителям, что у меня начинается грипп, и они с радостью позволили остаться дома. Болезнь была разумным объяснением плохого выступления на соревнованиях и отвратительного настроения.

А еще плюс к этому мне удалось избежать разговоров о бале.

Я стояла у шкафчика перед утренней перекличкой, когда ко мне подошел Скотти. В этом не было ничего необычного — с тех пор как я пригласила его на свадьбу, он подходил ко мне каждое утро поздороваться. Но выражение лица было странным.

— Ты выглядишь каким-то побитым, — сказала я. — Не говори мне, что ты все еще не можешь опомниться после бала.

— Да. Что-то вроде этого.

Тотчас же три игрока из бейсбольной сборной подошли к нему и начали примерять на нем удары кулаками.

— Жеребец!

— Ну давай чувак!

— И этой забей в сегодняшней игре!

Скотти едва заметно улыбался, в ответ тоже нанеся несколько ответных ударов, после чего они ушли.

— Что это все значит? — спросила я.

— Почему ты мне не перезвонила? Я кое-что хотел сказать тебе.

— Меня наказали. А что ты хотел сказать?

Скотти сделал несколько шагов, чтобы подойти ко мне поближе, создавая этим иллюзию уединения в коридоре, заполненном людьми. Он выглядел испуганным. Затем он озвучил слова, от которых я чуть не упала.

— Мы с Келси занимались сексом после бала.

— Что?

— Да, занимались.

Я никак не могла в это поверить. Знала, что мы шутили по этому поводу, и все такое… Но что он действительно сделает это, не думала. Скотти. Мой Скотти.

— Мы занимались этим, — повторил он. Скотти не хвастался этим, просто пытался убедить, что это правда. Возможно, он сделал это ради себя, а может быть, ради меня. Думаю, сам в это не веря, он уже два дня привыкал к этой мысли. Больше не девственник.

— Но ведь она даже не твоя девушка!

Я так сжала учебник по Всемирной истории, что у меня побелели пальцы.

— Знаю, — поспешно ответил Скотти. — Но теперь, думаю, она моя.

— Думаешь, что она твоя?

— Почти уверен, что да.

— Так уверен или нет?

Он сделал паузу, затем посмотрел на свои кроссовки. Снова вздохнул и сказал:

— Да, уверен.

Еще один игрок из бейсбольной команды хлопнул Скотти по плечу.

— Поэтому я не могу пойти с тобой на свадьбу.

Меня так переполняли чувства, что я не могла думать. Чувствовала себя униженной, потому что узнала об этом в центре переполненного коридора перед утренней перекличкой; чувствовала, что меня предали, потому что была уверена, что Скотти никогда не будет ни с кем встречаться, кроме меня. Было противно, потому что он повел себя, как другие «качки», охотящиеся за телками, и больше всего я сердилась на маму и сестру, которые оказались правы насчет Скотти, и сейчас я сожалею, что не стала встречаться с ним, когда у меня был шанс.

Прежде чем я смогла что-то ответить на такую сногсшибательную новость, к нам подбежала Келси, закрыла глаза Скотти ладонями и стала спрашивать: «Угадай, кто здесь?» Затем она повернула его, наградила смачным поцелуем в губы и повела под руку через коридор.

Это случилось так быстро, что менее чем за пять секунд я оказалась одна.

Восемнадцатое мая

Как же удивителен инстинкт человеческого самосохранения. В ситуациях, когда вопрос стоит о жизни и смерти, обычные люди могут демонстрировать нечеловеческие способности. Например, домохозяйка, поднимающая автобус, чтобы спасти своего ребенка.

К счастью, мои инстинкты начали действовать как раз вовремя, дав мне возможность спокойно выслушивать бесконечные рассказы о бале. Я вошла в какую-то промежуточную стадию сознания: ту, когда мое тело отвечало на то, что говорили Хай и Безмозглая команда, — то есть я улыбалась, кивала в нужный момент и угукала в знак согласия, хотя в действительности мой мозг не воспринимал их слова.

Весь день они мололи какую-то абракадабру. Только иногда слова прорывались через эфир, как в местной радиостанции, которая не была настроена должным образом на нужную частоту.

Но постепенно я вышла из состояния транса:

— Что ты сказала только что?

— Я сказала, эта такая умора, когда Крепыш после трех стаканчиков текилы танцевала, как шлюха с большой задницей на видео, — сказала Мэнда.

— Наш Крепыш всех насмешила, — улыбалась Хай.

— Но ведь Сара не была на балу, — сказала я.

Наступила пауза. Они все посмотрели друг на друга с выражением, которое можно описать так: «Во, приехали!»

— Она тусовалась с нами на пляжной вечеринке, — в конце концов пояснила Хай.

— Мы бы и тебя пригласили, — произнесла Сара.

— Но мы думали, что у тебя соревнования в воскресенье, — сказала Мэнда.

— У меня никогда нет соревнований в воскресенье, — ответила я с такой кротостью, что голос показался мне совершенно непохожим на мой собственный. Это угнетало меня.

— О, — произнесли они в один голос.

Это нельзя было объяснить оплошностью. Они пренебрегли мной намеренно. Это их официальная позиция. Безмозглая команда изгнала меня из своих рядов ради нового члена группы.

