Песни пьющих

8. Колумб Первооткрыватель

Всегда под конец пребывания в отделении для делирантов я создавал вокруг себя некий порядок, и, хоть это и был порядок закрытого отделения, его можно было считать переходным этапом от порядка закрытого отделения к беспорядку открытого на все четыре стороны мира, ну а если говорить по-человечески, я просто не мог вернуться из больницы домой, не подкрепившись парочкой стопарей.

— Типичный стресс выхода, — сказал бы доктор Гранада, — вы не в состоянии одолеть стресс выхода. Вроде бы выходите в хорошей форме, но не в состоянии справиться со стрессом выхода.

Действительно, я не в состоянии был справиться со стрессом выхода и потому старался свести оный стресс к минимуму. Поездка на такси из отделения для делирантов занимала около двадцати минут, зато потом, после этой томительной поездки, после того, как я выпивал укрепляющие четыре по пятьдесят и запасался еще бутылкой впрок, стресс выхода как рукой снимало, вообще никакого больше стресса я не испытывал, а если начинал чуть хуже себя чувствовать, прикладывался к бутылке, и самочувствие сразу улучшалось — вот и все, вот вам и вся философия пития.

— Нет никакой философии пития, — мой сосед по палате Колумб Первооткрыватель поворачивался на койке, снимал очки, откладывал на тумбочку французский перевод Нового Завета и повторял с привычным раздражением уставшего талдычить одно и то же лектора: — Нет никакой философии пития, есть только методика пития.

Колумб Первооткрыватель по меньшей мере лет двадцать преодолевал вплавь море тьмы. Стоило ему хлебнуть хотя бы пятьдесят грамм бескрайнего простора океанических вод, как он погружался в убийственный, бесконечный запой. Две недели назад его привезли в агональном состоянии — даже не к нам, в отделение для делирантов, а этажом ниже, в реанимацию, и с трудом, практически чудом вытащили сперва из запоя, а затем из эпилепсии. Теперь Колумб Первооткрыватель уже более-менее пришел в себя. Днем он с французским переводом Нового Завета под мышкой прогуливался по коридору и как речами своими, так и поступками давал понять, что его решительно не удовлетворяет уровень заведения, куда он попал, дабы немного подлатать надорванный организм.

А по ночам его беспомощному телу никак не удавалось принять стабильную позу, мышцы ног и рук, из которых был начисто вымыт магний, судорожно подергивались. Даже будучи намертво усыплен лошадиными дозами геминеврина, я внезапно просыпался. Колумб Первооткрыватель корчился на койке — и если попытаться с чем-то сравнить эти корчи, то больше всего они смахивали на предсмертные судороги. Я не сомневался, что он умирает, так это, во всяком случае, выглядело и даже, пожалуй, еще хуже выглядело, предсмертным судорогам надлежит быть более плавными.

Я вызывал врача и медсестру, сестра Виола вкалывала несчастному магний и разные минералы, запихивала в рот витамины и успокоительные, доктор Гранада склонялся над тщетно пытающимся сдержать трясучку Колумбом Первооткрывателем:

— Как себя чувствуете, профессор?

Колумб Первооткрыватель в своей трезвой ипостаси, между запоями, так сказать, на гражданке, по окончании алкогольных сборов, по завершении водочного призыва (ах, какие великолепные пирамиды потрясающих спиртуозных метафор способен ты возводить, мой заплетающийся язык!), Колумб Первооткрыватель в повседневной жизни был профессором общественных наук. Он поднялся на высшую ступень университетской иерархической лестницы, несколько лет преподавал за границей, говорил на западных языках и со всей ответственностью просвещенного ученого мужа, со всей принципиальностью человека, годами вещающего ex cathedra, утверждал, что у него с питием нет ни малейших проблем.

— Как себя чувствуете, профессор?

— Превосходно, превосходно, — бормотал Колумб Первооткрыватель, — превосходно, все в порядке, это так, минутная слабость.

— А как вы полагаете, откуда она, эта минутная слабость, с чем связана?

— Честно говоря, понятия не имею — может быть, перетрудился, устал, очень уж много дел было в последнее время.

Заспанная, вырванная из неглубокого дежурного сна, хотя уже бесстрастно, профессионально сноровистая сестра Виола еще не утратила привлекательность внезапно разбуженной женщины; от уголков рта к ее потрясающим скулам метнулась едва заметная тень не то улыбки, не то омерзения.

— А не считаете ли вы, профессор, — в голосе доктора Гранады не ощущалось ни иронии, ни двусмысленности, — не считаете ли вы, профессор, что ваше состояние позволительно связать с некоторым… ну, скажем, злоупотреблением алкоголем?

— Нет, нет, это абсолютно исключено, я вообще почти не пью, разве что иногда, по случаю, за здоровье… ну, или стакан хорошего пива к обеду…

— То есть, если я вас правильно понял, — на ясном небосводе голоса доктора Гранады начинали собираться грозовые тучи, — ваше пребывание в лечебнице, ваше плохое самочувствие никоим образом не связано с алкоголем?

— Никоим образом, — поспешно, однако уже с меньшей уверенностью подтверждал Колумб Первооткрыватель, — никоим образом, — повторял он якобы после некоторого размышления, пытаясь изобразить на лице работу мысли, — хотя… хотя… припоминаю… — Тело его помалу справлялось с судорогами, и он всем своим видом давал понять, что готов пойти на небольшие уступки.

— Что именно вы припоминаете, профессор?

— Да, да, припоминаю, кажется, и вправду на последнем семейном торжестве я выпил одну лишнюю рюмочку.

— Ваш диагноз поражает меня своей точностью, — спокойно произносил доктор Гранада и без малейшей паузы разражался яростным воплем: — Лишнюю рюмочку! Он выпил одну лишнюю рюмочку! Ходячая бочка спирта выпила одну лишнюю рюмочку! Он признался, что, возможно, чуточку перебрал!

Сестра Виола ловким, отрепетированным на тысячах перевозбужденных пациентах движением крепко обнимала доктора за талию и вела к двери, он же продолжал вопить как оглашенный:

— Рюмочку лишнюю выпил! Неслыханная сенсация! Открытие Америки! Америку он открыл! Колумб ты наш Первооткрыватель!