Пиранья. Алмазный спецназ

Глава шестнадцатая Под сенью христианской благодати

Католическая миссия выглядела примерно так, как Мазур и ожидал, – ему уже доводилось в здешних местах видывать подобные заведения. За двадцать лет мало что, в общем, изменилось. Недавно побеленная церквушка с острой зеленой крышей и католическим крестом на гребне, несколько глинобитных хижин, крытых банановыми листьями, три домишки из неизменного рифленого железа, низкая изгородь – загон для скота, тронутый ржавчиной водонапорный бак на треножнике из железных труб, небольшое поле, крохотные банановые посадки. На крыше одной из «рифленок» – убогонькая спутниковая тарелка, а возле другого домишки – джип с брезентовым тентом. И то, и другое Мазура чрезвычайно порадовало – и новости можно узнать, и машину до Инкомати нанять... ну, а в крайнем случае нарушить одну из заповедей...

Он оглядел себя. После того, как радиатор окончательно закипел и сдох, Мазур прошагал пешком километров пять, основательно покрывшись сухой желтоватой пылью. Одежда, сначала вымокшая напрочь, потом высохшая на теле, и без того выглядела предосудительно, а порезы от ножа ее тем более не украсили. В разрезах виднелись полосы пластыря, и нижняя челюсть залеплена пыльным пластырем. Кобура и ножны на поясе... Мазур выпростал рубашку из брюк – так, конечно, совершенно оружия не скроешь, но демонстративности все же меньше, Божий дом как-никак, и контингент соответствующий... Автомат, увы, не спрячешь, так и висит на плече. Ну, что поделать – места довольно глухие, здесь как-то редко встречаются щеголи в смокингах и лаковых бальных туфлях. Должны были притерпеться к странноватому народу, выходящему из лесов. Кроме того, у обитателей подобных мест есть одно ценнейшее качество: они в силу служебного положения стремятся не влезать особенно в мирские дрязги, не принимать ничью сторону в гремящих вокруг конфликтах, а также, что характерно, не спешат стучать полиции и властям касаемо каждого подозрительного путника. Тайна исповеди опять же... ну, до этого, уверен, не дойдет, нужно же заботиться о душевном здоровье Божьих людей. Вроде бы ко всему на свете притерпелись – но можно представить, что с ними будет, вздумай Мазур подробно и обстоятельно исповедоваться... Людей жалко, точно.

Он направился к миссии открыто, не таясь, по обочине пыльной дороги. Приблизившись метров на пятьдесят, услышал доносящееся из церкви заунывное пение на местном наречии. Ускорил шаг – хотелось есть и пить, тело требовало отдыха.

Навстречу ему бросилось с полдюжины худых разномастных барбосов. Обступили кольцом, побрехали малость для поддержания своего имиджа неподкупных сторожей, а потом, лениво повиливая хвостами, разбрелись в тенек.

Мазур остановился, оглядываясь. Хлопнула дверь того домика, что был украшен спутниковой тарелкой. Невольно присвистнув, Мазур, демонстративно складывая руки на груди, следил за приближавшимся индивидуумом.

Тот безусловно заслуживал внимания – колоритнейший тип, ага. Громадный негр средних лет, в полосатой, серо-бело-черной накидке-бубу и черной шапочке на манер ермолки. Все бы ничего, но обаятельный облик... Нос давным-давно переломан и свернут на сторону, на щеке жуткий шрам – непонятно, чем могло так прилететь, но кто-то старался на совесть. И на правой руке тянется от локтя к плечу двойной шрам, похожий на зигзаг молнии. Что-то непохоже это на следы звериных когтей – скорее уж этот субъект в свое время крупно поскандалил с родственными индивидуумами, вооруженными чем-то примитивным, но чертовски эффективным, вроде вил и затейливых боевых дубин, какие до сих пор в ходу у иных лесных племен. Дискуссия, надо полагать, была жаркая, но что-то не похож этот великан на страдающую сторону...

В руке у незнакомца был увесистый посох с резным навершием, больше напоминавший добрую оглоблю, – и держал его человек сноровисто, с таким видом, словно готов был показать во всем блеске классическую «фалубу», смертоубойные приемы драки на палках.

