Письма. Рабочие дневники. 1942–1962 гг.

1953

Дорогой Бэмби!

Прежде всего передай мамочке, что я жив и здоров, поскольку, как я могу об этом судить, таковые сведения паки всего ее беспокоют. Жизнь идет по заведенному порядку, никакие происшествия в нее не вклиниваются, ем, пью, сплю, немножко работаю, в общем, веду, вернее, влачу такое существование, какое только можно пожелать лучшему другу, если он страдает водянкой. Ну-с, прежде всего об организации «Джойнт». Я многого ожидал (по тем сведениям, какими располагал до этого) от этих засранцев, но такие преступления — выше всяких ожиданий. <…> Гадость всего этого усугубляется еще и тем обстоятельством, что они не только опозорили славные имена Маркса, Кагановича, Свердлова, но еще и ударили по нам, сыновьям своего отца. <…>

Когда же это кончится? Зубами бы загрыз мерзавцев, клянусь тем, что у меня еще осталось от чести. Учти, мнение это не для цензуры, а от щирого сердца, ибо империализм сейчас страшно мне, лично мне мешает. Так хотелось бы быть штатским, сидеть с вами за одним столом, ложиться спать и знать, что завтра увижу вас снова! Старая песня, верно? Представляю себе, как она вам надоела…

У нас всё спокойно, землетрясений нет, вулканы дымят своеобычно. Вчера с легким сердцем упился (впервые в этом году), сейчас малость гудит головушка молодецкая. Кстати (или не кстати), чувствую все большую тягу к реализму. Может быть, возраст? Фантастику писать не хочется. Написал пьесу «Судьба переводчика» — черт его знает, может быть, неплохо? Сюжет один и тот же, любовь (несчастная), даль земноводная и трико с начесом (это от моих комиссий в АХЧ). А все-таки «Страна Багровых Туч» очень привлекает — но не хочу писать крупных вещей. Задумал серию рассказов «Там, где обычное сталкивается с несбыточным», или еще как-нибудь ее назвать. На это дело натолкнуло меня одно происшествие на Камчатке. Странное, полууголовное, полуфантастическое дело. Кроме того, я сейчас слишком много знаю, чтобы молчать. Да, кстати, можешь хвастануть перед своими приятелями: напалм — это не просто конденсированный бензин, а NaPAlMg + высокооктановая, под большим давлением добавленная нефть.[98] Ась? Сугубо секретно: слыхал о радиоактивных ОВ? Вот тебе: S + Se + As ← α, β. Вроде иприта, только поражает не молекулами, а α, β излучением. Гы! Говорят, очень гнусная вещь. Ну, пока всё.

Крепко вас целую, дорогие мои, ваш Арк.

<…>

АН пишет это письмо 17 января 1953 года. А за четыре дня до этого, 13 января, во всех центральных газетах было опубликовано сообщение ТАСС «Арест группы врачей-вредителей»: «Некоторое время тому назад органами госбезопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сокращать жизнь активным деятелям Советского Союза. <…> Установлено, что все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей науки, состояли в наемных агентах у иностранной разведки. Большинство участников террористической группы (Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“, созданной американской разведкой якобы для оказания международной помощи евреям в других странах. На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую террористическую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и в Советском Союзе. <…>» «Делом врачей» был дан старт всеобщей антисемитской истерии. Во всех учреждениях, предприятиях, воинских частях были организованы собрания и митинги с требованиями самой суровой казни для «убийц в белых халатах». Тремя днями после письма АНа, 20 января, «за помощь, оказанную Правительству в деле разоблачения врачей-убийц», была награждена орденом Ленина Лидия Тимашук (встречается и литерация Тмошук), врач кремлевской больницы. Только смерть Сталина 5-го марта положила конец далеко идущим планам решения «еврейского вопроса» в СССР… А врач Тимашук была лишена ордена «в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами».

