Письма на волю

Письма из витебского подполья (октябрь — ноябрь 1942 г.)

3 октября 1942 г.

Пока ей (Тоне)[87] тут делать нечего. Пусть она придет в следующее воскресенье. Обстановка очень сложная. Много нового, интересного. Немцы переносят все под землю. Под городом строятся капитальные сооружения. На аэродроме все самолеты под землей на глубине 6 метров. Солдат очень мало… Результаты вчерашнего налета еще неизвестны. Сообщу. Почва работы подготовлена прекрасно. Как я рада, что я уже здесь. Бывай.

Вера.

11 октября 1942 г.

Привет, Василь. В общем все интересно, как мы и ожидали, только несколько труднее. На сегодняшний день главная трудность состоит в нашей личной неустроенности. Но уже есть надежда. Нужны деньги. И, пожалуй, скоро мы заживем, как родовитые граждане. Во что бы то ни стало пришли скорее денег. Если еще не поздно, сообщи Юрину, что Околович усиленно разыскивала полиция и конфисковала ее вещи. Может быть, это ему неизвестно. Здесь я о ней слышу только хорошее. Пойми, как важно, чтобы не было ошибки…

На днях из-за плохой погоды на аэродроме скопилось и стояло 128 самолетов 4 дня. Я узнала, когда улетели.

Перепиши, пожалуйста, и перешли по записанному у тебя адресу это письмецо. Буду очень тебе благодарна.

Два дня тому назад со станции отправлен поезд из 80 вагонов с ранеными. Их каждый день хоронят…

Из Германии непрерывно возвращается много тяжелобольных, инвалидов. Там сами себе делают увечья, чтобы выехать назад… Ну хватит. О самом интересующем и важном писать не могу.

Вера.

18 октября 1942 г.

Дорогие друзья мои. Шлю мое первое послание с первыми впечатлениями. Прежде всего хочу сообщить о настроениях то, что для меня является новым и, мне кажется, важным… Сегодня главное — это всеобщая безграничная ненависть к немцам. Я не стану приводить доказательств, они будут на деле…

Многие думают, что теперь вести борьбу невозможно и нецелесообразно ввиду верной гибели. Что борьба будет иметь смысл тогда, когда приблизится Красная Армия. Но страшная действительность корректирует эти взгляды и заставляет действовать сегодня. Вчерашней ночью на станции «нечаянно» столкнулись два состава. На лесозаводе то и дело портятся станки, выполняющие самые срочные заказы военным организациям. На строительстве укреплений обваливается земля и давит немца-конвоира. Иначе не может быть, потому что жизнь совершенно невыносима. На аэродроме работает 1300 человек, они зарабатывают по 8–12 марок в месяц, а булка хлеба стоит 16 марок. Получают еще 200 граммов хлеба и жидкий суп, и это все. Больше ничего нигде не дают, кроме 100 граммов хлеба для детей.

На всех предприятиях немцы, мастера и начальники бьют рабочих кулаками, ногами, палками. В городе очень неспокойно. Каждый день на улицах облавы. По ночам проверка жильцов по домам. В то же время усиленно действует пропаганда. Радио обещает справедливое и равномерное распределение продуктов, введение карточной системы…

Пробиваю дорогу, живу, Вера.

25 октября 1942 г.

…Сегодня движутся войска в сторону Смоленска. Я видела две колонны пехоты по 300 чел. Один офицер, вернувшийся из-под Сталинграда, говорил, что их войска бывают в боях только две недели, после двух недель идут на отдых и сменяются другими. Возможно, что и тут происходит то же самое (см. мое другое письмо).

Пожалуйста, перешли это письмецо по такому адресу: Москва, 8, Новое шоссе, Устюжаниной. Обратный укажи твой адрес. Привези мне письмо, уже должно быть. Крепко жму руку. Привет сердечный моей гвардии.

Вера.

25 октября 1942 г.

