Песни на «ребрах»: Высоцкий, Северный, Пресли и другие - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора (Глава II НАЧАЛО СЛАВНЫХ ДЕЛ) #4

Глава II НАЧАЛО СЛАВНЫХ ДЕЛ

Студент «Корабелки»

Когда пришла пора поступать в институт, я заявил родителям, что буду учиться на вечернем отделении судостроительного института. Мне хотелось самостоятельности. Вскоре я поступил в училище при Балтийском заводе. Днем учился извлекать стружку из металла, а вечером — из целлулоида, нарезая пластинки на «ребрах». Магнитофона у меня еще не было, а был только старенький приемник Т-37. Однако вскоре он перестал меня устраивать, и я решил купить новую модель под названием «Балтика». Новинка стоила больших денег, и встал вопрос, где их побыстрее достать. Выход был найден довольно быстро — я пошел в доноры. После серии медицинских процедур вожделенный аппарат стал моим.

^{«…Аппарат Богословского сверкал никелем и хромом в отличие от наших самопалов…»}

Как упоминалось, на барахолке я познакомился со многими деятелями подпольной музыкальной индустрии. Среди них был очень талантливый парень Станислав Филон (от него я впервые узнал о существовании песен на «костях») и его конкурент на этой ниве Руслан Богословский. Последний в дальнейшем основательно потеснил Стаса на рынке и создал вместе с Борисом Тайгиным, Витей Смирновым и другими парнями настоящую подпольную студию «Золотая собака». Я познакомился с ними позднее, когда и Боря, и Руслан уже успели отсидеть за незаконный промысел. Преследование властей, казалось, только подзадоривало «пайщиков-концессионеров», и, едва освободившись, они принимались за старое с удвоенной энергией.

Пластинки с клеймом «Золотой собаки» делались сначала на рентгене, а потом на толстой массе[5] и по качеству конкурировали с продукцией фирмы грамзаписи «Мелодия». После второго или третьего срока, изучив специальную литературу, обнаруженную в лагерной библиотеке, Руслан начал печатать свои собственные пластинки, используя в качестве сырья советские диски. В частности, он широко использовал для перепечатки альбомы с записями речей Ленина, которые, несмотря на бросовые цены, совершенно не раскупались. Руслан пришел на помощь торгующим организациям: в массовых количествах он приобретал ленинские альбомы и при помощи своего пресса и матриц превращал их в пластинки Билла Хейли, Луи Армстронга, Гленна Миллера, Петра Лещенко, Александра Вертинского, Юрия Морфесси…

^{Руслан Богословский}

Изделия гениального самоучки, изготовленные в домашних условиях и снабженные скопированными с оригиналов великолепными конвертами и этикетками, почти невозможно было отличить от настоящих английских, французских и американских «рекордз», поэтому они имели большой успех и спрос. Сбывались они из-под полы и из-под прилавка. Однако агентам ОБХСС, курировавшим крупнейшие магазины на Невском проспекте, показалось подозрительным противоестественное увеличение интереса к речам Ленина, и они обратили на это внимание работников КГБ. Те же, опасаясь провокации, установили наблюдение за лицами, скупавшими пластинки.

Так и был задержан в очередной раз Руслан со товарищи. При обыске у него дома изъяли пресс, некоторые матрицы и порядочный тираж готовых пластинок.

Следствие длилось несколько месяцев и задело многих коллекционеров, в том числе и меня. Как обычно, на подобных процессах оглашают результаты технических экспертиз. И хотя в данном случае экспертиза установила, что руслановские пластинки не уступают фирменным, он получил очередной срок.

Много лет спустя, в 1990-е, мой друг Боря Павлинов (он же Борис Тайгин. — Прим. авт.) написал статью о тех временах, которую я и хочу привести здесь с небольшими сокращениями.

Расцвет и крах «Золотой собаки»[6]

^{Боря Тайгин. Начало 1960-х}

История, о которой я вкратце попытаюсь рассказать, в какой-то степени известна старшему поколению горожан своеобразным и странным на первый взгляд сочетанием слов «музыка на «ребрах». Начало ее восходит к концу 1946 года, когда на Невском проспекте, в доме № 75, артелью «Инкоопрабис» была создана студия «Звукозапись». Инициатором этого интересного нововведения, еще не знакомого горожанам, был талантливый инженер-самородок Станислав Казимирович Филон, который привез из Польши немецкий аппарат звукозаписи фирмы «Телефункен». На этом диковинном аппарате предусматривалось механическим способом вырезать на специальных полумягких дисках из децилита[7] звуковые бороздки, то есть фактически создавать граммофонные пластинки, причем не только копировать фабричные пластинки, но и производить запись непосредственно через микрофон. Студия была открыта под вывеской «Звуковые письма»: люди приходили в студию и наговаривали через микрофон какую-либо короткую речь либо напевали под гитару, аккордеон или пианино какую-то песенку. (Разумеется, децилитовых дисков не имелось и записи производились на специальной мягкой пленке, предназначавшейся для аэрофотосъемки!) Но всё это было лишь ширмой, официальным прикрытием. Главное же дело, ради чего и была рождена эта студия, было в изготовлении нелегальным путем так называемого ходового товара с целью его сбыта. (Как теперь сказали бы — «с целью бизнеса».) Как это происходило? После окончания рабочего дня, когда студия закрывалась, как раз и начиналась настоящая работа! За полночь, а часто и до утра переписывались (в основном на использованные листы рентгеновской пленки, на которой просматривались черепа, ребра грудной клетки, кости прочих частей скелета) джазовая музыка популярных зарубежных оркестров, а главное — песенки в ритмах танго, фокстрота и романсов, напетых по-русски эмигрантами первой и второй волны эмиграции из России. В их число попал и Александр Вертинский, вернувшийся в Россию еще в 1943 году, но пластинки которого находились в те годы под запретом. Также писали песни с пластинок 20-х годов молодого Леонида Утесова: «Гоп со смыком», «Лимончики», «Мурка» и другой подобный репертуар. В числе зарубежных исполнителей, певших на русском языке, были такие известнейшие имена, как Петр Лещенко (иногда вместе со своей женой Верой Лещенко), Константин Сокольский, Владимир Неплюев, Леонид Заходник, Юрий Морфесси, Иза Кремер, Мия Побер, Алла Баянова. Переписывали и ансамбли гастролировавших по странам Европы цыган, среди которых особенно славились парижские цыгане, где солистами были Владимир Поляков и Валя Димитриевич. Имелся спрос на песни, напетые в 30-е годы Вадимом Козиным…

^{Диск певца-эмигранта Петра Лещенко, изготовленный «Золотой собакой»}

По утрам в назначенное время приходили с черного хода сбытчики-распространители, получали десятки готовых пластинок, и этот товар шел в люди. Таким образом настоящие, любимые молодежью тех лет лирические и музыкально-танцевальные пластинки в пику фальшиво-бодряческим советским песням проникали в народ. Музыкальный «железный занавес» был сломан!

