Первые уроки (СИ)

Глава 7

Дорогая, ни в чём себе не отказывай!»

Вот слова, которые, без сомнений, мечтает услышать любая женщина.

Если только не привыкла в своё время к навеки включенному режиму вечной экономии. Когда постоянно приходится выгадывать, откладывать покупку на потом, хитрить и изворачиваться перед самой собой, говоря, что, конечно, да, себя надо любить и баловать, но ведь девочкам нужно обновить гардероб к сентябрю, а потом к зиме, свозить их куда-нибудь на каникулы, на дни рождения… И вот, когда наступают блаженные времена и ты чуть ли не каждодневно слышишь заветные слова… то вроде бы как-то их и не воспринимаешь. Вернее, пропускаешь мимо ушей: очень уж сказочно звучат. А ведь это так неправильно!

Скорее всего, всё дело в великой силе инерции. Это она не позволяет нам, порой, переступить тот самый рубеж, который мы однажды сами себе жёстко очертили. Провели, застолбили границу — и всё, ни шагу дальше!

В самом начале нашего совместного жития в славном городе Тардисбурге Мага чуть не психанул, уличив меня очередной раз в экономии. Пришлось прочитать ему целую лекцию о вынужденной ограниченности нашего с девочками семейного бюджета в прошлом и абсолютной непонятке оного в светлом настоящем. Я так и высказалась прямо: дескать, собственных источников поступлений у меня больше нет, а твоих, извини, Мага, я же не знаю совершенно! Да понимаю я, что дель Торресы да Гама далеко не нищие, но только не думаю, что ты на родительские деньги существуешь, ты бы по своему характеру такого не стерпел… Но откуда я знаю, вдруг ты на нас тратишь последнее? Не могу я бросаться деньгами бездумно, у меня, видишь ли, сразу счётчик в голове включается: а сколько нужно оставить на обучение на следующий год? хватит ли на обустройство большой детской, на приданое для малышей и на найм хотя бы одной ночной няни, как тут в Тардисбурге делают многие? И вообще… как-то спокойнее жить, осознавая, что у семьи есть несколько существенных заначек: на ближайшее будущее и на отдалённое. После чего дражайший мой супруг сперва скрипнул зубами, затем смирился, расхохотался; успокоился, узнав, что не все женщины в моём мире такие, и озвучил мне состояние своих — впрочем, тотчас поправился: наших, теперь уже наших — счетов в нескольких банках Гайи.

Вы думаете, на этом дело закончилось? Не-а. Я ж не успокоюсь, пока не доведу дело до понятной мне самой концовки, я ж финансист, а счётные работники бывшими не бывают… В общем, я торжественно объявила: пусть дорогой муж выделит мне ежемесячный лимит денежек. Нет, не на хозяйство. На закупки вроде продуктов и всяких полезных в доме мелочей пусть он специально откроет для Дорогуши кредитную линию во всех лавках. Тот недавно настолько осмелел, что повадился ходить за покупками, да так втянулся, что по примеру знакомых домовых завёл приходно-расходную книгу. Даже подсунул мне недавно, чтобы похвалила… Так вот, наш доможил охотно и добровольно взвалил на себя обязанность хождения по магазинам. Так что нам с девочками остаются самые приятные траты: на увлечения, на красоту, на удовольствия.

Тут мой иногда циничный муж хмыкнул: дескать, знаю я ваши удовольствия. Опять половину букинистов ограбите, это при собственной-то изумительной библиотеке! Или потратите на городской фейерверк, или композитные луки, будто у Лоры этого добра не навалом, иди и выбирай… Что за женщины ему достались какие-то неправильные!

Но лимит установил. И пригрозил, что если не будем его, так сказать, «выбирать», то… увеличит.

Вот так.