Мазур стоял, сложив руки на груди. Великан неторопливо к нему приближался. Даже учитывая местную специфику, он что-то не походил на священника. Нательный крест, правда, красуется на могучей груди – но именно что нательный, а не священнический. Размером, правда, с ладонь – под стать габаритам. А за поясом-то у нас... А за поясом у нас определенно нешуточных размеров пистолетище, укрытый полой накидки. Ну, точно, не поп. Когда это последние двести лет католические патеры разгуливали при оружии? Давненько прошли времена воинствующей церкви и лично руководившего осадой крепостей кардинала Ришелье...

Великан остановился. Их разделяло метра три, и Мазур на всякий случай изготовился отразить удар посоха.

Незнакомец произнес что-то, судя по звукам, на португальском.

– А нельзя ли по-английски? – спросил Мазур кротко, с надлежащим христианским смирением.

– Да можно, пожалуй что, – пробасил великан. – Какие у вас надобности, сэр? – он сделал паузу, выразительно оглядывая Мазура и его автомат. – По служебным делам путешествуете, или у вас личные... странствия?

– Собственно говоря, и то, и другое, – сказал Мазур спокойно, ровно. – Я инспектор Лесного корпуса. Был в командировке в здешних местах, угодил в район боевых действий, лишился машины. Километрах в пяти отсюда полетел радиатор. Шел пешком... Извините за навязчивость, но пожелания у меня, можно сказать, классические: ночлег и приют... Я человек скромный, и много мне не нужно. В состоянии даже на Божий храм пожертвовать...

Он достал закатанное в пластик удостоверение и предъявил великану. Тот сделал небрежный жест свободной рукой:

– Господь не требовал, сын мой, проверять документы у путников, просящих приюта...

Но сам, Мазур мог поклясться, зорко и внимательно успел прочитать документ. Мазур спрятал удостоверение в нагрудный карман мятой пыльной рубашки, посмотрел выжидательно. Великан посторонился, указал на домик, из которого вышел:

– Входи, сын мой, пользуйся гостеприимством...

Собрав всю свою светскость, Мазур осведомился:

– Позволено ли будет узнать ваше имя, падре?

– Увы, сын мой, – сказал великан с хорошо разыгранным смирением и лукавством во взоре, – недостоин я сана, какового и не имею. Я – Педро, скромный здешний причетник...

Должность эта Мазуру была смутно знакома исключительно по «Трем мушкетерам», и он не стал задавать излишние вопросы – ну, понятно и так, нечто вроде прислужника при храме, помнится... Вошел в дом. Прозаически повесил автомат на вешалку у двери рядом с широкополой соломенной шляпой, уселся на лавку у стены. Великан Педро что-то крикнул на местном наречии, вскоре вошел в комнатушку, уселся на лавку рядом с Мазуром. Посох, что характерно, поставил меж колен.

– Солнце садится, – сказал он непринужденно. – Намерен остаться на ночлег, сын мой?

– Если возможно, – сказал Мазур.

– Нельзя же отказать усталому страннику...

– Нельзя ли будет утром нанять вашу машину? До Инкомати?

– Нужно будет спросить разрешения у отца Себастьяна, – без раздумий отозвался Педро. – Я так подозреваю, сын мой, ты не принадлежишь к римской церкви? Впрочем, это несущественно, я полагаю... Приют и помощь всякому гарантированы.

– А где отец Себастьян? – поинтересовался Мазур.

– На мессе, в храме. Недавно началась поминальная служба по президенту...

– По какому?! – встрепенулся Мазур.

– По президенту страны, его высокопревосходительству Кавулу, – сказал Педро. – Покойный не проявлял, скажу тебе по совести, никакого интереса к римской церкви, не говоря уж о том, чтобы к ней принадлежать... Но наш долг – молиться об убиенном главе государства...

– Убиенном? – вырвалось у Мазура с неподдельным удивлением. – Я торчал в лесах без радио, ничегошеньки не знаю... Это что, переворот? Мятеж?

– Бог миловал, сын мой, – пробасил Педро. – Бог миловал... Быть может, это чуточку кощунственно звучит, но о б о ш л о с ь без мятежа и прочих заварушек. Одна из тех трагических случайностей, которые людская воля не в силах предотвратить – потому что это, собственно говоря, не случайность, а Божьи жернова, каковые мелют медленно, но верно... Средь бела дня, знаешь ли, все произошло, прямо во дворце. Его высокопревосходительство как раз направлялся на заседание кабинета. Некий майор, пронеся под мундиром два пистолета, открыл вдруг пальбу, смертельно поразил президента, убил адъютанта, еще двух человек ранил...

