Песни на «ребрах»: Высоцкий, Северный, Пресли и другие

Самородок

…Моя коммунальная квартира на Петроградской стороне, лето 1962 года, компания друзей-коллекционеров вокруг стола в одной из двух смежно-проходных комнат. Неспешный разговор. Звонок в передней. Насмешливо-любопытные взгляды соседей по квартире: «Еще один? Да и незнакомый совсем!» Их перешептывания в глубине: «Не слишком ли много собралось? Не позвонить ли в милицию? Пусть придут, проверят документы!» А может, мне это только казалось, когда я шел отворять дверь? За ней стоял худощавый человек лет двадцати пяти с лицом, слегка напоминавшим одну из масок кинокомика Юрия Никулина. Он представился:

— Аркадий Звездин. Я от Коли. Он дал мне ваш адрес и обещал предупредить вас.

Действительно, мой приятель Коля Браун, сын известного поэта Николая Леопольдовича Брауна и поэтессы Валерии Комиссаровой (за это я зову его квинтэссенцией двух поэтов), говорил о каком-то Аркадии, который интересовался творчеством Баркова — русского поэта допушкинской поры. (Аркадий, как впоследствии выяснилось, увлекался такой фривольной поэзией, любил анекдоты с «перчиком».) У меня имелась одна из его книг, и я не прочь был уступить ее любителю. Новый знакомый пытался первое время изображать из себя опытного фарцовщика, и жаргон у него был соответствующий. Фарцой Аркадий и впрямь занимался понемногу, но больше понтовался. Вручив ему томик для ознакомления и усадив за письменный стол в соседней комнате, я вернулся к друзьям, и мы продолжали прерванный разговор.

Я рассказывал о своих попытках собирать фольклорные песни в Одессе на пляже среди отдыхающих при помощи портативного магнитофона. Группа одесских карманников целое воскресенье на Ланжероне добросовестно напевала мне на магнитофон старые блатные песни, а позже тот же самый портативный «Филипс» и увела в неизвестном направлении. В растерянности я слонялся по опустевшему под вечер пляжу, не зная, о чем больше жалеть: об украденном магнитофоне или об утраченных песнях. Когда совсем стемнело, я уныло собрал свои манатки и побрел к выходу. Наверху, у самой лесенки, меня ждал какой-то мужчина в шляпе.

— Молодой человек, у вас такой грустный вид, мне кажется, вы что-то потеряли… Это случайно не ваше? Иду себе, смотрю — лежит, а вон те шибздики у костра говорят: «Пойди, отдай тому очкастому фраеру, да скажи, чтоб в другой раз ушами не хлопал»…

Не успел я закончить историю, как вдруг мы услышали великолепный баритональный тенор серебристого оттенка, который под гитарный аккомпанемент прозвучал из смежной комнаты. Песня была мне совершенно незнакома:

Сначала мне показалось, что кто-то включил магнитофон, и только когда я подошел к двери второй комнаты, увидел своего нового знакомого Аркадия, который, аккомпанируя себе на моей гитаре, продолжал петь.

Это было похоже на чудо. Только что в квартиру зашел самый обыкновенный человек, но стоило ему взять в руки инструмент и запеть и волшебная сила искусства как бы приподняла его над нами. Мы столпились вокруг него и просили всё новых и новых вещей. И он щедро пел нам и «Любил я очи голубые», и «Я один возле моря брожу», и «Глухари» Есенина, и «Звезды зажигаются хрустальные»…

Аркадий, оказалось, был артистом от Бога, гением импровизации. Любую свою оговорку, ошибку в песне он мог так на ходу обыграть, что потом слушаешь — и кажется, что так и задумано изначально! А ошибался он часто, потому что пел с листа, в первый раз читая текст. Но что удивительно — нужную интонацию песни всегда схватывал правильно! Это был талант, настоящий самородок!

Дебют

Блатные песни пели в те годы в кругу самых надежных друзей, иначе — срок немалый. Имен самых первых «хулиганов на ребрах» не знаю, к сожалению, я тогда еще в записях не участвовал, а только продавал пластинки. Помню только Сержа Никольского. А в 1963 году я сам в компании товарищей сделал запись Аркадия Северного под «шумовой оркестр».

Аркадий воспринял эту идею записаться с музыкантами с энтузиазмом: во-первых, ему записываться вообще было интересно; а во-вторых, приглашение «на студию» — это же как-никак признание! Единомышленников я нашел довольно быстро. Ими стали поэт Борис Павлинов (Тайгин); работник Ленинградского радио, музыкант и коллекционер Андрей Персон; еще один коллекционер — Анатолий Копров; и, наконец, талантливый радиоинженер и звукорежиссер из фирмы Руслана Богословского Виктор Смирнов. Последний брался обеспечить техническую часть мероприятия, поэтому именно его квартира на углу Гаванской улицы и Среднего проспекта Васильевского острова была определена нами под студию.

В назначенный день в девять часов утра на квартире Виктора Смирнова начал собираться новоиспеченный музыкальный коллектив. Вместе со мной и Аркашей Звездиным пришел дружок Аркадия — цыганенок с гитарой Михаил Ланглиб. Сам Копров доставил аккордеон, на котором играл Виктор Карпов, и принес несколько весьма характерных принадлежностей — десять бутылок водки и один кочан капусты. Подыгрывал на гитаре Владимир Ершов. Пианиста пригласил я, а на саксофоне лабал Юрий Маковоз, единственный профессионал из присутствующих. Правда, «профи» очень быстро потерял работоспособность.

