Александр Тюрин. Петербург на границе цивилизаций

Россия создает новую столицу

Город начал строиться чисто государственными этатистскими методами.

И строителей, естественно, и солдат, и чиновников кормила казна - никаких частных предпринимателей, которые рискнули бы сунуться сюда, и в помине не было.

Слышу вой с болот. Подневольный труд…

Государство мобилизует трудовые ресурсы на благо всех. Частный капитал мобилизует и эксплуатирует трудовые ресурсы на благо себя, на свое накопление.

В России, в отличие от Англии, отсутствовала резервная армия труда, состоящая из ограбленных выгнанных с земли и своих домов крестьян, готовая "добровольно" – под страхом голодной смерти, а также порки и виселицы, работать за гроши у ближайшего нанимателя, что обеспечивалось кровавым законодательством против бродяг и нищих. (В нашей стране нельзя было найти наемных работников даже за плату в 20 кг зерна в день в южных районах, в московском регионе — за 10 кг.[32])

Как уже упоминалось, в британской «цитадели демократии» легко можно было и загреметь в самые настоящие рабы, что означало бесплатный труд от зари до зари весь год под угрозой телесных наказаний. Это были и обитатели работных и исправительных домов, которых прежде всего секли, а за попытку побега приковывали к рабочему месту цепями за руку, ногу и шею.[33] И, как пишет британский историк Дж.Тревельян, "молодежь, похищенная частными предпринимателями для продажи в рабство на Барбадосе или в Виргинии".[34] И, как читаем у Дж. Свифта в "Скромном предложении"– те люди, которые "продают себя на Барбадос", чтобы рабством спастись от голодной смерти. И продаваемые в рабство ирландские крестьяне за то, что те проживали на землях, понадобившихся короне и капиталу (в ходе кромвелевского покорения Ирландии от полмиллиона до 600 тысяч ее жителей убито, не меньшее число изгнано в бесплодный Коннахт, сто тысяч оказались на плантациях Вест-Индии).[35]

Заметим, что и Версаль строили солдаты короля Людовика XIV – особой государственной нужды, впрочем, в этом не было. Практиковалось такое и у шведов. В 1679 г. бургомистр Ниенштадта Генрих Гарц и синдик Балтазар Ладо получили приказ короля о том, чтобы все мужчины Ингрии и Карелии месяц в год работали бы бесплатно.[36] Что творилось в колониях и полуколониях западных государств, где за отказ от принудительного труда рубили головы или, в лучшем случае, руки и ноги, пока умолчим. А вот образчик из польской жизни середины XVIII века: «Однажды случилось князю (Любомирскому) пожаловаться, что у него нет под Ровным рощи, в которой он мог бы иногда охотиться хоть за зайцами. Что же? соседи и приятели сговорились сделать ему сюрприз в день его именин. Князь выехал, кстати, на несколько дней в Дубно к князю ординату Сангушко и должен был воротиться только в день святого Станислава. Накануне этого дня согнали тысячу подвод с молодыми деревцами да тысячу крестьян из ближних и дальних околиц, насадили самым старательным образом довольно обширный зверинец, пересеченный правильными просеками, и пустили в него множество разных зверей. Как изумился и обрадовался князь; когда, воротясь ночью в Ровно и проснувшись утром, увидел перед городом гору, покрытую лесом!»[37]

Из книжки в книжку кочует цифра, что на строительстве Петропавловской крепости уже было задействовано 20 тыс. работников. Взята она из «Русских ведомостей» от 4 октября 1703 г. Впрочем, это сообщение от некоего корреспондента из немецкой Риги – а там очень любили преувеличить «русские ужасы».

Н. Петров указывает, что такого числа не могло быть даже с учетом всех войск в Приневье. Число работников вместе с пленными шведами не превышало 4 тыс. чел.[38] В районе Приневья находилось ещё порядка десяти тысяч солдат, но они в это время были заняты военными трудами, ибо вовсю шли боевые действия против шведского неприятеля.

Либерал П.П. Пекарский (радовавшийся неудачам России в Крымской войне) в 1860 г. в статье «Петербургская старина» написал «всю землю к строению рабочие носили... в полах своей одежды или на плечах в небольших рогожных мешках». Скорее всего, источником этого «факта » была изданная в Германии в 1713 брошюра, подписанная не именем и фамилией, а буквами H.G. Ну, так со времен Ливонской войны немцы напекли такой количество вранья про Россию, что с ними могли соперничать лишь поляки. И данный «факт» тоже пошел гулять из книги в книгу, ибо демонстрировал примитивность и варварство русского государства. «Информация» эта – из той же оперы, что «одна винтовка на троих» и придумана человеком, который за всю жизнь палец о палец не ударил.

Известный ленинградский архитектор Ванда Бутми в статье «Начало строительства Петропавловской крепости», опубликованной в 1959, указала на явную бессмысленность занятия, выдуманного Пекарским. В действительности работные люди «были заняты не переноской земли в полах своих кафтанов, а значительно более сложными работами... Данные ясно свидетельствуют о том, что под крепостные валы между бастионами Зотова и Меншикова в качестве фундаментов в слабый илистый грунт были заведены ряжи (срубы). Вместе с тем есть полное основание считать, что земляные укрепления были сооружены на ряжах не только с «Корельской стороны»... Устройство ряжевых фундаментов при возведении земляной крепости было вполне оправдано. Для сооружения свайного основания при слабых грунтах потребовались бы сваи очень значительной длины, а общее их количество под укрепления крепости составило бы более 40000 штук. Ряжи же при сравнительно малом заглублении обеспечивали вполне достаточную устойчивость крепостных сооружений».[39]

С 1704 на строительство Петербурга по трудовой повинности стали направляться со всей России люди, которые работали вахтовым методом. Русский Север, Сибирь и южные области в строительстве не участвовали.

«Подкопщики» являлись в Петербург на одну вахту, продолжавшуюся два месяца. В году были три вахты. Работы начинались с 25 марта и продолжались до 25 сентября. Затем перешли на две трехмесячные вахты.[40] Получали хлебное и денежное жалование по полтине в месяц. Для работ использовали также пленных шведов, мазепинцев и пойманных дезертиров.

По плану в вахте должно было работать 40 тыс. чел., но в реальности было, обычно, вдвое – втрое меньше.

Бывало, что из губерний присылали малолеток, которых отправляли обратно или пристраивали в ученики и подмастерья.

Мастеровые-переведенцы (кузнецы, каменщики, столяры, гончары, плотники) с семьями получали по 12 руб. в год и 10 руб. на пропитание – очень неплохие по тем временам деньги.[41] Вольные плотники помимо жалованья получали жилье, землю под усадьбы и огороды, ссуды деньгами и хлебом. Их, в основном, селили на Охте.[42] Часть переведенцев были крепостными, которых, по сути, казна выкупала у помещиков – через несколько лет они станут вполне себе вольными горожанами. В Арсенале, Литейном и Пушечном дворах работали опытные люди с московского Литейного двора, из железоделательных мастерских Олонца и Тулы. К Адмиралтейству приписывали крестьянские дворы в Петербургской и Архангельской губерниях. Оттуда направлялись на работу на 4 месяца в году, рабочим платили кормовые деньги, а знавшим судовое строение – жалование в размере 10 –12 руб. в год.

А вот если бы на строительстве Петербурга работали предварительно ограбленные и согнанные с земли крестьяне, чей путь к месту работы был бы усеян виселицами – вот тогда, по Пекарскому, было бы окей, по-английски, либерально.

Забавно, когда авторы советского периода начинают упрекать Петра в использовании трудовой повинности при строительстве Петербурга. Уж в советское время трудовые потоки направляли туда и сюда, куда было нужно государству, и в мирное и военное время, и в гражданскую, и в Великую отечественную, и в коллективизацию, и в индустриализацию, так что трудовая мобилизация была обычным явлением. В чем и упрекнуть советское государство нельзя. Так были построены тысячи предприятий и инфраструктурных объектов в предвоенное время, а потом еще и перемещены вместе со своими коллективами на восток, иначе бы страна погибла. Так были созданы крупные хозяйства на селе. И так распределялись молодые специалисты после окончания учебных заведений. В общем, не надо вести двойную бухгалтерию в отношении собственной истории.

На мой взгляд, трудовая повинность/моблизация в интересах страны и не должна именоваться принудительным трудом – в отличие от труда на накопление капитала узкого круга лиц. Также как и воинская повинность…

В Новгороде было устроено центральное провиантское управление, пересылавшее по требованию комиссаров, всякие припасы на судах, через Волхов, Ладожское озеро и Неву. В Ладоге и Шлиссельбурге учреждены временные магазины, то есть склады для разнообразных запасов. Их приемом и отпуском по требованиям, заведовали выборные земские целовальники (в отличие от нашего времени, тогдашние целовальники были те, кто обязуется исполнять важное дело, целуя распятие). На реке Тосна заведена государственная контора для распоряжения рубкой леса "на хоромы"; корабельный лес везли из Новгородского уезда.

В Петербурге со временем стали оседать и купцы из Москвы, Ярославля, Каргополя, Калуги, Тулы, которые вели свой крупный торг кожей, пенькой, салом, воском, холстом, как например московский купец, вице-президент петербургского магистрата Илья Исаев.