Много позже мы прочтем в ГО: — Ты лучше вспомни, как у врача Тимашук орден отобрали, — сказал Изя. Но Андрей не знал, кто такая врач Тимашук. Это будет потом. А сейчас — отдав дань вполне возможной в тех обстоятельствах цензуре, АН возвращает письмо в привычное русло своих литературных планов. Письма для него — явная отдушина, где можно высказать наболевшее, зарядиться энергией, оценивая творческие планы.

Дорогая мамочка!

Только что получил от тебя сразу два письма (3.01 и 5.01), а также и письмо от Фани.[99] Очень большое тебе спасибо, твои письма меня всегда вздергивают на «соответствующую (принципиальную, притом) высоту», но все же я имею к тебе большую претензию. Рад был узнать, что аттестат ты уже оформила, и получение денег уже никогда больше не будет зависеть ни от моих капризов, ни от капризов погоды (здесь это возможно). Но ведь деньги я посылаю не для того, чтобы ты держала их на книжке в ожидании грядущих пиршеств. Я хотел, чтобы это хоть немного облегчило твою жизнь, хоть немного оторвало бы тебя от забот о лишней копейке. Мамуля, родная моя, прошу тебя, не устраивай ты этих дурацких денежных резервов, совершенно бессмысленных и никому не нужных. Сбережение денег может оправдать себя только в том случае, если ты истратишь их на порядочный летний отдых, а копить их, чтобы потом проесть и пропить вместе со мной — совершенно неразумно. Что касается меня, то в денежном отношении у меня всё хорошо, и об этом не изволь беспокоиться. А когда я приеду в отпуск, будь уверена, у меня найдется на что пошиковать. Вот то-то и оно-то. И давай больше к этому вопросу не возвращаться.

Теперь касательно мужа твоей приятельницы. Единственный населенный пункт на Камчатке, носящий имя Кирова (насколько знаю я и местные старожилы), располагается на западном побережье, т. е. на берегу Охотского моря. Никаким бедствиям он не подвергался, как и всё западное побережье. Писем же от него нет потому, что сообщение туда и по морю, и по суше очень нерегулярное, особенно сейчас, так что в этом отношении пусть твоя приятельница не беспокоится, даже если письма не придут еще месяца два: сейчас сообщение с ними только на собаках, да и то — скалы, заносы, тайга, незамерзающие болота, а в море — сильные штормы (бр-р-р! как вспомню — всего наизнанку выворачивает).

Ох, и задувает же вьюга! Ползаем от дома до работы почти на четвереньках, каждый войдет в кабинет, весь в снегу, как снежная баба, мокрый, пар столбом, снимет шапку, трахнет ее об колено и обязательно скажет: «…ммать! Вот это дует…» Я опять малость простыл, появился на затылке еще один чирей, очень противно и болезненно, но безопасно. Пожалуй, на днях смотаюсь в санчасть, сделаю переливание крови.

Читаю сейчас «American Notes» Диккенса, ржу, разумеется, чем и привожу в восхищение приятелей. Много занимаюсь, но немножко не по специальности, которую, кстати, и думаю тайно сменить годика через полтора, раз уж мне суждено быть кадровиком по гроб жизни.

Мамочка, будет время — сходи в «Военную книгу» где-то на Невском, спроси «Военный англо-русский» словарь, да и еще раз поищи «Англо-русский» Мюллера, на 60 ООО слов. Очень нужно, ей-богу. Кроме того, не откажусь от любой книги на японском языке, а также и на английском (у меня уже есть «Пиквикский клуб» и «Трое в лодке»,[100] так что это не нужно) — желательно не очень толстые, чтобы подешевле и покупка и пересылка.

Пиши теперь по новому адресу, на 65-ю школу, не забудь. Это будет и быстрее, и вернее, и при случае телеграмму сможешь дать.

Вот и всё. Крепко целую тебя, родненькая моя, твой Арк.

P. S. Привет всем, кто пил за меня в Новый Год.

Да, совсем забыл — как представителя реденькой у нас беспартийной массы меня выдвинули в какую-то важную избирательную комиссию. Какую — сам еще не знаю.

Здравствуй, Борька!

Целая простыня еще остается свободной, так что можно заодно черкнуть и тебе. Ну-с, разберем мою жизнь по пунктикам.