Пластинки с пением Петра Лещенко и Константина Сокольского завладели самыми сокровенными уголками моей души, ибо резко контрастировали с музыкальной советской фальшью! Я мог часами наслаждаться мелодичными танго и бархатным баритоном Петра Лещенко! Но для постоянного пополнения такой музыкальной коллекции денег бедному студенту брать практически было негде. Хорошо, что еще как-то хватало на питание. И вот однажды, находясь в очередной раз в студии у Станислава Филона, я познакомился там с таким же любителем песен Петра Лещенко, молодым человеком Русланом Богословским, как потом оказалось — моим одногодком. После нескольких встреч и закрепления дружбы он поделился со мной своей мечтой: «Хорошо бы самим иметь звукозаписывающий аппарат и, ни от кого не завися, делать такие же пластинки». Я эмоционально поддержал эту идею, хотя верил в ее реализацию весьма слабо. Однако Руслан оказался человеком дела. Внимательно изучив в студии Филона принцип работы аппарата и проведя ряд необходимых замеров, Руслан сделал рабочие чертежи, после чего нашел токаря-универсала, взявшегося изготовить необходимые детали. Короче говоря, летом 1947 года великолепный самодельный аппарат для механической звукозаписи был готов. Всё остальное приобрести уже не представляло особых трудностей: в поликлиниках города годами копились подлежащие уничтожению старые рентгеновские снимки, и техники были только рады освободиться от необходимости периодически сжигать пленки; металлические резцы Руслан вытачивал сам, а резцы из сапфира приобретались на знаменитой толкучке у Обводного канала…

Уже первые музыкальные пленки потрясли нас как качеством звучания, так и простотой изготовления. Эти пластинки ничем не уступали филоновским, и Руслан не преминул принести в студию несколько таких пластинок — похвастать качеством и продемонстрировать, что монополия Филона лопнула! Тот понял опасность возникшей конкуренции, но было уже поздно — началась торговая война.

Через очень короткое время многие сбытчики Филона переметнулись к Руслану, оценив значительно более высокий уровень качества звучания. Филон рвал и метал, но рынок сбыта был победно завоеван Русланом! Кроме меня, делавшего из рентгеновских пленок круглые диски-заготовки с дырочкой в центре да иногда писавшего тексты «уличных» песен, Руслан привлек к постоянному участию в процессе изготовления пластинок своего приятеля Евгения Санькова — профессионального музыканта, в совершенстве владевшего аккордеоном. Кроме того, Евгений был фотографом-репродукционистом очень высокого класса! Он для Руслана был поистине двойной золотой находкой: Евгений с удовольствием включился в деятельность нашего коллектива, который я предложил впредь именовать студией звукозаписи «Золотая собака», изготовил для этой надписи резиновый штамп, и на каждую изготовленную Русланом пластинку мы ставили такой оттиск. Это было важно еще и потому, что в городе стали расти, как грибы, кустари-халтурщики, пробовавшие на каких-то приспособлениях делать мягкие пластинки. Само собой, их качество не лезло ни в какие ворота: сплошные сбивки бороздок и нарушенная скорость — кроме хрипа с шипением, их продукция ничего не издавала, но новичок об этом узнавал, лишь придя домой и поставив такое изделие на проигрыватель… А со штампом «Золотая собака» пластинки как бы имели гарантию качества, и очень скоро покупатели поняли и оценили это новшество: пластинки Руслана всегда шли нарасхват!

^{Руслан Богословский: «Выпьем за хорошие песни». 1970-е}

Вскоре Евгений Саньков совершил своеобразную революцию в деле изготовления мягких пластинок: он предложил, предварительно смыв с пленки эмульсию с изображением ребер, наклеивать образовавшуюся прозрачную пленку на изготовленный фотоснимок, причем пленка автоматически приклеивалась к фотоснимку за счет эмульсии на самом снимке! А потом вырезается круг, делается запись, и пластинка готова! Вместо дурацких ребер — на более прочной основе — любого вида фотоизображение! Выигрыш двойной: прочность и великолепный внешний вид! Не удержавшись от тщеславного хвастовства, Руслан снова пришел в студию к Филону и показал новинку. Филон в первую минуту был в шоке, но, вовремя опомнившись и изобразив наивность, спросил, как такое достигнуто. Руслан раскрыл секрет. Естественно, в скором времени в студии на Невском вместо зеленой аэропленки появились пластинки с изображением Медного всадника и надписью по кругу: «Ленинградская студия художественной звукозаписи».

Шло время. Город постепенно наводнялся зарубежным джазовым репертуаром и песенками, напетыми по-русски зарубежными исполнителями. Так прошли 1947, 1948, 1949-й и заканчивался 1950 год. Приближался ноябрьский коммунистический праздник. И вот 5 ноября — с раннего утра и до позднего вечера — по всему городу пошли повальные аресты всех тех, кто так или иначе был причастен к изготовлению или сбыту музыки на «ребрах». Были заполнены буквально все кабинеты ОБХСС на Дворцовой площади, куда свозили арестованных, а также конфискованные звукозаписывающие аппараты, пленки, зарубежные пластинки-оригиналы и прочие атрибуты! В этот черный день арестовано было, говорят, человек шестьдесят. Кого-то в ходе следствия выпустили. Все арестованные были разделены на отдельные группы. Спустя одиннадцать месяцев нахождения под следствием нас троих — Руслана Богословского, Евгения Санькова и меня — объединили в группу и судили одновременно, в сентябре 1951 года. В одном из пунктов обвинительного заключения мне инкриминировалось «изготовление и распространение граммофонных пластинок на рентгенпленке с записями белоэмигрантского репертуара, а также сочинение и исполнение песен с записью их на пластинки хулиганско-воровского репертуара в виде блатных песенок».