Переселением купцов ведала Коммерц-коллегия, ремесленников – Мануфактур-коллегия, а дворянства – Сенат.

Переведенцами становились и дворяне, которые тогда были не чем иным, как служилым людом. Приговором Сената от 1712 было установлено 1200 дворянских семей, которым надлежало переехать в Петербург, обзавестись здесь усадьбами и домами.

Уже в августе 1703 случилось первое петербургское наводнение (вода поднялась более чем на 2 м), которое превратило в болото место стоянки войск. Циклоны с преобладающими западными ветрами создают нагонную волну, которая движется в направлении устья Невы и там встречается с естественным течением реки. Борьба двух потоков, морской волны и речного течения, будет производить регулярные, вплоть до постройки дамбы, подъемы воды в черте города. В начале XVIII в. центральная часть города будет затапливаться при подъёме всего на 1,3—1,5 м. За три века с 1703 года будет зафиксировано более 300 наводнений с подъемом воды более чем на 1,6 м.

И в том же августе к новому городу подошли голландские суда. Шли то они в шведский Ниен за лесом, но вместо знакомого «välkommen» услышали неожиданное «добро пожаловать». Голландцы не растерялись и обратились к Меншикову, первому генерал-губернатору Петербурга, с просьбой разрешить им загрузить лес. Тот с радостью согласился. Однако помешали шведы, точнее эскадра фон Нумерса, она не дала голландским кораблям войти в устье Невы для погрузки леса. Впрочем, долго скучать по голландцам не пришлось. В ноябре, незадолго до ледостава шведский флот ушел в Выборг, очевидно с появлением первого льда, тут в Неву и вошел голландское судно шкипера Яна Гильбранда, которое доставило в новорожденный город соль и вино.

Видимо сей Гильбранд и выбрал столь позднее для навигации время, время бурь, потому что надеялся на уход шведских кораблей.

А царь перед тем три недели в октябре ходил на шлюпке из устья Невы на взморье до Котлина, промеряя глубины. Не только определяя безопасный фарватер, но и места для постройки укреплений.[43]

Напомню, что половина голландского торгового флота работала тогда не в южных морях, а на Балтике, где торговля приносила барыши не меньшие – за счет разницы цен в Западной и Восточной Европе. На западноевропейском рынке еще в XVI в. произошла «революция цен», вызванная притоком колониального серебра. Голландцы предпочли бы шведов, но русские тоже годились, ведь деньги превыше всего. Меншиков одарил голландского шкипера 500 золотыми.

Уже осенью 1703 свежеиспеченная крепость обзавелась бастионами; трое из них были обращены к Неве, трое на северную сторону, на них было установлено 120 пушек. Собственно, крепость была построена в черновом варианте за 4 месяца, вызвав законное удивление у иностранных наблюдателей.

С 4 апреля 1704 на бастионе, выходящем туда, где впоследствии появится Троицкий мост, зажегся маячный огонь.[44]

В 1704 в Санкт-Петербурге проживало около 3 тыс. чел., а было продано им лекарственной водки из сосновых шишек, помогавшей от дизентерии, 231,5 ведро, по весьма гордой цене в 4 руб. 32 коп.[45] Похоже, что это снадобье действительно помогало.

С мая 1706 г. земляные валы крепости стали менять на каменные стены, точнее обкладывать камнем валы и укрепления – такая облицовка именовалась больверком. И она требовала забойки в грунт большого количества свай. К 1710 половина бастионов уже обзавелась больверком. Высота бастионов достигла 12 м.

По ту сторону протоки, отделяющий Заячий остров, от Городского острова появилось укрепление Кронверк с 80 пушками.

Укрепления же Шлотбурга, бывшего Ниеншанца, были разрушены, чтобы их не захватил противник и не воспользовался неблаговидным образом.

Крепость в устье Невы не имела смысла без создания там же военно-морской базы. В Лодейном поле лихорадочно строились военные корабли. И летом 1703 в Петербург, спустившись по Неве, пришли с Ладоги первые семь кораблей, в том числе фрегат "Штандарт".

Но шведский флот в Финском заливе, и тем более на Балтике, был куда более многочисленным. Обороняться в устье Невы, в случае мощной атаки с моря, было бы неудобно.

Остров Котлин, перегораживающий вход в устье Невы, был выбран для постройки укреплений. К маю 1704 возвели форт Кроншлот – на отмели, идущей с материка к острову с юга. По довольно интересной технологии. Зимой солдаты завозили на лед лес и строили ряжи, заполняя их камнями. А весной лед растаял и ряжи опустились на дно, на них поставили деревянную надстройку и установили пушки. По тем временам это было передовое решение.[46]

Затем были поставлены деревянные укрепления на самом Котлине, на них разместили две батареи. Теперь фарватер простреливался с двух сторон – проход в устье Невы был для вражеского флота закрыт. И, скажем прямо, на века.

Очевидно, весной-летом 1704 Петр Алексеевич пришел к выводу, что в новом городе должен быть не только торговый порт и военно-морская база. Неплохо бы тут разместить столицу со всеми соответствующими учреждениями.

Это означало необходимость дальнейшего покорения балтийского побережья – ведь столица не могла находиться на расстоянии пушечного выстрела от границы со зловредными шведами.

И шведы оперативно напомнили о себе, летом 1704 их восьмитысячный отряд под командованием генерала Майделя (тот сменил почившего Крониорта) подошел к Петербургу с северной стороны. Русские за сутки поставили укрепление на Аптекарском острове – напротив Каменного острова, плюс корабли встали в Малой Невке. 12 июля шведы переправились на Каменный остров, но не выдержали огня русских пушек и отступили к реке Сестра.[47] Того же дня шведский флот под командованием адмирала Депру, после обстрела Кроншлота и Котлина, попытался высадить десант на Котлин. Шведы шли на десантных шлюпках, приняв молчание береговых батарей русских за их отсутствие. На перекатах отмелей они сошли со шлюпок в воду и двинулись к берегу. Но, попав под огонь русской артиллерии и пехоты, бросились обратно к своим шлюпкам.[48]

4 августа 1704 шведский генерал Майдель снова дошел до Петербурга, однако на штурм Петропавловской крепости не решился. Его отряд показался в лесу напротив Городского острова. Там попал под обстрел русского фрегата, направился к бывшему Ниеншанцу на Охтинский мыс и 5 августа стал наводить мост через Охту. Однако с Большой Охты стали стрелять по развалинам Ниеншанца пушки, снятые с кораблей. Генерал Майдель, не мудрствуя лукаво, прислал к русским парламентера, предлагая тихо-мирно сдать шведам Петербург и уйти с Невы, но через три дня сам ушел восвояси, а именно в Кексгольм.[49]

Осенью Майдель совершил новый набег, только на восточный берег Ладоги, но был отбит от Олонецкого уезда. В ответ новгородский воевода Петр Апраксин ходил к шведскому еще Сердоболю (Сортавала).

А в январе 1705 всё тот же Майдель отправился от Березовых островов по льду к Котлину, но был встречен русскими, которые рассеяли его отряд.[50]

Летом 1705 шведы подготовились получше. С моря к Петербургу подошла эскадра адмирала Анкерштерна в 22 вымпела, включая 8 линейных кораблей и 6 фрегатов с экипажем в 2340 человек, а по Карельскому перешейку к городу двинулся десятитысячный корпус Майделя.

У нас на фарватере между Котлином и Кроншлотом было 8 фрегатов, 2 брандера, 7 галер с 350-400 морских пехотинцев на каждом – новорожденный Балтфлот. В западной части Котлина стоял полк под командованием Ф. Толбухина, там находилось две батареи, в том числе одна на Котлинской косе, способная бить и по северному и по южному фарватеру. Ивановскую батарею возвели на мысе южного берега острова Котлин к северо-западу от Кроншлота. Западнее Ивановской батареи, возвели Лесную батарею при 9 пушках. На юго-восточной оконечности острова еще с 1704 стояла Лесная батарея. Поперек фарватера были поставлены плавучие рогатки на якорях.

В самом Петербурге имелось немного войск, около 5500 чел., включая иррегуляров – казаков, татар и калмыков.

4 июня шведский флот пробовал прорваться к Неве, но был отогнан огнем Кроншлота и галер, на которых имелись 24-х фунтовые пушки.

На следующий день шведы пробовали высадиться на Котлинскую косу – пошло 80 плоскодонок с десантом, числом около двух тысяч штыков, успело высадиться чуть более сотни, которые были жестко встречены полком Толбухина. «Наши их так восприяли, что многие забыли назад возвратиться».[51]

6-го июня шведы приступили к ожесточенной бомбардировке Старой и Ивановской батарей и нашего флота.[52] И выслали еще две партии десанта, с которыми без труда управились морские пехотинцы Толбухина.

10 июня шведский адмирал попробовал высадить десант на северо-западной стороне острова, но опять был отбит, потеряв 400 солдат. Попутно выслал корабли, чтобы они прошли между мелями с северной стороны, но и там они были встречены русскими галерами.[53]

Вскоре шведский флот отошел от Котлина ввиду мощного обстрела со стороны котлинских батарей и Кроншлота. Шведы посылали боты и шнявы для промеров северного фарватера, но там их ждали русские корабли.