Поэтому на ярмарку в Осталет — прелестный пригород Тардисбурга, где раз в неделю собирались со всей округи фермеры — мы с Элли явились, отягощённые приятно-увесистыми денежными мешочками. Несмотря на пожелания дона Теймура, кстати, тоже «ни в чём себе не отказывать». Ха. Нет, дорогой мой свёкор, с меня хватает прекрасного побережья, морских купаний и прогулок по вашему дивному саду: лучших прелестей Эль Торреса; а баловать всяческими безделушками вам и без нас есть кого!

И когда торговец тонким кружевом, любезно улыбнувшись — дескать, прекрасно вижу, с кем имею дело! — спросил, сворачивая в воздушный рулон изумительную скатерть:

— Записать на счёт дона дель Торреса, прекрасные донны?

…широко улыбаюсь:

— Зачем же?

И отсчитываю три полновесных золотых. Дежурная улыбка продавца сменяется искренней и дружелюбной, и озаряется довольством лицо его супруги, даже здесь, перед прилавком, не расстающейся с валиком и коклюшками, что так и пляшут в умелых пальцах, перестукивают, перешёптываются. Радость селян понятна: полновесная монета здесь и сейчас всегда предпочтительнее гипотетических расчётов в конце месяца. Хоть дель Торресы щедро платят по счетам, но этим трудягам хочется увезти с ярмарки не только расписки, но и полезные покупки, и гостинцы домашним.

Ох, как же здесь здорово!

Зная о моих пристрастиях, Элизабет сразу поволокла меня в ряды с изделиями местных мастериц. И теперь, отправив в карету с одним из мальчишек, которые крутятся в поисках заработка, тюк с покупками, мы бредём налегке, глазея, любуясь, получая настоящее эстетическое удовольствие. Я уже давно не бросаюсь с восторженными причитаниями на красивейшие вещицы: здесь их бесчисленное множество, и основная трудность не в том, чтобы найти нечто выдающееся, а в том, чтобы выбрать лучшее из лучшего. А после рукодельных рядов мы, не сговариваясь, сворачиваем в продуктовые.

Потому что местные копчёности — и мясо, и рыба, и морепродукты вроде каракатиц и омаров, и сыры — это нечто. Оливки всех сортов и оттенков, солёные, маринованные, фаршированные и цельные, в масле и в рассоле — это нечто. Пышная выпечка и крохотные, на один укус, жареные пирожки, сласти и сладости, пряности и орешки — нечто. И хоть физически невозможно продегустировать всё — мы пробуем, как минимум, половину увиденного, а к карете отсылаем уже шестого посыльного. Ничего, будет, кому всё это слопать! В конце концов, у меня за границами портала, что схоронился в Башне, обитают две молодые, активно растущие и жующие девицы, сластёна Дорогуша и муж-гурман. Мы ещё и Николасу отошлём гостинцы с малышом Рикки, пусть только тот появится!

Элизабет дёргает меня за рукав:

— Смотри, Ива, здесь кто-то новенький! И не один ряд, а целый квартал им выделили! Ой, даже с каруселью! Пойдём, глянем!

А я смотрю на дурачащихся скоморохов со свекольным румянцем на щеках, на их красные колпаки с бубенчиками, на медвежонка, неуклюже, но весело приседающего вместе с ними в пляске, на хохочущих девиц в алых и лазоревых сарафанах, на муромцев, подпоясанных вышитыми кушаками… и сердце заливает тёплая волна.

Русичи. Здесь. Чудо какое-то.

***

«Пушки с пристани палят,

Кораблю пристать велят.

Пристают к заставе гости;

Князь Гвидон зовёт их в гости,

Их и кормит, и поит

И ответ держать велит:

«Чем вы, гости, торг ведёте

И куда теперь плывёте?»

Корабельщики в ответ:

«Мы объехали весь свет,

Торговали мы конями,

Всё донскими жеребцами»…

Ну, к лошадиному-то ряду у нас поначалу и в мыслях не было приближаться. Просто припомнились стихи да так славно легли на душу … К тому же, всё в этом уголке ярмарки было, как в сказке; словно русичи привезли с собой не только товары, но и огромный кус собственного мира.