Сегодня такое обвинение я посчитал бы смехотворно-издевательским, кощунственным и не стоящим выеденного яйца. Но, увы, пятилетний срок мне всё-таки был присужден. (Евгений Саньков тоже получил пять лет. Руслан Богословский отделался тремя годами.) Так или иначе, но следует признать, что властям на некоторое время удалось остановить производство вышеупомянутых граммофонных пластинок.

Освободившись из заключения по амнистии 1953 года, все мы вскоре опять встретились. Руслан по сохранившимся чертежам восстановил звукозаписывающий аппарат, и возрожденная «Золотая собака» с новыми силами и удвоенной энергией приступила к творческой работе! Усовершенствованный Русланом аппарат теперь мог, шагая в ногу со временем, писать и долгоиграющие пластинки со скоростью 33 оборота в минуту! Филон посчитал это новшество излишним и по-прежнему писал пластинки со скоростью 78 оборотов в минуту: это было быстрее и проще в изготовлении. Тем более что любители этих музыкальных жанров, изголодавшиеся за период нашего вынужденного отсутствия, покупали любые пластинки без особых претензий.

Но 1957 год опять принес огорчение Руслану: он вновь был арестован по доносу предателя-осведомителя, втеревшегося в доверие как сбытчик… Отсидев три года в лагере «Белые столбы» под Москвой, Руслан возвратился в Петербург и, собрав друзей, в третий раз восстановил деятельность легендарной «Золотой собаки»! Эти три года прошли для него даже с некоторой пользой. Дело в том, что у Руслана было достаточно времени для досконального изучения специальной литературы, рассказывающей во всех подробностях о технике изготовления шеллачных и полихлорвиниловых граммофонных пластинок. На торжестве в честь первой встречи Руслан объявил нам, что параллельно с возобновлением перезаписи долгоиграющих мягких пластинок он будет готовиться к изготовлению настоящих, как делают их на заводе, твердых пластинок! Мы от удивления пооткрывали рты, ибо сделать заводскую пластинку в домашних условиях нам казалось невероятным.

^{Руслан Богословский. 1980-е}

Но конец 1960 года опроверг сомнения: в одну из «рабочих встреч» Руслан показал нам две небольшие пластинки, имевшие в центре огромные дырки (такие пластинки — на 45 оборотов в минуту — применяются в музыкальных автоматах, устанавливаемых, как правило, во многих зарубежных кафе). Никакой этикетки на них не было. Поставив их на проигрыватель, мы услышали неподражаемого Луиса Армстронга, исполнявшего под джаз «Очи черные» и «Человек-нож», а на другой — рок-энд-роллы в исполнении джаз-оркестра Билла Хейлли. Пластинки были абсолютно как заводские, разве что без этикеток. «Вот, — сказал Руслан, — что можно сделать в домашних условиях, если иметь светлую голову, золотые руки, верных людей и соответствующую технику: гальваническую ванну, плунжерный насос, соединенный с прессом, и, конечно, оригинал, с которого требуется скопировать матрицу». Восхищению и восторгу нашему не было предела. Фактически это еще одна революция, еще один гигантский шаг вперед в деле изготовления пластинок в домашних условиях. Да еще каких — полностью идентичных заводским! Евгений Саньков изготовил соответствующие заводским оттискам этикетки, и новое дело получило восхищенное признание первых владельцев этих удивительных пластинок. На этот раз «Золотая собака», одновременно выпуская как мягкие, так и твердые пластинки, просуществовала чуть больше года. Органы БХСС, предварительно выследив нового помощника Руслана, задержали его и вынудили рассказать о деятельности, касающейся изготовления пластинок, во всех подробностях, после чего, тщательно подготовившись, арестовала «идейного вдохновителя» как раз в момент процесса изготовления твердой пластинки. На этот раз судили Руслана Богословского показательным судом, состоявшимся в Доме техники на Литейном проспекте, 62. И опять Руслан получил три года.

После наступления хрущевской «оттепели» многие запреты в стране были сняты. В частности, в музыкальных магазинах стали появляться пластинки с танцевальными и джазовыми мелодиями. Но главное — в продаже появились различные модификации новой техники, именуемой магнитофонами. Они за баснословно короткий срок полностью вытеснили мягкие пластинки! Эпоха музыки на «ребрах» после пятнадцати лет победного шествия закончилась, уступив свой насиженный трон новому властителю умов — магнитофону! Началось повальное увлечение записями и перезаписями на ленты магнитофонов, коллекционирование записей, составление фонотек. Но в период 1946–1961 годов в больших городах России центральное место на музыкальном фронте занимали мягкие граммофонные пластинки, изготовленные на рентгеновских пленках! Эта легендарная музыка на «ребрах» несла в молодежные массы тех лет современную музыкальную культуру — в пику надуманной, глупо-наивной, комсомольско-бодряческой, фальшиво-патриотической белиберде! И сам ставший живой легендой Руслан Богословский, как патриарх этой эпохи, бесспорно, останется в истории борьбы с тоталитарным режимом — борьбы через распространение лирической музыки и джаза, то есть той музыки, которой как воздух не хватало послевоенному поколению молодежи!

В конце 50-х годов молодой инженер-электронщик, приобретший себе магнитофон МАГ-8, а заодно под руководством Руслана сконструировавший звукозаписывающий аппарат, Виктор Смирнов тоже серьезно увлекся разными экспериментами на звукозаписывающих приборах, но не ради наживы и «левых» заработков, а ради самого процесса записи! Таким образом он с удовольствием записывал пение обладателя бархатного баритона Сержа Никольского, которому аккомпанировали трое его друзей-гитаристов. Серж Никольский пел городские и цыганские романсы, а также мои тексты, положенные на мелодии танго. Все эти записи относятся к периоду с 1958 по 1964 год. Но уже в начале лета 1962 года я привел к Виктору моего знакомого коллекционера зарубежных пластинок Рудика Фукса, который, в свою очередь, привел с собой певшего лирическим тенором молодого человека — Аркадия Звездина… Именно в этот день было придумано для него артистическое имя — Аркадий Северный!..

