Письма к родным и друзьям

6. ЖОФИИ РОТТОВОЙ[17]

3 октября 1852 г.

Любимая сестра моя!

Представь, как бы ты обрадовалась, если бы тебе зимой принесли букет благоухающих роз! Так милы мне твои письма. [...] Последнее мое письмо было какое-то путаное. Я писала, что странствую, а не о том, где была и что видела. Все это я оставила для дневника, но и в нем ты не найдешь последовательного рассказа о поездке в Словакию, хоть я и много пишу об этом. Видишь ли, дорогая моя, когда я начинаю что-либо описывать, то не знаю, где остановиться, потому что мне хочется разделить с моими читателями каждое приятное мгновение, а рассказать устно об этом все как-то не удается, да и подробности забываю. Может быть, вам мои зарисовки хоть сколько-нибудь понравятся, эта мысль и побуждает меня писать. А что, они и в самом деле понравились Душану?[18]

Близок час нашей встречи — мы сможем многое рассказать друг другу. Мне хотелось бы услышать, что ты прочитала за это время. Конечно, я верю, что Санд тебе все больше и больше нравится, эта женщина и мой идеал. Как я жалею, что не могу читать ее сочинения в оригинале, ради одного этого хотела бы я изучить французский язык. Надеюсь, ты передашь мне содержание ее путевых заметок; а нет ли их на немецком? Как тебе может нравиться что-нибудь, кроме нее? Когда я читаю что-либо из ее вещей, то совершенно теряю интерес ко всему остальному, а это, конечно, мешает справедливо судить о всякой другой, может быть, и хорошей книге.

Мнение твое о груде Гануша[19] разделяют многие, а я думаю так уже давно, еще когда он читал мне некоторые места в рукописи. [...] Здешний воздух мне хорошо помогает и без купания. Погода у нас стоит теплая, и, что удивительно, кругом по второму разу цветут сливы и яблони. Говорят, это означает, что осень будет долгая. Во вторник пятого октября у нас сбор винограда, и мы уже приглашены и в городской виноградник и в деревню. Что ж, повеселимся! Слиачские воды[20] оказали на меня благотворное действие, хотя удалось воспользоваться ими всего четыре раза. Но особенно приятным был тот день, который я провела в полном одиночестве. Когда я лежала на холмике под акацией и любовалась прекрасным видом, открывавшимся на Грон, я не желала ничего иного, как видеть тебя рядом. Лист, который я вкладываю в письмо, был сорван близ Дориного родничка — я думала тогда о тебе (потом я сорвала еще один), а василек — последний цветок с уже пустого поля. Дети мои отправляются по утрам на телеге с работниками в поле, где копают картофель, и проводят там время до обеда, а иногда и до вечера. После обеда иду к ним и я, сажусь на мешок с картошкой или же прямо на землю, слушаю разговоры рабочих, удивляюсь, как небрежно выбирают они картофель, и покрикиваю на детей, которые бегают тут с жеребятами.

[...] Дети мои целуют тебя и предвкушают, как вы с Индржихом[21] будете удивляться, когда они станут рассказывать вам обо всем увиденном. На днях они ходили на виноградник и так наелись винограда, что Дора пришла домой в расстегнутом платье: в Венгрии это можно! Сердечный привет от мужа всей вашей семье. Поцелуй папу, мамочку, Индржиха и, поскольку ты не можешь сама себя поцеловать, прими горячий поцелуй от твоей сестры

Божены.