…Торговали соболями,

Чёрно-бурыми лисами…

Впервые в жизни я видела груды мехов; в них хотелось упасть, зарыться и немедленно залечь в спячку.

…Торговали мы булатом,

Чистым серебром и златом…

Оружие здесь, хоть и не парадное, а боевое, но блистало пластинами накладного червонного золота и благородного серебра, уникальными каменьями, причём не красоты или корысти ради, а вполне функционально: драгоценные камни и благородные металлы прекрасно держат дополнительные заклинания, от которых ещё ни один боец не отказался.

Помню, больше всего при чтении девочкам «Сказки о царе Салтане» мне нравились проныры, что на голубом глазу признавались:

… Торговали мы недаром

Неуказанным товаром…

Контрабандой, значит, баловались, ага.

Ну, это к слову пришлось, насчёт контрабанды. Лично для меня под определение «неуказанный товар» нынче попадало всё, что Александр Сергеич не стал бы вклинивать в свои бессмертные строки, дабы не нарушать размеров строф и вообще… не перебарщивать. А побывал бы гений вместе с нами на ярмарке — может, и не удержался бы от целой дополнительной поэмы или сказки. Чего тут только не было! После пушного и оружейного ряда — ряды с бочонками стоялых медов, то есть не просто густого душистого мёда, а сказочного напитка, варившегося из него с ягодами и хмелем, а затем выстоянного в земле несколько десятков лет. Глыбы и круги чистого белого свечного воска, к которому уже приценивались местные парфюмеры и просто девицы-красавицы, любящие устраивать с подружками посиделки при свечах. Россыпи самоцветов, необработанных и в изысканных оправах, кабошонов и фигурно огранённых. Услада женских глаз — целые горы гребней, браслетов, бус, височных колец, рукодельных штучек — резаных из кости и бивня. Кипы холстов, целые туеса речного жемчуга всевозможных оттенков и расшитые им же налобные повязки, ворохи душистых целебных трав, цветастые платки и шали, связки сушёных душистых грибов — немыслимая редкость в этих краях! А, это уже «вкусные» ряды пошли… Орешки калёные, для особо нежных зубок чищенные; пастила рябиновая, яблочная, ягодная; морсы и квасы на любой вкус, ржаная мука! (Непременно взять, чтобы подать к борщу не надоевшие пшеничные пампушки, а родной чёрный хлебушек!) Селёдочка толстенькая, с молоками, икорка красная и чёрная, кусковая и в рассоле…

Вот на этом месте у бесконечного прилавка, усыпанного колотым льдом с погружёнными в него хрустальными и серебряными чашами деликатесов наши с Элли ноги просто приклеились к земле. На добрых полчаса. Будь наша воля — мы бы этой икрой, наверное, перемазались по уши, до того напробовались. Это ж никакого сравнения с той, что в моём родном мире попадает на стол в крохотной жестяной баночке! А Элизабет вовсе не с чем было сравнивать, она сей диковинный продукт никогда не пробовала. Сперва скептически поморщилась, потом подозрительно принюхалась, растёрла на языке несколько икринок… и не успокоилась, пока под одобрительное кивание дедка-продавца не ополовинила солидную хрустальную баночку.

В общем, от катастрофического денежного перелимита нас спас естественный ограничитель: размер багажного отделения кареты. А жаль. Мага был бы просто счастлив узнать о моей новой способности беззастенчиво тратить его золото! Но после того как Бастиан, глава нашего сопровождения, тактично намекнул, что часть особо хрупких покупок уже обосновалась внутри кареты, на сиденьях, и ещё немного — доннам не останется места — мы поняли, что пора маленечко охолонуться. Прийти в себя. Собрать волю в железный кулак.

И, воспользовавшись тем, что Элизабет безоговорочно принимала моё старшинство, скомандовать отступление.