23 июня шведская пехота и конница переправилась через Большую Невку на Каменный остров, где сожгла три деревни. Ночью собирались переправиться через Малую Невку на Аптекарский остров. Однако сделать этого не сумели, а к утру следующего дня шведы были выбиты с Каменного острова, потеряв убитыми 142 чел.

30 июня Майдель переправилась через Неву у Тосно, имея целью Шлиссельбург и угрожая отрезать молодой город от остальной страны. Однако конный отряд Д. Бахметева, казаки М. Зажарского, шедшие по берегу, и полки Шарфа и Стрекалова, идущие на судах по Неве, настигли Майделя у Пильной мельницы в 12 верстах от Шлиссельбурга. Шведы, не сдюжив в битве, быстро переправились снова на правый берег Невы и в трех верстах от Шлиссельбурга напали 5 июля на наше укрепление при реке Черной, где было всего двести русских. Наши не сдались, отбили три атаки Майделя, и тот вынужден был уйти ни с чем в Выборг.[54]

Другая часть шведов на Охте напала на запорожских казаков и принудила их переправиться на левый берег, но подошли наши две шнявы и заставили неприятеля снова укрыться в охтинском лесу.

В июле 1705 флот адмирала Анкерштерна в 24 вымпела опять подошел к Котлину, старались подавить толбухинские батареи, но успеха не имел. Тем не менее, высадил десант в 2 тыс. штыков. И тот был разгромлен в боях 14 и 15 июля – шведские потери составили около 600 чел., убитыми, утонувшими и пленными, о чем и английский посланник сообщил в Лондон. Наши потеряли 29 убитыми. Анкерншерн даже приказал стрелять с кораблей в свой десант, чтобы предотвратить его бегство.[55]

16 сентября шведы снова подходили к Котлину, но на укреплениях было уже 60 пушек – убоявшись, неприятель новых попыток высадки не предпринимал, однако до конца навигации простоял в виду Котлина. Затем желто-голубые ретировались несолоно хлебавши.[56]

Уже после этого прибыл в расположение русских посланник от шведского адмирала Анкерштерна с подарками для пленных шведских офицеров, «пожитки и рухлядь». Вообще обращение с пленными у нас отличалось большой мягкостью; не сравнить с тем, как шведы обращались с русскими пленными, особенно взятыми во время саксонской кампании. Так после победы при Фрауштадте шведы просто перекололи всех русских пленных. А несколько десятков отпустили, но отрезали им по два пальца на правой руке.[57]

Вернемся к делам строительным – Адмиралтейство было заложено в ноябре 1704 г. «Сей верфь делать государственными работниками или подрядом, как лучше», – указал Петр.

И работы производились, в основном, подрядным способом князьями Романом и Борисом Мещерскими. Переправившиеся в июле 1705 через Неву шведы Майделя уничтожили кирпичные заводы, снабжавшие стройку, разбежались там и рабочие, занимавшиеся лесозаготовками для нужд верфи – в общем, дело серьезно замедлилось, но не остановилось.

В землю забивались семиметровые сваи, а для защиты верфи надлежало возвести пять бастионов, земляной вал и ров, что будет обнесен фашинами.

К зиме 1705/1706 все необходимые для верфи сооружения были закончены, и даже построены защитные фортификации. Однако на смену земляным укреплениям стали сразу ставить каменные. Было забито еще две тысяч свай, которые стали основанием у каменных больверков высотой более 2,5 м.

Собственно, после постройки Адмиралтейства у города было уже три крепости – Кроншлот, Петропавловская и само Адмиралтейство.

Перед Адмиралтейством была открытая площадь, на которой не разрешалась городская постройка и зеленые насаждения, дабы не стали они укрытием для противника. Впоследствии там разбили Александровский сад.

И было в Адмиралтействе десять эллингов и стапелей.

В 1706 Адмиралтейство спустило на воду первый корабль – восемнадцатипушечный «Прам». Кстати, Петр и работал мастером на верфи, и был конструктором кораблей – построенный им шестидесятичетырехпушечный «Ингерманланд» обладал отменными мореходными качествами: скоростью хода, маневренностью, остойчивостью. А всего царь знал четырнадцать ремесел. Как написал впоследствии Пушкин: «То мореплаватель, то плотник».

24 июля 1706 неугомонный Майдель с двухтысячным отрядом перешел через Неву выше Охты, оставив заставу у ее устья. Застава была разгромлена майором Дедютом, который перерезал коммуникации шведского отряда с Финляндией, и Майдель уже 1 августа, переправившись на правый берег, утёк кружным путем в Выборг…

Безопасность города и в скором времени столицы должна была обеспечиваться продвижением русских войск по Балтийскому побережью. В июле 1704 был взят Дерпт – основанный князем Ярославом как город Юрьев – спустя 480 лет после того, как его захватили немецкие крестоносцы, истребив всё его население. В августе после тяжелого штурма стала вновь нашей Нарва (Ругодив русских летописей) – Россия вернулась туда через 123 лет после утраты этого города на конечном этапе Ливонской войны, когда шведы уничтожили в нем 7 тыс. русских горожан. В августе 1704 был освобожден Ивангород, после 90 лет шведской оккупации.

И, безусловно, для обеспечения безопасности нового города надлежало взять Выборг, где была база шведских сухопутных и военно-морских сил.

Подготовка похода на Выборг началась в августе 1706. 4 октября царь выступил в поход вместе с петербургским обер-комендантом Романом Брюсом, с 13 тыс. пехоты, 5 тыс. регулярной кавалерии и 2 тыс. казаков, однако поход окончился неудачей уже через месяц. Ввиду господства шведов на море. Притом русский отряд под началом гвардейского сержанта Шепотьева на пяти лодках удачно пробрался в Выборгский залив и ночью захватил неприятельский бот «Эспери».

Тем временем серьезно осложнилась внешнеполитическая ситуация. Август II, cильно побитый Карлом, заключил сепаратный мир со шведским королем, отказавшись и от польского трона, и от союза с русскими. Престарелый Людовик XIV любезно соглашался на посредничество в переговорах между Россией и Швецией, но первым требованием Карла было возвращение ему Приневья – Ингерманландии. Впрочем, вскоре Карл добавил жару и стал говорить, что переговоры о мире будет вести в Москве и даже собрался сажать там на трон поляка Якова Собеского. К тому же начались бунты на Дону и в Приуралье.

Осенью 1707 Карл вышел из Саксонии, хорошо пополнив запасы за счет побежденных; и с войском, в коем было 20 тыс. пехоты и 24,5 тыс. конницы в декабре двинулся в Литву.

Вдобавок 8 тыс. шведов находилось в Польше, 16 тыс., во главе с Левенгауптом, у Риги, 12 тыс. с Либекером у Выборга.

В августе 1708 Либекер двинулся из Выборга к Колтушам, расположенным на равных расстояниях от устья и истока Невы, куда пришел 27-го. В тот же время в виду Кроншлота появился шведский флот, 22 корабля. 30-го августа часть шведов переправилась на левый берег Невы ниже впадения притока Тосны. Во время переправы основных шведских сил на понтонах, туда подошли две русские бригантины. Впрочем, они были повреждены огнем вражеской артиллерии и шведы продолжили беспрепятственно переправляться. Не смогли помешать их переправе и подошедшие по суше 400 русских драгун и примерно столько же нашей пехоты.

Однако шведские интенданты по обычаю своему полагались на мародерство припасов у местного населения, и поскольку таковых не оказалось, у скандинавов сразу начались проблемы с довольствием. Подвоза из Финляндии не было, ввиду того, что русская конница хозяйничала на коммуникациях. Из шведской армии резво побежали саксонцы, обязанные там служить по мирному соглашению Карла и Августа. Либекер двинулся к Дудоровой мызе, надеясь найти там припасы. Однако и там с этим оказалось туго. Лишь в Копорском уезде ингерманландские финны оказывали некоторое содействие шведскому войску провиантом и лошадьми, шпионили на шведов, да и постреливали по нашим драгунам и казакам.

Дело для шведов кончилось конфузией. 29 сентября Либекер двинулся из-под Копорья к Сойкиной мызе, около которой стоял шведский флот, велел перестрелять всех лошадей и приступить к посадке на корабли. Подошедшему генерал-адмиралу Апраксину с пятью батальонами пехоты и 2 тыс. драгун осталось только разгромить вражеский арьегард, засевший в земляном укреплении, где 900 шведов было уничтожено, а 157 пленено. Наши потеряли 57 чел. Было также найдено 6 тыс. конских трупов.[58] Но, можно сказать, за лошадок швед ответил.

Собственно, это оказалось последней крупной вылазкой шведов в Приневье. Ибо основные шведские силы были разгромлены в сражениях 28 сентября (9 октября) 1708 у Лесной и 27 июня (8 июля) 1709 г. под Полтавой. Шведской короне поплохело и ей стало совсем не до Приневья.