Мне не хотелось, чтобы они получили удовлетворение от моего поспешного ухода. Поэтому я сидела с ними весь ленч, снова пытаясь вернуться в «испорченный эфир». Но безуспешно. Я слышала каждое слово.

Но так как я опять была в унылом настроении, могу кое-что сказать о бале. Потом я никогда не упомяну его. Ни за что.

Кэрри показала мне свои фотографии. Пол Парлипиано и Моника Дженнингз были одной из четырех пар. На нем был классический смокинг с серебристым атласным галстуком и таким же жилетом. Широкая улыбка, покрасневшие щеки, ямочки, волосы, спадавшие на большие карие глаза. Руки нежно обнимают Монику за роскошные загорелые плечи.

Его руки принадлежат ей.

Двадцатое мая

Последнее завещание и распоряжения выпускного класса были опубликованы в сегодняшней школьной газете. Вот что завещал Пол Парлипиано:

Я, Пол Парлипиано, настоящим удостоверяю, что оставляю Крису — соло на барабане на вечере в честь Дня благодарения. Кэрри — весели всех в духе Пинки Ля Ру. Монстру — дюжину щелкунчиков. Гиббсу завещаю место слева, где сидят неудачники. Раю — пиратскую копию мистера Тейпворма. Фитцу I и II-последний шанс использовать мотор. Нэнси — стоматологию «Пепел Анжелы». Джинне — сумку рок-звезды. Эрике — неожиданную вечеринку с танцами под музыку диско. Кэти — воспоминания на одиннадцатом ряду. Лори — Виктора/Викторию и что-нибудь погорячее. Ти Джею — окурки.

Шутки для внутреннего пользования. Но они звучали мудро, остроумно и чудесно. Как и он сам.

Но не из-за этого я читала и перечитывала завещание Пола Парлипиано. Да, много неясного. Но если я тщательно проанализирую, вдруг что-то прояснится. Пытаясь понять, я продолжала читать. Смогу ли найти код и узнать из послания нужное лично мне — секретную информацию, необходимую, чтобы найти ключ к сердцу Пола Парлипиано.

Между прочим, Келси оставила Скотти «скороговорку». Я даже знать не хочу, как перевести это.

Мне никто ничего не оставил.

Тридцатое мая

Я не купила ежегодник, а это в Пайнвилльской школе равносильно уголовному преступлению. Повсюду только и слышно: «Подпиши мне ежегодник. Разве ты не хочешь, чтобы я подписала твой? Почему ты не купила ежегодник? Все покупают его».

Нет. Не все покупают ежегодник. Мы все приходим учиться на следующий год. И еще через год. Нужно ли тратить семьдесят пять долларов, чтобы мне пожелали «кайфового лета» люди, о которых я попытаюсь забыть в июне — августе? Несправедливо, что от меня ожидают, будто я буду тратить свою энергию на то, чтобы написать несколько приятных вещей каждому в ежедгодник, в то время как от них в ответ не получу ничего стоящего.

Поэтому я написала список расхожих выражений, подходящих на все случаи жизни, которые помогут мне выбраться из неловкой ситуации.

Руководство, написанное Джессикой Дарлинг, по использованию клише в ежегодниках

Просто смешиваю начало, середину и конец из разных колонок, и у меня получается искренне звучащее пожелание, подходящее всем. И меня не мучают угрызения совести, что я их использую. Но это было до тех пор, пока Пепе не подошел ко мне:

— Подпиши мне, пожалуйста, мой ежегодник, та belle! [9]

Над этим надо поломать голову. Я имею в виду, что вы же не видите, как я иду к Полу Парлипиано и прошу его подписать мой гипотетический ежегодник, не так ли? Поэтому я написала:

Пьер!

Меня всегда восхищало твое умение спрягать глаголы. И я никогда не забуду тот вечер, когда узнала, кто скрывается за Черным Элвисом. Увидимся с тобой на французском языке: этап II.

A bientôt, [10] Джессика.

Он так разулыбался, словно я написала:

Пьер!

Я всегда восхищалась твоим умением надувать кое-что в твоих маленьких трусиках. И никогда не забуду тот день, когда я узнала, что ты прекрасно знаешь дорогу к клитору. Увижу тебя в моих самых диких и самых влажных мечтах.

Voulez-vous coucher avec moi ce soir? [11]

Джессика.

Мне хотелось написать больше, сказать, что уважаю его за независимость и завидую легкости поведения в общении с людьми, этого так не хватает мне. Но подумала, что это может прозвучать странно. Кроме того, я написала достаточно. Благодарность Пепе была выше всяких границ, и это было самым приятным событием за последние несколько недель. Мое плохое настроение ухудшилось из-за того, что Безмозглая команда, кажется, сдружилась больше, чем обычно. Их внезапные вылазки на пляж, поездки за покупками, вечеринки с бочонком пива. Боже мой, почему меня это волнует?

Когда я сегодня шла домой, заметила целующихся Скотти и Келси, сидящих в ее машине, остановившейся на светофоре. Я прошла мимо них по переходу, а он даже не увидел меня. Но какое это имело значение, если бы даже и увидел. Мы больше не разговариваем. По словам Сары, — откуда она это узнала, бог ее знает, — я угрожала Келси.

Это просто смешно. Я слабее, чем когда-либо была.