1) в области служебной — как по маслу.

2) в области общественной — член какой-то избирательной комиссии со стороны беспартийных («Какой-то» — потому что избрали меня заочно и ничего толком не сообщили), руководитель кружка партийного просвещения, неофициальный авторитет по вопросам естественных и социальных наук.

3) в области литературной — гнусненько. Во-первых, мало времени, во-вторых, чего-то все-таки нехвата. Кажется, стройного плана изложения. Есть идеи, беспорядочно набросанные «красивые места», вот и всё. Любая попытка писать на реалистическую тему заканчивается сентиментальным или квасно-патриотическим тупиком. Одно утешение — переводы.

4) в области финансовой — никогда в жизни еще деньги мне не были так НЕ нужны, как сейчас, так что всё хорошо.

5) в области познавательной — изучаю зарубежные фальсификации марксизма, а также ряд других, куда более интересных и соответствующих нашему с тобой… гм… темпераменту? — в общем, кругу интересов.

6) в области гигиенической — борюсь с чирьем, каковая борьба особенно неудобна ввиду расположения оного — на затылке. Тем не менее, в баню хожу каждую субботу(!!!). Кроме того, еженедельно (the weather permitting[101]) совершаю марши в 6 км туда и обратно (куда и откуда — вопрос другой). Это противогеморроидальное средство.

7) в области семейной — развожусь понемножку. За вычетом легких амуров с местным населением (увы! не с аборигенами — никакой экзотики) живу как предписывает евангелие от Матвея, и даже паки — не токмо жены ближнего своего, но и своей собственной не желаю.

8) в области упований (об упоениях см. ниже) — встретимся, по-видимому, не раньше, чем через год (а ведь так недавно было полтора!) — впереди весна, лето, осень, и в середине зимы, этак числу к 15 генваря 1954 года я буду с вами — других надежд не моги иметь.

9) в области spirits (восходит к слову «спиритуальный», о «спиртовой» см. ниже) — неплохо, гораздо лучше, чем в Канске. Вообще это всё вранье относительно того, что люди здесь опускаются, падают духом и пр.

10) наконец, в области спиртоводочной — норма. Лепо и истово выпиваю по субботам и воскресеньям <…>, пою очень серьезно «Посеяла огурочки», а также «Когда б имел златые горы». Кстати, твоя «Отелло, мавр венецианский»[102] привела в восторг многих, а многих еще приведет. Пиши побольше песен, да и вообще писем.

Се моя жизнь desu. [Иероглифы] Here’s my life. Das ist main[103] жизнь в общем.

Неделю назад была прекрасная погода, и я видел самое, пожалуй, красивое зрелище в моей жизни. Схематически можно изобразить так: [рисунок]

Стоял, вспоминал, и слезы мерзли на моих ресницах (впрочем, слезы от холода — в очках очень мерзнут глаза).

Крепко тебя целую, мой друг,

твой Арк.

Пиши больше и чаще.

«Схематически можно изобразить так» — и рисунок. Часть из этих рисунков можно видеть на вклейке. Вообще же АБС рисовали много. Особенно в молодости. Исчерканные рисунками тетради БНа времен школы и университета, рисунки почти в каждом письме АНа.

Было ли у вас с АН какое-то творческое хобби, вполне помогавшее устраивать прозу? Ну, к примеру, как я знаю, Вы рисовали в детстве комиксы, а потом начали как Пушкин на полях прорисовывать героев. Или Вам необходим был стишок в книгу, а Вы сели и написали. И не хотелось ли Вам хоть раз иллюстрировать свое или чужое произведение?

Макс Квант. Новосибирск, Россия

Никакого хобби такого рода у нас не было. Рисовать — любили оба (АН — получше, БН — похуже), но исключительно баловства ради. Никаких практических целей при этом не преследовалось. И стишки писали оба (БН — чаще, АН — реже), в том числе и для того, чтобы вставить в текст, над которым в данный момент шла работа. В школьные годы АН с удовольствием иллюстрировал свои любимые книжки («Арктанию» Гребнева, «Войну миров» Уэллса), но никогда и в мыслях не имел заняться иллюстрированием профессионально.