После Полтавы. Петербург – первый город регулярного государства

Напомним, что под Полтаву пришел победоносный шведский король, который не проиграл ни одной битвы, и маршрут к Москве через тучную Малороссию был выбран им как наиболее удобный для мародерства и прочих видов снабжения его армии. Но сперва сама Полтава, где стоял русский гарнизон полковника Келина, оказалась крепким орешком. А потом шведская армия понесла страшное поражение у Полтавы, и была добита у Переволочны, то есть переправы на Днепре. Здесь большую роль сыграл русский отряд, который в апреле прошел с гребной флотилией по Днепру, взял этот городок, в котором сидела тысяча мазепинцев, и сжег всё деревянное, что могло бы сгодиться для постройки плотов. У Переволочны десятитысячному отряду Меншикова и Голицына сдалось 16 тыс. шведов. В итоге, потери шведов убитыми оказались в семь раз больше, чем у русских, и не менее 20 их тысяч попало в плен. Притом в полтавском сражении участвовала только первая линия русской пехоты, около десяти тысяч человек, которых было меньше, чем шведских войск, введенных в бой.

Из-под Полтавы вышла русская армия, которая после этого сотню лет не проигрывала крупных сражений вообще. За полтавской викторией незримо стояла новый российский центр – Санкт-Петербург, который официально станет столицей три года спустя. А с другой стороны, и судьба Петербурга полностью зависела от исхода битвы в Малороссии. Победил бы Карл XII, то двинулся бы победоносным воителем вместе с мазепинцами и прочими охотниками пограбить русское население, как и планировал, к Москве. Тогда и Петру уже было бы не до защиты Приневья. Да и, скорее всего, не остался бы он на престоле вовсе, повторилась бы смута со всеми печальными последствиями для русской государственности…

Только раз еще шведы появились у Питера – зимой 1711 небольшой шведский отряд устроил налет на Гончарный двор, расположенный у Большой першпективы. После этого враг на суше не мог угрожать Петербургу и Приневью более 200 лет.

В декабре 1709 на Адмиралтейском дворе заложили первый большой русский корабль «открытого моря» – пятидесятичетырехпушечную «Полтаву». Строили его по проекту царя Петра мастера из Олонца: Федосей Скляев, Гаврила Меншиков и другие.

В 1712 был создан Галерный двор для постройки галер и полугалер, которые были нужны для действий против шведского флота в шхерах Финского и Ботнического залива; в этих узостях с множеством скал, островков, каменистых отмелей они были более маневренны, чем парусные корабли.

На Фонтанке появилась еще и Партикулярная верфь – для постройки речных судов преимущественно для частных лиц. Кстати, мастер этой верфи А. Бурцев предложил проект колесного судна, способного ходить против ветра.

Двадцать три из сорока восьми линейных кораблей первой четверти XVIII в. будет построено для русского флота на стапелях Адмиралтейства. В том числе «Лесное» с 90 пушками и «Гангут» с 92 пушками. Мастер Адмиралтейства Е. Никонов создал первое в мире «потаенное судно», то бишь подводную лодку, далекими потомками которого являются наши могучие АПЛ.

На Галерном дворе было построено двести три из трехсот пяти галер русского флота. Причем иностранцами отмечалось хорошее качество наших кораблей.

Не менее бодро шло и градостроительство – по плану. В 1711 на левом берегу Невы был разбит Летний сад с фонтанами, вода в который подавалась из невской протоки, отчего та сменила название с Безымянного Ерика на Фонтанку. Появился Летний дворец. Туда переселился царь из домишка на Городском острове, где не было ни фундамента, ни печи, а чтобы пройти в дверь долговязому Петру Алексеевичу приходилось склоняться.

Выстроили и крытый черепицей первый Зимний дворец. Из больших жилых построек выделялся дворец генерал-губернатора Меншикова, который был еще при жизни Петра взят в казну.[59]

Петербург впитывал русских трудовых людей со всех сторон: и подкопщиков, и пушкарей, и зодчих, и прочих мастеров.

Мастеровые и другие посадские люди дали название Пушкарской, Ружейной, Посадской, Монетной, Зелейной (позднее улица Зеленина, забавное переиначивание слова) слободам. От мастеров хамовного, то есть полотняного дела, получила свое имя Хамовая улица, которое благодаря переиначиванию слов сделалась Моховой.

На Адмиралтейском острове, ограниченном с севера Невой, а с юга Мойкой в 1705 г. выстроили сто изб для морских офицеров – так появились морские слободы, положившие начало Большой Морской и Малой Морской улицам, которым недавно по счастью вернули их исконные имена.

Знать селилась вдоль берегов Невы и Большой Невки, возникли Большая и Малая Дворянские слободы.

На Троицкой площади Городского острова появился и Троицкий собор, еще деревянный, и Гостиный двор для купцов, представлявший кучу лавок – первый петербургский рынок. Носивший имя Ростовские ряды – поскольку множество торговцев там были из купеческого Ростова Великого. В 1710 этот Гостиный двор сгорел, и в 1713 были поставлен снова – в виде длинного двухэтажного здания с галереями; на первом этаже лавки, на втором склады. Принадлежал он государству и за пользование помещениями торговцы и купцы платили казне.

Троицкая площадь выходила к Неве, где был порт. Позднее, из-за мелководья здесь реки, порт был перенесен на Васильевский остров.

Вскоре появились и другие рынки, а вместе с ними харчевни, бани, ремесленные мастерские – Морской у Адмиралтейства, Обжорный на Городском острове.

А у подъемного моста, ведущего с Городского острова на Заячий, в 1705 возник первый приличный питерский трактир – «Австерия четырех фрегатов».

По сути, Петербург первые годы представлял собой два города – один на Городском острове под защитой Петропавловской крепости, другой на Адмиралтейском острове под защитой пушек Адмиралтейства. Плюс несколько мелких поселений – у Смольного, на Выборгской стороне, в районе будущего Литейного проспекта, разделенных лесами, рукавами и протоками невской дельты, болотами, заболоченными лугами.

Расширялась старая дорога, которая вела из Новгорода к Невскому устью. Она шла по нынешнему Лиговскому проспекту к нынешней площади Восстания, к Кирочной улице, здесь разделялась на три дороги, одна вела к Спасскому селу, что было на месте Смольного, другая к деревне Севрино, третья к деревне Первушкиной.

Однако на первом этапе жизни Петербурга водные пути имели для него большее значение для соединения с остальной страной, чем сухопутные.

В 1703 приступили к постройке Вышневолоцкой системы, для соединения Невы с Волгой. Канал, что соединил реку Цну, входящую в бассейн Балтийского моря, и Тверцу, входящую в бассейн Волги, закончили в 1708. Причем проходил он по трассе прежнего старорусского волока. Увы, канал этот, создававший голландскими мастерами, оказался негодным и не обеспечивал судоходства. Но в 1719–1722 гг. его замечательно перестроил, с использованием водохранилища, новгородский купец М. Сердяков.

А в 1709 г. завершилась прокладка Ладожского канала вдоль берега весьма неспокойного в осенние штормы Ладожского озера – сам Петр попал в 1704 на Ладоге в жуткий шестидневный шторм, когда вёл свежепостроенные корабли с Сяси и Свири в Петербург.

Тем временем, после разгрома шведов под Полтавой, к царю поспешили послы разных стран с желанием установить союзные отношения: и Август II, и король датский, и даже король прусский.

Заключив союз с оным в Мариенердере, Петр отправился к Риге, которую русские войска осадили. И, дав начало обстрелу вражеских укреплений, в том же ноябре прибыл в Петербург, где заложил на Выборгской стороне храм во имя св. Сампсона. А вскоре дело снова дошло до Выборга. 21 марта 1710 года Апраксин пошел с войском по льду от Котлина к Березовым островам. Драгуны и пехота шли по суше и прибыли к Выборгу 22 марта. Осада шведской крепости длилась чуть менее трёх месяцев, и 13 июня она благополучно сдалась Петру. Никаких сцен резни, подобных тем, что устраивали шведы и поляки в захваченных русских городах, конечно же, не было.

Так устроена была «крепкая подушка» Петербургу, как выразился сам Петр. А вместе с тем и исчезла многовековая угроза Руси, которая представляла эта шведская фортеция, поставленная в 1293 Торкелем Кнутссоном на русских землях, и которую мы столько раз безуспешно осаждали. Выборг стал русским. К сожалению, через сто с небольшим лет спустя Александр I передал его в Великое княжество финляндское. А еще сто с лишним лет спустя здесь обильно польется русская кровь – в апреле 1918 финские националисты уничтожат русское население Выборга, – а потом русскому солдату придется еще дважды брать Выборг, чтобы он, наконец, вновь стал нашим.

Вскоре, в сентябре 1710, после двухмесячной осады, был взят и Кексгольм, русская Корела, город, контролировавший северное Приладожье, в котором шведы за сто лет до того уничтожили всё русское и карельское православное население.

В память о взятии Выборга, который стоил нам стольких трудов, Петр поставил неподалеку от Петропавловской крепости храм во имя св. Троицы. В это же время было решено увековечить память святого благоверного князя Александра Ярославича, разгромившего шведов в Невской битве 1240 г., учреждением монастыря. Начало Невскому монастырю (в будущем Александро-Невской Лавре) было положено сооружением деревянной Благовещенской церкви. Создан он был в том месте, где по преданию князь Александр разбил шведов – на самом деле, Невская битва состоялась выше по Неве, у впадения Ижоры. Собственно, дорога от монастыря к городу и станет Невским проспектом.

