Песни на «ребрах»: Высоцкий, Северный, Пресли и другие

Помимо дружбы и работы с Аркадием Северным, знакомства с Высоцким в моей жизни было немало интересных встреч с другими талантливыми бардами. Я уже упоминал, что близко знал Женю Клячкина как по службе в Ленпроекте, так и по совместным выступлениям и записям. Увлеченный меломан, я старался (и стараюсь поныне) быть в курсе всех заметных явлений в мире культуры.

У нас совсем мало писали про знаменитый фестиваль 1967 года, каким-то удивительным образом разрешенный руководством обкома ВЛКСМ. Там выступили многие самодеятельные группы, игравшие самый настоящий рок. Там мы впервые встретились с Колей Резановым, известным «братом Жемчужным». Тогда он играл в группе «Лесные братья». (Кстати, на том фестивале было две группы с таким названием. Одни выступали в нормальных костюмах, другие — в звериных шкурах. Безобразие, короче! Конечно, обком такого больше не разрешал.)

В 70-е мне довелось познакомиться с Юрием Кукиным, Юлием Кимом, Александром Лобановским и Александром Галичем, а в 1976 году я с группой коллекционеров дважды ездил в Ригу в гости к знаменитому в 1930–1940-е певцу Константину Сокольскому — одному из главных конкурентов Петра Лещенко и первому исполнителю еще не криминальной «Мурки».

Единственный профессионал

Даже сейчас, в XXI веке, когда количество любой информации превысило все мыслимые пределы, имя Александра Лобановского известно далеко не каждому. Зато его песни знают все. И, бьюсь об заклад, это не пустые слова! Не верите? Назову несколько навскидку: «Сгорая, плачут свечи»[21], «Эх, сенокос!», «Уронила руки в море», «Сексуальный штопор», «Проститутка Буреломова»… Всего, между прочим, в творческом багаже их автора более двух тысяч произведений!

Незаурядный талант и сумасшедшая, бьющая не просто ключом, а камчатским гейзером энергия артиста позволили ему не сдаваться и двигаться вперед в моменты самых жестоких испытаний, уготованных судьбой. Было всё: скитания по Союзу с подругой-гитарой и бесконечная смена профессий, долгие годы воркутинских лагерей и четверть века запретов на официальные выступления. В его судьбе, словно в зеркале, отражается советская эпоха, когда путь одаренного автора-исполнителя песен, не отвечающих содержанием «кодексу строителя коммунизма», оказывался настолько тернист, что не пожелаешь и врагу.

Часто в публикациях его называют «солнечным бардом». Говорят, этим прозвищем одарила коллегу легендарная певица Алла Николаевна Баянова. Чем руководствовалась Королева романса? Может быть, не по годам юношеский пыл и добрый нрав музыканта натолкнули ее на это сравнение? Точно неизвестно, но прозвище осталось и прижилось.

Александр Лобановский родился в феврале 1935 года в Ленинграде. Отец погиб на фронте в самом начале войны при обороне родного города. Сына воспитала мать, привившая ему с детских лет любовь к музыке и русской песне. В 1949 году Саша Лобановский поступил в Нахимовское военно-морское училище. В то время классы и кубрики воспитанников располагались прямо на борту крейсера «Аврора», отголоски выстрела которого мы слышим по сей день. Именно здесь в начале 1950-х родились Сашины первые песни.

Любая творческая натура не терпит запретов, и курсант Лобановский не стал исключением — морская служба не пришлась ему по нраву. В 1952 году по окончании училища он поступил в юридический институт. Окончив вуз, несколько лет прослужил следователем в милиции. Но и поприще борца с преступностью не прельщало одаренного молодого человека. Душа тянулась к песне, а руки — к гитаре. С начала 60-х годов Александр Лобановский начинает путь менестреля. Как в песне «От Питера до Рима кочуют пилигримы», кочевал с любимой гитарой и наш герой, правда, до Рима в те годы ему по понятным причинам было не добраться… Не беда!

