Первые опыты

Четвертое ноября

Есть только одна причина, по которой я могу оставаться такой спокойной по поводу Безмозглой команды. Причина, почему мне совершенно все равно, что они так явно игнорируют меня, или в случае Сары, начавшей по электронной почте кампанию против меня, чтобы заставить всех в десятом классе также ненавидеть меня, как и она. Причина, по которой сеансы физиотерапии не вызывают такой сильной боли, как прежде. Причина, почему больше не беспокоит внезапно и вновь вспыхнувший интерес отца к моей персоне, потому что, похоже, я вовремя смогу восстановиться перед соревнованиями в помещении в этом году. Причина, по которой бесконечная болтовня мамы по поводу визита Бетани на День благодарения не вызывает у меня желания проткнуть барабанные перепонки острой спицей.

И эта причина Маркус Флюти.

— Поговорим с тобой позднее, — сказал он. И он правда хотел этого.

Все казалось таким безнадежным в понедельник утром. Он не разговаривал со мной перед утренней перекличкой, потому что был слишком занят лобызаниями с Мией, его ненормальной подружкой. Он не разговаривал со мной во время переклички. Не разговаривал и после переклички, потому что тоже был слишком занят тем, что снова тискал и целовал Мию.

Когда он сел за мной на первой паре, я предположила, что мы опять вернулись к прежним отношениям преступников, совместно совершивших преступление и поэтому хранящих молчание. Но когда он похлопал меня по плечу и сказал нечто странное, я подумала, что он опять подсел на наркотики.

— Ты знала, что средний американец проводит шесть месяцев его или ее жизни, ожидая, пока красный сигнал светофора поменяется на зеленый?

— Что?

— Шесть месяцев напрасно потраченного времени, пока ожидаешь разрешения ехать дальше.

— Угу!

— Подумай обо всех интересных вещах, которые ты могла бы сделать за это время.

Я была сбита с толку:

— В машине?

— В твоей жизни, — ответил он.

— А!

Затем Би Джи начал говорить о «новом курсе» президента Франклина Делано Рузвельта, и это означало конец беседы.

И так продолжалось всю неделю. До урока истории Маркус стучал мне по плечу и задавал вопрос, который на поверхности, казалось, ни к чему не имел отношения. Но потом начинался разговор о том, о чем я меньше всего ожидала услышать, принимая во внимание вступительную фразу. Это трудно объяснить. Это все равно что лингвистический тест Роршаха.

В пятницу я уже не удивилась, что его вопрос о моем любимом актере вовсе не предусматривал выбор между Джоном Кузаком и парнем, игравшим Джейка Рьяна в фильме «Шестнадцать свечей». Это был способ начать дискуссию о том, как появление каждой статьи в журнале или на телевидении, которая приближает звезду к поклонникам, на самом деле лишь добавляет еще один кирпич к возвышающемуся алтарю, около которого мы поклоняемся культу этой знаменитости.

Или что-то в этом роде.

Эти разговоры напоминали глоток шнапса с острой перечной приправой. Быстрый, сладкий и странный глоток, способный как разгорячить и опьянить меня, так и сбить с толку.

Как же за неделю может все измениться. Всего сто шестьдесят восемь часов назад мы не разговаривали. А теперь говорим. Если сейчас у нас пик отношений, то на следующей неделе все может сойти на нет и между нами все закончится.

Не могу позволить этому случиться. Есть столько вопросов, которые мы еще не обсудили, но которые требуют нашего рассмотрения, прежде чем мы сможем продолжить наши, так сказать, отношения. Случай с коробочкой из-под «Данона». Рот-оригами. Мидлбери. Мию. Три коробки с пончиками. Смерть Хиза. Хоуп.

Зная о его тяге к ночным развлечениям, я решила, что в понедельник сама определю тему разговора, задав Маркусу вопрос в лоб: «Я не могу спать. А ты?»

Посмотрим, к чему это приведет.

Девятое ноября

Он позвонил!

Определитель номера — самое лучшее изобретение, когда-либо созданное. Потому что, когда я увидела имя Маркуса и телефонный номер в крошечном окошечке, мне хватило времени, чтобы сделать глубокий, продолжительный, антигипервентиляционный вздох, прежде чем начать говорить.

— Привет! — сказала я таким странным высоким голосом, словно только что вдохнула гелия.

— Сегодня вечером я не собираюсь задавать вопросы, чтобы заставить тебя говорить. — Маркус сразу перешел к делу, минуя всякие там «привет» и «как дела».

— Не собираешься?

— Не-а, — ответил он. — Вопрос — это своего рода конструктивный элемент.

— Что?

— Ну то, что я высказывал его мимоходом, с тем чтобы начать разговор.

— А, понятно.

— Но больше он нам не нужен.

— Не нужен?

— Нет, — ответил он. — Мы можем прекрасно говорить и без этого.

И в течение последующего часа и сорока пяти минут мы доказывали это.

Вот далеко не полный список тем нашего последнего разговора: скандал на прошлых президентских выборах, связанный с использованием перфорационных машин для заполнения бюллетеней; группа «Сестры Олсен»; эпидемия СПИДа в Африке; ложные татуировки; «поросячья латынь» — тайный язык, представляющий собой зашифрованный английский; безграничность Вселенной; клонирование; штампованные гитарные божки в кожаных штанах; круглогодичное обучение без длинных летних каникул; людей, повернутых на пластической хирургии; файлобменную музыкальную сеть «Напстер».

Не помню, когда в последний раз у меня был подобный разговор. Я и не подозревала, что у меня есть собственное мнение по всем этим вопросам. В отличие от разговоров с компьютерным гением Кэлом, чьи ответы кажутся теперь такими… предсказуемыми, запрограммированными, разговоры с Маркусом — это упражнение в спонтанности. Он переходит с темы на тему, часто не закончив мысль, перескакивает на другую, затем еще на одну и еще. Поэтому один разговор с ним состоит из миллиона обсуждений каких-то тем, отдающих шизофренией. Синдром отсутствия внимания.

А может быть, наркотики. Кто знает? Все, что мне известно, — так это то, что он велел мне звонить ему в полночь, когда я в настроении говорить. Это значит, что и он в настроении говорить.