– И что он говорит? Не дошли еще такие новости?

– Если он что-то и говорит, сын мой, то исключительно в местах, людской юриспруденции не подвластных. Телохранители его застрелили там же. В решето, как говорится...

– А это, простите, достоверно известно? – спросил Мазур недоверчиво. – Может, слухи?

– Увы, увы... По телевизору было официальное сообщение, потом все подробно рассказывали в специальных выпусках новостей. Храни, Господи, не особенно и праведную душу нашего президента... – Педро старательно перекрестился лопатообразной ручищей. – Все, знаешь ли, достоверно... Омрачилось твое лицо, это заметно. Доводилось встречаться с президентом?

– Откровенно говоря, он мне пару-тройку дней назад вручал орден, – сказал Мазур, решив, что такая подробность лишь пойдет ему на пользу, подчеркнув благонадежность. – И вот как обернулось...

– Человек предполагает, а Бог располагает.

– Когда?

Выслушав ответ, Мазур надолго погрузился в угрюмые раздумья: выходило, что означенный злокозненный майор открыл пальбу по своему верховному главнокомандующему аккурат через час после того, как покойный Шарль сообщил в столицу о вылете самолета с бесценным грузом. Прикажете считать это случайностью? Простите старого циника, но в случайность совершенно не верится. Очень уж кстати она произошла, очень уж у д о б н а я. Вот т е п е р ь президент Кавулу никому не станет надоедать бестактными вопросами, выясняя у своих бледнолицых сообщников, куда, к черту, делись его два кило алмазов. У Олеси и ее друзей руки развязаны, камешки можно преспокойно считать своими. Вполне возможно, Кавулу посвятил в тайну кого-то из с в о и х – зная местные нравы, это может оказаться какой-нибудь любимый племянничек, особо доверенный дядя, незаконный, но любимый сыночек (есть у него штук несколько таковых в дополнение к законному). Но с н и м и, без сомнения, справиться будет гораздо легче, если начнут выдвигать глупые претензии на наследство покойного. Беспроигрышный ход, ага...

А значит, чрезвычайно похоже, Анка говорила чистейшую правду касаемо целей, для которых предназначен «алмазный фонд», она-то как раз допускала, что президента шлепнут... говоря цинично, на месте Олеси сотоварищи Мазур именно так и поступил бы ради логического, рационального завершения операции. Точка, все избавлены от с е р ь е з н ы х претензий...

Не спускавший с него проницательного взгляда Педро сказал:

– Временно исполняющим обязанности президента кабинет министров и парламент, собравшись на экстренное заседание, провозгласили Мозеса Мванги. Достойный человек.

– Безусловно, – сказал Мазур.

– Уж не знакомы ли вы и с ним?

– Случалось встречаться, – сказал Мазур.

– Поистине, сын мой, вы, точно, чересчур... общительны для простого инспектора Лесного корпуса, – сказал Педро с непроницаемым лицом. – Президент вручал вам орден, с господином Мванги вы тоже знакомы...

– Не верите?

– Ну, отчего же. Достаточно пожил на белом свете, умею отличать человека лгущего от человека правдивого. Вы, безусловно, говорите правду сейчас. Я не сомневаюсь в ваших словах, я просто дерзну высказать предположение, что бытие ваше под сенью Господа, быть может, отличается несколько от скромной работы лесного инспектора...

– Вот именно, любезный господин Педро, – сказал Мазур, чуть подумав. – Я, к сожалению, не могу вас посвящать в чужие секреты... Просто-напросто хочу убедить в полной своей благонадежности, вот и все...

– Да кто же сомневается в вашей благонадежности, сын мой, – благодушно прогудел Педро. – Мы, смиренные служители Божьи, что носящие сан, что миряне, умудрены житейским опытом и натуру человеческую постигать обязаны моментально, каковое умение в наши смутные и беспокойные времена необходимо...