Но иллюстрировали АБС свои произведения довольно умело. Далее, когда в этой работе будут представлены рабочие дневники АБС, там будут даны и рисунки из них.

И еще — в письме АН обращается к матери: «Много занимаюсь, но немножко не по специальности, которую, кстати, и думаю тайно сменить годика через полтора, раз уж мне суждено быть кадровиком по гроб жизни». Мысль уйти в отставку, стать штатским, раз придя в голову, уже не оставляет АНа.

Приветствую вас, дорогие мои! Обыкновенно писал вам в воскресенье, но вчера я был занят разными делишками, связанными с моим пребыванием в окружной комиссии,[104] поэтому приходится писать сегодня. Откровенно говоря, писать лень. Я не выспался, да еще слегка упит сейчас, ко всему этому прибавить еще полное отсутствие новостей, так что композировать очень трудно. Но с божьей помощью попытаемся, тем паче, что вельми хочется поговорить с вами.

Ну-с, во-первых сегодня мой праздник, тридцать пять лет моей армии, и я намерен хорошенько отметить эту дату. Встали сегодня в 9 часов от голода, хотя спать хотелось ужасно. Осушили то, что осталось со вчерашнего дня, подбодрились, сейчас собрались в город, пишем письма. В городе сегодня будет много нашего брата, веселого, шумного, «обходительного» — спасайтесь, бабочки! Прячьте свою невинность, невинные, идите жадно навстречу греху, виноватые! Сегодня — день веселых проделок и открытых карманов.

A propos: мои карманы открыты, но напрасно жадная ручка шарила бы в них — поет Торричелли![105] Кроме табачных крошек там ничего нет, даже воздуха (во всяком случае, свежего). Это, конечно, не значит, что я вообще без денег. Кстати, опять приходится поднимать вопрос о деньгах. Ужасно развеселило меня твое выражение: «твои, с таким трудом заработанные деньги», ей-пра. Воистину, велики труды мои! Ох, надоело о деньгах.

Пишешь, что заходила Инкина подруга — не знаю такой, а может быть, знал, да забыл. И ну их к чертям. О моем браке сейчас напоминаешь мне только ты. Я-то считаю себя холостяком, причем холостяком закоренелым. Гр-р-р!

Не тем голова занята. Сейчас особенно много всяких интересных вещей, некогда этой ерундой заниматься. Вспоминаю о бабах только во сне и по воскресеньям, хотя скоромные разговоры у нас всякий день за едой — что поделаешь, здоровые, сильные ребята, практики волею судеб лишены, вот и теоретизируют, бедняги. Я, конечно, на высоте, всегда забиваю всех сведениями анатомического, физиологического и гигиенического характера, о чем, кстати, понятия не имею.

Борьке.

Поздравляю с окончанием сессии, молодчина, братушка.

«Отец, устами меня поздравляющий, но с сомнением на мое окончание взирающий, так сказал…» («Гэндзи моногатари» Мурасаки Сикибу, пер. Конрада.[106]) Нет, право, молодчина. Ужасно тебе завидую. Об учительстве и думать не моги, такое назначение всегда можно обжаловать, ma chere. Об этом подробнее при встрече. А насчет встречи — буду через год, раньше не выйдет. Кончишь 7-й семестр, тут я и приеду. И довольно об этом. Мне, брат, тяжелее, чем тебе, говорить, а паки — думать об этом.

Пишем помалу, переводим тож. Пожалуй, посылать тебе переводы не стану — приеду, почитаем. План моей литературной деятельности (на 1953 год):

1. «Страна Горячих Туч» — повесть

2. «Румата и Юмэ» — повесть

3. «Разведчик» — повесть

4. «Каждый умирает по-своему»[107] («Без морали») — пьеса.