…Руслан Богословский проживает со своей семьей в загородном доме около Большого Кавголовского озера в поселке Токсово под Петербургом[8]… Евгений Саньков в конце 70-х сильно увлекся алкоголем, вскоре окончательно спился, а однажды отравился плохо очищенной политурой и умер, сидя на стуле с аккордеоном в руках. Я же с начала 60-х годов серьезно увлекся литературой: пишу стихи, песни, тематические очерки. В 1992 году выпущен сборник моих стихов.

Чудо-машины

^{Одна из первых моделей магнитофона «Днепр»}

Появление магнитофонов у населения Союза совпало по времени со смертью Сталина. Первые аппараты были настолько дороги, что только предприятия и организации могли себе позволить купить их. Вслед за ними новую технику начали приобретать партийные чиновники и члены их семей. И только несколько лет спустя широкие слои населения стали покупать магнитофоны.

Первым советским магнитофоном может по праву считаться однодорожечный «Днепр-3», обладавший великолепной акустикой. Я был в то время еще школьником и, конечно, не мог позволить себе приобрести подобную технику, хотя и страстно мечтал о ней. Для таких, как я, выпускалась так называемая магнитофонная приставка к электропроигрывателю МП-1, которую я и купил уже после окончания школы. С приобретением этого «иногда записывающего» аппарата я получил возможность записывать с радиоприема некоторые интересующие меня западные мелодии на магнитофонную ленту. А когда начал работать, купил себе следующую модель «взрослого» магнитофона — «Днепр-5» — и мог уже на его ленту переписывать оригиналы для механической звукозаписи, с которой и не думал расставаться.

^{Предтеча Аркадия Северного Серж Никольский. 1950-е}

Мне удалось познакомиться с несколькими моряками — любителями зарубежной русской музыки и иногда удавалось получить у них кое-что для пополнения своей фонотеки. Кроме того, с помощью своих друзей-радиолюбителей я достал несколько радиофильтров, с помощью которых можно было при переписи подавлять шипы, стуки и треск изношенных пластинок рижской фирмы «Беллакорд» или заикинских перепечаток. На одну ленту я собирал чистые западные записи русской музыки, на другую — очищенные отечественные. Постепенно в моей коллекции собралось около пятидесяти песен Петра Лещенко, что составляло приблизительно половину всех известных в Союзе вещей этого исполнителя; песен тридцать Сокольского и чуть больше песен Вадима Козина, который, хоть и не являлся русским зарубежным певцом, но коллекционировался обычно наравне с ними. Чистые пластинки Вертинского попадались настолько редко, что у меня были всего лишь считанные экземпляры.

Развитие магнитофонной техники в Союзе сначала не нанесло смертельного удара по механической звукозаписи. И та, и другая какое-то время сосуществовали, как бы дополняя друг друга. Лишь со второй половины 1960-х стало окончательно ясно, что магнитофоны явились могильщиками музыки на «ребрах».

Знакомство с рок-энд-роллом

^{Пластинка Элвиса Пресли, изготовленная трестом «Золотая собака»}

Иосиф Сталин умер за год до рождения рок-н-ролла. На следующий день после его смерти всё в Союзе стало как-то оттаивать и оживать. Первым делом после многолетней спячки очнулось радио, которое в то время всё еще работало по проводам и вещало через тарелки репродукторов. Они с военных лет были клеены-переклеены изоляционными лентами, а провода радиотрансляционной сети, как правило, едва держались на фарфоровых роликах, обычно прибитых к стенам гвоздями. И вот из этих архаичных тарелок после многолетнего перерыва зазвучали какие-то более или менее веселые мелодии, опереточные фантазии, короче, заиграла легкая музыка. До той поры в эфире, как правило, звучали лишь ансамбли русских народных инструментов, классическая музыка и грузинские песнопения. Дальше — больше. Постепенно дошло и до проигрывания по радио танго, фокстротов, румб — всего, что тогда стыдливо называлось «медленный танец» или «быстрый танец».

В 1954 году по английской радиостанции «Радио Люксембург», вещавшей на Европу, впервые прозвучал Rock around the clock. Все, кто услышал его, были не просто удивлены, а буквально ошарашены появлением «бугешника» подобного накала. Тогда в Союзе еще никто ничего не знал о существовании рок-н ролла, поэтому всё, что было способно зажигать и раскачивать, воспринималось однозначно как буги.

Через некоторое время, когда моряки торгового флота притаранили из-за границы графитовые диски с записями этой и предыдущих вещей в исполнении Билла Хейли, а советская печать начала поливать на все лады новейшую гниль давно загнивающего Запада, мы наконец-то осознали, что это никакой не «бугешник», а новейший и моднейший танец.

Поразительное открытие! Рок-н-ролл… Какая-то неизъяснимая магия таилась в этом словосочетании. Да что скрывать — и сейчас еще таится! Конечно, «рентгеновская» индустрия подпольного производства пластинок закрутилась вовсю. Поскольку точные названия производимых вещей были неизвестны, из-под полы, а чаще из рукавов вытягивались свернутые в рулоны пачки мягких записей под названием «Скелет в шкафу», «Череп в дымоходе», «Танцующий дикарь», «Четыре черных таракана». Когда в начале 1960-х в продаже появились первые долгоиграющие пластинки, а в их числе и диски Билла Хейли, музыкальный народ смог наконец-то воочию увидеть лицо своего кумира, запечатленное на конвертах.

Впервые «Рок вокруг часов» прозвучал по питерскому радио в году этак 1957-м во время трансляции студенческого спектакля института ЛЭТИ. Конечно, «вредоносную» музыку могли тогда пропустить на радио только в пародийном виде. Для нагнетания пародийности две самые популярные мелодии тех лет — «Истамбул» и «Рок вокруг часов» — были соединены в одну весьма забойную вещь. Тогда же эти темы подхватили и другие, часто самодеятельные музыканты. Многие из них еще учились в музыкальных школах и консерваториях — днем изучали классическую музыку, а вечерами лабали на танцах и студенческих вечерах, зарабатывая на хлеб насущный. В то время рок-н-ролл уже активно танцевали в студенческой среде, применяя все акробатические па, перенятые с Запада.