Чересчур уж простодушно он смотрел, чересчур уж благостным казался, чтобы верить в его жесткую наивность. У Мазура закрались подозрения, что этот гигант с рожей контрабандиста и елейными манерами смиренного слуги Божьего всегда знает больше, чем говорит. Вот и на сей раз что-то тут не так. Совершенно не похоже, что он настроен враждебно или задумал какой-то подвох, но невозможно отделаться от ощущения, будто знает о Мазуре чуточку больше, чем следовало бы. Ох уж эта таинственная африканская м о л в а... Знаем, сталкивались в этих же краях много лет назад: то, о чем шепчутся в Генштабе как о великой тайне, оказывается уже известным базарным торговцам, президент еще только раздумывает, кого назначить министром, а старики в деревушке за сто миль от столицы уже обсуждают кадровые перестановки. От колдовства и прочей мистики тут мало – именно что молва, особые отношения меж родственниками и одноплеменниками – между прочим, не имеющие ничего общего с легковесными сплетнями, тут все иначе: с в о и будут полностью в курсе, а посторонние, хоть золото сыпь горстями, останутся в неведении. Африка, знаете ли...

Вошла дебелая африканская тетка в пестром платье и красном тюрбане, улыбаясь и что-то приговаривая, плюхнула перед Мазуром поднос: каша, вареная рыба, завернутая в банановые листья, еще что-то приятно пахнущее...

– Спиртного, простите, не держим, – сказал Педро, – и мясного сегодня не полагается – пятница... Угощайтесь.

Мазур без церемоний принялся за еду. Он сидел за ветхим столом и, растопырив локти, старался вовсю.

Раздалось приближающееся урчанье мотора, видно было в незастекленное окно, как подъехал зеленый джип с сине-желтой полицейской эмблемой на борту. Водитель – кроме него, в машине никого не было – спрыгнул на землю и направился ко входу уверенно, словно бывал здесь далеко не впервые.

Мазур даже ухом не повел, продолжая орудовать ложкой, – но, понятное дело, прилежно фиксировал все вокруг происходящее. Незнакомец вошел. Классический деревенский шериф местного розлива: форма мятая, фуражка сидит на голове криво, огромная кобура болтается на пузе неуставным образом. Войдя, страж закона старательно перекрестился на висевшее на стене черное распятие, мельком покосился на Мазура, на прозаически висящий рядом со шляпой автомат, обратился к Педро на местом наречии. Они поговорили совсем недолго, потом новоприбывший, кинув еще один взгляд на Мазура – этакий профессионально бдительный, – вышел, прыгнул за руль и укатил.

– Начальник местного участка, – пояснил Педро. – Заехал для порядка, посмотреть, как у нас тут обстоят дела. Не так уж и далеко отсюда войска сцепились с партизанами... ну да вы знаете.

– А вы как тут живете? – спросил Мазур с набитым ртом. – Не беспокоят... плохие парни?

– Всякое бывает, сын мой, – уклончиво ответил Педро. – Много еще шляется по нашей многострадальной земле народа, не уважающего святыни, все без исключения. Справляемся понемножку, главным образом Божьим словом и христианским смирением... Когда устроитесь на ночлег, автомат рекомендую держать у изголовья: на Бога надейся, а сам не плошай...

Мазур кивнул, вычищая из тарелки остатки каши. Местный полицай его нисколечко не обеспокоил: видно было, что Мазур его не заинтересовал вовсе. Ну, понятно: среди окрестных партизан белых не водится, а ориентировка «алмазного спецназа», даже если и разослана по окраинным полицейским участкам, касается д в о и х белых – и уж наверняка в захолустье нет факсов, способных принять фоторобот разыскиваемого беглеца...

Педро встал, двигаясь удивительно грациозно для своих габаритов, зажег керосиновую лампу, висящую на проволоке, наискось протянутой через комнату, – за окном ощутимо стемнело.

– Электричество стараемся лишний раз не включать, – пояснил он, – топлива для генератора маловато... Распорядиться насчет добавки? Проголодались, я вижу.

– Нет, благодарю вас, – сказал Мазур. – Вполне достаточно.

За окном, негромко разговаривая на местном диалекте, прошли люди – служба, очевидно, кончилась. Судя по голосам, среди них было несколько детей.

Словно угадав его мысли, Педро сказал со вздохом:

– Времена тяжелые, столько сирот прибилось... Отдохнуть, быть может, хотите? Мы здесь рано ложимся...

– Охотно, – кивнул Мазур.