Здравствуй, друг! Вчера послала тебе письмо другой дорогой. Получил ли ты его?.. Тоню передай обкому КП (б) Б. Для связи используй девчат из группы, они без дела, в городе каждый человек нам дорог для работы. Но знаешь, ведь пока что мы не можем быстро расширять круг наших связей. Сейчас у нас до 20 чел. Хочу закрепить, основательно использовать пока этих.

В город прибыло много беженцев из Суража. Говорят, что немцы оттуда выселяют всех жителей. Уже несколько дней идет все усиливающаяся переброска войск всех родов оружия со стороны Смоленска на Сураж по железной и шоссейной дорогам. Используешь ли ты эти мои сообщения? Налажен ли контакт с другими организациями? На аэродроме теперь 71 самолет, прибыло 5 новой конструкции, высокомеханизированные, а управляются одним пилотом, большая грузоподъемность, 3 пушки. Скоро пришлю подробное описание.

На днях уехали к вам на машине 8 пленных. Остальных пленных взяли под конвой. Многие девушки вызываются на допросы, пока никого не арестовали. Пленные работали 23 октября 1942 г. на аэродроме.

Сегодня неожиданно получила твое письмо с политинформацией. Спасибо. О «Смелом» и «Сидорове» думаю, что ты написал воскресной почтой, жду ответа с твоим мнением. Может, «Сидоров» возьмется прописать наши паспорта? Сведения о подземных ангарах не подтвердились, есть только бомбохранилище на глубине 9 метров, почти в центре аэродрома, возле оврага и картофелехранилища…

У гестапо есть школа, учится до 50 чел., большинство девушек. Многие девушки уже работают. Скоро напишу снова для центра. У нас вовсе нет денег, если завтра не пришлешь, придется продавать часы. Твоя поездка в обком лишит нас связи недели на две. Нельзя пока одолжить советских и прислать? Здесь есть чудесные люди. Меня очень злит необходимость действовать медленно, но так вернее. Правда?

Вера.

Получено 26 октября 1942 г.

Очень беспокоюсь за воскресную почту… Принесла ли Тоня 2 письма? Присылай политинформации за истекшие дни, необходимость тебе понятна. С нашими документами жить невозможно. Надо, чтобы «Смелый» через «Сидорова» попробовал достать новые. Думаю, что за большие деньги это можно. Со своей стороны принимаю меры через верного посредника. Нужны деньги. Это опасно, но необходимо, иначе ничего не выйдет. Дуся[88] уже раз попалась во время ночной проверки. Спасло то, что ночевала у родного дяди. В общем необходимо изменить положение…

На аэродроме теперь постоянно находится около 50 самолетов, большинство «мессершмитты». Стоят очень тесно на поверхности. Почему давно нет наших самолетов? Жители очень просят прилететь. Это для них большая радость. Связного постараюсь найти. Тоню откомандируй в обком, рекомендуй в отряд.

Вера.

26 октября 1942 г.

Дорогие друзья мои! Сегодня на Смоленском рынке снова повешены три человека. На перекладине виселицы над их головами прибита доска с надписью на немецком и русском языках: «Мы украли хлеб и картофель, назначенный для германского населения, не потому, что были голодны, а потому, что хотели спекулировать, наживаться». Казалось бы, что гражданское население должно было с удовлетворением отнестись к этому новому акту «справедливого правосудия» и с благодарностью оценить «заботу» о нем германского военного командования. Но не эти чувства волновали гражданское население. Весь день перед виселицей стояла толпа. (Я сама, взволнованная и потрясенная, долго не могла уйти со страшного места.) При мне две пожилые женщины, поспешно подойдя к виселице, прерывающимися голосами начали вслух читать надписи. Когда дочитали до конца, одна из них сказала: «А как было на самом деле, кто его знает». И обе тяжело вздохнули. «Постепенно со всеми нами будет то же самое», — проговорил бородатый старик… К толпе подошли два немца, и все тотчас утихли. Немцы вынули фотоаппараты и долго старательно фотографировали и повешенных и толпу перед виселицей. В это время подъехала автомашина с группой немецких офицеров. Они медленно высадились из машины и медленно, важно направились к виселице. Толпа не расступилась перед ними, но они шли на людей, как будто перед ними никого не было. Расставив ноги и заложив руки за спину, долго осматривали свою новую победу спереди, а потом обошли вокруг и стали рассматривать сзади. Вдруг завыла сирена. Тревога. Все подняли головы кверху. «Советские самолеты! Они, верно, заметили, что здесь высадились немцы», — высказала свои соображения старушка. Офицеры вдруг потеряли интерес к виселице и несколько поспешней, чем высадились, сели в машину и уехали. А толпа напряженно следила за полетом советского самолета.