Нельзя не отметить, что Санкт-Петербургу, вернее, тогда еще Ленинграду, принадлежала и другая пальма первенства в рок-н-ролльной истории России. Именно здесь в конце 1960-х были выпущены первые в Союзе рок-н-ролльные пластинки на настоящем виниле. Причем энтузиастом-одиночкой, подпольно и в домашних условиях. Имя этого человека, еще раз доказавшего всему миру, что для русских умельцев не существует преград, — Руслан Богословский, о котором вы уже имели возможность узнать. Пластинки были долгоиграющими, размером 10 инчей[9], так называемые гранды (в отличие от 12-инчевых — «гигантов»).

Еще учась в кораблестроительном институте, я писал диски сапфировой иглой с подогревом или механическим резцом, а рентгенпленку мы скупали по дешевке во флюорографических кабинетах. Здесь, в Ленинграде конца 50-х — начала 60-х, был бешеный спрос на Элвиса, Литл Ричарда, на роки и твисты, так что самодельные пластинки буквально рвали из рук — у Гостиного двора, у магазина «Мелодия» на Невском, на рынках. Продавали их до денежной реформы 1961 года по 10 рублей, после — по 5–7 рублей.

«Клуб веселых джентльменов»

В то время, часто посещая студенческие вечера, я познакомился с компанией энтузиастов танца рок-н-ролл. В эту группу входили самые разные люди, многие из которых были студентами и в большинстве своем детьми из семей ленинградской богемы. Мне удалось войти в эту компанию благодаря приличной фонотеке, собранной к тому моменту, и обширным знаниям по теме. Все советские газеты, словно соревнуясь друг с другом в изощренности нелицеприятных образов, называли наших кумиров только уничижительно: Пол Анка — «торговец гнилыми бисквитами», Билл Хейли — «клоун», Фрэнк Синатра — «гангстер и темный делец», Элвис — «бездарь с буйволиным взглядом». Ругательные статейки послужили рок-н-роллу хорошей рекламой! Я старательно отслеживал любые материалы, выуживал информацию по крупицам, доставал крайне дефицитные журналы «Англия» и «Америка».

^{В годы юности с друзьями}

Новые знакомые умели отлично танцевать. Постепенно и я овладел всеми замысловатыми па, требующими неплохой спортивной подготовки, и с успехом демонстрировал свое умение на вечерах отдыха, если находилась тренированная партнерша, конечно. Так миновали первая и вторая сессии и наступили каникулы. Днем я продолжал работать на заводе, а вечерами стал ездить с друзьями в ЦПКиО имени Кирова, что на Елагином острове.

Как-то раз мы набрели на небольшую пустующую эстраду, перед которой стояли длинные ряды скамеек. Одновременно с нами с другой стороны площадки подошла другая компания. Устроившись неподалеку, ребята стали общаться между собой, не обращая на нас внимания. Минут через тридцать эти парни неожиданно взобрались на сцену, приняли картинные позы музыкантов, один из них достал расческу с папиросной бумагой, второй приложил руки ко рту, имитируя трубу, третий встал между ними и запел по-английски. «Артисты» исполнили какой-то абсолютно незнакомый, но очень классный рок-н-ролл. Я подошел познакомиться. Локатор «свой-чужой» сработал — мы довольно быстро прониклись взаимной симпатией. Оказалось, они были участниками известного в студенческой среде ансамбля при ДК на Петроградской стороне. Осмелившись, я попросил их повторить выступление. Они охотно согласились и направились к сцене в расширенном составе.

От американских вещей исполнители перешли к произведениям студенческого фольклора, написанным в рок-н-ролльной манере. Площадка перед эстрадой вскоре заполнилась довольными зрителями, как вдруг вездесущие мальчишки предупредили нас: «В парк прибыл милицейский наряд». Оборвав песню на полуслове, мы поспешили ретироваться, но вскоре случайно встретились снова в трамвае. Оказалось, мы соседи. Выйдя на одной остановке, гурьбой направились в скверик у кинотеатра «Молния», где во времена нэпа блистал великолепный куплетист Вася Гущинский.

Разговор наш вертелся вокруг музыки, все шумно сетовали, что рок-н-ролл находится в стране в задавленном состоянии, что его никак не пропагандируют и запрещают. Вдруг кто-то воскликнул:

— Давайте организуем свой клуб любителей рок-н-ролла! Смотрите, сколько у нас народу!

— Что ж, это мысль, — сказал я. — Но как ее осуществить?

— Выберем президента! Напишем программу! Устав! — стали раздаваться голоса.

Спустя пять минут жарких дебатов все взоры остановились на мне. Товарищи приняли во внимание мою теоретическую и практическую подготовку (к тому моменту я уже не раз удостаивался разных призов за лучшее исполнение рок-н-ролла на студенческих вечеринках) и сделали мне предложение, от которого я не мог, да и не хотел отказываться. Тут же был составлен список присутствующих, желающих принять участие в учреждении «дикого» клуба.

^{Давай по-русски, по-петербуржски…}

— А как мы его назовем? — спросил кто-то.

Мое предложение — «Клуб любителей рок-н-ролла» — было отвергнуто как слишком прямолинейное. Зато название «Клуб веселых джентльменов» приняли на ура.

На следующий день, стоя у станка, я обдумывал пункты и параграфы устава. Я понимал, что в условиях нашего «полицейского» государства, создавая подобный документ, вступаю на зыбкую почву, а потому постарался быть предельно лаконичным и показать, что клуб преследует исключительно цели популяризации джазовой музыки. Про рок-н-ролл я не упомянул сознательно, потому что если с джазом власти начинали потихоньку мириться, то рок-н-ролл был для советской прессы предметом агрессивных нападок.