Александр колесит по стране, меняя адреса и профессии: рабочий на заводе в Ленинграде, смотритель кладбища в Ленинградской области, взрывник на свинцовом руднике в Северной Осетии, заведующий клубом в Магаданской области, грузчик в Нагаевском порту, рабочий-шурфовщик в прибалхашской пустыне, руководитель агитбригад, сотрудник геофизической партии на Хибинах, вокалист ресторанного оркестра в Воркуте…

В тот же период Лобановский заочно оканчивает философский факультет ЛГУ, а позднее, уже в 80-е, Академию культуры имени Крупской по специальности «режиссура». В 1962 году начинаются первые выступления автора-исполнителя по путевкам общества «Знание». В 1964 году судьба столкнула его со знаменитым французским исполнителем Франсисом Лемарком во время тура шансонье по Союзу. Встреча оказалась судьбоносной — Александр Лобановский окончательно определился в своем желании стать профессиональным бардом. В 1969 году его принимают в штат Курганской филармонии в качестве автора-исполнителя. Он стал первым во всей истории Клуба самодеятельной песни, у кого в трудовой книжке стояла официальная запись «автор-исполнитель песен». Однако вопреки формальному признанию концерты маэстро продолжали иметь полуофициальный статус. На каждую гастрольную поездку приходилось получать спецразрешение от контролирующих культурную жизнь органов власти.

Репертуар Лобановского вызывал стойкое неприятие у многочисленных репертуарных комиссий и прочих чиновников от музыки. Многие песни шансонье были написаны на грани фола. Шуточные, игривые, подчас с налетом эротизма, они пугали власть страны, в которой «секса нет». Многочисленные подпольные «квартирники», концерты «для узкого круга», «творческие встречи» — подобным вещам не было места в советской действительности. КГБ не спускал зорких глаз с артиста, ища малейший повод упрятать скандально известного барда за решетку.

В 1981 году я опубликовал в «Новой газете» статью, в которой вспоминал про Александра и один из его «квартирников», на котором имел честь присутствовать.

Первый легальный концерт Лобановского в СССР состоялся в 1987 году — цензура еще существовала, но не зверствовала с прежней силой, — а единственный официальный диск увидел свет лишь в 1993-м, хотя на Западе в 1980-е годы не раз выходили альбомы с его песнями. С начала 90-х Александр Лобановский объездил с гастролями многие страны мира, оказалось, что его знают, помнят и любят в США и Австралии, Германии и Англии, Швеции и Финляндии.

В последние годы «солнечный бард» испытывает серьезные проблемы со здоровьем, но ныть и раскисать не в его характере. Он продолжает творить и выступать. По-прежнему много читает, пишет, коллекционирует афоризмы и кулинарные рецепты.

В гостях у Константина Сокольского

Когда питерским коллекционерам стал известен адрес Константина Сокольского в Риге, они не преминули отправить к нему целую делегацию с наказом выяснить многие вопросы. В числе прочих «официальных лиц» поехал знакомиться с Легендой и я.

Константин Тарасович Сокольский впервые приехал в Ригу после военной службы во второй половине 1920-х. Участвовал в ученических концертах, а в 1928 году начал выступать в кинотеатрах с народными романсами и песнями Александра Вертинского. Его первые концертные программы состояли из цыганских, итальянских, кавказских песен, а также песен каторжан. Он стал первым (за несколько лет до Петра Лещенко) исполнителем произведений композитора Оскара Строка. Для фирм грамзаписи «Бонофон» и «Беллакорд» Константин Сокольский напел много песен, романсов и куплетов. В 1930-е годы певец активно гастролировал по Восточной Европе, был знаком с Федором Шаляпиным, дружил с Юрием Морфесси, который ласково называл его «соколенок», общался и конкурировал с Петром Лещенко, обучал пению юную Аллу Баянову.

Незадолго до немецкой оккупации артист вернулся в Ригу. В 1944-м его задержали и отправили в лагерь, однако певцу удалось вырвался из плена. После освобождения города Константин Сокольский стал артистом Латвийской филармонии, солистом Малого симфонического оркестра окружного Дома Красной армии. На одном из концертов он неосмотрительно спел одну из песен Строка и тут же был уволен — композитор тогда был в опале. Позднее Сокольского восстановили в должности, он долгие годы работал в культурных учреждениях Латвии, выезжал с концертами по стране, но о былой славе пришлось забыть навсегда.