В 1710 был значительный по числу выбор семей московских купцов разных слобод и сотен для переселения в Петербург – с перевозом за казенный счет. Вскоре многие из них могли обратиться в дворян, отдавая детей на государственную службу, на флот, войско и в приказы. Затем и крестьяне, приезжающие на торг в Петербург, имели возможность записываться в петербургское купечество.

Главный магистрат станет высшей инстанцией для торговых дел. Он был выборным органом городского самоуправления, который пришел в 1720 на смену традиционным земским избам, где также заседали выборные от городского и посадского населения. Как земские избы, так и магистрат, ведали торговлей, ремеслами, промыслами, городскими сборами. В земскую избу избирать и быть избранными могли все постоянные жители города.[60] А вот в магистрат избирали и могли быть избранными только первостатейные люди, как в Европе.

Горожане были разделены на регулярных, относящихся к двум гильдиям (в первую входили крупные купцы, художники, зодчие, врачи, аптекари, во вторую – мелкие купцы и ремесленники), и нерегулярных (все остальные)

В июне 1712 Петр спустил со штапеля адмиралтейства корабль «Полтава», и отбыл с супругой в Пруссию, поскольку русские войска действовали совместно с прусскими против шведов в Померании и Мекленбурге, где шведская корона нахватала много земель во время Тридцатилетней войны. А перед отъездом был выпущен указ о наделении всех людей, переселяемых в Петербург на житье, земельным наделом.

Начиная с 1713 пошло уменьшение количества поставляемых губерниями людей на работу «вахтовым методом» в Петербурге. Взамен людей выплачивались деньги. С 1718 года посылка людей на строительство города была остановлена.[61] В марте 1721 указ сената о сборе 300 тыс. руб. с губерний «для городового строения и других работ» навсегда прекратил трудовую повинность для нужд Петербурга.

Далее Петербург строили лишь люди, привлеченные по вольному найму. В том числе «отходники» не только из числа государственных крестьян, но и крепостных, особенно из нечерноземных губерний. И беглые крепостные тоже, ибо их не выдавали. (С Петербурга, так сказать, выдачи не было, как и с Дона, как впоследствии из Новороссии.) А также подросшие дети солдат и переведенцев. Помаленьку потянулись в Петербург и ремесленники из Новгорода, Вологды, Ростова Великого, Романова, Костромы, Кашина, Твери. Больше всего было из Ярославля и Москвы. Часть ремесленников по средневековому обычаю входило в профессиональные цеха, которых сперва насчитывалось сорок четыре, потом вдвое меньше. Но, в отличие от немецких городов того времени, для занятия ремеслом в Питере не обязательно было состоять в цехе.

Значительную часть населения города составляли солдаты и матросы, которые, кстати, тоже могли подрабатывать в свободное от службы время ремеслом. Если их привлекали на работы, то платили за это жалованье.

Уже в 1710-х стал нарастать поток людей, стремившихся в новый город исключительно по своему желанию, «своей волей». К 1725 году в городе насчитывалось свыше 40 тыс. жителей, более 6 тыс. дворов, что составляло 12,5% всего городского населения страны. Петербург резко прыгнул на вторую строчку в хит-параде российских городов. А ведь в это время даже на «першпективах» в темную зимнюю ночку прохожего мог загрызть серый волк, вышедший из ближайшего леса. Словно дело происходит где-нибудь в дебрях Сибири. Вообще начальный Петербург – город фронтира – мог бы стать прекрасной темой для приключенческого фильма – но наши режиссеры не знают русской истории.

Прокладка Перспективной дороги, позднейшего Невского проспекта, производилось в 1713 году руками пленных шведов, находящихся по разным городам, но собранных к этому времени в Петербурге для трудовых свершений. Первоначальный Невский проспект представлял собой просеку в болотистом лесу, состоящую из двух участков. Чтобы попасть с одного на другой, надо было сделать переход по старой Новгородской дороге.[62]

Основным требованием при застройке города было помещении жилых и прочих построек по линии улиц, а не в глубине дворов, как то было в Москве.

С 1712 начата постройка каменного существующего и поныне Петропавловского собора – по проекту Андрея Трезина, то бишь Доменико Трезини. С самого начала в строительстве города участвовали и русские зодчие, зарабатывавшие, правда, на порядок меньше приглашенных иностранцев. Например, Михаил Земцов завершал строительство Кунсткамеры, строил Подзорный дворец в устье Фонтанки, Монплезир, каскады и фонтаны Петергофа, спроектировал и, в основном, построил Аничков дворец. Он еще и преподавал в архитектурной школе, которая возникла на Почтовом дворе. Оклад его составлял от 60 до 180 руб. в год, в отличие от годового жалованья в 1000 руб. у Трезини и 5000 у Леблона, имевшего должность генерал-архитектора, но занимавшегося в основном разбивкой садов и парков. Кстати, леблоновский проект образцового дома на набережной – с огромными окнами – был справедливо раскритикован царем: «понеже у нас не французский климат». К сожалению, то, что у нас вовсе не французский климат и прочие географические условия, редко понимали вестернизирующиеся элиты.

В Петербурге оседало немало немцев, покидавших бедную и душную Германию; все остальные европейцы присутствовали в куда меньших количествах, от шотландцев и голландцев до итальянцев и греков. Это были, помимо подавшихся на русскую службу офицеров, также моряки, мастеровые, ремесленники, аптекари, учителя.

Краеведы любят долго и со вкусом перечислять, сколько иностранцев творили в Петербурге и сколько в городе является заимствованиями из Западной Европы.

Когда Средневековье перерастало в Возрождение, то это шло вместе с накоплением значительных материальных ценностей в знаменитых городах "итальянского Возрождения", немало разбогатевших на грабеже Византии и торговле с разбойничьей Золотой Ордой, в том числе и "живым товаром", славянскими рабами. Русь в это время боролась за выживание в лесах между Волгой и Окой. Девять веков через нее прокатывались кочевые нашествия, уносившие материальные ценности и сотни тысяч жизней, а западные соседи тоже старались ухватить от нее кусок и отрезать от моря. Когда Европа вышла на большую охоту за чужим добром в период Великих географических открытий, Русь только отвоевывала то, что у нее захватили хищные западные соседи и кочевое Дикое поле. Когда Европа истребляла и превращала в рабов десятки миллионов людей по всему миру, забирая у них землю, воду, воздух по принципу «ничейной земли», разграбляла древние цивилизации, присваивала себе результаты чужого труда на пяти континентах, Русь-Россия только стала выходить к морям из внутриконтинентальной замкнутости. А еще добавим низкую плотность русского населения, то есть малую интенсивность хозяйственных взаимодействий, замерзающие внутренние воды, медленную оборачиваемость капиталов и оборотных средств, короткий сельскохозяйственный сезон и малую продуктивность почв. (Рабочий сезон для русского земледелия обычно длился около пяти месяцев, в северных районах и того меньше; в Западной Европе из рабочего сезона выпадали лишь декабрь и январь, даже в северной Германии, Англии, Нидерландах он составлял 9–10 месяцев, благодаря Гольфстриму.) Все это определяло у нас низкий выход прибавочного продукта и замедленное развитие городов. Естественно, что у Европы, хорошей натянувшейся соков из остального мира, было больше вложений в науку, техники и образование, а значит, ноу-хау, технических умений, роскоши, ремесленных и производственных навыков, а также военных технологий.

И Петр прекрасно понимал, что надо заимствовать, чтобы не стать очередной жертвой западной колонизации. Плохо, что из-за созерцания западных богатств многие наши элитарии надолго оказались в духовном рабстве, превращая заимствования в зависимость, и начиная смотреть на свою страну глазами чужаков.

Встречалось и такая сентенция у наших либералов, что Петр заимствовал у Запада всё, кроме демократии. Это позвольте, какая «демократия» была в Европе в начале XVIII века?

К востоку от Эльбы, в странах «вторичного крепостничества» ничем не ограничена была власть сеньера над жизнью и имуществом крепостного. Магнаты-крепостники составляли правящую верхушку. Жестокое крепостное право к западу от Эльбы сменялось плантационным рабством, работорговлей и принудительной пролетаризацией крестьянства. В немонархических государствах вся полнота власти принадлежала кучке денежного олигархата, торгового патрициата, которая пополнялась кооптацией – как то было в Нидерландах, Венеции и других торговых республиках. Английский парламент пополнялся из лордов и ограниченного круга богатых семейств в Англии – с помощью фиктивных выборов в «гнилых местечках».

В этом демократии было куда меньше, чем в русских земских соборах, созываемых на протяжении полутора веков…

Начиная с Петра, наша цивилизация стала по-настоящему письменной. А до этого о России писали, в основном, люди враждебные ей – на Западе русофобская пропаганда прекрасно работала уже с середины XVI века.

До Петра, конечно, в России были люди, сведущие в светских науках, но не было научно-образовательной сферы. Поэтому можно сказать, что с Петра у нас начали развиваться науки в нашем нынешнем понимании этого слова. Однако шло это преимущественно в виде заимствований готовых знаний, иногда полузнаний, иногда псевдознаний, которых импортировали нередко вместе с их носителями, западными европейцами.

Но вернемся к Петербургу, вернее его коммуникациям. Каналов тогда было много более, чем сейчас – ввиду удобства перемещения грузов и людей по воде в местности, почти лишенной сухопутных дорог. Зачастую для них углубляли естественные рукава и протоки невской дельты, которых в этой низкой местности было около сотни, с общей длиной более 300 км.