Но… Разумеется, в такие моменты всегда возникает пресловутое «но». Например: «Но стоило бросить прощальный взгляд…» Нет, не на прилавки. Дальше. Туда, где, за широким проходом, образованным палатками, теремками, павильонами и шатрами, открывался вид на бескрайнее поле, где колыхались вороные, чёрные, каурые спины, гривы, бока, слышалось ржание…

Конская ярмарка!

И тотчас в голову залетела мысль настолько шальная, что потребовала немедленного исполнения. Потому что хорошую идею всегда жалко терять, а уж если она гениальна — тем более.

Не сходя с места, делюсь с Элли своими новыми планами.

Она округляет глаза, смотрит на меня долгим восхищённым взглядом и, кажется, едва удерживается, чтобы не покрутить пальцем у виска. Ограничивается вежливо-нейтральным:

— Уверена?

— Абсолютно!

— Тогда… — Колеблется совсем недолго. — Тогда на двоих, да? Пусть будет от нас с тобой.

— Ну да. Если решат, что мы совсем сбрендили… беременным донам всё простят.

Не сдержавшись, мы хохочем так, что продавец икры, тот самый шустрый дедок в рубахе с вышитым воротом, крутит головой и посмеивается за компанию. А я тем временем по особому амулету связи вызываю Бастиана. Как всегда, обычно невидимый и неслышимый, он возникает рядом, будто из ниоткуда, высокий статный Тёмный рыцарь в лёгком чешуйчатом доспехе.

— К вашим услугам, донны.

Салютует и в то же время как бы даёт отмашку насторожившемся русичу: дескать, всё в порядке, уважаемый, меня тут дамы просили немножко помочь. Тот с пониманием кивает. А дедок-то тёртый калач, его такими фокусами не проймёшь!

Немного смущаясь, излагаю свою дикую идею и добавляю просительно:

— Без вашей помощи нам не обойтись, Бастиан. Я же ничего не понимаю в лошадях, а тут нужен мужской взгляд, опыт… Поэтому мы очень на вас надеемся.

С физиономии Тёмного можно рисовать портрет мученика, давно понявшего, что блажь беременной донны — это святое, хоть и блажь. Придётся терпеть.

— Хорошо, — кротко говорит он. — Идёмте, донны. Должен ли я впоследствии сообщить о вашей… гхм… покупке дону Теймуру или вашему мужу?

— Ни в коем случае! — хором выпаливаем мы с Элли. Завершаю я одна:

— Это же всё-таки подарок, он должен стать сюрпризом! Поэтому мы хотели попросить вас и о… молчании, да?

— Я понял, донны. Выбирайте, а уж мы позаботимся, чтобы сохранить вашу тайну до нужного дня.

Нет, всё-таки приятно иметь дело с профессиональным охранником. Мысли расшифровывает на лету!

— Но должен предупредить…

Тёмный рыцарь умолкает, пропуская меня вперёд. И тут происходит нечто странное: лучи полуденного солнца отражаются от возникшей надо мной и Элизабет едва заметной защитной сферы. А это ещё зачем?

— Бастиан! — говорю с упрёком. — Здесь же русичи! Им от природы чуждо вероломство, никто на нас не нападёт.

— Да вы идите себе спокойно, донна, не волнуйтесь. Ничего неординарного не происходит. Просто напомню: мы собираемся смотреть лошадей, а среди них попадаются пугливые. Резкий звук может спровоцировать удар копытом, например, или шараханье в сторону. Зачем нам эти случайности? К тому же, донна…

Он умолкает.

— Бастиан, я, в отличие от вас, мыслей читать не умею! Договаривайте, пожалуйста.

— Я заметил, донна, что на вас обращают внимание многие. Смотрят не просто с любопытством, но будто с удивлением; при этом глядят не в упор, а украдкой. И перешёптываются. Возможно, вас узнали, как обережницу; вы ведь оставили русичам после себя добрую память. Но случайности в виде нескромных зевак нам тоже ни к чему. Простите, донна, служба у меня такая.