Всё это было построено как обычная вечеринка под домашнее музицирование, достаточно распространенное в те годы, несмотря на все успехи звукозаписывающей индустрии. В начале 1960-х годов еще очень часто люди пели и танцевали на своих квартирах под пианино или аккордеон. Ведь освоив самые несложные аккорды, запрещенные буги-вуги можно было сбацать так, чтобы жарко стало и земле, и небу, и несчастному участковому. А уж если находились люди, способные не только более-менее прилично сыграть, но и быстренько раскидать музычку между фоно, гитарой и еще чем-нибудь, то как раз и получался ансамбль типа того, который и собрался на квартире Виктора Смирнова. Я подобрал репертуар и тогда же сказал Аркаше: не пой туристские или студенческие песенки, твой козырь — блат!

Вдарили по первой, заели капустой и поехали! Аркаша дивным голосом запел «Шарабан-американка», «Алеша, ша!», «Гоп со смыком». Писали на мощный магнитофон — усовершенствованный Виктором МАГ-8 в американской тумбе с тремя моторами — через ревербератор, чтобы создавалось ощущение гулкого большого зала. Ближе к ночи мы были пьяны. Запись со всеми повторами и дублями заняла целый день, с раннего утра до позднего вечера, а результатом явились всего два часа смонтированного концерта, который позже получил название по первой фразе, произнесенной Аркадием в самом начале: «Эх, люблю блатную жизнь, да воровать боюсь!» После этого Аркаша объявил, что у всех песен, которые будут исполнены, «музыка народная, слова — НКВД». Звукозапись прошла, в общем, без эксцессов, если не считать выходок пьяного в стельку саксофониста, который пытался играть настолько вперед, что его пришлось связать и заткнуть рот кляпом, чтобы он не мог помешать звучанию ансамбля.

В самом конце записи возникла проблема: поскольку концерт пойдет в народ, для исполнителя нужно придумать псевдоним. Красивый и запоминающийся. Настоящая фамилия Аркаши, хоть она и звучала вполне артистически, по вполне понятным конспиративным соображениям не подходила. Было предложено несколько вариантов (каких — этого уже никто не помнит), среди которых вдруг прозвучало — Аркадий Северный!

И придумавший псевдоним Виктор Смирнов, и сам Аркаша Звездин, уставший, но довольный столь плодотворным днем, восприняли всё это всего лишь как забавную игру. О том, что положено начало будущей Легенде, никто и не подозревал.

Персон забрал пленку к себе на Ленинградское радио и сделал монтаж на профессиональной аппаратуре — получилась «товарная» фонограмма. К большому сожалению, до наших дней она в полном виде, судя по всему, не дожила, хотя была в свое время популярной и даже достаточно широко распространялась. Эту запись я дал послушать двум таким же «несоветским» молодым людям, как и я сам, — любителям вражеской музыки, рок-н-ролла. Причем один из них, Екимов, был не просто любитель подергаться под западные ритмы — уже в те времена, в начале шестидесятых, он начал составлять энциклопедию рок-н-ролла. Как только они услышали запись Северного, мгновенно загорелись интересом! Они сразу же сделали себе копии и начали их распространять. Ну, а Тайгин со Смирновым действовали по старинке. Они нарезали гибкие пластинки всё на той же рентгеновской пленке и выпустили их в свет с этикетками, на которых красовалась надпись «Аркадий Северный». Вероятно, именно так это звонкое имя запомнилось советскому народу.

Мой друг Аркадий Северный

Мы близко подружились с Аркадием, он приходил ко мне домой, на Ропшинскую, 25 почти каждую неделю и пел. Соседи порой стучали в стену, могли и ментов вызвать. Но я всё равно часто записывал его. Правда, большинство записей того периода не сохранилось.

Сегодня Аркадия Северного зовут Королем блатной песни. Он действительно им был! И это ясно становилось, стоило только ему взять в руки гитару. Инструмент, как скипетр, сразу же делал его монархом. И, конечно, его необыкновенный голос, которым он владел виртуозно. Венчали всё это песни, которых он знал немало. А без гитары и без песен он был самым простым смертным с заурядной внешностью и довольно скромной манерой держать себя в обществе. Это когда бывал трезв.

А когда не бывал, то любимым его развлечением было, войдя в переполненный автобус или троллейбус, сказать своим гулким, от природы поставленным голосом: «Здравствуйте, товарищи!» Приветствие это, произнесенное вполголоса, производило странное впечатление. Шум и разговоры между пассажирами мгновенно стихали, люди вертели головами и сворачивали шеи, чтобы увидеть, кто мог так произнести эти слова, а затем почему-то на ближайших остановках многие старались покинуть транспорт.

Уже в юности Аркадий замечал, что его пение привлекает к себе внимание тех, кому удавалось его услышать, но никогда не придавал этому большого значения. Нравится? И слушайте! О карьере артиста он не помышлял, тем более об уникальной карьере подпольного артиста.

Родился Аркадий Северный в 1939 году в городе Иваново в семье старого большевика. Семья была многодетная — Аркадий, три брата и сестра. Все они родились до войны, кроме младшего, Мишки-уголовника, как его все величали. Отца репрессировали в конце 30-х, старшая сестра тоже отсидела свое вслед за ним. Братья чудом спаслись от тюрьмы благодаря службе в армии, а после нее, дослужившись до офицерских званий, один осел в КГБ, другой — в милиции. Отец и дочь вернулись домой уже после войны. Сестра привезла с собой целую тетрадь тюремных и блатных песен. Это оказалось решающим фактором в судьбе Аркадия. В короткое время он изучил все песни, где-то раздобыл гитару и сам, почти без посторонней помощи, выучился играть на ней. Гитара, конечно, была семиструнная, поскольку о шестиструнных в те времена еще и не слыхивали.