Назначив на бумаге заместителей и организовав ряд комиссий, я поставил точку, тайно надеясь, что на первое заседание клуба никто не придет. На подходе к скверу я понял, что мечтам моим не суждено сбыться — народ уже собрался и шумно беседовал. После долгих споров устав был принят, а один из новоявленных членов, работавший на Ленинградском Монетном дворе, даже предложил изготовить значки для всех «леди и джентльменов». Действительно, к третьему или четвертому собранию он притащил эскиз, изображавший гитару, а вдоль грифа вместо струн надпись: «Клуб веселых джентльменов. Ленинград, 1957 г.»

Мы организовали два ансамбля и решили написать гимн клуба. Эту обязанность я взял на себя. По прошествии долгих дней раздумий решил, что гимн должен воспевать не джентльменов, но поэтов. Так я написал одну из первых своих песен.

Мы — барды, менестрели,

Акыны и ашуги,

Мы песнями взлетели,

Вздымая крылья-руки,

Мы шансонье, мы сингеры,

Мы скальды, миннезингеры,

Мы песенки из сердца и для души поем.

Наш дедушка Вертинский

С талантом исполинским,

На сцену выбегал он в костюме от Пьеро,

И публике-скотине

О доброй Коломбине

Он песенки из сердца выкидывал хитро.

Но дедушка уехал

И песни взял с собою,

И тридцать лет по свету

Мотался он в тоске,

А песни прилетали с надеждой и мольбою

На дисках колумбийских и радиоволне!

Вернуться так хотелось,

Хоть дома плохо пелось,

А если где и пелось,

То только не для нас,

Нужна для песен смелость,

Нужна для песен смелость

И ясный, звонкий глас!

В итоге костяк клуба составили человек тридцать наиболее преданных фанатов рок-н-ролльщиков. Мы бродили с одного студенческого вечера на другой, демонстрировали рок-н-ролл с его бросками, переворотами, протаскиваниями партнера, сидящего на корточках, между широко расставленными ногами другого и т. д. То и дело нас задерживал комсомольский патруль, в его штабах нам наголо выстригали «канадки», распарывали брюки-дудочки, а позже вырезали клинья из брюк-клеш. В «Клуб веселых джентльменов» входил один парень, который работал водителем грузовика. Летом, набившись в кузов, мы мчались с одного вечера на другой, показывая свое умение на всех площадках города.

^{Стиляги танцуют рок-н-ролл. 1959}

Помню, нас в очередной раз попытался поймать комсомольский оперотряд. Но они просчитались — нас было значительно больше, бригадмильцы ушли несолоно хлебавши и слегка помятые… На клуб давно смотрели косо, а тут такой повод! За нас взялись серьезно, шили чуть ли не 58-ю статью — антисоветская деятельность! Спасло то, что среди нас были дети высокопоставленных родителей. Дело замяли. Но прежде чем нашу компанию разогнали, я сумел всех ребят не просто удивить, а довести до полуобморочного состояния…

Лично Руди, от Элвиса

Звезда Элвиса тогда уже ярко сияла на небосклоне американской поп-музыки. Он еще не был женат, хотя его будущая супруга Присцилла, которой было всего 14 лет, уже жила у него после возвращения певца из Германии, где он прослужил два года в танковых войсках. Им еще предстояло подождать несколько лет, прежде чем по американскому закону они смогли официально вступить в брак.

Элвис вырос в пуританской семье, с детства в нем воспитывали уважение к женщине. Присцилла была дочерью армейского начальника Пресли, в доме которого в Германии тот часто бывал. Будущий тесть за два года службы имел возможность изучить Элвиса настолько, что без всяких колебаний доверил ему свою дочь и отпустил ее в далекую Америку.

Тем временем американские и европейские газеты соревновались, как поизощреннее изобразить развратность Элвиса Пресли. За раскованные движения на сцене во время исполнения рок-н-ролла его единодушно окрестили Пелвисом, что в переводе означало человеческий таз. Да, движения, конечно, недвусмысленные, но это была всего лишь сценическая поза, зачастую оправданная текстами песен.

^{Рядом с любимым Элвисом через 40 лет. Фото М. Пароходова}

Продвинутая, как теперь говорят, в смысле рок-н-ролла молодежь внимательно следила за публикациями о стремительно растущей славе Элвиса в изданиях типа «Молодежь мира», «Крокодил» и «Смена». Там со смаком сообщалось о количестве сидений, разбитых его поклонниками на концертах, соблазненных девицах, о том, как он в исполнительском раже проглотил свой собственный фарфоровый зуб, после чего концерты пришлось прервать, о его «дебильной» внешности и т. д. Но всё это не действовало — мы любили его за прекрасный голос, великолепное чувство ритма, бешеный темперамент и харизму. В клубе мы обменивались записями, разучивали сложные танцевальные финты, требующие акробатической ловкости, и просто здорово проводили время.

Как президент нашего сообщества я понимал, что одной коллекции рок-музыки, обширного альбома вырезок из периодики (не только советской) и умения неплохо танцевать было маловато для безоговорочного авторитета среди соклубников. И я решил через знакомого моряка дальнего плавания послать письмо самому Элвису Пресли. На ломаном английском поведал Королю о его широкой популярности среди молодежи Питера и намекнул о нашем подпольном рок-клубе. Адрес фан-клуба Элвиса я взял с оборотной стороны одной из его первых долгоиграющих пластинок.

Шло время. И каково же было мое удивление, когда в почтовом ящике я обнаружил конверт без обратного адреса, опущенный кем-то на ленинградском главпочтамте. Под наружным конвертом я обнаружил другой, с обратным адресом фан-клуба Пресли! На конверте были мой адрес и имя с фамилией. Трепетной рукой я вскрыл его и обнаружил письмо от Элвиса — отпечатанное на машинке, но с его личной подписью. Начиналось оно словами «Дорогой Руди!» и заканчивалось — «Ваш друг Элвис Пресли», что и дает мне основание называть его другом. Певец тепло благодарил за мое послание, выражал удивление и восторг, что его знают и любят даже в России, и прилагал свою фотооткрытку с припиской от руки: «Любящий Вас Элвис Пресли». Сам Король, получив письмо из далекой России, при всей его популярности и занятости счел нужным ответить! А все твердили о его звездной болезни…

Судьба этого письма оказалась печальной. Я хранил его в развернутом виде между страниц моего альбома с материалами о рок-н-ролле. Портрет с автографом лежал среди других фотографий Элвиса. После моего ареста в 1965 году альбом со всем содержимым был изъят при обыске, как и все грампластинки. Дальнейшая судьба драгоценного послания мне неизвестна. Последний раз я видел свой разорванный альбом на полу в кабинете следователя. Было видно, что его топтали сапогами.