Приняли нас в маленьком домике на Рижском взморье, где проживал пенсионер Константин Сокольский, очень радушно. Хозяин, в котором теперь уже трудно было узнать любимца русской Риги, был удивлен и растроган. Он-то полагал, что уже всеми окончательно забыт и покинут, — и вдруг, как отзвук далекого прошлого, приезжают какие-то молодые люди да еще из самого Питера!

К сожалению, никаких довоенных пластинок у Сокольского не сохранилось, все погибли во времена оккупации… Есть одна, треснутая и скрепленная патефонной иглой поперек трещины, но он лично на нее смотреть не может! Ведь из-за нее артист и остался в Риге с большевиками. Да вот она — «Песня о Волге» Дунаевского из кинофильма «Волга-Волга», записанная на фирме «Беллакорд». Уговорили его тогда чекисты, которые наводнили Ригу, проживавшую свои последние «буржуазные» денечки. Говорили: «Чего тебе, Костя, уезжать? Ты вон какие песни советские поешь, значит, наш. А что блатные пел, так кто их не пел!»

— И на Леню Утесова ссылались. Так и остался, — вздыхает Сокольский. — А выступать больше не дали. А мог бы, как Мия Побер или Алла Баянова, хоть в Румынии зацепиться. Петя-то Лещенко, царство ему небесное, завод граммофонный там имел, а после в Одессе при немцах два ресторана содержал[22]. Я тоже мог петь, приглашали, да чекистов побоялся. А Петя не боялся. Так-то вот. А я здесь зачах…

Так рассказывал нам о своей жизни Константин Сокольский, а мы слушали его внимательно, боясь пропустить слово. На стене скромной, оклеенной дешевыми обоями комнатки висела старинная гитара — свидетельница былых успехов. Проследив за нашими взглядами, Сокольский бережно снял ее со стены, смахнул пыль и коснулся струн. Аккорд получился верный.

— Каждый раз удивляюсь: могу ее год со стенки не снимать, а всё строй держит. Ну, спеть вам напоследок, юные друзья мои? Даже знаю что. Раз вы из Питера ко мне пожаловали, то вот вам старая питерская песня. Да вы ее, наверное, знаете, записывал я ее когда-то на «Беллакорде», — и, перебирая старческими, почти не сгибающимися пальцами струны своей верной гитары, он запел неожиданно молодым голосом:

— Да, хорошо было, а теперь не очень, — закончил он. Мы зааплодировали.

Спросили, не сохранилось ли в его архиве каких-нибудь фотографий, газетных вырезок, старых концертных программок. В ответ он с тяжким вздохом полез куда-то на антресоли и достал несколько запыленных альбомов. То, что мы увидели, превзошло все наши ожидания. Старинные ноты давно забытых песен с автографами давно забытых, но некогда славных людей. Чей это автограф? Да это же Оскар Строк! «Знаете такого?» — «Еще бы…» — «Его танго все для Лещенко написаны, да и мне немного перепадало, а вот на тебе: как будто и не певали никогда мы с ним ни “Черных очей”, ни “Голубых”».[23]

И замелькали потемневшие фотографии, где наш гостеприимный хозяин был изображен в компании с Александром Вертинским или в паре с Петром Лещенко: у Лещенко в руках гитара, у Сокольского — балалайка. А вот многочисленные программы концертов. Беру одну из них наугад — сразу же бросается в глаза: «А. Вертинский. Кокаинеточка. Интимная песенка». Много слышал я про эту песенку, но на пластинках ее встречать не приходилось.

— Да, действительно, была такая песенка в репертуаре Вертинского, — подтверждает Сокольский, — и он ее иногда исполнял, правда, с большой неохотой, но на пластинки не записывал ни разу. Большие деньги ему предлагали, но отказывался. Хотя по теперешним временам в ней ничего особенного. Вот, послушайте!