Уже первые слушатели Аркадия — его друзья по двору и школе — заслушивались необыкновенным звонким голосом. Взрослые, если проходили мимо, когда он пел, окруженный толпой, тоже останавливались и подолгу не могли уйти. Потом его начали приглашать на свадьбы и вечеринки, а там, как обычно, водка, русский «жидкий хлеб», текла рекой между двух берегов тоски и безысходности советской провинциальной жизни. Пристрастился к ней и Аркадий. В десятом классе, оканчивая школу, стал он нередким посетителем соседней со школой пивной. Иногда приходил с гитарой, а когда начинал петь, то и сам не замечал, что пивная набивалась народом. Так ее и прозвали в те годы — «Аркашкина пивная». Школьные учителя тоже знали об этом и, если Аркадия не было на занятиях, а пивная в неурочное время вдруг оказывалась забита народом, шли во главе с директором прямо туда, забирали у ученика гитару, а самого, бывало, силой уводили в класс.

После окончания школы Аркадий стал студентом факультета экономики ленинградской Лесотехнической академии. Жил у тетки, слегка увлекался модной в то время фарцовкой, но быстро отошел от этих кругов. Гитара вроде бы тоже была забыта. Но случайная встреча со мной изменила его судьбу…

Его магнитофонные записи — с оркестром и без — шли, как говорится, нарасхват. Публика просила всё новых и новых песен. Ленты писались за лентами. Большинство увозилось на периферию провинциальными почитателями его таланта.

Выборгская крепость

С 1965-го и где-то до 1971 года мы не виделись, и череда записей прервалась. В 1965 году меня арестовали, а Аркадия в 68-м забрали в армию. Долго мне Аркаша потом заливал про свои «вьетнамские подвиги»[11]…

К середине 60-х я собрал очень приличную коллекцию фирменных дисков и давал их в аренду другим «писакам» по два рубля за каждый. В один из дней ко мне, как обычно, пришли несколько человек, взяли диски и разошлись по домам. Прошел час, другой… Чувствую — что-то не то. Обычно приятели отзванивались мне, мол, добрались, всё в порядке. А тут — тишина. Я вышел на улицу посмотреть, что в конце концов происходит. Только сделал шаг, вижу — за мной увязались «двое в штатском». Иду по городу — они за мной. Характер у меня тогда был резкий, подпустил их поближе, развернулся и спрашиваю: «Что вам надо?» Они замялись, смутились. Короче, вышло так, что не они меня, а я их привел в милицию. Там меня ждали. Оказалось, что мною плотно занимались. В операции было задействовано несколько десятков (!) студентов оперотряда, которые всех, кто выходил от меня в тот день, приводили «до выяснения» в участок, а пластинки изъяли.

Пока меня допрашивали, в квартире был произведен обыск. Забрали всё: винил, картины, книги, магнитофонные ленты, личные документы, духовой пистолет… Сперва пытались «приклеить» статью за оружие, но «духовушка» не тянула на серьезное дело. Потом, взяв в качестве доказательства репродукцию картины «Вальпургиева ночь», принялись вешать распространение порнографии, но первая же экспертиза развалила нелепые обвинения. Тогда меня обвинили по статье «подделка документов». Милиционеры нашли у меня бланки из отдела кадров Судостроительного института, которые я, уже не будучи студентом, использовал при покупке железнодорожных билетов (учащиеся имели право ездить за полцены). Так я оказался под следствием. Некоторое время провел в знаменитых «Крестах».

Сотрудники, которые занимались моим делом, внимательно прослушали все ленты. На одной из них был «Лука Мудищев» в исполнении Северного. Как же они вцепились в меня! «Кто это исполняет?» — причем на остальные пленки с песнями Аркадия они внимания особого не обратили, а вот к матерному «Луке» прицепились.

— Не знаю, — отвечал я, — на барахолке в Одессе приобрел…

Суд дал мне два года колонии общего режима, и я отправился этапом в Выборг. Зона располагалась на территории старинной крепости, ее тогда перевели со строгого режима на общий. Но там еще содержались какое-то время настоящие воры, те, которым оставалось несколько месяцев срока, — их не стали перевозить в другие лагеря. От них я набрался кое-какого фольклора, вел несколько тетрадок, куда записывал песни и просто разные занятные истории. Там я понял, что ранние песни Высоцкого, от которых мы так балдели, полные, как нам казалось, воровской романтики, никакого отношения к реалиям блатного мира не имеют.

В зоне была организована швейная мастерская, где вместе с остальными зеками я первое время шил рукавицы. Позднее меня определили заведовать библиотекой. Не так часто у них оказывались люди с высшим образованием, эрудированные, и директор «школы» сразу это просек. Конечно, я был рад хоть как-то скрасить серые будни: всё-таки заниматься книгами — не варежки строполить. Отношения с другими арестантами у меня сложились нормальные. Бывали, конечно, и стычки, и конфликты — куда без этого? — но в целом обошлось без эксцессов. В некоторых моментах выручало мое обширное знание разных песен и жаргона. На зоне я научился играть на гитаре. Обучил меня владению инструментом хороший парень, грузин по фамилии, кажется, Маладзе. Мы с ним даже сочинили песню «Пой, моя хорошая…» — этакую стилизацию под народные вещи. Позже, уже в Штатах, я ее перевел на английский.

Освободился я в 1967 году. По решению суда вся конфискованная коллекция дисков должна была перейти в фонотеку Института театра и кинематографии в Ленинграде. Оказавшись на воле, я незамедлительно наведался в архив института, но никаких следов моих материалов не обнаружил.