Беседы с Маркусом подтвердили то, что я уже знала: у меня довольно узкое, ограниченное рамками Пайнвилльской школы восприятие окружающего мира. Я почти утратила способность вести разговор о чем-либо другом, кроме себя. Даже с Хоуп. Большинство моих с ней разговоров посвящены тому, как я провожу время, чем занимаюсь. То есть о том, о чем я могу рассказать. Конечно, так не было, когда мы жили в одном городе и общались ежедневно. Но даже тогда у меня не было с ней такого разговора, как сегодня ночью с Маркусом. Он был не хуже, просто другим. Вероятно, это потому, что Маркус — другой.

Я пытаюсь убедить себя, что это неплохо. Я имею в виду, что все, что помогает мне спать, должно быть для меня полезным, ведь так? Потому что после того как я положила трубку, я заснула, как нарколептик. Сон так блаженно окутал меня, что я, забыв обо всех волнениях, проснулась сегодня утром с широко раскрытыми глазами, бодрой и готовой столкнуться с любыми трудностями в школе.

Мне казалось, что, как только мы сможем поговорить с Маркусом с глазу на глаз, я забросаю его бесчисленным количеством вопросов о его версии нашей истории. Но после последнего ночного разговора я надеялась, что мы с Маркусом продолжим избегать щекотливых тем о наших отношениях, потому что я чувствовала, как только мы признаемся вслух, кто он и кто я и почему нам не следует друг с другом разговаривать, мы перестанем общаться. А это просто не должно случиться.

Тринадцатое ноября

Зная о Маркусе больше (ведь я подслушивала их разговоры с Леном), мне было бы легче поднимать в разговоре темы, которые его интересовали, если бы мне пришлось это делать. Он не так хорошо знает мою биографию, как я его. Вот почему после пяти подряд ночей наших разговоров постоянно изумляюсь его способности говорить о том, о чем бы мне хотелось.

— Сегодня вечером я смотрел «Реальный мир».

— Ты смотрел «Реальный мир»? — спросила я взволнованно. — Я просто обожаю «Реальный мир». Из всех шоу, которых сейчас так много, это остается самым лучшим. Это шоу одна из немногих форм развлечений, адресованных нашему поколению, которые я с удовольствием смотрю.

— Правда?

— Я предпочитаю смотреть, как реальные люди изображают из себя ослов, чем наблюдать за творением Кевина Уильямсона — его до приторности совершенных и умных героев.

— Думаю, это печально.

— Что? Они ведь сами выставляют себя на посмешище. Они напрашиваются на это.

— Они смеются над тобой, — сказал Маркус.

— Это как?

— Разве ты никогда не задумывалась, что термин «реалити-шоу» — это оксюморон? [26] Раз эти люди согласились сниматься, это гарантирует, что эти шоу ничего общего не имеют с реальностью.

Маркус — единственный человек, который так близко находится со мной по уровню знаний, но порой он переигрывает меня. По правде сказать, мне это обидно.

— Мне известен принцип неопределенности Гейзенберга, мой гений, — сказала я, все больше раздражаясь. — Что плохого в том, что развлечение — это эскапизм, бегство от жизни.

— Ничего, — сказал он. — Пока у тебя не возникнут проблемы, из-за того что ты тратишь целый вечер, наблюдая за кучкой незнакомых людей, о которых ты ничего не знаешь, вместо того чтобы пойти куда-либо и самой жить реальной жизнью.

В этом он прав. С тех пор как уехала Хоуп, я ничего не могу с собой поделать и как одержимая смотрю «Реальный мир».

— Но о какой реальной жизни можно говорить в Пайнвилле, особенно в середине ночи?

Я услышала, как где-то в отдалении он щелкнул зажигалкой. Пауза. Затем учащенное дыхание.

— Я разжег своего Паффа Дэдди.

— Паффа Дэдди, — повторила я, совершенно сбитая с толку.

— Да, Пафф Дэдди. Мой кальян.

— Ты дал имя кальяну?

— Ага. Я проводил больше времени с Паффом, чем с кем-либо еще, поэтому имело смысл дать ему имя.

Еще пауза. Еще один глубокий вдох табака, смол и никотина. Я вспомнила мальчишку-подростка, не достигшего половой зрелости, который работал на аттракционе «Покрути колесо — покури хорошо», который располагался рядом с моим киоском. «ВЫКУРИ СВОИ МОЗГИ!»

— Также находил девушек, чтобы заняться с ними сексом.

Он сказал это так обыденно. Находил девушек, чтобы заняться с ними сексом. Небольшое дельце. Но это самое личное из всех тем, которые мы обсудили раньше, и это касалось нас двоих. Затем он затянулся, несомненно, давая мне время представить, как он занимается сексом с намалеванными девицами в теле, знающими толк в этом деле. Надо дать ему понять, что эта беседа не выводит меня из себя.

— Итак, секс и наркотики — это и есть настоящая жизнь?

— Да, — сказал он. — Разве не это главное, когда ты молод? Молодые годы и даны нам для экспериментов и для исследований. Я думал, что доведу этот процесс до крайности.

— Но ведь это так по-ослиному глупо.

— Да, по-ослиному глупо. Но это то, что делает жизнь прикольной.

Вот это по-настоящему разозлило меня. Как он может так наплевательски относиться к жизни и заниматься саморазрушением? Особенно после того, как один из его лучших друзей умер из-за всего этого. Ни говоря уже о том, что в результате этой смерти мою лучшую подругу увезли от меня подальше. Но я предпочла не заострять эту тему, не напоминать о смерти Хиза. Чувство вины либо появится у него само, либо не появится вовсе.

— Если это такая забава, почему же ты сейчас не занимаешься этим? Почему бы тебе снова не отправиться в Миддбери пожевать грибков и не вернуться в старые времена?

— Потому что с этим покончено, — сказал он, — Но единственное, чего я еще не делал в жизни, так это не был активным пропагандистом здорового образа жизни без наркотиков, алкоголя и беспорядочного секса.

Конечно. После его экспериментов в прошлом году с футболочками, как у глупых девочек-подростков, Маркус должен был бы знать, что его желание сделать из себя образцового ученика окончательно собьет всех с толку.