Поднялся, забрал отощавший рюкзак и снял с вешалки автомат. Педро, опираясь на посох – без всякой необходимости, сразу видно, – шагал впереди. Привел Мазура в одну из глинобитных хижин, первым вошел во мрак, зажег лампу. Обстановка, конечно, спартанская: охапка соломы в углу вместо постели, кое-как сколоченный стул, еще более корявый стол.

– Уж не посетуйте, сын мой, – сказал Педро. – Обитель у нас скромная, странноприимный дом в ужасном состоянии, чем, как говорится, богаты...

– Ну, не в моем положении привередничать, – сказал Мазур. – Спасибо и за то, что приютили, накормили...

– Бога благодарите, сын мой... Спокойной ночи.

Он поклонился и вышел. Оставшись один, Мазур снял автомат с предохранителя, поставил его у стены так, чтобы был под рукой в случае чего, подошел к единственному окну, прислушался. Неподалеку о чем-то спокойно и негромко разговаривали двое – Педро с кем-то из детей, лениво, наверняка о пустяках. Побрехивала собака. А больше никаких звуков не доносилось. Уютный уголок... пока что.

Мазур перенес керосиновую лампу в дальний угол – чтобы та часть хижины, где он обосновался, тонула в темноте. На всякий случай. Чуть подумав, отнес в другой угол вынутую из рюкзака сумку с алмазами, выкопал ножом в земляном полу соответствующую ямку и упрятал туда клад, тщательно заровнял, засыпал соломенной трухой. Получилось неплохо, если не знать, где лежит, придется весь пол перекапывать.

Сзади послышался шорох – низко над землей. Мазур обернулся без особой тревоги. Из кучки соломы в углу вылез зверек вроде сурка, встал на задние лапки и принялся разглядывать Мазура с видом полноправного здешнего жителя.

Швырять в него чем-нибудь было бы неучтивостью – как-никак Божья обитель, а Господь всяких тварей велел миловать – в конце-то концов, не змеюка... И Мазур игнорировал визитера. Растянулся на соломе – слава богу, в ней никакие насекомые вроде бы не обитали, – закурил.

Значит, вот так, господин президент. Перехитрили они вас в тот момент, когда вы решили, что изобрели беспроигрышную комбинацию. Ну, кто ж мог подумать о «проблеме-2008», выходящей за рамки о б ы ч н о й логики деловых людей...

Он, конечно, был не настолько сентиментален, чтобы печалиться всерьез, но все же грустновато чуточку, президент ему ничего плохого не сделал, наоборот, на свой лад пытался облагодетельствовать, насколько мог. Из корыстного расчета, понятно, но все равно и тем не менее. В условиях, когда весь мир только и собирается тебя сожрать, на старости лет начинаешь ценить людей, не сделавших тебе ни капли плохого. Не так уж их и много – по пальцам можно пересчитать...

Он ненадолго погружался в чуткую дрему, просыпался, не обнаружив вокруг никакой угрозы, вновь понемногу погружался в бдительное забытье, а со временем позволил себе уснуть по-настоящему.

Пробуждение получилось с к в е р-н ы м.

Во рту стоял противный вкус непонятной химии, глаза удалось открыть далеко не сразу, едва разлепил, окружающее было туманным, нечетким, словно он смотрел из-под воды без маски. И с обычной ясностью мысли было плоховато, мысли как-то неправильно в о р о ч а л и с ь в голове.

«Неужели п о д с ы п а л что-то, сволочь?» – подумал он угрюмо. Попытался проморгаться, встать, он все еще в хижине, вон корявый стол...

Который заслонили чьи-то ноги в высоких ботинках… Рядом с ними легонько колыхался ствол направленного дулом вниз германского автомата. И чей-то поразительно знакомый голос не без ехидства поинтересовался на языке родных осин:

– Изволили продрыхнуться, ваше степенство, господин водоплавающий?

Мазур попробовал встать, но автоматное дуло, проворно переместившись, уперлось ему под ключицу – и он поневоле остался лежать. Окончательно справившись с плывущими перед глазами размытыми полосами, вздохнул:

– Стробач, ну, ты нахал... Последнее место, где я ожидал тебя, прохвоста, увидеть...