Повешены буфетчик, шофер и грузчик по доносу кладовщика в полевую комендатуру. Люди живут в таких условиях, что на заработок существовать невозможно, и поэтому крадут все, что только можно украсть там, где работаешь. Пекари крадут хлеб, сапожники — кожу, машинистки — бумагу, шоферы — бензин и все, что перевозят. Железнодорожники умеют моментально расхватывать платформу медного лома, сдать его немцам и вторично получить спирт. И все это окрашивается своеобразным патриотизмом: «Ведь немцам от этого вред». И люди чувствуют некоторое удовлетворение своей ненависти, а ненависть ширится и крепнет, бурлит и клокочет. Каждый день и каждый час рождает новые волны ненависти на улице, на работе, дома.

Люди идут по тротуарам. Два офицера верхом на лошадях въезжают на тротуар и, величественно, небрежно помахивая хлыстами над головами прохожих, теснят их к домам, заставляют сходить на мостовую. Ах, какими глазами смотрят на них в это время «освобожденные и приобщенные к европейской культуре» люди!..

Бывший старший бухгалтер работает грузчиком в полевой комендатуре. «Я получаю три марки в неделю, — говорит он. — Вы понимаете, что значит три марки при нашей работе и при теперешних ценах на продукты? У меня семья, мы изголодались окончательно, ведь питаемся только бураками со жмыхом. Я не могу тратить мои последние силы, они нужны будут Родине на лучшее дело, к тому же ведь я своими собственными руками помогаю грабить нашу страну. Ведь я гружу для отправки в Германию наш хлеб, наш лес, железо, все, что они только могут заграбастать. Нет, я больше не могу! Не пойду больше на эту проклятую работу, буду искать другого способа пропитаться. Пусть они подавятся своими тремя марками».

Через два дня его повели на работу под конвоем, но перед работой дали 25 палок. Таких случаев сотни. Бьют не только за невыход на работу, бьют и за то, что мало земли насыпано на носилках, и за то, что не понимаешь, что говорит по-немецки мастер или контролер.

Поздно вечером в квартиру, где в семье есть девушки, стучатся. В чем дело? «Мы хотим с Вами танцевать». Ничего не помогает: ни отказы, ни уговоры, ни просьбы. Они вламываются в квартиру, и возмущенные родители должны делать приветливые лица и принимать гостей, а девушки должны выслушивать нахальные шутки и весело смеяться.

«В городе у нас теперь просторно, — говорит одна пожилая женщина. — Дома разрушены, фабрики не дымят, чистого воздуха сколько угодно, а дышать печем. Задыхаешься и в квартире и на улице». Такие разговоры ведутся не только в тесном кругу близких людей, это слышишь и на улице и на базаре. Люди перестают бояться высказывать вслух свое недовольство, потому что оно становится всеобщим.

Заходишь к случайному сапожнику починить ботинки. Он требует за маленькую починку 5 марок. На мое возражение, что это слишком дорого, он отвечает: «Я не хочу ваших марок, я их век не знал и знать не хочу. Дайте мне один рубль, наш рубль, такой, на который я могу купить 1 кг хлеба. Не умели мы ценить нашей прежней жизни. Все нам казалось недостаточно хорошо, и оценили ее только теперь, когда нас от нее освободили. Да уж до того освободили, что и жить не хочется».