— Кроме того, я нашел, чем заняться в свободное время, — продолжил он.

— Чем же?

— Ну, например, наигрываю песни «Нирваны» на гитаре, пишу в своем журнале, беседую со стариками. Использовал всю свою мудрость, чтобы помочь Лену выкарабкаться из дерьма. И у меня теперь в первый раз полностью не сексуально ориентированные отношения с женщиной.

— Подожди, — остановила я его, совершенно сбитая с толку. — Ты не занимаешься сексом с Мией?

Маркус засмеялся настолько громко, что я никогда в жизни не слышала, чтобы кто-то так громко смеялся. Стереофонический, окутывающий тебя смех. Это был такой смех, от которого у тебя что-то перехватывает в груди и ты не можешь вздохнуть, словно рыба, вытащенная из воды. Именно от такого смеха у человека может повредиться рассудок, но у меня он уж точно поврежден, поскольку я спросила у Маркуса то, что спросила.

— Ты такая забавная, — сказал он. — Спокойной ночи, подруга.

Маркус видит во мне совершенно несексуальную особу. Не буду напрягаться и усложнять наши отношения. Мне следует успокоиться.

Пятнадцатое ноября

Сегодня моя вторая редакционная статья вышла под следующим названием: «Король и королева бала в самом глупом свете». Реакция на нее была вполне предсказуемой: те, кто ненавидел меня, ненавидит меня по-прежнему. Те, кто не испытывал ко мне отвращения, все еще не испытывает. Они благодарят меня за мои откровенные замечания.

«Учащихся больше заботят предстоящие выборы короля и королевы бала, чем выборы президента, — писала я. — Они не должны уделять столько внимания выборам на балу, потому что это дает людям, пользующимся популярностью, власть и высокое положение в обществе, а это ударяет им в головы».

— Итак, я понял, что ты бойкотируешь бал, — сказал Маркус.

— Конечно, бойкотирую. Мой крестовый поход против бала — это удобный способ не упоминать тот факт, что никто не пригласил меня на него.

— Очень плохо.

— Почему очень плохо?

— Та-тта-та-тта.

— У меня, должно быть, сера в ушах накопилась, — сказала я. — Ты не мог бы повторить?

— Мы могли бы и тебя взять, — сказал он.

— Ты идешь на бал?

— Да, — ответил он.

— Ты идешь на бал?

— Да.

— Маркус Флюти, ты идешь на бал?

— Думаю, мы уже в достаточной мере прояснили, что я собираюсь пойти на бал.

— Ты хочешь пойти на бал?

— Я бы мог прожить без этого, — сказал он. — Но Мия очень хочет пойти.

Так легко забыть, что у Маркуса есть девушка, так редко он упоминает о ней. Только в подобные моменты, как этот, или когда я вижу, как они целуются в коридорах, я вспоминаю об этом факте: я его первая, никак не связанная с сексом подруга.

— Это так лицемерно! — закричала я. — Ты — настоящий предатель. Ты превращаешься точно в тот же тип учеников, любителей ходить по балам, в ханжу, примерного мальчика, которого хочет в тебе видеть администрация школы.

— Предатель? Ведь не я писал статью против балов.

— Но ты согласился с ней.

— Я никогда не был на балу, поэтому не знаю, согласен ли я с этой статьей или нет.

Эта отговорка в духе Хай просто взбесила меня.

— Тебе не надо даже ходить на бал, чтобы знать, что этот вечер посвящен восхвалению «высшего света» и их поклонников.

— В отличие от тебя мне нравится иметь мнение основанное на достоверной информации.

Я вышла из себя за считанную долю секунды:

— Что это все означает?

— Это значит, что ты очень быстро высказываешь суждения о вещах, о которых имеешь мало понятия.

Я повесила трубку.

Через тридцать секунд я позвонила снова.

— Извини, что бросила трубку. Это не очень хорошая выходка.

— Это искренняя, неподдельная реакция, сказал он. — Я тебя вывел из себя.

— Я до сих пор сержусь.

— Хорошо.

— Хорошо.

Пауза.

— Поговорим завтра?

— Да. До свидания.

До тех пор пока я не повесила трубку второй раз, я увидела еще один прорыв в наших отношениях. Меня разозлило то, что сказал Маркус. Его слова перестали быть такими дурманящими только потому, что это были его слова. С Маркуса спал ореол мистики.

Но я все еще не могу дождаться нашего завтрашнего разговора.

Двадцатое ноября

Мама стояла в ванной перед зеркалом и плакала.

— Неужели я настолько ужасная, что со мной нельзя общаться? — спросила она.

— Что?

— Должна же быть причина, по которой обе мои дочери ненавидят меня, — сказала она, вытирая слезы насквозь промокшим платком.

Либо у мамы начинается менопауза, или что-то очень плохое случилось опять.

— В чем дело?

— Бетти не приедет на День благодарения, — захныкала мама, осушая слезы. — Они с Грантом собираются на деловую вечеринку с какими-то партнерами, устраиваемую интернет-компаниями «.com».

Мама любит такие слова, как «точка-com». Это дает ей возможность чувствовать, что она идет в ногу со временем, что, впрочем, печально, учитывая, что технократия теперь пошла на спад. Бетани и Г-кошелек к этому отрицательно относятся.

— Полагаю, что деньги для нее важнее, чем семья. Думаю, там будет ресторанное обслуживание. Посмотрим, приготовят ли они пюре из сладкого картофеля — любимое блюдо Бетани.

Я просто поверить не могла, что сестра может оказаться такой суперсволочью. Мне, конечно, совершенно не хотелось ее видеть, но это уже в третий раз, когда она прокатывает маму, с тех пор как переехала в Калифорнию.

— Как будто то, что тебе исполнится сорок семь, уже само по себе недостаточно плохо, — сказала она, разглаживая кожу вокруг век. — Я — старая, и мои дочери ненавидят меня.

Ради бога. Двадцать четвертого день рождения мамы. В пятницу, следующую за Днем благодарения. Я совершенно забыла.

— Мамочка, мы, я не испытываю к тебе ненависти.

— Ты никогда не говоришь со мной, — возразила она. — Поэтому и я не чувствую потребности, поэтому… — Она остановилась, не договорив начатого предложения, повернула кран и побрызгала водой лицо.