Блатняк для Госконцерта

Аркадия после окончания института и непродолжительной работы в «Экспортлесе» в качестве экономиста тем временем забрали в армию. Затем, после увольнения в запас, снова «Экспортлес», должность начальника экономического отдела, впереди маячила двухгодичная командировка в Канаду. Дом, работа, семья… Не до песен. Магнитиздатовская публика понемногу начала его забывать. Всех заслонил могучий талант Владимира Высоцкого. Сложно сказать, как бы всё обернулось, если бы снова не свела нас с Аркашей случайная встреча…

Освободившись, я тоже на некоторое время отошел от дел: разбирался с бытовыми проблемами, устроился на работу в Ленпроект, а в 1971 году женился. Трудился я в отделении НИИ на Мойке. В обеденный перерыв ежедневно старался забежать выпить кофе и поболтать с друзьями в известный по многочисленным мемуарам питерской богемы 60-х «Сайгон»[12]. Там часто появлялся молодой поэт Иосиф Бродский и другие звезды ленинградской тусовки тех лет.

Однажды на пути к Невскому прямо на мосту через Мойку мне повстречался Аркадий. Мы обнялись, разговорились, я пригласил его к себе на новую квартиру в известном «тысячеквартирном» доме на улице Типанова. Дома показал Аркадию тетрадь с песнями, которую привез из лагеря, и он загорелся прямо на глазах — стал петь с листа, импровизировать. Тут же я включил магнитофон и сделал пробные записи.

Он стал часто бывать у нас в гостях. Жена, студентка консерватории, хотя и была занята нашей маленькой дочерью Викторией, относилась к таким посиделкам довольно спокойно. И вновь меня обуяла идея сделать что-то необычное, записать настоящую музыкальную «бомбу». Было немножко обидно за Питер: не блистал у нас свой Высоцкий. И тогда мне казалось, что это вполне возможная вещь — вырастить на своей, питерской почве фигуру, способную соперничать с самим Высоцким.

Я имел в виду Аркадия. По своим чисто внешним проявлениям исполнительского таланта он если и уступал Володе, то не так уж и много. Проигрывал он ему бесконечно в том, что сам не писал песен. Аркадий был великолепный исполнитель-фольклорист, но не больше. И я подумал, что мы сможем восполнить этот (как впоследствии оказалось, невосполнимый) пробел в Аркашиных способностях, если гуртом начнем сочинять для него песни, куплеты, шутки, конферанс и отдавать ему, чтобы он выдавал за своё, так сказать, творческое наследие.

Я поделился этой мыслью с некоторыми поэтами из числа пишущих «в стол», с бардами, просто с любителями Аркашиного творчества и ревнителями его прошлой славы. Идея была принята с энтузиазмом хотя бы уже потому, что так или иначе предполагала возвращение Аркадия на подпольную сцену магнитиздата.

Побудив к действию других, я и сам засел за сочинение для Аркадия целого сценария, построенного вокруг серии старых одесских песен, накопившихся в наших коллекциях за то время, что Аркадий отсутствовал. Сам Звездин ничего не подозревал. Он спокойно себе работал, штудировал английский в предвкушении грядущей командировки в Канаду, а тем временем на него трудилась целая бригада подпольных авторов во главе со мной. Сочинял прямо на ходу: в троллейбусе, за кульманом в НИИ…

Наконец мой сценарий был закончен. Я позвонил ему на работу, и мы условились о встрече. С волнением следил я за тем, как Аркадий читает листки бумаги с текстом сценария и песен. Ни он, ни я, конечно, не знали, что в этот момент решается его судьба: или Аркадий останется начальником экономического отдела (в этом случае он, возможно, был бы жив и сейчас), или возвращается в магнитиздат, чтобы стать тем, кем он и стал впоследствии, — Королем подпольной песни, но, увы, мертвым королем.

Поначалу Звездин читал довольно хмуро, но постепенно сосредоточенность его пропадала, он начал улыбаться, а затем и просто захохотал. Еще бы, ведь рассказ велся от имени старой одесской бандерши тети Беси, которая вспоминала свою бурную, еще дореволюционную молодость и перемежала рассказ песнями типа «Алеша, ша! Возьми полтона ниже», «Луною озарились хрустальные воды» и т. п. По ходу сценария появлялись ее внебрачный сыночек Моня, их соседка тетя Хая, старый добрый Йозель и прочие одесские персонажи, роли которых должен был исполнить сам Аркадий с песнями, шутками и т. д.

И Аркаша сломался! Руки его сами потянулись к гитаре, сиротливо стоявшей в углу, и… репетиция началась. Правда, репетировать Аркадий не любил. Он принадлежал к той породе людей, которые всё делали на раз, а последующие попытки что-либо исправить или переделать оборачивались разочарованиями и обидами, поскольку результаты их обычно были хуже исходных, черновых, первоначальных.

Когда через некоторое время запись «Программы для Госконцерта» появилась у любителей, все были потрясены. Успех этой ленты был ошеломляющий. Записи с «Программой» были вывезены в Финляндию и переданы в эфир по финскому радио, а передачу об Аркадии Северном вел живший там знаменитый певец русского происхождения Виктор Клименко[13]. Позже он вроде бы даже приезжал в Ленинград с контрактом от финского радио для Аркадия. Но наш певец вдруг запил, пропил свою автомашину. Запой продолжался два месяца. С работы ему тоже пришлось уйти да еще с нехорошей статьей в трудовой книжке.