И он, снова взяв гитару, спел нам трогательную, но немного фривольную песенку о девушке-наркоманке. Как жалели мы, что у нас не было с собою портативного магнитофона! Еще бы — записать песню Вертинского, о которой в Питере не было известно ничего, кроме названия, да еще в исполнении самого Константина Сокольского! Это могло бы произвести фурор среди коллекционеров, да и не только среди них. Но, увы, магнитофон мы не догадались взять с собой, а когда ездили к Сокольскому в следующий раз, уже с магнитофоном, он стал совсем другим — замкнутым, сухим, официальным. Очевидно, в промежутке между нашими двумя визитами не обошлось без «воспитательных» разговоров с «надзирающими» лицами. Рига от Ленинграда не так уж далеко, о нашей поездке много говорили в коллекционерских кругах, и, очевидно, не только в коллекционерских.

Но в первый раз Сокольский был очень любезен и, когда увидел, что один из нас наспех записывает слова легендарной песенки, нисколько не воспротивился этому. Через пару лет «Кокаинеточка» была исполнена нелегальным ансамблем «Братья Жемчужные» на подпольном концерте, устроенном в честь восьмидесятипятилетия со дня рождения Вертинского.

В разговоре один из нас посетовал, что ни одна из песен Сокольского так и не попала на западные пластинки.

— Отчего же, — не согласился с нами хозяин, — одна все-таки попала. Правда, по недосмотру: «Чужие города». Сама песня из репертуара Вертинского, но я ее тоже исполнял — в своей манере и не без успеха. Самому Вертинскому нравилось, и публике нравились мои «Города» не меньше, чем его. Так и были на «Беллакорде» две разные пластинки. Тогда я еще и «Палестинское танго» напел, с его разрешения, конечно. И эта пластинка успех имела. Когда Вертинский в последний раз заехал в Ригу перед оккупацией большевиками, на «Беллакорде» уже почти никого не оставалось — все удрали, как крысы. В Латвии Вертинский имел большой успех, как и везде, где он выступал. Встал вопрос о выпуске его пластинок. Тогда Вертинский и вспомнил, что у него в багаже более тридцати матриц. Он заключил контракт с одной очень известной американской фирмой, передал ей все свои матрицы и уехал на гастроли, не дожидаясь выпуска своих пластинок. Так под его именем вышла и моя пластинка «Чужие города». Когда он это обнаружил, то ничего нельзя было сделать — часть пластинок уже была распродана.

Поблагодарив Сокольского за интересные рассказы и песни, мы стали собираться. На прощание хозяин подарил каждому по газетной вырезке. На моей в полный рост с широко разведенными руками стоял Петр Лещенко. Жирная надпись на снимке гласила: «Любимец публики». Эту фотографию, как и многие другие материалы, отобрали у меня во время прощального таможенного досмотра в ленинградском аэропорту.

Галич прощается с Ленинградом

Первая же песня Александра Галича, услышанная в 1962 году с магнитофонной ленты, просто потрясла меня. Это были его знаменитые «Облака». За ней следовали еще несколько вещей, написанных очень зрелым мастером и исполненных с большим профессиональным мастерством. Ведь Галич был не только талантливым литератором, но еще и профессиональным актером. Он стал достойным соперником Владимира Высоцкого, хотя в жизни никакого соперничества не было да и быть не могло. Они, как две параллельные линии, никогда не пересекались друг с другом, хотя и двигались в одну сторону. Галич, конечно, более поэт, чем исполнитель, а Высоцкий более исполнитель, но у обоих одно настолько дополняет другое, что возникает именно тот неповторимый синтез, который и дарует нам шедевры истинного искусства.

Конечно же, я поспешил переписать ту запись песен Галича. Как всегда бывает в подобных случаях, фамилию исполнителя переврали, и только спустя некоторое время я узнал настоящее имя. Потом появились другие ленты с его записями, стало известно, что Галич — драматург, сценарист, автор известной пьесы «Вас вызывает Таймыр». Сразу же родилась легенда, передаваемая от коллекционера к коллекционеру: Александр Галич сидел в сталинских лагерях не менее 20 лет, как он сам пел в «Облаках».