В конце 70-х я оказался в эмиграции в Нью-Йорке, где однажды столкнулся с одним из самых ярых поклонников Элвиса в Америке. Он собирал буквально всё связанное с покойным Королем. Когда я ему рассказал о весточке от Элвиса, он мне не поверил и сделал запрос в фан-клуб, на адрес которого когда-то было выслано письмо. Там подняли архивы и нашли копию моего послания. А самое главное, нашли копию ответа. Воодушевленный коллекционер вернулся ко мне с карманами, набитыми наличностью. Коллекционер предложил за письмо десять тысяч долларов. Что я мог ответить?..

«Знаменитость»

^{Моментальное фото было очень популярно в 1960-е}

Для записи любимых песен я приобрел у паренька из соседней школы специальный аппарат, собранный по чертежам из журнала «Юный техник». С грехом пополам нарезав пару пластинок, я ощутил предпринимательский зуд, заставивший меня направиться в магазин «Мелодия» и предложить свой товар высокому парню с бородкой по имени Алеша. Он приобрел эти «уникальные» пластинки за 10 дореформенных рублей, и с того момента я стал подпольным бизнесменом. В дальнейшем сам старался не торговать. Этим занималась группа сбытчиков.

Так продолжалось до тех пор, пока в мое окружение не внедрили стукача, который заказал большую партию накануне праздника 1 Мая 1960 года. После бессонной ночи, когда на полу квартиры высились горы стружки и лежали пачки пластинок, в шесть утра в дверь нашей коммунальной квартиры позвонили. Открыла моя перепуганная мать. На пороге стояли милиционеры с двумя понятыми. В результате обыска вынесли весь заказ, оригиналы и сам станок. Меня тоже «изъяли» вместе с имуществом и отвезли в райотдел на бывшую улицу Ракова (ныне — Итальянскую). Туда же доставили еще человек двадцать «писарей» со всего города.

Вот здесь-то я и увидел впервые всех своих коллег — энтузиастов подпольной звукозаписи, и среди них Руслана Богословского, которого уже брали, как оказалось, неоднократно. Он держался молодцом соответственно гусарской внешности и офицерской выправке. Как выяснилось позже, наследственной. Станок его блистал никелем и хромом в отличие от наших самопалов.

Допрашивали нас поодиночке и, продержав суток трое, отпустили под подписку о невыезде. Был суд, где все, кроме Руслана, отделались условными сроками и конфискацией аппаратуры. Богословский же получил четыре с половиной года, но был вскоре освобожден по состоянию здоровья.

Тогда ко мне пришла первая настоящая слава: в ленинградской газете «Смена», а пару месяцев спустя и в журнале «Крокодил» напечатали фельетоны про «нехороших людей», которые в Питере торгуют «левыми» дисками. Не забыли их авторы и о Рудике Фуксе.

Взломщики душ[10]

Дело происходит в отделе грампластинок одного из магазинов Ленинграда. Над ухом покупателя раздается вкрадчивый голос:

— Имею предложить приличную музычку на ваш просвещенный вкус: «Рок вдвоем», «Я хочу иметь младенца», «Скелет в чехле»… Не ошибетесь. Продукция первый класс.

^{Пластинка на «ребрах»}

Ничего нет удивительного, если эффект превысит ожидания. И вместо готовности приобрести десяток другой рок-н-ролльных страстей, записанных на фоне ребер или тазобедренных костей, покупатель отшатнется от наглого негоцианта.

Заметив, что конкурент терпит фиаско, в дело вступает представитель конкурирующей фирмы:

— Бессмертный Лещенко, «Тоска по родине», всего пять с полтиной. Мелодично и душещипательно. Имею также «Рюмку водки», «У самовара я и моя Маша»…

Шестым чувством догадываясь, что и Лещенко не пришелся по вкусу, в торг включаются двое чернявых коммерсантов — братья Кравченко, известные под кличкой «татары».

— Ха! Детские забавы. Старье. Что вы их слушаете? Берите у нас. «Четыре зуба», «На Дерибасовской», «Хлеб с маслом»…

— Мадам, вас обманывают. Это же дешевка — на костях. Имею подлинные, с фирменной маркой — «Интерконтиненталь», «Виктория», «Лондон»… Завернуть?

Нельзя сказать, чтобы товар, воспроизводящий стук костей, вой и дикие выкрики, смертельную тоску, сразу находил потребителя, но всё же с пустым карманом молодые негоцианты домой не возвращались. За последнее время сеть сбыта рок-н-роллов, хула-хупов не только выросла, но и была поставлена на широкую ногу. В ней определились свои законы и своя иерархия, появились боссы и мелкие торгаши.

Пределом мечтаний для всех были, конечно, воротилы союзного масштаба. Воркута, Донбасс, Ростов, Ленинград и другие еще неустановленные точки — таков размах деятельности акулы высшего полета — Витьки Шустрого (по паспорту Виктора Калистратовича Панышева).

Впрочем, и это не предел. Всем изучавшим Маркса известно, что сфера торгового обращения хотя и является существенным звеном в формуле Деньги — Товар — Деньги, но куда более важную роль играет само производство. И только немногим удается стать настоящими бизнесменами.

Так, начав свою деятельность с первоначального накопления — продажи «пленок на костях», стали обладателями предприятий грамзаписи такие дельцы, как Леонид Бабаев (известный среди своих под именем Леха Золотая рука), Марк Бобрик (в обиходе — Старик), Руслан Богословский и другие.

^{Так изображали стиляг в советских газетах…}

^{…а так — любителей станцевать рок-н-ролл}

Как у каждого порядочного предприятия, у них появились свои поставщики сырья. Девица неопределенных лет, завитая под овцу, регистратор поликлиники, несколько раз в неделю неизменно являлась с пакетом рентгенпленки под мышкой. Появились, естественно, и свои агенты по сбыту. Первая роль среди них была отведена Рудьке Фуксу, студенту вечернего отделения Кораблестроительного института, в прошлом сотрудника лаборатории «Русские самоцветы».