Голова, преодолевая остатки химического дурмана – несомненно, обдали какой-то гадостью, даже не обдали, а в окно закинули нечто вроде газовой гранаты, – пыталась работать в прежнем режиме. В самом деле, последнее место, где Стробач мог объявиться. Рано еще обобщать, но, похоже, гостеприимный Педро тут ни при чем. З а с а д ы здесь быть не могло: ну кто стал бы заранее рассчитывать, что Мазур тут объявится? Он и сам-то вплоть до самого последнего момента не знал, что свернет к миссии. Не закипи радиатор в джипе, так и промчался бы мимо окольными дорожками. Здесь что-то другое...

Стробач взял корявый стул, перенес его поближе – но все же недостаточно близко для броска, которым можно было бы его достать даже из положения лежа, – повернул его спинкой к Мазуру, уселся на него верхом. Второй, тот, что тыкал в Мазура тевтонской тарахтелкой, отошел на несколько шагов, занял позицию, с которой мог наблюдать за окном. Третий стоял у двери.

– Какого хрена? – спросил Мазур.

– Адмирал, дорогой, – отозвался Стробач с ленцой в голосе, – ты уж, будь ласков, лежи спокойно, ладно? Шансов, сам видишь, никаких.

Мазур кинул взгляд на свой пояс – ну да, там красовались лишь пустая кобура и пустые ножны.

– Девочку куда дел? – задушевно спросил Стробач. – Неужели пристукнул? Ох, похоже... Ни за что не поверю, что вы поделили камешки и разбежались. Так не бывает. Весь мой жизненный опыт вопиет, что так не бывает... Значит, пристукнул, хапуга? А ты знаешь, это обнадеживает. Раз ты ее пристукнул, чтобы не делиться, значит, стал наконец рассуждать, как нормальный человек, а не идеологический урод. А это позволяет верить, что мы наконец договоримся по-хорошему, в кои-то веки...

– Ты о чем? – спросил Мазур, прислушиваясь.

Вокруг стояла совершеннейшая тишина, никаких признаков переполоха.

– Давай не будем, а? – поморщился Стробач. – Целку мне тут не изображай... Времени у нас мало. Мои хлопцы здешнюю шпану согнали в одно место и придерживают, но мало ли что... Еще занесет кого неправильного.

Мазур ухмыльнулся:

– Эй, голубь незалежный, ты ж наверняка, как такому и полагается, католик? Что ж ты, сукин кот, Божий дом поганишь?

– Храма я не осквернял, – серьезно сказал Стробач. – А насчет людишек – замолю как-нибудь, я ж их не убил никого и не мордовал, испугом отделаются... Ладно, хватит. Времени, говорю тебе, мало. Короче, я все знаю про камешки. Про два кило. Откуда – долго объяснять, да и к чему? Такие дела, адмирал, в полном секрете никогда не остаются. Сорока на хвосте принесла... В общем, возвращаемся к прежней теме: молись на меня, сука такая. Скажи «спасибо». Хотя ты мне и напакостил, в дерьме вывалял по самые уши, я тебя и на этот раз готов простить.

– Не задаром, а? – ухмыльнулся Мазур.

– Да уж, конечно... За семьдесят пять процентов. Тебе и четверти хватит. Прикинь, сколько это в каратах – полкило... Отдаешь три четверти, и можешь убираться.

– Прикажешь этому верить?

– Прикажу, – сказал Стробач. – Как-никак меж нами нет с м е р т е л ь н о й вражды. Мне платили, тебе платили, ты старался делать свою работу, я свою. Я – человек толерантный, такие вещи понимаю. Напакостил ты мне изрядно, но три четверти от двух кило меня в качестве компенсации устраивают выше крыши. Мы как-никак советские офицеры, к а с т а... Не веришь?

– Дурака нашел.

Стробач поморщился:

– О господи... Вздумай я тебя обмануть и все же пристукнуть, предложил бы дележ на других условиях – скажем, пятьдесят на пятьдесят. А потом шлепнул бы. Но я играть буду честно. Получишь свои двадцать пять процентов... как в старину за находку клада... и можешь мотать к чертовой матери. Ты мне совершенно не страшен, п р и п а ч к а н н ы й... Вполне удовлетворюсь тем, что с н и м у с тебя три четверти. Так гораздо интереснее, чем забирать все и стрелять тебе в башку, – он широко улыбнулся: – Мне так гораздо приятнее: весело будет помнить, что ты остался живехонек, но с м и з е р о м. Ты мужик крепкий, еще лет двадцать, как минимум, протянешь – и каждый день будешь вспоминать, с к о л ь к о потерял... Нет, серьезно, это гораздо лучше, чем тебя мочить... Где камни? Тут их нет. Я на твоем месте, прежде чем соваться на ночлег к Божьим людям, на всякий случай прикопал бы алмазы где-нибудь в лесу, подальше... Значит, так ты и поступил, это азбука.