Я посмотрела на маму: вода стекала с носа, тушь потекла по лицу, оставляя темные следы на щеках, светлые волосы прилипли ко лбу. И в первый раз в жизни увидела не только маму, но и реально существующего человека. Человека из крови и плоти, расстроенного отказом дочери приехать к ней, чувствующего то, что чувствовал бы любой другой на ее месте.

Внезапно испытала такое чувство вины за все те неприятности, которые когда-либо доставляла ей. Я — не Бетани. Я лучше ее.

— Мама, послушай, — сказала я. — Почему бы нам куда-нибудь не сходить в твой день рождения?

Она выглядела озадаченной.

— Разве в пятницу не вечер встречи выпускников и бал по этому случаю?

Это, конечно, мамино дело, что она у себя в карманном календаре отмечает день проведения бала и встречи выпускников в Пайнвилльской школе.

— Да.

— Итак, ты, и правда, не собираешься идти на бал?

Зачем ей надо все так усложнять, когда мне хочется быть с ней любезной?

— Думаю, мы уже прояснили этот вопрос, я в самом деле не собираюсь идти на бал, — произнесла я, точно имитируя интонацию мамы, используя при этом слова Маркуса. Его точная копия — Бизарро, анти-Маркус.

— Почему ты не идешь? — спросила мама. — Тебе следовало бы пойти на бал, вместо того чтобы околачиваться около старой матери.

— Ты только что жаловалась, что я провожу недостаточно времени с тобой.

— Но мне хочется, чтобы потом тебе было что вспомнить о школе.

Заявления, подобные этому, заставляют меня сомневаться, правда ли я вышла из ее чрева.

— Мам! Я никуда не иду.

— Почему?

— Ну мне не с кем.

— Ты не смогла найти себе сопровождающего?

Прорычав, я схватила полотенце для рук и закусила его.

— Маааааааааааааааааамм, — выла я сквозь сжатые зубы.

— Мне просто трудно поверить, что ты не нашла себе сопровождающего, вот и все, — сказала она, взбивая челку кончиками пальцев.

— Не могла бы ты оставить эту тему?

— Хорошо, — сказала она. — Извини.

Я разжала зубы и сделала маме предложение, от которого она точно бы не отказалась.

— Почему бы нам ни пройти по магазинам, а потом где-нибудь пообедать?

— Только мы вдвоем, — сказала она, ее лицо при этом прояснилось.

— Только мы вдвоем, — подтвердила я.

— Мне бы очень этого хотелось, — улыбнулась мама. — Пойти с тобой за покупками.

— Да, — сказала я. — Мы поищем антибальное платье.

Двадцать второе ноября

Я заканчивала быструю прогулку по окрестностям, как вдруг услышала, что кто-то обращается ко мне.

— Эй, Джесс!

Бриджит стояла на подъездной аллее и махала мне рукой. Я была крайне удивлена. Зачем я ей понадобилась? Мы уже не разговаривали месяц. Насколько знаю, она все еще считает, что в ее разрыве с Берком виновата я, хотя не я вешалась на ее парня.

— Джесс, иди сюда. Мне надо поговорить с тобой.

Она казалась безоружной. Поэтому я медленно подошла, переходя дорогу.

— Привет, — сказала она.

— Привет.

Бриджит нервничала. Она схватила свой хвост и стала гладить его.

— Ты чем-то сейчас занята?

— Да нет.

— Ты можешь зайти ко мне, чтобы мы смогли поговорить?

— Конечно, — ответила я. — Давай поговорим.

Я не была у нее очень давно. В доме прибавилось много разных милых безделушек из интернет-магазина. Но запах остался таким же: смесь чистящего средства с запахом смолы и сигаретного дыма.

— Ты хочешь что-нибудь выпить?

— Да, — ответила я. — Твой холодильник все еще набит диетической колой и специями?

Она улыбнулась и открыла холодильник. Внутри стояли две упаковки с колой, баночки и бутылочки, наполовину заполненные горчицей, кетчупом, майонезом и еще какие-то завернутые в фольгу неразличимые предметы.

— Некоторые вещи не меняются, — сказала она.

— Мама дома? — поинтересовалась я.

— Разве моя мама когда-нибудь дома?

Я восприняла это как ответ, что миссис Милхокович, как всегда, отсутствовала. Родители Бриджит развелись. Хотя ее отец платил хорошие алименты, миссис Милхокович приходилось работать администратором в таверне «У океана», чтобы свести концы с концами. Это было типичное для штата Нью-Джерси заведение на набережной, где подавалось жаркое из креветок, омаров и говядины по цене 12 долларов 99 центов, а указатели душевых и туалетов представляли собой деревянные дощечки с нарисованными на них спасательными кругами и чайками цвета морской волны.

Когда мы были маленькими, Бриджит почти каждый день приходила ко мне домой поиграть.

— Некоторые вещи никогда не меняются, — повторила я.

Мы молча пошли наверх. На стене рядом с каждой ступенькой в рамочках висели школьные фотографии Бриджит. Чем выше мы поднимались, тем младше она становилась. Когда мы забрались на верхнюю площадку, нас приветствовала улыбающаяся дошкольница с хвостиком в бело-розовом комбинезончике в клеточку. Вот такую Бриджит я помню больше всего.

Я едва узнала ее комнату. Все фотографии и безделушки «Бриджит и Берк» были убраны. На их месте висели плакаты с изображением кумиров кино: Мэрилин Монро, Одри Хепберн и Джеймса Дина.

Бриджит присела на краешек кровати. Это выглядело очень по-деловому. Я села в кресло, пытаясь вести себя как можно непринужденнее и не показать волнения, охватившего меня.

— Знаю, тебе интересно, зачем я позвала тебя, — сказала она.

— Да, точно, — согласилась я.

— Помнишь ту первую твою статью «Мисс Хайацинт Анастасия Вэллис: еще один позер?»

— Как я могу забыть статью, которая стала причиной драки в команде поддержки.

Она нервно хихикнула:

— А, да.

Бриджит встала и включила радио. Последнюю и самую неудачную песню Орландо напевала какая-то группа. Парень выл, что девушка «слишком хороша и слишком плоха для него». Я пила диетическую колу маленькими глотками. Жуткая преснятина. Надо три пакетика сахара, не меньше, чтобы улучшить ее вкус.

