Письма к родным и друзьям

10. ЙОЗЕФУ НЕМЦУ

13 июня 1857 г.

[...] В моей душе, словно капля росы, которая не просыхает и не иссякает, но вечно сверкает, как алмаз, таится жажда бесконечной красоты и добра, она возвышает над повседневностью, а наедине с природой побуждает раскрыть объятия и прижать к сердцу весь мир, но она же сулит впереди Голгофу. Эта жажда соединена с любовью, с любовью истинной, и не к одному только лицу, а ко всякому человеку, ко всему человечеству. Такая любовь не требует вознаграждения и находит все в себе самой. Стремление стать лучше, приблизиться к правде — вот мой рай, мое счастье, моя цель. Оно прибавляет мне силы, доставляет истинное блаженство, да и чем бы я была без такой любви? Однако за это не хвалят; знаю я, что все лучшее в людях подвергается осуждению, естественность слывет грехом. Кто не идет в общем стаде и не думает только о водопое, того распинают, каждый такой человек — мученик. Но лучше быть мучеником, чем дармоедом, который даже не знает, зачем и для чего он живет на свете.

[...] Сколько шуму с этой кометой! Не только я, но и все наши знакомые видят, какого страха нагнали на всех попы. Они рассылали по домам молитвы, в проповедях своих говорили, что все теперь сделались безбожниками и что господь карает за это. Были здесь молебны, исповеди, пение псалмов и бог знает, что еще, а между простыми людьми распространяли слух, будто бы папа в Риме днем и ночью молится за них (возле бутылки с вином и под ручку с блудницей). Гавранек выпустил брошюрку: «Не бойтесь кометы» — такой вздор, что все смеются. В день тела господня, когда народ возвращался из собора, какой-то человек расклеивал на домах листовки от самого Града и вниз по Карловой улице. В них сообщалось, что с неба будут падать (сегодня в полночь) раскаленные камни величиной с мельничные жернова, что они разрушат Прагу до самого основания, а потом над ней столкнутся две тучи, разразится ливень и будет потоп. Многие были до полусмерти напуганы, прочитав это. А сколько слез пролито! Вскоре примчались полицейские, сорвали листовки и бросились искать того, кто их расклеил. Прежде всего они побежали в типографию. Сегодня опять появились на домах объявления, но уже о том, чтобы никто ничего не боялся, ибо кометы не будет. Ученики реальной школы смеялись: «Ага, она не смеет показаться в Праге без паспорта!». Шутники! А сколько народу за эти несколько дней сошло с ума от страха и угодило в дома умалишенных! Теперь попы говорят, что бог отвратил кару, вняв просьбам святого отца и их молитвам. В провинции опять усилилось ханжество. Миссионеры бродят по деревням, толпы паломников все растут, приюты для рожениц и поповские карманы становятся полнее, ну а души людские — они опустошаются. Вот бы оттрепать попов — ведь сделали же это в Бельгии! С ними так и следует поступать: от шарлатанов только одно зло.

Ну, а что ты скажешь о Галанеке?[27] Затея ударила его по карману, но он носился с нею, как курица с яйцом! Я заработала у него на этом несколько кувшинов пива, и, клянусь, — пиво превосходное, по общему мнению — лучшее в Праге. Сейчас он занялся изданием классиков; мне он предложил перевести что-нибудь с русского или с немецкого. На русском тут в прозе ничего нет, кроме «Недоросля» и «Ревизора», я прочла обе пьесы, но они не так подходят нам, как русскому зрителю. Поэтому мне пришлось взять «Тартюфа» Гуцкова. Тут ханжа, волк в овечьей шкуре — отличная пьеса для нашего народа. Я сделаю ее с особым старанием. Он принес мне ее из театральной библиотеки с подписью самого Месцери[28] и с большими купюрами, сделанными полицией (пьеса у них поперек горла стоит). Галанек хочет, чтобы она шла уже в октябре, и поэтому мне следует поторопиться.

[...] Отвечай поскорее — я надеюсь, что ты это письмо получишь. Оплатить мне его нечем. Я и дети целуем тебя многократно. Будь здоров и помни

БН.