Довольно долго мы записывались в домашних условиях, но я мечтал о зале и нашел его в Ленпроекте, на площади Революции, где трудился до самого отъезда в США в 1979 году. (Кстати, эта серьезная организация оказалась настоящей оранжереей талантов — в одно время со мной там работал бард Женя Клячкин — он занимался экономикой строительства.) В здании НИИ имелся актовый зал с хорошей акустикой, я давно к нему присматривался. Мой хороший знакомый заведующий радиорубкой Леня Вруцевич помогал нам конспиративно собираться по воскресеньям, обеспечил аппаратурой, так что записи проходили на высоком уровне. Акустика в актовом зале Ленпроекта была довольно приличная, и рояль неплохой. Помню, на один из концертов ударник вообще не пришел, и Аркадий отбивал ритм по газете, лежавшей на соседнем стуле.

В Ленпроекте мы устраивали студийные концерты Аркаши — не для публики, а для коллекционеров, которые писали блат на фирменные магнитофоны, платя за эту первую запись большие деньги. Затем записи тиражировались, всё это продавалось, шло в пивбары, таксистам, в рестораны, по квартирам. Аркадию за выступление платили 500–600 рублей.

Первый оркестровый концерт с Аркадием мы сделали в 1973 году. Знакомый аккордеонист Костя собрал музыкантов, и я записал ту же блатную классику в исполнении Северного под ансамбль. За фоно сидел Саша Резник — очень сильный музыкант, игравший в оркестре ресторана «Астория». (Вскоре Костя погиб, и тогда записали концерт его памяти.) Но на этот концерт и на все следующие музыкантов собирал не я, а Владимир Ефимов. Состав оказался очень удачный, ведь репетировать было некогда, но ребята были профессионалами и с ходу делали сложные и красивые аранжировки. Когда писали концерт с Костей, никто не подумал, как его назвать. Можно сказать, что он был «нулевым». Потом был «Памяти Кости-аккордеониста» — Первый. Следом Второй, тот, где звучит: «Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!» Не знаю, почему его обзывают «Первым одесским». Правда, тогда мы их еще не нумеровали. Только когда стали делать третий концерт, его уже прямо и назвали «Третьим». Многие, кстати, интересуются, откуда там такое веселое название ансамбля, с которым записывался Северный, — «Четыре брата и лопата». Отвечаю: я его взял из какого-то старого одесского анекдота.

Были еще концерты «О московском дне», «О стилягах» и «Программа для Госконцерта», где мои песни чередуются с блатными. На запись «О московском дне» Северный пришел со своим младшим братом Михаилом (только что освободившимся из тюрьмы), который подпевал ему в песне «Не дождаться мне, видно, свободы…»

Следом сделали концерт «О шансонье». Он начинался так: «Здравствуйте, дорогие друзья! Я думаю, что в этот раз мы могли бы поговорить о песенках “шансон”, или, как их еще называют в народе, шансонетках, а также попутно о цыганских романсах шансонного типа. Итак, что такое шансонет? Этот вопрос, конечно, не имеет никакого отношения к подобному вопросу, адресованному в редакцию “Армянского радио” и на который они бодро ответили: “Что такое шансонетка? — “Это девушка, у которой совсем нет шансов!” У тех девушек, которые приезжали в нашу страну из Франции со своими песенками, конечно, были шансы. Да еще какие! И они этими шансами пользовались настолько успешно, что уже с середины прошлого века на русской эстраде возник особый жанр песен — шансонет, а их исполнительницы стали называться шансонетками. Этот жанр включал в себя исполнение цыганских романсов и бытовых песен на русском языке. До наших дней дошли не многие из этих романсов. Например, знаменитый в свое время романс “Избушка”»…

После исполнения этой вещицы Северный вперемешку с исполнением песен рассказывал о Варе Паниной, Леньке Пантелееве, танце «Канкан» и знаменитом Василии Гущинском.

Прекратились записи в Ленпроекте по причине того, что Леня Вруцевич погиб в автокатастрофе.

В начале 1975 года выходит концерт из шестнадцати песен, в нем много реприз, адресованных бардам: Клячкину, Высоцкому, Окуджаве, Рахлину, Галичу. А позднее появился альбом, посвященный истокам блатной песни. Во вступлении Северный сказал: «Нам, любителям и собирателям так называемого блатного жанра и старых русских каторжных и тюремных песен, часто больно и досадно, когда ругают этот жанр, уходящий своими корнями в седое прошлое. На примере нижеследующих песен мне хотелось бы показать, что многие блатные песни произошли из народных и многие писались русскими поэтами. Итак, песня “Ухарь-купец”, которая была написана русским поэтом Иваном Саввичем Никитиным, 150-летие которого недавно отмечала вся страна».

Последний записанный мною концерт из двадцати одной песни и семнадцати анекдотов состоялся 7 ноября 1975 года по случаю двухлетия моей дочери. Бывало, я подпевал Аркадию в гитарных концертах. И потом еще пел на некоторых сам. На концерте, посвященном восьмидесятипятилетию со дня рождения Вертинского, исполнил свою песню-вступление «Мы барды, менестрели…» К слову, писался этот концерт в довольно экзотическом месте — в здании НИИ гриппа.