— И когда это мучение кончится? — говорит идущая рядом со мной по улице незнакомая старушка. — Второй год мучаемся, страдаем, хоть бы бог дал пережить это и снова дождаться наших…

Вера.

28 октября 1942 г.

Только что кончилась воздушная тревога — налет советских самолетов. Не знаю еще, каковы результаты бомбардировки, но видно, как полыхают в трех местах пожары и беспрерывно рвутся снаряды: бомба попала в склад боеприпасов на аэродроме. Тревога началась в сумерках, в 6 часов, и кончилась только в 9-м.

Друзья мои! Невозможно вам передать наши переживания в эти часы. Радость за то, что они прилетели, горячее пожелание им успеха, тревога за мирных жителей, бешеная злоба к зениткам, открывшим ураганный огонь, мучительное беспокойство за летчиков, за самолеты, желание прикрыть их, помочь бить прямо в цель — в проклятые гнезда, — не промахнуться.

Мы стоим во дворе, напряженно всматриваемся в небо. Всем существом слушаем гул моторов. «Летите, летите, мои родненькие, бейте их, проклятых, бейте сотнями, — взволнованно мечтает соседка. — Дай бог вам счастья, удачи. Поймали, миленького! Поймали!» (На скрещивании нескольких лучей прожекторов ясно вырисовывается серебристая фигура самолета, нашего родного самолетика.) К нему со всех сторон мчатся струи светящихся пуль, вокруг него рвутся снаряды, а он летит себе ровно и как бы спокойно по полосе луча прожектора. «Поднимайся вверх скорее, скорее, — чуть не плачет женщина. — Золотце мое, соколик мой, ну поднимайся же, поднимайся же скорее! Господи, хоть ты подними его, скрой от глаз дьявольских!» Сердце бешено бьется, хочется подбежать к прожектору и трахнуть по нему — потушить его. «Ушел, ушел соколик наш, целый».

Мы облегченно вздыхаем. Чуть притихает гул стрельбы. В эту минуту с громким зловещим свистом проносятся бомбы. Оглушительный взрыв потрясает воздух. В домах сыплются стекла из окон. Второй, третий, пятый… «Спасибо, миленький, хорошенько их! Еще, еще! В фельдкомендатуру, в управу, на аэродром! Бей их сотнями, их самих, их машины, их орудия!» Я слушаю эту страстную молитву и знаю, что во многих дворах, так же как и в нашем, теснятся и волнуются эти чудесные советские люди, вынесшие бездну горя, страданий и оставшиеся верными своей Родине.

Взрывы следуют один за другим. В трех местах полыхает пламя. «Хоть бы это в фельдкомендатуру или какой их склад!..» Мне вспомнилось, что еще днем у колодца (у нас, как в деревне, у колодца все новости) пожилой мужчина авторитетно говорил, что сегодня ночью обязательно будет бомбежка, потому что уже два раза прилетали разведчики, все осмотрели и теперь будут бомбить. А женщина сообщила, что сегодня были сброшены листовки, в которых написано: «Дорогие мирные жители! Не обижайтесь на нас, но там, где расставлены немцы, мы будем бомбить». «Ну конечно, — поддержали ее другие, — пока в город не понаехало столько войск, они не бомбили, а теперь не могут же они смотреть». Я не верю в то, что были такие листовки, но меня радует, что молва народная их придумывает, распространяет. Разрушен и сожжен штаб дивизии. На аэродроме сгорел склад снарядов и два самолета. Бомбы попали в офицерский дом, в офицерскую столовую, на полотно железной дороги возле полоцкого виадука. В солдатском доме, фельдкомендатуре, орсткомендатуре вылетели стекла, но дома целы. Сегодня от бомбы загорелся склад горючего в Чепино…

Почему мало бьют аэродром? Теперь там постоянно 60–70 самолетов. Возле сгоревших домов лежат прикрытые соломой горки снарядов (несколько десятков). Надо скорее бомбить бомбохранилище (вместимостью до 700 бомб), потому что его хотят рассредоточить.