Позднее, с развитием города, осушением болот и прокладкой сухопутных дорог, каналы стали выходить из моды, часть их засыпали, также как и множество невских протоков и рукавов.

Однако именно благодаря каналам, позднее засыпанным, у Петербурга получались такие широкие улицы.

Был канал на Шпалерной улице (где с 1714 образовался аристократический квартал), Литейном проспекте, Таврической улице, Фурштатской, Сергиевской (Чайковского), Рыночной (Гангутской), Гагаринской. Последние два ограждали Невскую, позднее Партикулярную верфь, которая строила суда и суденышки именно для хода по Неве и ее притокам. Интересно, что Петр, в общем, был против строительства мостов, допуская их только с разводной частью, необходимой для пропуска судов.

Одним из первых городов в мире Петербург обзавелся ночным освещением – через пятнадцать лет после основания – в то время как подавляющее большинство европейских городов оставалось после захода солнца сплошь темными, и только ночная стража с факелами и колотушками находила на улицах и закоулках тела заблудившихся выпивох и зарезанных в потасовках горожан. Центр голландской колониальной империи Амстердам стал освещаться только с 1660-х, Бирмингем с 1733, Нант с 1776, а Страсбург с 1779.

Отметим и появление на Выборгской стороне госпиталя с подвозом больных водным путем, вскоре там же появился еще один; именовались они Генеральный сухопутный и Генеральный адмиралтейский.

Барочников и извозчиков с 1714 обязали привозить камень в город для мощения улиц – сам Петербург был беден камнем; здесь ничего, кроме рыхлых осадочных пород. Извозчики – на возу по три камня не менее 5 фунтов, с каждым въездом. Шкуты – по тридцать камней не менее 10 фунтов.

Вместе с учреждением должности полицмейстера в лице генерал-адъютанта Антона Дивьера, кстати, еврея-сефарда, появились и полицейские патрули, в которые вместе с профессиональными полицейскими чинами входили по очереди жители той или иной улицы. Так сказать, народная дружина начала XVIII в. Полицмейстерское управление заведовало и раздачей мест под постройку жилых домов – по примеру Парижа. При полиции состояли архитекторы, которые давали планы по постройке домов и определяли, из чего он будет построен. Это управление заведовала даже чисткой печных труб в городе – во избежание пожаров, притом за счет казны. Заметим, что слово полиция происходит от греческого слова «политейа» – город, государство, так что в ее функции изначально входило осуществления административного контроля и надзора в различных сферах деятельности.

Указом 1714 учреждалась почта, которая в первую очередь действовала между Петербургом и Москвой, с отправлениями два раза в неделю. Для чего на почтовый тракт направлялись ямщики из нескольких губерний.

А 27 июля Петр участвовал в бое русского галерного флота со шведским у мыса Гангут (Ханко), завершившегося блестящей победой наших, причем были затрофеены шведский фрегат, шесть галер и два шхербота.

Вслед за тем наши овладели Аландскими островами на входе в Ботнический залив. И если Полтава знаменовала закат шведского сухопутного могущества, то Гангут стал первой крупной победой русского флота и означал вхождение России в состав военно-морских держав.

Петр был замечательным флотоводцем, умел побеждать, даже руководя более слабым флотом, чем у противника, использовал и воинские мореходные традиции русских казаков, и даже такой элемент античного морского боя, как абордажные мостки.

В октябре 1714 был издан указ о запрете каменного строения в государстве, кроме Петербурга, до той поры «пока здесь удовольствуются строением». Петербург не должен был гореть, как неоднократно горела деревянная Москва или Лондон.

Строительный доклад от 20 мая 1715 года касался постройки Дворцовой набережной и набережной Мойки, а также пробития от Адмиралтейства двух перспективных дорог – которые позднее стали Невским и Вознесенским проспектами.

Два года Балтийский флот стационировался в Ревеле (Колывань, Таллин), который был занят русскими войсками в 1710, но в 1718 перебазировался на Котлин, где была устроена удобная гавань.

В начале 1718, во время процесса над царевичем Алексеем, он скончался. П. Н. Петров резонно говорит, что эта смерть случилась в результате нервного потрясения, напоминая, что Петр не присудил к смерти даже царицу Софью, которая посягала на его жизнь. А Петр в образе Антихриста, убивающего своего сына, – факт не информационный, а мифологический. Такой же, как фейковое убийство своего сына другим царем-реформатором Иваном Грозным. Обе истории отнюдь не в народе были придуманы, а иностранными послами. К телу Алексея, находившемуся перед погребением в Троицком соборе, был допущен всякий, и никто не заметил на нем признаков истязаний и удушения. Интересно, что дома многих сторонников Алексея были взяты в казну и в них возникли интересные учреждения, в том числе образовательные. Так что тема превращения домов вельмож в места общего пользования отнюдь не только советская…

В 1715 из Москвы в Петербург переведено несколько классов Школы математических и навигацких наук, которые затем стали Морской академией, где давались знания по арифметике, геометрии, тригонометрии, астрономии, геодезии, навигации. В отличие от более поздних времен там дозволялось учиться «плотничьим, матросским, купеческим и протчим людям». Располагалась она во взятом в казну доме А. Кикина на берегу Невы. В 1719 в Петербург, в Инженерную роту (позднее Инженерная школа), были переведены ученики по инженерной специальности.

Распоряжение Дивиера, оформлено сенатским указом от 18 июля 1718, гласило, что «каждому жителю против своего двора посыпать песком и камнем мостить гладко, как показано от мастеров», также администрировалось и устройство стоков. Очевидно тут влияние Леблона, который не хотел, чтобы Петербург повторил судьбу Парижа с его нечистотами и грязью на улицах, издававших невыносимое зловоние, которое отмечалось в этом городе и сто лет спустя.

При Петре, который вел войну против самой промышленно развитой европейской страны – Швеции, в России появляется индустрия. Промышленные производства существовали в России и ранее, в XVI и XVII вв., железоделательные, солеваренные, выделывающие пеньку и ткани, производились поиски полезных ископаемых, однако все это не носило системного характера. Торговые люди заводили предприятия, однако из-за медленного оборота, нехватки и дороговизны рабочей силы, и, по итогу, сомнительной выгодности, они нередко закрывались, проработав лишь несколько лет.

Петр приступил к делу промышленного развития страны со всей энергией, стремясь расшить все узкие места. Не хватает полезных ископаемых в центре страны – искать повсюду железную и медную руду, серебро и свинец, посылать за казенный счет «рудознатцев» на Урал и Забайкалье, даже на Шилку, до которой год добираться.

Не хватает у торговых людей собственных капиталов для заведения предприятий – давать им льготы и ссуды из казны. Так стал мощным уральским промышленником тульский кузнец Никита Демидов. Петр заводил за счет казны фабрики, как например суконные, а затем передавал их торговым компаниям, если надо, то и принудительно – «а будет волею не похотят, хотя и в неволе».

Вводились и протекционистские меры. Так сенатским указом в 1721 г. был запрещен импорт сахара, который начал производиться на петербургском заводе Вестова.

Военные потребности, так сказать гособоронзаказ, служили мощным стимулом для индустриального развития.

Азовские походы 1695 и 1696 гг. привели к расширению Боринского железоделательного завода, созданию Липецкого доменного производства и Кузьминского металлообрабатывающего производства – неподалеку от Воронежской верфи. В районе Тулы создано пять новых железоделательных заводов. На Оке возникло Дугненское доменное производство и Меньшевский пушечный завод. В первые годы Северной войны возник Петровский завод в Карелии, там же Повенецкий, Кончезерский и ряд других – для литья пушек и якорей, ковки стволов. Правда, не хватало рабочей силы для них – мало было на Руси голодных пролетариев – не то, что в Англии. Тогда приписали к заводам, для заготовок древесного угля, 12 тыс. крестьянских хозяйств.

Затем начали добывать и плавить железную руду на Урале. Железо там производилось, как говорится, на мировом уровне. Но не надо забывать, что в отличие от Швеции или Англии, доставлять выделанное железо с Урала в центр страны или в Петербург надо было месяцами. Каменного угля на Урале не было, так что надлежало использовать куда менее калорийный древесный уголь для выплавки. Первые доступные каменноугольные залежи Россия получит только с освоением Дикого поля и победоносными русско-турецкими войнами столетием спустя. Да и с рабочей силой на малонаселенном Урале было совсем плохо. Не было избытка пролетариата в России вообще, а тут особенно. Без деятельного участия государства и его активных мер, в том числе принудительных, уральская металлургия не могла возникнуть. А без нее невозможно было выиграть войну.

К уральским заводам приписывали государственных крестьян, должных там отработать несколько месяцев в году.