Программу под названием «На проспекте 25 Октября» я организовывал вместе с Виктором Кингисеппом[14]. Собрали музыкантов, время идет, а Аркадия нет и нет. Пришлось мне самому начинать, хотя первую песню «В этот вечер на проспекте…» должен был петь Аркадий. Вскоре он явился… Вообще никакой! Положили его спать, и в концерте это упоминается: «Аркадию Северному, который спит за шкафом…» Проспался и стал петь «Блины». Затянул ее минут на двадцать! Правда, в окончательную фонограмму она вошла урезанной. Вообще с Аркадием стало трудно работать, он начал крепко пить…

После 1976 года я его уже не записывал. У нас в Ленпроекте, в техническом отделе, собрался самодеятельный ансамбль «Сакс и струны», и я в нем активно участвовал. Старались играть джаз.

В это время Аркадия взял к себе мой друг на ниве магнитиздата Сергей Маклаков. В середине 60-х я сам их познакомил. Сергей Иванович уже тогда знал о моем подопечном, но сам к тому моменту записал в исполнении Аркадия только «Луку Мудищева». А теперь он стал записывать Северного с «Братьями Жемчужными». С ними Аркадий сделал несколько концертов — удачных и не очень. Пошли в ход все наши старые тексты, написанные для Северного. Потом сманили Аркашу в Одессу тамошние «писари», сколотили для него оркестр «Черноморская чайка». И разлетались его песни чайками по всей стране.

Блатные давай!

В «Третьем одесском» было много моих оригинальных песен: «Вернулся-таки я в Одессу», «Скокарь», «Я родился на границе», «Сидели мы с Кирюхой» и еще несколько. Песни сразу стали популярными, в тот же год Костя Беляев спел некоторые из них в Одессе у Ерусланова[15]. Между прочим, в первоначальном проекте этого концерта планировалось гораздо больше моих вещей, но не удалось всё осуществить… Осталась вот только тетрадка, в ней много сценариев — и воплощенных в жизнь, и оставшихся планами, — и тексты песен. Надо бы это опубликовать… Кстати, Аркадий не мог правильно поймать мотив песни «Я родился на границе», пришлось мне петь с ним дуэтом, задавать тон.

Первые стилизации под блатные песни я стал сочинять, когда уже был знаком с Аркадием. Меня подтолкнуло к этому сразу несколько факторов. Во-первых, знакомство с исполнителем, которому лучше всего удавался именно такой репертуар. Во-вторых, меня подбил на это дело очень интересный человек — Марк Березовский. Кипучий, энергичный еврей, авантюрист и, естественно, уголовник. В законе он, пожалуй, не был, я даже не знаю его кличку. Кстати, внешне он очень похож на небезызвестного Бориса Абрамыча и, кажется, рассказывал, что у него есть в Москве племянник Борька…

Этот Марк был очень увлечен блатным фольклором, знал много песен, часто мне их пел и давал тексты. Под его влиянием и стал сочинять. Началось с того, что Марк некоторые блатные песни знал не целиком, и я стал их дописывать. Вот, например, песня «Иду по Невскому проспекту». Я знал только пару первых куплетов, остальное досочинил. Между прочим, описал в этой песне именно тот проходняк, которым мне не раз приходилось сваливать от ментов. Ну и, наконец, блатные песни я сочинял тогда, когда самому довелось побывать у «хозяина»! Хотя в неволе отношение к стилизациям под блат, даже очень талантливым, отношение так себе. Не верят они им, что ли… Так считал и Марк Березовский. Я ставил ему записи Высоцкого, а он говорил: «Талантливо, конечно. Но не блатные это песни!»

Когда я уже вовсю писал для Аркадия и он спел немало моих песен, решил и сам записаться. У меня был псевдоним Рувим Рублев. Под этим именем записал под гитару две ленты по шестьдесят минут самых разных своих песен — лирических, романтических, блатных… Их я отдал ленинградскому коллекционеру Сергею Якубовичу. К сожалению, он уже умер, а сын его не сохранил фонотеку, так что судьба записей мне неизвестна. Еще я записывался для киевлян, когда в Питер приезжал Фред Ревельсон[16]. На этой записи были в основном блатные песни. Фред не хотел лирику, всё время говорил: «Блатные давай!»

Часы от Элвиса

Летним вечером 1977 года, возвращаясь с работы, я как всегда решил достать корреспонденцию из почтового ящика. Открываю — меж газет и телефонных счетов притаился длинный иностранный конверт. Что за дела? Вроде бы никаких писем из-за бугра я не ждал.

Прихожу, вскрываю и не верю своим глазам — передо мной приглашение от фан-клуба Элвиса Пресли приехать на встречу с Королем рок-н-ролла в его поместье в Мемфисе. Видимо, Элвис почувствовал, что уходит, и решил собрать для прощальной встречи всех самых преданных фанатов. Организацией занимался его фан-клуб, на адрес которого я за двадцать лет до этого отправлял восторженное письмо кумиру.

В общем, сижу, верчу в руках приглашение в руках и не знаю, как быть. После бессонной ночи решил — была не была! — и отправился в ОВИР. Тетка-чиновница взяла у меня приглашение, выслушала и говорит: «Вы в своем уме, Соловьев? (После свадьбы я взял фамилию жены.) Какая Америка?!»

— Я всё понимаю, — отвечаю. — Но тут же не просто вызов, а официальное приглашение от самого Пресли!

Взяла она бумагу и пошла в соседний кабинет, к руководству советоваться. Оттуда долго слышался какой-то бубнеж, а потом раздался бас начальника ОВИРа: «Да нехай катится, может, останется там, он уже здесь достаточно накуролесил!» Так я в первый раз полетел в Штаты.