***

Ух, если бы я знала, чем обернётся моя просьба! Наш сопровождающий отнёсся к поручению настолько ответственно, будто выбирал не лошадь, а, по меньшей мере, алмаз для короны императрицы. Впрочем, к донне Софье Тёмные рыцари относились с не меньшим уважением, это я давно поняла.

Тем не менее, через час я уже готова взвыть волком. А главное, возразить на его придирки нечего, поскольку я и в самом деле в лошадях не знаток. Мой единственный критерий — «красиво — некрасиво», а вот у него в запасе множество аргументов, которые он не стесняется выложить барышникам.

— Слишком норовиста и непослушна. Что значит: «Привыкнет и начнёт слушаться»? Нет, уважаемый, нам этот вариант не подходит.

— Говорите, ей четыре года? Вы что, смеётесь, уважаемый? Это у вас, по меньшей мере, семилетка, просто низкорослая для своей породы. Согласен, в хорошем состоянии. Но ваша неискренность не внушает доверия, прошу извинить…

— Донны, донны, не заглядывайтесь на эту группу. Это же особая порода, рассчитанная на рыцарей и… как их тут называют? богатырей. Им — я имею в виду коней — в силу специфики развития нужна постоянная физическая нагрузка, чтобы не застаивались и не теряли форму; мы же ищем, напомню, легконогую кобылку для выездов. Не для учебных боёв. Разница есть, согласитесь.

— …Нет, эта масть донне Софии не понравится. Категорически.

— …Нет. Донна, обратите внимание, эта красотка поджимает хвост. Так бывает, когда к лошади что-то болит.

— …А у этой налёт на левом заднем копыте.

— … А эта слишком равнодушна. Нормальное животное, молодое и здоровое, чаще всего любопытно и тянется к окружающим.

— Высоковата. Чуть бы ниже… Не спорьте, донна, у меня хороший глазомер, и сопоставить рост всадницы и лошади я могу. Эта кобыла в спине на ладонь выше, чем Арабелла донны Софьи. А донна не любит приспосабливаться, предпочитая иметь дело с привычными параметрами.

Вот кому совершенно наплевать на его критику, так это Элизабет. Она безмятежно улыбается, любуясь грациозными скакунами, в которых, на мой дилетантский взгляд, ни капли недостатков, но поди ж ты… Ласково кивает почтительно кланяющимся барышникам, а они здесь все как на подбор, плечисты, картинно красивы, будто их нарочно подбирали, товар облагородить ещё больше. И, кстати, они не обидчивы. Впрочем, Бастиан озвучивает претензии вполне корректно и поводов для скандалов не оставляет. Вот только я, кажется, уже измучилась и сама не рада затеянной авантюре. Да и… природа даёт о себе знать всё сильнее. Уединиться бы где-нибудь в особом домике, которые обустроены по периметру ярмарки; но не сейчас же?

— Послушайте, дон Бастиан, — вдруг говорит Элли. — А мы обязательно должны выбрать лошадь? В смысле… э-э… кобылу? Не жеребца?

И вот мы, все трое, глядим во все глаза на тонконогого жгуче-чёрного красавца, с волнистой гривой и не менее великолепным хвостом, с лоснящейся кожей, под которой перекатываются мускулы. Умные глаза косят насмешливо и озорно: вот-вот подмигнёт, шельмец!

Что-то знакомое проглядывает в его огненном взгляде, в силуэте, исполненном изящества и в то же время мощи. До памятного мне Васютиного Чёрта он, конечно, массой не дотягивает; но, чувствуется, порода та же, разве что этот экземпляр более аристократичен, что ли…

И, кстати, не одни мы тут такие умные и понимающие толк в красоте. Торг за прекрасное создание уже ведётся, и нешуточный.