И возникали один за одним крупные производства, Невьянский, Уктусский, Алапаевский, Екатеринбургский железоделательные заводы. С 1712 на Урале появляются медеплавильные заводы. В 1718 в России было уже выплавлено более 650 тыс. пудов чугуна и несколько тысяч пудов меди – на два порядка больше, чем за 20 лет до того. А на Нерчинских заводах началась выплавка свинца и серебра. 13% выплавки приходилось на казенные заводы, 87% на частные, значительная часть которых возникали как казенные. 43% основанных в конце XVII и первой четверти XVIII в. заводов были созданы на казенные средства. В итоге, Россия быстро догнала Швецию по выплавке металлов. Месторождения, что железных, что медных руд находили, как правило, рудознатцы из крестьян. Пушки лили тоже преимущественно русские мастера.[63]

Практика прикрепления работников к фабрикам и заводам была узаконена в 1721 г. Когда почти весь прирост рабочей силы поглощался сельским хозяйством, а вольнонаемный труд был дорог, это сыграло большую роль в подъеме горной и металлургической промышленности, особенно уральской. Однако посессионный работник представлял относительно дорогую рабочую силу — если сравнить с европейским пролетарием, порожденным принудительным раскрестьяниванием сельского населения.

Явное сходство с российским посессионным правом представляло использовавшееся до XIX в. в Шотландии пожизненное прикрепление шахтеров к работе в копях.[64]

Продолжительность рабочего дня у посессионного работника законодательно ограничивалась (в начале XIX в. 12 часами). Фабрикант обязан был предоставлять ему время на возделывание личного земельного надела. Посессионные работники могли подавать челобитья в Берг- и Мануфактур-коллегии.

В первую очередь для снабжения армии и флота было создано 15 суконных и шерстяных мануфактур, 11 полотняных и парусных, 14 кожевенных, 6 бумажных, много пороховых и канатных. Основано 9 шелкоделательных мануфактур – это уже в основном для экспорта.

К 1725 в России было 221 промышленное предприятие, из них 86 в области металлургии и металлообработки, производства оружия. Из них сорок крупных. Причем до начала деятельности Петра существовало только 10% всех предприятий.

Петр принимал меры, чтобы ввоз в страну был меньше вывоза и в стране накапливались золото и серебро – то, что должно было инвестироваться в промышленность. К 1725 г. в русском экспорте готовые изделия уже составляли большую долю, чем сырье – 52%.

Все большую роль и в русском производстве, и в русской торговле, в русском экономическом чуде начала XVIII в., играл растущий Петербург.

На Адмиралтейской верфи, где к 1721 г. было занято 5,3 тыс. мастеров и еще больше работных людей, строился флот «открытого моря». Крупнотоннажные суда с большим количеством артиллерии. На Галерном дворе, в районе нынешней Новой Голландии ежегодно закладывали по несколько десятков галер и скампавей – для них прорыли канал, который соединил Мойку с Невой.

Адмиралтейство располагало большим количеством вспомогательных предприятий – смоляной двор, водяная мельница на Ижоре и ветряные пильные мельницы на Васильевском острове и на Мойке, кирпичные заводы. Имело оно и предприятия не совсем по профилю – гонтовый завод на Охте, пергаментные заводы в Петербурге и Дудергофе, восковой завод, бумажные, сухарные и пивоваренные производства, водочный завод. Этакий государственный холдинг. У Литейной просеки, ставшей затем Литейным проспектом, располагался соответственно Литейный двор, второе по размерам госпредприятие Петербурга. На той же просеке – Старый и Новый пушечные дворы. Там быстро освоили передовое производство – литье медных пушек с высверливанием ствола в отливке. Там же лили ядра, изготавливали гранаты.

Из пороховых производств первым был Зелейный на Городском острове, напротив Крестовского острова располагалась Пороховая мельница, еще два были построены на Охте и приводились в действие водяными двигателями. Там работала сильная женщина того времени – «пороховая мастерица» Валентина де Вель, а механик сержант Яков Батищев разработал «грохоты» – механизмы для зернения пороха, приводимые в действие гидроэнергией.

Из мануфактур выделялись дворцовая Шпалерная по производству гобеленов – соответственно на улице Шпалерной. Полотняные же мануфактуры располагались в Екатерингофе.

Мало по малу к строительству предприятий приступали и частные лица. Как уже упоминалось, государство нередко передавало казенные предприятия частным предпринимателям. Так, например, от казны перешел кожевенный завод на Выборгской стороне купцу Илье Исаеву. Но вот купец Павел Вестов на Выборгской стороне построил на свои средства сахарный завод, работавший на привозном сахарном тростнике. Шелковую мануфактуру создала торговая компания П. Толстого, Ф. Апраксина и П. Шафирова. Появились канатные и парусные мануфактуры, бумажные мануфактуры в Дудергофе, Красном Селе и Петербурге, стекольные заводы на Выборгской стороне и Фонтанке, шлифовально-гранильная фабрика в Петергофе, четыре типографии, в том числе при Морской академии и Александро-Невской лавре.

За время правления Петра выпуск книжной продукции увеличился в 20 раз, причем преобладали книги по навигации, кораблестроению, математике, медицине. Книжное дело находилось в руках государства и цены на печатную продукцию были невысокими. Ибо, как говорил Петр, типографии заведены «не для какой прибыли, но токмо для повелительных государственных и нужнейших дел и для обучения русских людей».

Первые годы съестные припасы в Петербурге были очень дороги, потом наладился подвоз продовольствия из центральной России. Возникали новые рыночные площади – Ситный у Кронверка, на Адмиралтейской стороне, на Охте и другие. Также и каменные гостиные дворы, вслед за первым на Городском острове, на Мойке, возле Невского у Кирпичного переулка, на Васильевском – Андреевский. При Гостином дворе на Троицкой площади с 1713 действовала товарная биржа – одна из первых в Европе, впоследствии ее перевели на Васильевский остров, поближе к новым портовым причалам.

И внутригородской и внешней торговлей, в том числе поощрением активности купцов, с 1718 занималась Торговая палата, именуемая Коммерц-коллегией.

В 1722 за навигацию в Петербурге побывало 116 судов, а в 1725, когда закончились военные действия на Балтике, уже 450.

Помимо водных путей – Вышневолоцкого и Ладожского каналов – улучшались и сухопутные пути, связывающие Петербург с остальной страной. Были проведены дороги на Волхов, в Ригу, появился более короткий путь в Москву.

Что касается общественной жизни. 26 ноября 1718 были учреждены в городе ассамблеи – собрания «не для только забавы, но и для дела», кои можно приравнять к невиртуальным соцсетям. Вход в ассамблеи разрешался не только для дворян, также «знатным купцам, начальным мастеровым людям, а также и знатным приказным, – мужскому полу и женскому». Было дано расписание ассамблей, в каких домах и когда производить. От хозяина не требовалось ни угощения, разве что некоторое количества питья, ни даже личного присутствия, но «игр на столах». На ассамблеях можно было свободно, без чинов, обращаться не только к старшим по званию, но и к особам царского дома.

В том же 1718 на смену старым органам управления приказам пришли коллегии. Надо сказать, что Россия не была бюрократической страной в допетровское время. Скажем, в середине XVII в. на страну, уже протянувшуюся от Днепра до Тихого океана, приходилось сто дьяков и тысяча подьячих, вот и весь бюрократический аппарат. Однако превращение России в регулярное государство при Петре требовало куда более обширного бюрократического аппарата. В коллегиях дела решались сообща, ибо «все лучшее устроение через советы бывает».

Тремя важнейшими коллегиями были коллегия иностранных дел (президент Головкин), воинская (президент Меньшиков) и адмиралтейская (президент Апраксин). Камер-коллегия ведала сборами, Штатс-контор-коллегия – расходами. Аналогом нынешней надзорной Счетной палаты была Ревизион-коллегия. Мануфактур-коллегия и Берг-коллегия ведали, соответственно, обрабатывающей и добывающей промышленностью, Коммерц-коллегия – торговлей, судом – Юстиц-коллегия. На местах страной управляли губернские органы; страна была поделена на губернии. При губернаторах был советы-консилии с выборными от местных дворян.

Большую роль имел правительствующий Сенат, который, по сути, заменял Петра в случае его отсутствия в столице.

Немалую роль играли и гвардейцы, которые были своего рода комиссарами при Сенате и губернских властях, чтобы «непрестанно им докучать». После Петра гвардия начнет играть еще большую роль, неоднократно «делая королей».

В марте 1720 был переведен в Петербург из Москвы Монетный двор и размещен в крепости, и в том же месяце создана Инженерная школа.

В Летнем саду, разбитом на Адмиралтейском острове, Петр решил размещать античные скульптуры, правда в гротах – и начал он с приобретения у папы римского статуи Венеры. (Зачем папе была нужна Венера?) В тоже время был прокопан канал из Невы в Мойку – Лебедянка или Лебяжья канавка.

Дома проштрафившихся или умерших вельмож и членов царского дома нередко забирались под какие-нибудь производства или учреждения. В конфискованных домах сторонников царевича Алексея расположились казенные артиллерийские мастерские, в доме князя Дмитрия Голицына коломенковая фабрика, в доме Петра Апраксина мастерская математических инструментов, в доме князя Василия Долгорукого – полицейская канцелярия.

В 1715 году у Петра появилась идея сделать центром города Васильевский остров. Оный находится ближе к морю, да и после окончания шведских набегов в Приневье, город больше не нуждался в прикрытии бастионами Петропавловской крепости. Трезини составил план его застройки. Остров должны быть прорезать каналы, которые бы давали удобный способ перемещения по воде и ослабляли б напор воды при наводнениях. Тогда на остров был перемещен порт, там заложили здания Двенадцати коллегий (нынче ПГУ им. М. Ломоносова), Гостиного двора, Кунсткамеры.