Вы, должно быть, ругаете меня за то, что до сих пор я еще не забрала и не использую мою группу, но это не по моей вине. С нашими документами нельзя ни прописаться, ни устроиться на работу. Можно только жить у очень хороших людей, готовых из-за тебя жертвовать жизнью и семьей. Сам тоже рискуешь каждую минуту провалиться, не из-за дела, а из-за прописки и паспорта. Таково положение. Группу сейчас сюда забрать нельзя. Нам здесь так жить тоже невозможно. Нужны настоящие документы. Принимаю меры. Не знаю, выйдет ли. Пока работаем вдвоем, медленно, осторожно создаем организацию из местных людей. Дело очень трудное, особенно вначале. Люди напуганы виселицами, не верят, что в городе можно что-либо сделать. Но первый десяток уже имеется. Теперь дело пойдет быстрее. Главное, устроиться нам самим. Хороших людей много. Правда, режим, обстановка дьявольски трудные, но мы их все-таки проведем. В общем я полна самых лучших надежд, нисколько не боюсь, что меня повесят. Девчат моих еще надеюсь использовать.

Ну вот пока все. Не ругайте меня за то, что письмо такое длинное и что в нем так много беллетристики. Может быть, используете для газет…

А когда же я получу от вас хоть маленькую записочку?

Сердечный привет вам, будьте здоровы и счастливы.

Вера.

30 октября 1942 г.

Здравствуй, друг! Слышал ли ты, что сегодня вечером творилось у нас, и правильно ли определил по компасу? Или без компаса было ясно? Ну и бомбежки! Не знаю, известно ли тебе, что наши самолеты долго и крепко бомбили все города на магистрали Вязьма — Смоленск Орша — Борисов — Минск. Теперь взялись за нас. Хорошо.

У нас недавно назначен новый начальник противовоздушной обороны города. Это назначение он получил в награду за участие в налетах на Москву. Принимая новый пост, он заявил, что с этого дня ни один советский самолет не появится над городом. А если появится, то не вернется обратно. Именно в эти дни и начались такие бомбежки, каких город еще не видел. Интересно, как чувствует себя теперь новый начальник?

О результатах сегодняшней бомбежки напишу тебе завтра, а пока хочу попросить с большим разбором брать адреса и записки. Вместе с адресом шли коротенькую характеристику, проверяй ценность и возможную полезность адреса…

Интересно, что за последнее время немцы распускают слухи о мире, назначают дни и часы, когда будет объявлено по радио. Думаю, что это им нужно не только для мирных жителей, но и для своих солдат. Настроение и у офицеров и у солдат очень подавленное. Некоторые солдаты говорят: «Этой зимой воевать не будем. Хватит нам». Возвращающиеся из отпусков из Германии рассказывают о большой нужде, о беспрерывных бомбежках. На днях я долго беседовала с одним эсэсовцем. Он страшно обрадовался моему знанию немецкого языка и разговорился, будучи уверен, что я немка из Риги (это не я придумала, а он). Его настроение меня крайне удивило. Он воевал уже в Польше, Бельгии, во Франции и вот после всех побед ни тени уверенности в победе. Усталость, разочарование, тяга домой, страх перед будущим.

— Война — это очень ужасная вещь. Она стоит очень много денег, много крови и жизней, и никто не знает, когда она кончится, — говорил он. На мой вопрос, скоро ли окончится война, он замахал руками: «Нет, нет, нескоро. Русские очень сильны, их сопротивление — ужасная вещь. Мы не привыкли к такому сопротивлению».