В то время еще публиковалось кое-что из разоблачительной литературы бывших зеков о сталинских лагерях, поэтому появление барда, открыто поющего обо всем этом, казалось естественным. Но пик хрущевской «оттепели» прошел, уже если и печатали что-то о культе личности и его последствиях, то непременно нужно было показать, что наряду с «плохими» палачами были и «хорошие» — «настоящие чекисты», «верные ленинцы» и т. д. А творчество Галича с самого начала подкупало бескомпромиссностью, безжалостностью к большим и малым палачам. Песни его становились всё жестче.

Нельзя сказать, что все безоговорочно приняли песни Галича. Большинству по сердцу был Владимир Высоцкий — его песни казались более доходчивыми. Людям же более интеллигентным импонировал Галич.

Но вот «оттепель» ушла в область преданий, а вместе с ней — возможность более или менее свободно говорить, писать, петь и читать. Однако изъять у населения все магнитофоны, как когда-то сделал с радиоприемниками Сталин, власти уже были не в силах. И голос Галича входил в квартиры советских людей всё с новыми и новыми песнями. Бард обратился к созданию злободневных текстов. Его записи стало опасно иметь в своей коллекции. Участились случаи изъятия фонотек некоторых коллекционеров с последующими попытками инкриминировать им распространение песен Галича.

У меня уже имелся опыт общения с этими «товарищами», которые не раз являлись с обысками в мой дом. Я понимал, что если они обнаружат у меня современные песни Галича и найдут одного-двух человек из числа переписавших их, то ничего не стоит состряпать дело об антисоветчине.

Я решил призвать на помощь автоматику. Прежде всего произвел тщательную ревизию всех лент, чтобы выявить наиболее «криминальные». Кроме всех записей Галича, отобрал ленты Юлия Кима (в то время выступавшего под фамилией Михайлов), Геннадия Виноградова, поэта Смирнова, исполнявшего несколько песен Юза Алешковского и свои, кое-какие записи Северного и несколько сборных кассет. Сложил стопку в отдельный изолированный шкафчик и приспособил два мощных электромагнита-дросселя с обеих сторон криминальных кассет. Подключил их к имевшемуся у меня конечному выключателю так, что если без предварительной подготовки кто-то открывал дверь тумбочки, оба дросселя включались и запись на кассетах стиралась автоматически. (Замечу на полях: хоть изобретение и сработало, от срока меня эта хитрость не спасла.)

Когда Галича исключили из Союза писателей, а затем из Союза кинематографистов, травить его начали неистово. Особенно старались «Литературная газета» и «Советская культура». Ни о каких публикациях Галича не могло быть и речи, работы в кино по его новым сценариям приостановили, все выступления запретили. За свою долгую творческую жизнь актера, драматурга, сценариста и барда Александр Галич не скопил ничего на черный день. И вот этот день пришел.

Питерские коллекционеры отнеслись к его материальным затруднениям с большим участием. Стал широко известен московский адрес Галича, и к нему двинулись первые «паломники». Собирали деньги — кто сколько может, — затем, вооружившись портативным магнитофоном, очередной энтузиаст отправлялся в Москву за песнями. Александр Аркадьевич принимал всех без исключения и совершенно безбоязненно. После некоторых расспросов щедро угощал и чаем, и песнями, без всяких оговорок разрешая записывать их. Ни о каких деньгах он, конечно, и слышать не хотел, поэтому их старались «забыть» где-нибудь в укромном месте в гостиной или тайком сунуть в карман его пальто в передней.

Чаще всех к нему ездил, пожалуй, самый крупный в Ленинграде коллекционер бардовских песен Миша Крыжановский. Он был буквально помешан на собирательстве песен, принимал активное участие в организации двух легальных клубов в песни в Ленинграде — «Восток» и «Меридиан», — но вышел из состава их правления в знак протеста против душной атмосферы, которая неизменно возникала там в результате давления комсомольских организаций. Ведь на каждом концерте там присутствовали некие «искусствоведы в штатском», сидевшие прямо на сцене. Они в любой момент могли остановить выступающего, поправить его или вообще запретить петь какую-либо песню.