Вся поездка заняла меньше недели. Я прилетел в Нью-Йорк, меня встретили, а на следующий день всех поклонников (нас было человек семьдесят из разных стран) посадили в автобусы и отвезли в Мемфис. Сам Пресли показался лишь на минуту, видимо, уже основательно больной. Он смог только махнуть нам с балкона рукой. Но были организованы фуршет, экскурсия по поместью, а в конце вечера вынесли огромный поднос, полный карманных часов разных фасонов, все — с портретами Элвиса. Каждый подходил, выбирал понравившуюся пару. Тут же сидел гравер, который стремительно рисовал памятную надпись. Часы эти сохранились. Я берегу их как самую дорогую реликвию.

Америка мне понравилась, хотя толком я ничего и не увидел и об эмиграции не задумывался. На отъезд меня подбила жена, у которой в Канаде жил дядя. Не буду скрывать, уезжал на ПМЖ в 1979 году с неохотой. Мне было уже 42 года, в Ленинграде оставался налаженный быт, автомашина, квартира, друзья… Но все же семья есть семья, и я ринулся в очередную авантюру, коими и без того была богата вся моя жизнь.

Но прежде чем перейти к разговору об эмигрантском житье-бытье, хочу вспомнить о последних встречах на родине — с Аркадием Северным и еще целым рядом великих личностей из мира музыки.

«Северный» рок

В начале 1978 года ко мне пришел знакомый музыкант и передал просьбу Жоры Ордановского из группы «Россияне» написать либретто рок-оперы! Жору я знал давно, потому что с нашим самодеятельным рок-движением так или иначе общался еще с 1960-х годов.

В Питере начинали свой славный путь многие знаменитые рок-коллективы. К таковым, безусловно, можно отнести и ансамбль «Россияне», совершивший революцию в советской «неформальной» электрической музыке 60–70-х. Само название говорит о том, что основатели ансамбля взяли за основу репертуара тексты на русском языке (в конце 1960-х это и вправду было революцией: все рокеры пели только по-английски). Записи коллектива имели огромный успех и распространялись на магнитофонных лентах.

Никто теперь толком не может вспомнить, когда именно пришел в группу Жора Ордановский.

Команда постоянно ютилась по котельным, в которых работали некоторые ее участники. Был конец 1969 года, и впервые Жора появился в группе, скорее всего, в котельной Дома культуры завода «Гигант», где ребятам тогда разрешали репетировать. Вроде бы его привела какая-то женщина, похожая на цыганку. Да и сам он в то время был под стать ей: смуглый, черноволосый, резкий в движениях. Шестиструнной гитары он не знал, а владел, и неплохо, исключительно семиструнной. Женщина посидела со всеми, послушала музыку и ушла, а Жора остался. В то время котельные, где работали подпольные рок-музыканты, напоминали проходной двор. Люди приходили, уходили, приносили бутылки, бывали и цыгане, так что Жориному появлению никто не удивился.

Очень быстро пришлый пацан освоился с усилительной аппаратурой, с электрическими гитарами и через пару месяцев уже освоил почти весь репертуар команды. У него были свои тексты, и голосом он обладал отменным. Ни дать ни взять блюзовое звучание, и при всем при этом в тембре присутствовало тепло и необходимый для рока дребезжащий «истеризм». Голос Ордановского был настолько узнаваем, что он сразу стал визитной карточкой «Россиян». Его поэтический дар наполнил новым смыслом и без того отменный репертуар группы, богатый и притчами, и баснями, и зарисовками из окружающей жизни. К 1974 году состав ансамбля более или менее устоялся. Жора Ордановский играл на ритм- и соло-гитаре, Александр Кроль — на бас-гитаре, Олег Азаров на клавишных, а Георгий Блинов — на ударных.

В конце семидесятых «Россияне» гремели по всему Союзу. Много выступали, неизменно собирая толпы поклонников, их записи улетали с подпольных прилавков с бешеной скоростью. Группа привлекала массы «беспризорных» музыкантов, которые всегда чувствовали себя в ее рядах своими. Команда была чем-то вроде горнила, в котором выковывались новые подпольные музыкальные кадры. Слава и популярность группы способствовали их гастрольной деятельности и росту заработков. Совместное с «Араксом» выступление «Россиян» в Москве в конце семидесятых подняло питерских подпольщиков на новую ступень успеха. Далее последовала серия фестивальных выступлений, принесшая им призовые места даже на комсомольско-молодежном Фестивале политической песни.

В 1978 году самодеятельный рок был уже достаточно мощным явлением. А вот рок-оперы пока что ни у кого не было. Жора был парень отчаянный — он решил сделать рок-оперу не о чем-нибудь, а об исходе евреев из Египта! Меня обуял творческий раж, сравнимый по накалу только с тем, что я испытывал, когда писал сценарии для Аркадия. Снова я не мог ни о чем другом думать, снова ловил каждую секунду, спешил записать нужную строчку. К сожалению, хотя весь текст я успел закончить до отъезда из России, услышать свое творение от начала до конца мне не довелось. Жора не мог петь просто — ему надо было ловить вдохновение, а у меня времени не было — приближался отъезд в Штаты. Либретто так и осталось на бумаге.

Но есть в истории этой несостоявшейся оперы еще один очень интересный момент. На одной из репетиций произошла моя встреча с Аркадием Северным. В то время я Аркадия уже не записывал, но узнал, что он находится в Ленинграде, и подумал: а не попробовать ли ему спеть с «Россиянами»?

Это было в котельной, рядом размещался какой-то клуб. Северный спел с ними пару песен, и получилось великолепно — мурашки по коже! Тот концерт с «Россиянами» начинался вступительным словом Аркадия и песней «Летите, голуби!» Но запись не удалась — акустика была никакой.