— Я поняла все, что ты пыталась сказать, с первого раза, как прочитала твою статью, — начала разговор Бриджит. — Я не сказала тебе, потому что разыгрался скандал, прежде чем я успела это сделать.

— Понятно.

— Во всяком случае, я нашла сегодня эту газету, когда убиралась в комнате. Сначала я собиралась выбросить ее, но вместо этого прочитала снова.

— Угу!

— И когда перечитала, почувствовала себя идиоткой. Как глупо с моей стороны сердиться на тебя.

— Правда?

— Я никогда не просила тебя рассказывать мне правду о Берке. Наоборот, лезла из кожи вон, чтобы не узнать правду. Мне не хотелось ее знать, как ты и сказала в статье, потому что легче лгать о том, что другие хотят от тебя слышать. За исключением того, что я лгала самой себе. Понятно?

Я не совсем поняла ее, поэтому не смогла что-то ответить.

— Мне не очень хорошо удается выражать свои мысли, — продолжала она, зажимая кончик хвоста между носом и верхней губой, так что получились усы. — Ты знаешь, почему я поехала в Лос-Анджелес этим летом?

— Ну чтобы стать актрисой?

— Ну что-то вроде этого, — ответила Бриджит. — Ты сказала это сама, до того как я уехала. Я — не актриса, — она вскинула руки вверх перед портретами на стене, словно перед иконами. — Еще не актриса. — Она высунула язык, дразня свое отражение в зеркале.

— А. — Я понятия не имела, куда она клонит.

— Это был предлог для поездки. Единственное, из-за чего мама согласилась бы меня отпустить.

— Угу! — Хотя все еще не догадывалась, что она имеет в виду.

— А вот настоящая причина, из-за которой я уехала. Мне казалось, что Берк будет скучать по мне, когда я буду в отъезде, и оценит меня больше, когда вернусь, — сказала Бриджит. Ну в общем, идиотский поступок.

— У вас с Берком дела шли не очень хорошо уже до твоего отъезда?

Бриджит покачала головой в знак согласия.

— А что было не так?

— Мне бы не хотелось вдаваться в подробности, — ответила она. — Дела шли не плохо. Просто нам стало скучно. Мы были вместе уже три года.

Я догадывалась, поэтому ее признание меня не удивило. Берк скучал. Я просто предположила, что и Бриджит тоже скучала, но ей было наплевать. Точно так же как Бетани и Г-кошелек ничего не имели против того, чтобы поскучать вместе.

— Мне следовало бы порвать с ним.

— Но почему ты этого не сделала?

Она глубоко вздохнула и сделала паузу, прежде чем ответить.

— Потому что я боялась остаться одной.

Слова эти эхом отдались у меня внутри, как слова песни: «Я боюсь остаться одной».

— Но у тебя ведь были Мэнда и Сара…

Она вздохнула:

— Я знаю, что ты слишком сильно переживала по поводу отъезда Хоуп, чтобы заметить, что я общалась с ними после школы по той же самой причине, что и ты.

— Что? Как такое может быть?

— Это правда, — подтвердила она. — Меня также оставляли за бортом довольно часто, как и тебя.

Затем рассказала несколько случаев, которых я не заметила: Бриджит не пригласили вместе провести весенние каникулы, она не ездила в Нью-Йорк за покупками, не позвали на вечеринку после бала.

Когда Хай заправляла всем, Бриджит оставалась посторонним наблюдателем. Но так как она была не Хоуп, я обвиняла ее во всем, как Мэнду и Сару.

— Чем сильнее они сближались, тем больше и отчаяннее мне хотелось оставаться с Берком.

Я подумала, что и я была точно в таком же положении, когда решила вернуться к Скотти, чтобы мне было чем заняться в свободное время. И не имею права ругать Бриджит за то, что она сделала. Просто не за что.

— Поэтому просто нет причины, почему бы нам не помириться и снова не начать разговаривать, — сказала Бриджит. — Это так глупо. Особенно теперь, когда ты — единственный человек, который понимает то, что происходит со мной. И ты и я долгое время общались с людьми, которые нам дороги: ты с Хоуп, а я с Берком.

Вот это да. Я и не заметила сходства в том положении, в котором мы оказались. По крайней мере, Хоуп в эмоциональном плане была всегда рядом со мной. Для Бриджит же Берк исчез навсегда. Я подумала, что у Бриджит феноменальные способности соединять несоединимое, и это очень удивило меня. Я могу признать свои ошибки, когда не права. Да, я ошибалась на счет Бриджит. Она не гений, но и не такая безмозглая, как я думала.

Я сказала ей об этом.

Конечно, этот разговор не изменит все моментально. Бриджит и я не станем снова лучшими подругами. Но, по крайней мере, в мире стало меньше на одного человека, который ненавидит меня. И это неплохо.

Двадцать третье ноября

В День благодарения все происходит раньше, чем обычно.

Встаешь в восемь утра, чтобы посмотреть на салют, устраиваемый во время этого старомодного парада по случаю Дня благодарения крупнейшим в мире универмагом «Мейси». К девяти часам уже ругаешься с отцом, говоря ему, что готова еще раз сломать ногу, лишь бы не наносить красно-белую краску на лицо и не сопровождать его на товарищеский футбольный матч на стадионе в Пайнвилле. В одиннадцать говоришь маме, что она приготовила слишком много еды на четверых, и из-за этого она выпивает слишком много бокалов «Шардоне». В полдень бабушка Глэдди уже миллион раз успевает спросить, есть ли у меня парень, а потом, забыв, повторяет свой вопрос еще миллион раз, и так до отъезда. К часу дня ты выключаешь телевизор, потому что весь день идет один футбол. Индейка на столе в три тридцать. Десерт в четыре. Еда и вино начинают действовать, и ты засыпаешь до пятичасовых новостей.

Вот, например, как все обстояло в этом году.

Я проснулась от голода в восемь утра. Нечего делать. Слишком рано, чтобы позвонить Маркусу. Я всегда звоню ему в полночь. Это наше расписание. Мы так решили. Однако подумала, что, может быть, он тоже в такую рань свободен. Поэтому взяла трубку и набрала номер.