Этот «интеллигент»-маклак ежедневно в модной желтой папке выносил добрую пачку озвученных пленок и возвращался с той же папкой, наполненной хрустящими купюрами.

Каждая фирма изощрялась как могла, чтобы побить своих конкурентов. Таким образом, постепенно «роки на костях» были вытеснены шикарными пленками. Из этикеток смотрели девицы, прельщая соблазнительными позами и многообещающими взглядами, в полуобнаженном и натуральном виде. Фирменные диски с обнаженными красотками производили, используя фотоаппаратуру и иностранные журналы. Всех превзошел Руслан Богословский, овладевший производством твердых долгоиграющих пластинок фирмы «Лондон». Очевидно, этому бизнесмену пошел на пользу долголетний опыт, дважды уже приводивший его на скамью подсудимых. …Иное дело Рудька Фукс. Он как-никак «интеллигент». И всё, что ни делает, может обосновать теоретически. По его авторитетному мнению, молодежи нужна новая духовная пища. Нет, он не боится оставлять следов. Об этом ярко говорит его альбом, своеобразное евангелие рок-н-ролла. На заглавном листе оголенная женщина в кроваво-красной распашонке. На ее спине черные отпечатки босых ног.

В альбоме собраны газетные вырезки из газет и журналов о поклонниках и поклонницах танца, соединившего в себе подергивание эпилептика с приемами джиу-джитсу. Фукс, смакуя, перечитывает сообщения о том, как английские стиляги тэдди-бойс во время демонстрации кинофильма о рок-н-ролле выворачивали кресла и в экстазе швыряли пивные бутылки в экран. Его приводит в восторг, что в одном из концертных залов Голландии бесноватые танцоры разнесли в щепки позолоченную мебель, а в Осло под ритмы рок-н-ролла разбили витрины магазинов, бросались камнями в проезжавшие автобусы…

Ему по душе этот разгул вандализма, массовой истерии и животных инстинктов. Его идеал — Элвис Пресли — король американского рок-н-ролла с лицом взломщика, с выпученными бычьими глазами, с черной сползающей на узкий лоб прядью.

Не дают спать Рудьке лавры и другого, канадского короля рок-н-ролла Поля Анка — набриолиненного слюнтяя с пошлой кошачьей мордочкой. Бережно, как собственную эпитафию, вырезает Фукс его афоризм: «Приехал в Лондон, чтобы дать котятам немножко их любимого бисквита» (то есть рок-н-ролла)… «Мечтаю накопить побольше денег и через два года уйти на покой. Ха-ха…»

Ну, вот, разве не предел мечтаний! Чем не программа жизни? Именно ее и предлагают Фукс и его духовные сподвижники нашей молодежи. Теперь эти «взломщики душ» займут место на скамье подсудимых, и надо думать, суд найдет возможность покарать душеприказчиков идеологического бизнеса и навсегда отобьет у них охоту спекулировать на растлении молодых душ.

Пятьдесят лет спустя ко мне, блуждающему среди куч всякого старья на питерской барахолке, подошел стройный пожилой мужчина и спросил:

— Вас случайно не Рудольф зовут?

— Рудольф, — ответил я.

— Вы знаете, я когда-то на Большом проспекте Петроградской стороны в магазине «Мелодия» купил у вас пару пластинок. У вас еще нет?

Вглядевшись, я узнал того самого Алексея, которому продал две самые первые записи. Как он узнал меня через пятьдесят лет?! Просто уму непостижимо! По-моему, это можно объяснить только вмешательством судьбы.

С топором на Сталина

Летом 1962 года я поехал отдохнуть и повидаться со знакомым коллекционером на Рижское взморье в курортный городок Дубулты. Мой коллега по имени Валдис, пожилой, но очень крепкий мужчина, был когда-то осужден за службу в латвийской дивизии СС и, видимо, сохранял какие-то связи с подпольем. Ничего этого я тогда не знал и абсолютно спокойно посещал его, не подозревая, что за домом ведется наблюдение. Была спровоцирована драка, в результате которой я провел все свои отпускные дни на нарах.

Попал я в отделение в «удачный момент» — совсем недавно прозвучала речь Хрущева в «защиту советской милиции», которая «грудью встала на защиту граждан, а себя защитить не может». Слова эти были поняты некоторыми буквально. Когда меня ввели в комнату для допросов и дежурный лейтенант полез в стол, я подумал, что он извлечет бланк протокола. Но я ошибся. Вместо бумаг лейтенант ленивым жестом достал из ящика плетку-шестихвостку и, широко размахнувшись, перепоясал меня хлестким ударом. Полюбовавшись эффектом, он повторил экзекуцию еще несколько раз. После этого офицер вежливо предложил присесть и начал шить статью «сопротивление работникам милиции». Дело пришлось спустить на тормозах, потому как мои телесные повреждения были налицо, а о своих они позаботиться как-то не додумались, и я загремел на 15 суток. Ежедневно всех «суточников» отправляли на работы: кого улицы мести, кого в мастерские. С одного из утренних разводов меня привели в какой-то чулан, располагавшийся в задних помещениях здания отделения, и… всучили в руки топор.

Без лишних слов офицер подвел меня к чему-то объемному, закутанному в холстину. Сдернув по приказу материю, я обнаружил под ней серебристую статую Сталина с протянутой к светлому будущему дланью. Мне приказали разрубить этот «шедевр» соцреализма, и я с задором взялся за работу. Быть, хоть и символическим, исполнителем приговора истории — это ли не удача, выпадающая только раз в жизни! С каким наслаждением я поднял топор и обрушил его на лжепророка! Поднял такой шум, что взглянуть на происходящее потянулись другие сотрудники участка. Толпа милиционеров у дверей сначала молча наблюдала за моими действиями, а потом принялась давать советы. Следуя подсказкам какого-то опытного лесоруба, я развалил «вождя» пополам под аплодисменты ментов. После этой экзекуции я почувствовал себя заново родившимся.