У музыканта группы «Россияне» Андрея Васильева осталось свое впечатление от совместной записи с Северным:

Аркадий уже очень сильно пил и менее года спустя умер. Кто знал тогда, что эта наша встреча — последняя?

Вскоре Северный уехал в Одессу. В июне того же года я вылетел в Вену, а потом — в Штаты, где три года спустя узнал о странной истории, ставшей причиной распада рок-группы «Россияне».

Заняв подобающее место среди других команд Ленинграда, «Россияне» стали почетными членами питерского рок-клуба и украсили своим выступлением его открытие. На первом же фестивале-конкурсе они заняли престижное место, играя профессионально и остро. В 1983-м они успешно выступили на Выборгском фестивале… Казалось, ничто не может прервать их полета к звездным вершинам. Но вдруг как гром среди ясного неба произошло нечто загадочное.

Жора Ордановский внезапно и необъяснимо не явился на последний предгастрольный прогон новой программы. Все, включая музыкантов, режиссеров, звукооператоров и осветителей группы, недоумевали, поскольку такого еще никогда не бывало. Даже будучи больным, Жора Ордановский всегда находил в себе силы появиться на репетиции или концерте. Что же с ним случилось? Жора уехал в пригород Ленинграда, под Вырицу, отмечать старый Новый год. Он посидел некоторое время в компании, а потом сказал: «Кто захочет, тот догонит», — и ушел. Больше Ордановского никто никогда не видел. Никто его не догнал…

Срочно был объявлен сначала общественный розыск, который ничего не дал, а затем милицейский. Увы, ни тогда, ни теперь, спустя годы, никто толком ничего не узнал. Ходила масса противоречивых слухов, но ни один из них не подтвердился. Поговаривали, что за Ордановским явилась та самая цыганка, которая когда-то привела его в группу. Кто-то даже как будто заметил Жору с ней в тот день, когда он пропал: их якобы видели идущими по Невскому проспекту 13 января 1984 года. По последним слухам, Ордановский принял постриг и стал монахом, но где находится его келья — нераскрытая тайна. Говорили еще, что он женился и уехал в Канаду, но это вряд ли. Андрей Васильев уверен, что «сюжет еврейской эмиграции его заинтересовать не мог. Мы все были советскими людьми. Правда, у Жоры была одна фишка. Он любил говорить: “Я — гунн!”»

Пришел Жора в группу ниоткуда и ушел в никуда. «Россияне», державшиеся вместе волей музыканта и поэта Георгия Ордановского, развалились окончательно и бесповоротно, а сам он словно растворился в воздухе. Нам на память осталось его творчество — такие эпохальные песни, как «Кто не с нами, тот против нас», «О, какой день», «Автомобиль в час пик» и, конечно, нестареющий гимн «Да поможет нам рок».

P. S. Во время работы над книгой я прочитал на сайте РокмЬюзик. Ру статью Джорджа Гуницкого, посвященную памяти Ордановского. Закончил ее автор таким постскриптумом:

«Несколько лет назад Юрий Рулев, который был в свое время лидером питерской группы “Патриархальная выставка”, дружил с Жорой Ордановским и, кстати, исполнял потом на некоторых мемориальных концертах “россияновские” песни, рассказал мне, что однажды ему удалось с помощью некой дамы-медиума по имени Виолетта войти в контакт с Ордановским и поговорить с ним. Тот рассказал, что его и еще нескольких людей из Москвы забрали представители созвездия Весов и это не было эквивалентом смерти. Еще Жора сообщил, что забрали их всех оттого, что они не имели возможности реализовать свой творческий потенциал. Также Георгий сказал Рулеву, что продолжает заниматься творчеством и помнит свои прежние песни. И еще: “Да жалко мне вас всех, чувствую себя бессовестно… Тут такой кайф, мы тут такими вещами занимаемся! Даже и не рассказать”.

Трудно, конечно, невозможно и совершенно даже немыслимо сделать какой-нибудь конкретный ментальный вывод из контакта Рулева с Ордановским через медиума Виолетту…»

Из рук вон плохая весть

В конце 1978-го — начале 1979 года Аркадия разыскал известный устроитель закрытых «ночников» в столичных кабаках Михаил Звездинский (Дейнекин) и пригласил его в первопрестольную давать закрытые концерты для советской элиты, обещая щедрые гонорары. Платил он ему по тысяче рублей за вечер (зарплату среднего советского человека за полгода!), которые Северный тут же пропивал.

Удрал он от этой мафии назад в Питер, но у мафии, как и положено, руки длинные — разыскали, стали на самолетах в Москву возить на «ночники» и назад — полумертвого, но с деньгами. Очевидно, не было у «гангстеров» без него веселья. Неделю воруют у народа, а к выходным подавай им Аркашу с блатными песнями, очень уж охочи до них были милицейские и гэбэшные чины. Да и «партийцы», в мафии состоявшие, обожали Аркашин талант.

Когда я готовился к отъезду в Штаты, решил попробовать забрать Звездина с собой и даже подыскал ему «средство передвижения» — еврейскую жену. Но пребывавший в постоянном «штопоре» Аркадий был уже не в состоянии заниматься серьезными вопросами: идти в ОВИР, собирать документы… Так моя затея провалилась.

В апреле 1980 года, прибыв в Ленинград с очередного «ночника» в полубессознательном состоянии, он оказался в больнице, где на следующий день и скончался[18]. Диагноз: кровоизлияние в мозг.

Так и не смог Аркадий стать достойным соперником Высоцкому, хотя сам об этом никогда и не помышлял. Только в одном он его превзошел печально: умер на пару месяцев раньше. Узнав об этом, я написал для американской газеты статью-некролог.