– Догадливый ты, морда... – сказал Мазур беззлобно.

– У одних педагогов учились... Ну, свыкся с новым положением? Сейчас мы с тобой пойдем в лес, и ты покажешь место. Конечно, я приму все меры, чтобы ты не смылся и не попробовал кого-то из нас ушибить. Второй раз это у тебя не проскочит.

– А если...

– А если будешь ерепениться – времени нет с тобой болтать дружески. В темпе начнем с п р а ш и в а т ь. Сам понимаешь, я умею так спрашивать, чтобы ты и не сдох раньше времени, и выложил все на блюдечке. Но при этом раскладе я заберу все. До камушка. И ни за что тебя не прихлопну, не надейся. Будешь доживать век калекой и локти себе грызть, и без здоровья, и без камешков... Думай быстренько. Некогда мне перед тобой расстилаться. Говорю тебе...

С дверью что-то произошло – она буквально вылетела, сорвавшись с петель, сбив с ног часового, – а в следующий миг оглушительная очередь швырнула его на пол, прошла по комнате, смачно ударив в того, что стоял у окна. Стробач оцепенел на стуле – из той позы, в которой он сидел, не вскочишь, не выхватишь оружие так, чтобы успеть...

Великан Педро сделал шаг в хижину и остановился, наведя на Стробача автомат ППШ с диском – старое безотказное оружие, которое Советский Союз сюда украдкой поставлял еще при Хрущеве, когда первые партизанские отряды начали всерьез браться за португальцев.

– Сын мой, – сказал он Мазуру. – Неловко мне, смиренному слуге Божьему, предлагать такое, но не обидеть ли вам этого типа? Опасаюсь я к нему близко подходить – ловок и молод, а я уже в годах...

С превеликой охотой взмывши с пола, Мазур подскочил к Стробачу и припечатал ему от всей души. Огляделся. Рядом с тем, что валялся у окна, лежала белая синтетическая веревка, явно предназначенная для самого Мазура. Проворно спутал Стробача так, что даже он не смог бы освободиться самостоятельно. Повернулся к Педро:

– Что там у вас творится?

– Да, собственно говоря, ничего уже и не творится, – сказал Педро, опустив автомат. – Эти обормоты приперлись ни свет ни заря, согнали всех в церковь, включая отца Себастьяна, двоих оставили нас охранять, а сами куда-то поперлись... Впрочем, куда, было и так ясно – они спрашивали отца Себастьяна про вас. Он промолчал, конечно... но миссия наша небольшая, не так уж и трудно быстренько осмотреть все дома...

– А где... те двое? – спросил Мазур, еще ощущая в башке остатки химического дурмана.

Шумно вздохнув, Педро уставился в потолок:

– Очень надеюсь, сын мой, что отнюдь не на небесах, совершенно они не подходят для Царства Небесного... Ну, что тут поделать? Пришлось, учитывая обстоятельства, вспомнить те мирские грешные навыки, к которым я и не рассчитывал возвращаться... Вели они себя совершенно непозволительно, ничуть не походили на добрых христиан... А значит, нужно было вам помочь. Не хочу я вникать в мирские сложности, но эти типы мне категорически не понравились, а вот вы внушаете некоторое доверие. Как думаете, стоит позвонить в полицию? У нас есть радиотелефон...

– В полицию? – с сомнением переспросил Мазур. – А стоит ли?

Он вспомнил вчерашнего полицая, его внимательный взгляд. Не стоит заранее думать о человеке плохо, но очень уж многозначительное совпадение: полицай был единственным человеком из внешнего мира, видевшим здесь Мазура, – и уже наутро нагрянули эти отморозки...

Он не мог отделаться от впечатления, что Педро и сейчас отгадал его мысли.