Один немецкий офицер, поляк по национальности, когда в его присутствии жаловались на трудности жизни, рассмеялся и иронически воскликнул: «Какие вы неблагодарные, русские! Вас освободили, а вы никак не хотите этого понять и жалуетесь. Я вот поляк. Сукно на мне из Голландии, сапоги из Чехословакии, каска из Бельгии, оружие из Франции. Я по крайней мере вижу, что германская армия освободила все эти народы…»

На железной дороге и на шоссе в последние дни затишье. Войск передвигается значительно меньше, но в городе концентрация их как будто все увеличивается. Вчера прибыло два эшелона из-под Смоленска. На Лучесах выселены почти все жители, и дома заселены немцами. В клиническом поселке по нескольку семей сселено вместе. В освободившихся домах немцы.

Вчера возле железнодорожного моста эшелон с бензином наехал на мину. Сгорело 30 цистерн, сильно поврежден путь. Вчера бомба попала в блиндаж, где прятались немцы, убито 30 солдат и офицеров. Общий итог бомбежки получается солидный. К первому сообщению добавлю: убито много немцев в Сосновке, уничтожено 50 автомашин возле дома специалистов, разрушена мельница на Витьбе, сгорел склад горючего в Елагинском саду. На железной дороге повреждены пути, в Полоцком парке бомбы попали в составы с амуницией, с бензином, со свиньями и с лошадьми. Повреждены казармы на улице Бебеля, но тут получилось досадно: одна бомба разорвалась на улице, другая попала в крышу, прошла насквозь и не разорвалась. Немцы тщательно скрывают свои потери, но жители говорят, что такого урона еще ни одна бомбежка не нанесла… Люди рады налету и ждут следующего.

— Пусть мы погибнем, но больше погибнет их — сволочей. Пусть скорее прилетают и бомбят их без передышки, чтобы они не могли опомниться…

Эти чудесные люди непоколебимы в своей ненависти к врагу и в своей любви к родине. Что бы с ними ни случилось, они останутся советскими людьми, советскими патриотами. Одна моя знакомая старуха, у которой 3 сына и 3 зятя в армии, часто мне говорила: «Надо их бомбить каждый день, бомбить их заводы, их поезда так, чтобы щепки от них на семь верст летели. Когда прилетает наш самолет, я на коленях перед образом молюсь, чтобы бог спас, чтобы помог ему, чтоб дал ему меткость в его рученьки, светлую ясность в его глазоньки, чтобы каждая его бомба попадала прямо в цель и била, на куски рвала проклятую нечистую силу…»

На аэродроме сгорел небольшой наружный склад. Подземное бомбохранилище цело. Сгорел только один самолет, два повреждено. Теперь там 30–40 самолетов и 15 новых стоят отдельно, направо от входа. Возле сгоревших домов горки бомб замаскированы соломой. Надо бомбить, бомбить. О 200 чел. возле казино ничего не знаю, думаю, что неправильно. Обком поврежден, там уже отремонтировано. Столовая тоже. Говорят, что во время следующего налета из зениток стрелять не будут, а будут вести воздушный бой…

Вера.

4 ноября 1942 г.

Дорогие друзья мои! Посылаю вам «Минскую газету» и пачку серьезных немецких газет из Франкфурта и Гамбурга. Может быть, вы их не получаете. Это влиятельные газеты, «делающие политику». В них много интересного… Исключительно интересны статьи о Сталинграде и Ржеве. В них признается не только сила Красной Армии и высокая похвала ей, но и ужас перед этой силой.

В «Минской газете» интересна речь гауляйтера Вильгельма Кубе, обращенная к белорусским рабочим. Подлизывается, сволочь, на все лады. А «Берлинская иллюстрированная газета» показывает (для немцев) истинные цели освобождения. Самый интересный листок посылаю. При виде этой иллюстрации хочется и плакать, и ругаться, и бить, и громить их изо всех сил. Может быть, используете эти иллюстрации.

Мне срочно нужно ваше указание. Есть слух, что фельдкомендатура дала приказ постепенно забирать мужчин из города в лагерь военнопленных. Как поступить: уходить в лес, за это немцы арестовывают семьи и конфискуют имущество, оставаться и идти в лагерь, чтоб угнали в Германию? Дайте ответ.

Вера.