Один звонок. Другой. Третий.

Затем незнакомый щелчок, переводящий меня в режим автоответчика:

— Маркус здесь, но на самом деле он не здесь.

Я запаниковала и повесила трубку, прежде чем он закончил. Я не могла заставить себя оставить сообщение. Оставить ему сообщение — это было бы жестом отчаяния или чем-то вроде этого.

В полночь, согласно нашей традиции, я позвонила снова.

Опять нет ответа.

Это было в первый раз, когда Маркуса не оказалось на месте, и я по-настоящему рассердилась. Мне пришлось прижать ладони друг к другу, чтобы помешать себе звонить каждые пять минут, пока он не поднимет трубку. Я не сделала этого только потому, что не знала, есть ли у него определитель номера. Не хотелось, чтобы мой номер высвечивался у него на экране миллион раз. Это уже из области психиатрии.

В какой-то степени я была даже рада случившемуся, потому что это помогло мне прийти в себя: больше я не буду звонить ему. Я отдаю этим, с позволения сказать, отношениям слишком много сил. Да, он помогает мне спать по ночам. Да, он заставляет меня чувствовать себя лучше, чем я есть на самом деле. Но если я продолжу использовать Маркуса, как обезболивающее лекарство, то могу стать зависимой от него. И никакая программа «Анонимных алкоголиков», состоящая из двенадцати ступеней, не поможет избавиться от этого.

Кроме того, я не его девушка или что-то вроде этого. Тогда это было бы другое дело. Тогда у меня было бы право расстраиваться из-за него. Но я не его девушка! Мне надо взять себя в руки. Надо перестать думать о нем и Мие, о том, что завтра вечером они будут веселиться и танцевать на балу.

Двадцать четвертое ноября

Черная пятница.

Полное соответствие — подумала я, когда проснулась после беспокойной ночи без Маркуса. Зачем я взяла на себя обязанность наполнить радостью день рождения мамы? И куда меня занесет, если я буду улучшать настроение другим?

Мама была уже одетой и готовой идти, когда я спустилась к завтраку.

— С днем рождения, мама!

— Думала, ты никогда не встанешь! — воскликнула она. — Я уже собиралась разбудить тебя, но знаю, какой тогда ты будешь раздраженной.

«Это ее день рождения, — говорила я себе. — Не будь скотиной».

— Уже десять тридцать! — показала она на часы. — Мы должны поскорее поехать, если хотим что-нибудь купить. Уверена, что в магазинах все уже раскупили к этому времени!

«Это ее день рождения. Это ее день рождения. Это ее день рождения. Не будь скотиной. Не будь скотиной. Не будь скотиной».

Я засунула пригоршню печенья в рот и поплелась наверх одеваться. Минут пять стояла перед шкафом в нижнем белье, размышляла о том, какой наряд меньше всего ее обидит. Наконец выбрала брюки желтовато-коричневого цвета и бежевую толстовку. Нейтральная одежда. Нейтралитет. Мир.

Я почистила зубы, умылась, заколола волосы и намазала губы гигиенической помадой. Вернулась обратно на кухню минут через семь.

— Идем.

Мама удивленно поднялась со стула:

— Уже?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Знаешь, — сказала он, беря пальто, — есть преимущество, когда идешь с тобой вместо Бетани. Мне не надо ждать тебя целую вечность, когда ты соберешься.

Ну я рада, что есть хотя бы одно преимущество. На одно больше, чем я думала.

Магазин был украшен к Рождеству еще до хеллоуина. Кругом все красно-зеленое, в колокольчиках и мишуре. Это должно было поднять мне настроение, но пока я этого не почувствовала.

— Разве не весело? — сказала мама, сжимая мою руку, так что у меня остановилось кровообращение.

Я улыбалась во весь рот.

Мама хотела расстаться на час, чтобы каждый смог купить рождественские подарки и это было бы потом для всех сюрпризом. Эта идея мне понравилась. Я уже позаботилась о подарках для всех. На этот раз выбрала тему журналов. Оформила подписку для всех членов семьи («Марта» и «Красивый дом» для мамы; «Мир ПК» и журнал о велосипедах для папы; «Космо» и журнал о знаменитостях для Бетани; несколько скучных журналов по торговле для Г-кошелька). А для Хоуп я изготовила поддельную обложку журнала для тинейджеров. Для этого не требовались художественные способности, просто компьютер. Я отсканировала ее фотографию и написала следующие строчки:

«Хоуп Вивер рассказывает всем: „Нелегко быть королевой тинейджеров“. Руководство для всех девчонок школы, как заполучить парня (когда вокруг нет таковых, а дворник выглядит таким душкой). С ума схожу по ткани в клетку: 101 способ, как добиться, чтобы шотландка стала обязательной формой одежды.

Правда, что девушки из штата Нью-Джерси самые лучшие в мире? Прими участие в нашей викторине!!!»

Я смеялась до упада.

Я не могла позволить маме узнать, что уже купила подарки к Рождеству. Это бы разбило ее и без того слабое сердце. Поэтому провела шестьдесят минут в кафе, поедая пирожные и запивая их колой, чтобы потом, когда мы снова соединимся, у нас было бы время начать поиски антибального платья. Мне необходимо насытить организм глюкозой, чтобы хватило энергии на его поиски.

Я знаю, как настоящая американская девочка-подросток, мне следовало бы испытывать глубокое волнение при мысли, что мама собирается купить мне подарок получше, чем крошечный флакончик «Шанель № 5», который мы с папой подарили ей утром. Ну все-таки ходить за покупками — это так невыносимо.

— О, вот то, что надо! — сказала мама восторженно, ставя свои сумки с покупками, для того чтобы она могла пощупать ворс темно-бордового бархата. — Ты прекрасно будешь в этом выглядеть.

— Мама, ты не поняла, — сказала я. — Предполагается, что это должно быть антибальное платье. Анти обозначает что-то, что я не могла бы надеть на бал.

— Хорошо, — совершенно спокойно согласилась она. — И каким же оно должно быть?

— Во всяком случае, не напоминать что-либо из «Отдела бальных платьев для старшеклассников» в универмаге «Мейси».