Миша имел по тем временам великолепную аппаратуру — стереофонический магнитофон «Грюндиг» — и делал все свои записи только на нем. Кроме того, он не признавал копий, и в его фонотеке находились только оригиналы, то есть записи песен непосредственно с голоса исполнителя. Собрать такую коллекцию было нелегко, так как нужно было лично познакомиться со всеми бардами, записи которых Крыжановский хотел иметь в фонотеке. Записанные ленты-оригиналы Миша хранил в отдельном помещении, где поддерживался постоянный режим температуры и влажности воздуха. Его ленты являлись эталонами качества записи бардов.

Миша держал постоянную связь со всеми московскими бардами, ездил со своим магнитофоном в Москву их записывать и познакомил питерских коллекционеров с такими именами, как Ахмеджанов, Туриянский, Качан. Это были представители театрального мира Москвы, сочинявшие неплохие песни и пародии на других бардов. Но Миша записывал их лишь попутно. Главной целью его вояжей были новые песни Александра Галича. По приезде они очень быстро распространялись по Питеру и, таким образом, мы имели возможность следить за творчеством барда. Но вот пронесся слух, что Александр Галич подал в ОВИР документы на выезд. Миша съездил в Москву и, вернувшись, подтвердил: действительно, документы поданы и Галич сейчас занят сбором средств для того, чтобы «выкупить» себя и свою семью. Мы сразу же решили собрать эти деньги. Но как убедить его их принять? Тогда решили организовать последний концерт Александра Галича в Ленинграде, где он исполнил бы все свои песни в хронологическом порядке, и со всеми комментариями артиста записать его на хорошей аппаратуре, а нужную сумму заплатить в качестве гонорара. Александр Аркадьевич согласился.

Галич приехал и остановился в одной из крупнейших гостиниц города. Миша явился к нему со своим магнитофоном с утра, и запись началась. Не торопясь, обстоятельно, артист рассказывал о том, как он пришел в своем творчестве к созданию песен, исполняя их одну за другой. О многих Миша даже не знал, что они написаны Галичем, а некоторые слышал вообще в первый раз. Постепенно номер гостиницы заполнялся людьми. Приходили друзья Галича, коллекционеры, барды, приводили своих друзей и родственников. Каждый приносил цветы, коньяк, шампанское.

Когда мы с приятелем, хорошо знавшим барда, вошли в его номер, там уже было много народу. Певец сидел с гитарой в руках перед небольшим гостиничным столиком, на котором стояли два микрофона и лежала тетрадь с его стихами, куда он изредка заглядывал. Вокруг столика красовалась огромная батарея бутылок всех мастей вперемежку с букетами. Картина весьма впечатляющая! Позже снимки, сделанные в тот день, украсили стену Мишиной квартиры — у него все комнаты были увешаны большими фотографиями бардов и непременно с автографами.

…Галич пел уже в течение четырех часов. Наконец решили сделать передышку и проветрить номер. Открыли окна, и все вышли в неширокий коридор. Закурили. Я попросил друга познакомить меня с Галичем и задал артисту вопрос, который часто обсуждался и всякий раз вызывал споры: имеют ли моральное право молодые барды, не пережившие лично ужасов сталинских лагерей и чекистских застенков, писать об этом песни? Попутно показал текст своей посвященной Галичу песни «Гитара висела на стенке, хозяин сидел в застенке». Бард внимательно прочел, скользнул глазами по посвящению и сказал, что песня неплоха, а ответ на мой вопрос каждый должен искать в своем сердце, соизмеряя это со своим поэтическим дарованием.

Галич пел и рассказывал еще около двух часов. Последней исполнил песню, написанную всего за два дня до приезда в Ленинград. За день он настолько устал, что руки не могли больше держать гитару…

Затем был прощальный тост, рукопожатия, поцелуи и слезы. Выходили мы тесной гурьбой, окружая Мишу с его магнитофоном[24]. Шесть лент с записями спрятали на груди самые крепкие, ведь никто не знал, чем мог закончиться этот вечер. У подъезда гостиницы или за углом ее вполне могла стоять «оперативка». К счастью, в тот раз все обошлось спокойно.