Письма к родным и друзьям

3. КАРОЛИНЕ СТАНЬКОВОЙ[9]

В Неймарке 3 марта 1848 г.

Дорогая моя!

Скоро и мои дела пойдут, как у тебя, то есть и я не сумею написать нескольких строк за полгода. Правда, мне мешает не хозяйство, а недуги. Едва отпустила моя вечная хворь, как заболели зубы и голова, ничем их не успокоишь. Я бы еще промедлила с письмом, но, боюсь, будешь бранить меня — ведь ты не столь снисходительна, как я.

Письмо от пани Челаковской с припиской пана Челаковского я уже получила, а также и вложенный туда конвертик от твоего мужа. Рада я, что во Вратиславе все опять здоровы и вспоминают обо мне. Я, может быть, навещу их летом, но только может быть. Троны королевские рушатся, короны дрожат на головах — страшно это, и кто знает, что еще будет! А что, если и флегматичным немцам придет в голову устроить какую-нибудь регуляцию (так здешние крестьяне именуют революцию), кого первого тогда поднимут на вилы, как не коренных чехов (Stockböhme), потому что мы сидим у них в печенках, точно так же как и они у нас.

В прошлом месяце, 18 числа, моя сестра Мария уехала с мужем в Париж, они явились туда в самое неподходящее время. И брат в Милане (он солдат); я писала ему, но так и не получила до сих пор никакого ответа: верно, погиб, бедный. От волнений моя мать заболела, и теперь я в мыслях перелетаю из одного края земли в другой: из Чехии в Пруссию, из Пруссии в Италию, а теперь еще и во Францию. Я очень взволнована, озабочена всем этим и не могу ничего делать. Не дай бог тебе такую же масленицу: тоже стало бы не до праздников и развлечений! Не могу я веселиться от души еще потому, что много вокруг горя.

О Лоттинка, ты понятия не имеешь о том, какую нужду испытывают бедняки! Поверь, ни одна балованная господская собака даже не посмотрит на то, что вынуждены есть они, да и то не досыта. Сколько денег у нас проматывается, проигрывается, тратится на предметы роскоши и иные пустяки, а народ мрет с голоду! О справедливость! О христианская любовь! Неужели прогресс таким образом «совершенствует» человечество? Когда я размышляю над тем, как обстоит дело сейчас и как должно быть, во мне пробуждается страстное желание пойти к несчастным и указать им, где искать справедливости. «Пока собака на привязи — вору раздолье, порвется цепь — горе ему».

Славянский бал[10] вызвал всеобщее восхищение. Но почему никто из Праги не поехал? Кто же там представлял чешских женщин? Конечно, не по рождению, красоте и великолепию наряда — меня интересует, кто мог с достоинством защитить нашу национальную идею? Должно быть, мало таких там было. Тебе или какой другой нашей патриотке следовало обязательно поехать и побывать хотя бы на одном из вечеров, чтобы познакомиться с другими славянками и чешками. Жаль только, что все еще мало в Чехии патриоток, и те как васильки в жите. Нехорошо и то, что нет у нас своего национального костюма. Насколько благороднее, практичнее и красивее был бы он, чем это вечное слизывание новых мод с парижских журналов. То носят всего одну юбку, платья узкие, зато через несколько лет надевают одновременно пять накрахмаленных юбок, к ним обруч, вату и полсотни косточек; а платья — то короткие, то улицу метут, и так без конца, чем далее, тем хуже. И ведь ничего не поделаешь — приходится сходить с ума, иначе засмеют. Говорят же: «Одевайся как все!». Мужья наши, конечно, не рассердятся, если мы откажемся от нарядов. Но что скажут тогда промышленники?

Хотелось бы мне написать в Вену кому-либо из тех молодых людей и попросить себе программку танцев, но у меня нет адресов. Будь так любезна, добудь для меня одну: мне так хочется иметь у себя изображение славянских национальных костюмов. Денег даст тебе пан Чейка, ему программку и передашь, потому что он будет посылать мне книги.

[...] Муж мой целует тебе ручку и почтительно приветствует твоего супруга. Передай ему сердечный привет и от меня, а вместе с тем просьбу и дальше продолжать исполнение секретарских обязанностей у своей жены, так как я не надеюсь получить в этом году ответ от тебя самой. Теперь тебе мешают студенты, потом будет университетское торжество — ну, совсем некогда писать, тут уж ничего не скажешь. Поцелуй за меня своих деток, и будьте все здоровы. Ты только подумай: пишу уже второе письмо (на первом дети поставили кляксу), а сейчас прибежал Ярослав — и снова клякса! Рассердят, хоть беги от них! Поэтому прости, что посылаю такое грязное письмо, — ты хорошо знаешь, что такое дети. Целую тебя мысленно, дорогая моя!

Преданная тебе

Божена Немцова.