Я потащила ее в «Делию», в которой продается слишком модная для меня одежда, но где я могу обычно найти что-нибудь клевое для своего совершенно плоского тела. После того как я отвергла дюжину платьев, которые были по вкусу моей маме, она в конце концов вытащила платье, на которое я могла бы согласиться. Оно было сшито из серовато-синего вельвета в рубчик, спортивного покроя, с молнией впереди. Круто, но не очень. Я примерила его, и мне очень понравилось свое отражение в зеркале. Настолько, что я вышла из примерочной и показалась маме. Большая ошибка.

— В этом платье ты по-настоящему оправдываешь свою фамилию, — сказала она, переполненная материнской гордостью. — Ты такая в нем милая.

Милая. Раз я выгляжу в нем такой милой, значит, это не я. И вот тогда меня осенило: я сделала свою маму счастливой в день ее рождения, потому что стала похожей на Бетани. Внезапно все это предприятие показалось таким глупым. Мне совершенно не нужна эта вещь. Мне не надо ни ради чего-либо, ни ради кого-либо выглядеть милой. Я расстегнула молнию, повесила платье на крючок, открыла дверь и сказала маме, что пора идти.

— Ты не собираешься его покупать? — Мама выглядела совершенно подавленной.

— Нет.

— Почему?

— Мне не нужно оно, мама, — сказала я.

— Ерунда, — ответила она, снимая платье с крючка. — Я куплю его тебе.

— Ну, мааааам, — я начала протестовать, вырывая платье у нее из рук, — мне некуда в нем идти.

— Тебе будет куда в нем пойти, я обещаю.

Если ей хочется до максимума снизить кредитный лимит на ее карте, то кто я такая, чтобы останавливать ее?

Наконец, обойдя четыре главных универмага и 170 маленьких специализированных магазинчиков, мы закончили с покупками.

— Совсем немного народу сегодня, — заметила мама за салатом в ресторане.

Я засунула в рот полную пригоршню жареного картофеля, чтобы не изрыгать злобу в стиле Линды Блэр.

— Держу пари, все дома готовятся к балу, — сказала мама, вонзая вилку в помидорку черри.

Стрелы из моих глаз могли бы пронзить ее сердце.

— Что? — спросила она.

— Ты можешь хотя бы две секунды помолчать и не напоминать мне об этом чертовом бале?

— Следи за языком, дорогая, — сказала она строго. — Просто не могу поверить, что ты — единственная девочка в классе, которая не смогла найти себе пару.

— Бриджит тоже не идет.

— Бриджит? — От изумления она выпрямилась в кресле. — Бриджит не нашла себе пару? А как же Берк?

— Они с Берком расстались.

— Они расстались? Когда? Почему? Как?

Моя мама живет ради такой ерунды. Это — ее день рождения, поэтому я решила бросить ей «косточку». Кроме того, я подумала, что ей следует знать, какие отвратительные мои бывшие псевдодрузья. Может, после этого она перестанет приставать ко мне, почему я больше с ними не общаюсь.

— Это все началось с того, что Мэнда занялась сексом с Берком, пока Бриджит была в Лос-Анджелесе.

И рассказала всю эту грязную историю. Когда закончила, она онемела от удивления:

— Я не верю этому.

— Это правда.

— Бедная девочка, — сказала мама. — Такая красивая и одна дома в день бала.

Опять бал. Боже мой! Я едва сдерживалась.

— Она не одна дома, — произнесла я, так что у меня перехватило горло. — Она улетела к отцу на День благодарения, потому что ее матери надо работать.

— Нам бы следовало пригласить ее пойти с нами, — сказала мама. — Было бы весело! Как в старые добрые времена!

Ну вот опять. Конец.

— Ты права, — закричала я, бросая салфетку на стол с отвращением. — Как я могла быть такой глупой?! Мне надо было взять напрокат Бриджит для твоего дня рождения! Дочка напрокат! Для того чтобы тебе не было так мучительно от того, что пришлось ходить со мной.

— Потише!

— Я ухожу отсюда, — закричала я.

Смысл в таком драматическом уходе со сцены состоит в следующем: он помогает, если ты настолько вышла из себя, что не можешь контролировать. Я не догадалась швырнуть маме ключи или схватить рюкзак, чтобы взять до дома такси. Поэтому я застряла. Мне пришлось отдыхать на скамейке рядом с входом до тех пор, пока она не появилась.

Я услышала стук ее каблуков, прежде чем увидела. Она прошла мимо меня прямо к машине. Я последовала за ней. Она открыла дверь, чтобы впустить меня, поэтому я подумала, что она не собиралась уезжать без меня.

— Не хочешь ли ты объяснить мне, что все это значит?

Одна половина меня хотела, другая нет.

— Я не уеду отсюда, пока не получу объяснений.

Я не была уверена, собирается она это сделать или нет, но каждая минута, проведенная в машине, стоила мне года жизни.

— Я…

Когда я открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, я намеревалась сказать достаточно, чтобы только заставить ее вставить ключ в зажигание и поехать домой. Но когда я начала, то не могла остановиться.

— Я чувствую, что тебе хотелось бы быть со мной, если бы я была не я, а красавица вроде Бетани или Бриджит. И мне кажется, что и папа хочет общаться со мной только как со звездой спорта, то есть чемпионом, каким он и мечтал увидеть своего сына. Но когда я пытаюсь быть собой, вы несчастны от того, какая я. Постоянно пытаетесь разубедить меня в моих чувствах, и вам плохо от того, что я мыслю по-другому, не так, как вы. Приношу свои извинения, что я не популярна и не люблю делать покупки и за то, что у меня нет миллиона парней, как у Бетани. Извините, что умер Мэтью и папа никогда не тренировал его! Но это не моя вина! И я устала от того, что вы оба сваливаете это все на меня!

Слезы полились по нашим лицам — моему и маминому одновременно. Я не знала, собирается мама обнимать меня или бить.

— Джесси, — сказала она. — Я понятия не имела, что ты… — Затем она положила руку мне на плечи и начала гладить волосы. Ее тело было мягким и теплым и таким успокаивающим, как в детстве.

Она освободила меня из объятий и взяла обеими руками за щеки.