Наш консультант, наконец, отмирает.

— Но… так принято, донны. Традиции. Женщинам для выездов — кобылки, они мягче характером и покладистее… хм. Как правило. Мужчинам — особи мужского пола…

Вспомнив, как багровел Васюта, когда я по незнанию воинских традиций позорно называла его Чёрта лошадью, а не конём, я едва не застонала от смеха. Но мужественно справилась с собой.

— Так ведь донна Софья не стандартная жеманная донна, Бастиан. — Хвала местным богам, удержалась и не ляпнула: «Не то, что Мирабель!» — Как-то краем уха я слышала, что её Арабелла — лошадка как раз не из смирных, хоть и весьма почтенного возраста. А вот этот красавчик… я уверена, рождён для донны Софьи. По её крутому характеру.

— Да как вы себе это представляете, донна?

Я представила. В деталях.

— Красиво. Уздечка с серебром, серебряные подковы, грива в косичках, хвост по ветру развевается… А на бабуш… донне Софье не неудобная амазонка, в которой ходить невозможно, потому что приходится всё время подол подбирать, а настоящий доспех вроде вашего, и лёгкий шлем с чёрным с серебром плюмажем. Как на одной из наших императриц. О, Бастиан, мы забыли о седле! Разумеется, тут нужно только мужское!

Кажется, рыцарь содрогнулся.

— Это прелестно! — восхищается Элли, не замечая испарины на его лбу. — А я-то думала, для чего у бабуш… у донны Софьи в гардеробной на одном из манекенов облегчённый рыцарский доспех? Ива, ты тоже его вспомнила, да? Ты гений! Ей давно пора встряхнуться. Может, съездит, наконец, на родину, в свою горную деревушку, куда только тропы ведут, и нет ни одной дороги?

Наш Тёмный рыцарь что-то невразумительно шипит сквозь зубы. Но уже через секунду отвечает вежливо:

— Как скажете, донны.

И, чуть повернув голову и повысив голос, бросает:

— Триста пятьдесят!

Не сразу, но я понимаю, что мы включились в торг.

…Через каких-то полчаса всё закончено. Бастиан, измученный неожиданной ломкой шаблонов, всё же до конца выполняет свой долг, устроив купленному жеребцу испытания; своеобразный тест-драйв. Пока он гарцует в специальном кругу-манеже, обустроенном для этих целей неподалёку, толпа несостоявшихся покупателей и сочувствующих зевак перемещается туда же, превращаясь в зрителей, и восторженными криками выражает своё одобрение. Ни обид, ни камня за пазухой: и поторговались, и удовольствие получили, и деньги целы. Лишь один немолодой дон не следует за остальными, а стоит у опустевшей коновязи и поглядывает на нас угрюмо, словно оценивающе.

Не люблю подобные взгляды. Если есть, что сказать — скажи сразу. Поэтому выразительно приподнимаю бровь:

— Мы чем-то обидели дона? Но разве здесь не честный торг?

Возможно, и обидели. И принизили. Он давал цену в семьсот пятьдесят монет, Бастиан перебил её тысячей, окончательно. А некоторые доны очень чувствительны, если им перейти дорогу.

Тем не менее, он отвешивает нам с Элли вежливый поклон.

— Что вы, донна. Всего лишь досадую, что этакий красавец — да не на моих конюшнях. Простите мою несдержанность, донны.

И кланяется ещё ниже, старательно опуская глаза. Элизабет приседает в реверансе — как я понимаю, совершенно автоматически, как хорошо воспитанная донна. Мне подобных привычек не прививали, поэтому я ограничиваюсь величественным кивком.

Вроде бы всё, инцидент, как говорят, исчерпан. Но какая-то царапина на душе остаётся. Впрочем, поломать над ней голову мне не дают.

— Здрава будь, обережница, — говорит за спиной знакомый надтреснутый голос. — Как это тебя к нам занесло? Видать, судьба…