– В конце-то концов, сын мой, не обязательно беспокоить полицию по любому пустяку. У них и так хлопот выше головы – эта заварушка в лесах... Но, в таком случае, нам с вами следует немедленно приступить к делу, чтобы ликвидировать кое-какие п о с л е д с т в и я. Отец Себастьян – добрейшей души человек, не стоит травмировать его и паству, оставляя э т о здесь и далее...

– Ну конечно, – кивнул Мазур. – Лишняя лопата у вас найдется?

...Устроившись на корявом колченогом стуле насколько удалось удобнее, Мазур неторопливо пускал дым, задумчиво разглядывая лежащего на земляном полу Стробача. Сказал негромко:

– Ты знаешь, обормот, мне всерьез верится, что ты не собирался меня убивать...

Стробач помалкивал, пытаясь сохранить максимум горделивого достоинства – если вообще можно говорить о таких вещах применительно к человеку, возлежащему на грязном полу в упакованном виде. Мазур хмыкнул:

– На его честном, открытом лице причудливо смешивались алчность и гордыня... Не переживай. Убивать я тебя не буду. Ты знаешь, что-то мне надоело убивать, старею, ага, стараюсь без этого обойтись, если есть возможность. Не так уж ты и опасен, сукин кот. Я поеду, а тебе лучше бы побыстрее отсюда убраться – на твоем месте я бы не особенно полагался на христианское смирение дядюшки Педро, после всего хулиганства, что вы здесь учинили...

– Болван, – сдавленным голосом сказал Стробач, изо всех сил пытаясь, чтобы голос звучал ровно. – Для такого дела лучше меня напарника не найдешь. Т в о и тебя станут гонять, как бешеную собаку – все-таки два кило алмазов...

– Постараюсь как-нибудь справиться, – сказал Мазур рассеянно.

Он прошел в дальний угол, достал нож, быстренько взрыхлил землю и извлек сумку. Стробач наблюдал за ним, уже не пытаясь казаться равнодушным.

– Сколько эмоций из-за кристаллического углерода... – сказал Мазур, спрятал сумку в рюкзак, закинул его на плечо, подхватил автомат. – А теперь слушай внимательно. Я тебе не мать Тереза и не прекраснодушный интеллигент. Еще раз попадешься на дороге, и я за себя не ручаюсь. Ты уж отнесись серьезно к последнему категорическому предупреждению, лады?

Не оглядываясь, вышел из хижины. Рядом с потрепанной машинешкой миссии стоял новенький «Ровер», на котором прикатили сюда охотники за алмазами. Лучшего и желать было невозможно – учитывая, что автоинспекции в этакой глуши не имеется и в здешнем захолустье нет привычки проверять бумаги и штрафовать за отсутствие обязательной страховки...

Поодаль, сбившись кучкой, стояли чернокожие детишки, взирая на Мазура с неподдельным любопытством. Он дружески помахал им рукой и подошел к дядюшке Педро, прохаживавшемуся возле машины с ППШ наперевес.

– Я так понимаю, сын мой, вы его не прикончили? – сказал причетник.

– Живехонек, – сказал Мазур. – Развяжите его через пару часов, и пусть катится восвояси...

– Отрадно видеть, что в вашей душе взяли верх христианские чувства...

– Боюсь, ничего подобного, – сказал Мазур. – Тут другое. Он хотел оставить меня в живых, чтобы я всю оставшуюся жизнь кое о чем не на шутку горевал... И я решил поступить с ним точно так же. В детали вдаваться не будем, к чему вам эта мирская суета... но точно вам говорю, что всю оставшуюся жизнь у него не будет покоя, станет есть себя поедом... Как-то это не особенно похоже на христианские чувства, а?

– И все равно... – сказал дядя Педро. – То, что вы отказались от убийства, сын мой, само по себе есть благо. Ибо время жизни устанавливает Господь, и человек, чью-то жизнь прерывая, идет против Божественного промысла... – он тяжко вздохнул. – А в общем и целом, я вас понимаю. В наши годы устаешь убивать... Храни вас Бог.

– Вашими молитвами... – сказал Мазур задумчиво.

Он сел за руль, включил мотор, выехал на большую дорогу и, не глядя в зеркало заднего вида, ни о чем не думая и ни о чем не сожалея, покатил в относительную неизвестность.

Красноярск, 2006 г.