— Я не хочу, чтобы ты была Бетани. И твой папа не хочет, чтобы ты была… — она не смогла заставить себя произнести имя брата, — кем-либо, кроме себя самой. Мы оба хотим, чтобы ты была собой.

— Я этого не чувствую.

— Я понимаю Бетани больше, чем тебя. Она, конечно, не подарок, но определенно она не такая… — Она отвернулась в сторону, пытаясь подобрать нужное слово. — Не такая сложная, как ты. И как мать, я иногда думаю, что мне было бы легче, будь у меня две такие дочери, как Бетани. Но тогда ты не была бы ты.

— И разве мы все испытываем радость от того, что я такая, какая есть.

— Перестань говорить такие вещи, — сказала мама. — Я знаю, что тебе теперь не сладко. Знаю, но не вполне понимаю, почему. Но думаю, что эти трудности помогут тебе стать лучше в будущем.

— Но почему некоторые люди, например Бетани, живут, не испытывая проблем и трудностей на протяжении школьных лет, учебы в колледже и всей жизни.

— Я люблю Бетани, ты знаешь об этом. Но она настолько привыкла делать все, как ей хочется, что стала избалованным, эгоистичным человеком. И частично я в этом тоже виновата, — сказала мама. — Рано или поздно ее эгоизм ей же и отольется.

Ее слова звучали так знакомо, как в диалоге между родителем, тронутым тем, что у него с его отпрыском наконец-то установилось какое-то взаимопонимание. Все это напоминало сцены из моих любимых фильмов. Такие откровения вызывают у меня смех. Или отвращение. Или плач. Почему? Просто это доказывает, что я словно вышла из-под штампа. Никакой я не борец с предрассудками, каким я себе считала в глубине души. Но в этот момент я не чертыхнулась, что мама говорит банальности и что я сама банальна, потому что навеваю такие ассоциации. От ее слов я почувствовала себя лучше.

Когда мы добрались домой, я решила показать маме мои статьи. Если она, правда, хочет узнать, что творится в голове у второй дочери, пусть так и будет.

— Ты пишешь для школьной газеты?

— Да. Это просто баловство.

— Почему ты не сказала мне?

— Это все не очень серьезно.

Она надела очки для чтения и открыла номер «Голоса Чайки». Мне пришлось выйти из комнаты, потому что я не смогла бы справиться с собой, если бы увидела ее реакцию.

Через десять минут раздался стук в дверь моей спальни.

— Да, — сказала мама. — Ты истинная дочь своего отца.

Не такой реакции я ожидала.

— Я и отец? Между нами ничего общего.

Она вздохнула и села рядом со мной на кровать.

— Вы оба очень взыскательны, пытаетесь во всем добиться совершенства. Педанты. Оба испытываете трудности в общении с людьми. Оба впадаете в депрессию, когда все идет не так, как вы бы хотели. Вы слишком много размышляете обо всем. Оба сдерживаете внутри себя чувства, а затем в самый неподходящий момент вас прорывает, — говорила мама, разглаживая при этом треугольники на одеяле своими пальчиками с накрашенными ноготками.

— Ну если мы так похожи, то почему единственная тема разговора для нас — это бег? О другом мы не говорим вообще.

— Он думает, что это то, что вас объединяет. Так он пытается сблизиться с тобой.

— Но он оказывает на меня такое давление. Я начинаю ненавидеть его и спорт, поэтому не хочу им больше заниматься.

— Знаю, — ответила мама. — Просто попытайся понять, что всякий раз, когда он говорит с тобой о беге, это потому, что он любит тебя, а не потому, что хочет тебя помучить.

В глубине души я уже догадывалась об этом. Но легче сказать, чем сделать.

— Спасибо, что показала мне свои статьи, — сказала мама, поднимаясь с кровати. — Это самый лучший подарок ко дню рождения, который я когда-либо получала.

Двадцать шестое ноября

Хоуп позвонила сегодня вечером, тяжело вздыхая, рыдая и задыхаясь.

Хизу исполнилось бы сегодня двадцать лет.

Больше всего ее расстроило то, что из-за разных мелочей, которыми был наполнен сегодня день в школе, она забыла о дне рождения брата и вспомнила только тогда, когда позвонили ее родители, узнать, как она справляется с собой в такой тяжелый для семьи день.

— Как я могу жить так беззаботно? — спрашивала она меня. — Как я могу?

Я мысленно задавала себе тот же самый вопрос:

— Как я могу?

Да. Как я могу разговаривать с Маркусом, с тем человеком, который косвенно виновен в смерти брата моей лучшей подруги? С тем, кто настолько безразлично относится к этому, что ни разу не упомянул об этом событии. Никогда не извинился, не выразил ни сожаления, ни огорчения, ничего.

И только подумать, что я чуть не сдалась и не позвонила ему вчера вечером.

Как я могла?

Тридцатое ноября

— Я не слышал тебя уже неделю. Что случилось?

Маркус похлопал меня по плечу перед уроком истории. На шее у него были свежие следы от помады Мии. Коричневые, чтобы слиться с его все еще загорелой кожей, но достаточно видимые.

— Ничего. Я просто не звоню. Вот и все.

Мне хотелось отменить мораторий на звонки Маркусу, так и не объявив его. И чувство вины за наши полуночные телефонные разговоры исчезло, потому что они помогают мне заснуть. Плюс мне не терпелось узнать подробности бала. Я начала чувствовать себя половинкой совершенной женщины. Мия была телом. Я — мозгами. И когда я видела его и Мию вместе, они напоминали мне башни-близнецы. А я при этом была анонимным сторонним наблюдателем.

— Хорошо. Значит ли это, что ты хочешь, чтобы я позвонил тебе?

Хотела ли я, чтобы он позвонил мне? Хотела ли я, чтобы он позвонил мне?

Да. Нет. Да?

— Не отвечай на этот вопрос, — сказал он. — Я знаю, что хочу позвонить тебе. Поэтому позвоню. И если ты захочешь поговорить, мы поговорим. Не захочешь — повесишь трубку.

Он протянул руку:

— Идет?

Я колебалась. Он дотронулся до моей руки. Мы обменялись рукопожатием. Я чувствовала тепло его ладони.

Между нами словно пробежало электричество! Кайф!