На проект здания Двенадцати коллегий был объявлен первый в России архитектурный конкурс. Наилучшим признан проект Трезини, согласно которому двенадцать однотипных, примыкающих друг к другу строений, обращались главным фасадом на восток, замыкая композицию городского центра – площади, окруженной зданиями Кунсткамеры, дворца царицы Прасковьи Федоровны, Гостиного двора и пристанью на набережной Малой Невы. Строительство завершилось к 1742 году.[65]

Коллекция экспонатов, что находилась во взятых в казну палатах А. Кикина на Первой береговой улице (ныне Ставропольская), переедет в 1728 году в здание Кунсткамеры на Васильевском острове, которое строилось с 1718 года. Плата за ее посещение не взималась, ибо царь пожелал, чтобы «люди смотрели и учились».[66] Более того, каждому посетителю подносилось угощение. Кунсткамера вообще была одним из первых постоянных музеев в мире. Относилась она к Академии наук и художеств, учрежденной Петром в 1724 году, которая и стала работать в западном крыле этого здания. Проживали же академики и их студенты (ибо академия была одновременно и университетом, хоть и маленьким) во взятом в казну доме барона Шафирова на набережной Городского острова, ныне Петровской. На верхних этажах здания Кунсткамеры находилась астрономическая обсерватория Академии наук, которая заработала, однако, только в 1735.

На Васильевском острове находилась и Модель-камора, прообраз Военно-морского музея – соответственно, с моделями кораблей.

Указом от 30 июня 1719 была начата добровольно-принудительная застройка Васильевского острова, ибо запрещалось приобретать дворы в Петербурге в других местах.

Однако в отсутствии мостов через Неву идея сделать Васильевский центром не взлетела, хотя южный берег острова был действительно застроен и удивительно красиво, а на память о несостоявшихся каналах остались улицы Васильевского острова, именуемые линиями. Впрочем, научный центр города, да и страны в целом, с тех пор надолго оказался на Васильевском острове. Также надолго здесь обосновался и порт.

Указом от 1 июня 1719 было запрещено засорять Неву и прочие реки сбросом нечистот.[67] Так что и об экологии царь позаботился. И нечего сетовать на принуждение – из длинного списка запретов и разрешений состоит жизнь любого регулярного государства Нового времени.

Кстати и «сдача макулатуры» появилась тоже при Петре, указом от 13 апреля 1720 приказано было приносить тряпье в полицию – оттуда это вторсырье шло на казенную бумажную фабрику, а сдавший его получал ярлычок, по которому выдавалось вознаграждение.

А 19 апреля при вскрытии Невы (тогда был Малый ледниковый период) состоялось первое празднество в честь открытия навигации.

Указом от июля 1722 было велено, чтобы псковские купцы возили свой товар для отправки морем не в Ригу, а в Петербург и Нарву, присоединенную к Петербургской губернии. Наказано, чтобы торговцы продавали свой товар оптовикам из русских, а не иностранцам или их агентам. Так что при всем утилитарном западничестве Петр имел целью развитие собственно Великороссии.

Указом от 20 мая 1723 было разрешено отпускать с казенной Партикулярной верфи судовые принадлежности (как бы сегодня сказали – комплектующих) для частных судостроительных компаний. Так Иван Барсуков, ладожский купец, и ряд олонецких купцов начали строить на невских берегах свои верфи.

А в последние свои годы Петр, желая поощрить русскую торговлю, уничтожает льготы и привилегии, данные для привлечения иностранных купцов в первое время. Указом от 14 мая 1723 иностранные купцы с приходящих кораблей были обложены причальной пошлиной в пользу города.

Постановление от 20 мая по канцелярии генерал-полицмейстера обязывало домовладельцев на площадях на Васильевском острове иметь лавки на первых этажах. Указ от 16 ноября 1723 предписывалось продавать товары, выработанные на наших мануфактурах и фабриках, не по завышенной цене, но с выгодой. Как купцам, так и торгующим крестьянам указом от 8 февраля 1724 давалось право брать подряды от казны при свидетельстве о торговых оборотах, которые и служили залогом.[68]

14 марта 1719 на Городском острове была казнена отсечением головы фрейлина императрицы Мария Гамильтон – за лишение жизни рожденного ею младенца. До этого за такое преступление в России наказывали только бичеванием и ссылкой на покаяние.

Вообще при Петре значительно увеличилось количество преступлений, по которым полагалась смертная казнь – по европейскому примеру. В том числе, за гомосексуализм и колдовство. Впрочем, до английского образца, где казнили за мелкую кражу в два шиллинга (стоимость курицы) и вешали даже детей 8 – 9 лет, нам было далеко. И уже при Елизавете Петровне в России был введен первый в мире мораторий на смертную казнь. Да и после нее к числу преступлений, за которые полагалась «вышка», относились только серьезные антигосударственные преступлений. Причем мучительная «квалифицированная» казнь уже не применялась, в отличие от цивилизованной Европы, где четвертовали (раздирали на куски) мятежников еще в начале XIX в. Но для любителей мазать черной краской Россию этого всего не существуют. Они будут рассказывать про телесные наказания в темной России, тогда как в светлой «цивилизованной» Англии были персонажи, которые получили за жизнь до 30 тысяч ударов плеткой-кошкой.

В 1722 был введен «Табель о рангах», по которому все должности в армии, флоте, гражданских учреждениях были разделены на 14 рангов. Любые чины можно было получить за службу, «хотя бы и низкой породы были». В допетровской Руси тоже существовали «социальные лифты», на что жаловались родовитые бояре, скажем, во времена Ивана Грозного. Но сейчас «социальный лифт» получил регулярную основу. Из самых низов был сподвижник Петра Александр Меншиков, генерал-прокурор Ягужинский, вице-канцлер Шафиров.

Петр уничтожил деление высшего сословия на бояр, детей боярских, окольничих, дворян. Стер разницу между вотчинами, наследственными владениями, и поместьями, даваемыми воину во владение под условие государственной службы. (Стирал эту разницу и Иван Грозный, обязав служить стране и за владение вотчиной, по сути приравняв вотчину к поместью; а при Петре произошло несколько наоборот, приравнивание поместья к вотчине.) Установил единонаследие при переходе поместья от отца к сыну, что обязывало младших сыновей служить за денежное жалованье. Обязал всех дворян учиться с девяти до пятнадцати лет – «грамоте, цифири и геометрии» в специальных школах – цифирных, навигатских, артиллерийских, фортификационных. Наказания за уклонение от службы, которая начиналась с 15 лет и длилась пожизненно в армии, флоте и гражданских учреждениях, стали еще более суровыми, чем ранее.

30 августа 1724 года по указанию императора Петра Алексеевича, которого многие считают столпом западничества, были доставлены в Санкт-Петербург речным путем мощи святого Александра Невского, которого многие считают столпом антизападничества. Ибо бил он в сражениях немцев, шведов и литовцев, и ездил в Орду договариваться о прекращении набегов. Только он не давал своего войска для Орды, что, кстати, приходилось делать Даниилу Романовичу, галицко-волынскому князю, которого принято считать западником и противопоставлять князю Александру. И Даниил одним из первых поехал за ярлыком в Орду, назвался там, согласно летописи, ханским холопом и только получив от хана право на княжение, стал правителем Галицкой земли. Однако не найдись такой человек, как князь Александр Ярославич, то весь северо-запад Руси был бы в это время проглочен западными соседями, обратившись во владения Немецкого Ордена, ливонских феодалов, датской и шведской короны, а русские там разделили бы судьбу куршей и ливов.

Петр четко осознавал, что продолжает дело Александра Невского и Ивана Грозного по выходу России к Балтийскому морю.

Мощи святого благоверного князя Александра были встречены императором Петром выше по Неве, у кирпичных заводов, и поставлены были в Невском монастыре.

Тем временем силы Петра иссякали, хотя он не оставил своей бурной деятельности. Сразу после болезни в сентябре 1724, он отправился инспектировать прокладку Ладожского канала, оттуда отправился в Старую Руссу, а 1 ноября уже был на Котлине, а возвращаясь оттуда в штормовую погоду 2 ноября, оказывал помощь погибающему судну у Лахты, находясь по пояс в воде больше часа. В январе 1725 император слег и 28 января его не стало. Главными в его наследии стали Санкт-Петербург, Балтийский флот и непобедимая русская армия, снабжаемая вооружением и боеприпасами с собственных заводов. Угроза расчленения России, ее колонизации западными державами ушла на 200 лет.

Царь Петр Великий представляет собой феномен русской истории, в каком-то смысле ее тайну, когда одна личность, преодолевая все ограничения и стеснения, накладываемая на Русь-Россию географией, природой, климатом, геополитической ситуацией, делала то, что не под силу слепым силам, классам и сословиям, элитам, низам и верхам. Находя новый вектор развития страны, совершая при этом настоящую революцию сверху. До него такими были князья Владимир Святославич и Александр Невский, Иван Грозный, после него таким будет Сталин и, возможно, руководитель страны нынешних дней. Но Петр стал самой наглядной манифестацией этой тайны. А великий русский город на Балтике – рукотворным памятником ему.