«Страну» начал бы уже давно, но ты не отличаешься внимательностью: где сведения о Н²₂О и Н³₂О? Кроме того, мне нужно знать, намного ли выше была температура в области прото-Венеры температуры в области прото-Земли в критический для Н₂ момент? И еще, возможен ли Н⁴₂? А идея крепнет и развивается. «Хиус versus Линда» все-таки имеет быть.

Насчет «Румата» — пока еще только наброски. Получается что-то похоже на «Сына Тарзана» — но все равно, буду писать.

«Разведчик» — вот это для печати. Есть всё, фабула (до тонкостей разработанная), «сильные» места — да я тебе эту историю как-то рассказывал, история агентурного разведчика-профессионала, его работы в Германии, во время войны и участие в народно-освободительном движении после войны, его любовь к одной мертвой и одной изменившей и т. д. Это пойдет легко, откладываю на последнюю очередь.

«Без морали» уже, собственно, написано. Но этот вариант нужно еще пересмотреть. Пожалуй, придется кое-что включить, кое-что вычеркнуть. Слишком грубо и похабно написаны отдельные места <…>.

Теперь еще один вопрос — опять о «белом пятне»: известны ли свойства волн промежутка между ультракороткими (радио) и инфракрасными? Если известны, то каковы? Что является их генератором?

Вот и всё, что имею сообщить.

Да, ввиду того, что новый адресат внезапно собрался уезжать, пишите мне на войсковую часть, по старому адресу. Бандероль получил, огромное вам спасибо. Без него я был, как без рук.

Всё.

Крепко целую, жму руку, ваш Арк.

Здравствуй, Боря!

Получил твое письмо — первое, после долгого перерыва. Ну, что ж, хочешь мужского разговора — давай поговорим. Прежде всего — о моих литературных талантах. Очень уж ты их преувеличиваешь. Конечно, теоретически можно себе представить этакий научно-фантастический вариант «Далеко от Москвы»,[108] где вместо начальника строительства будет военно-административный диктатор Советских районов Венеры, вместо Адуна — Берег Багровых Туч, вместо Тайсина — нефтеносного острова — «Урановая Голконда», вместо нефтепровода — что-нибудь, добывающее уран и отправляющее его на Землю. Это — теоретически. Четыре раза пытался я начать такую книгу, написал уже целых полторы главы — это, если считать только основательные попытки. И каждый раз я спотыкался и в отчаянии бросал перо. Дело не в том, что у меня не хватает фантазии представить себе адские условия работы или создать два-три конфликта, определяющих сюжетную линию. Всё это есть — в планах, набросках и т. д. Дело и не в том, что я не могу себе представить людей в таких условиях, их быт, нравы, выпивки, мелкие ссоры и большие радости — слава богу, хоть в этом ты не ошибся, мне просто было бы достаточно описать людей, окружающих меня сейчас. Дело гораздо глубже и проще — я совершенно не подготовлен технически, не имею ни малейшего представления о возможных формах производства или там добычи урана, о возможных организационных формах не только такого фантастического, но даже и обычного предприятия, о том, чем роль инженера отличается от роли мастера или техника и т. д. и т. п. Моя полная неграмотность в этой области жизни лишила меня способности дать фон всем моим большим и маленьким конфликтам, и они, несчастные, беспомощно повисли в пустоте. Вот почему приходится признать полное поражение на фронте «Б. Б. Т.» Согласись, ну какой тут к черту реализм, когда ничего мало-мальски реального я не могу поставить в основу повести?

Поэтому я очень сузил задачу и написал просто рассказ о гибели одной из первых экспедиций на неведомую планету — Венеры я бегу, ибо там из-за твоих песков и безводья не развернешься. Рассказ типа Лондоновского «Красного Божества» — последний кусочек судьбы человека, гибнущего в одиночестве (держателя томагавка я не считаю).

Как видишь, моя литературная программа начала меняться в самом начале. Следующее на очереди — «Каждый умирает по-своему» — пьеса. Ты прав, пьесы мне нравятся именно этой благословенной возможностью отделаться от дурацких интерлюдий между зернами необходимого материала. Тем более, что сюжет моей пьесы позволяет с успехом обойтись безо всяких описаний. А ведь есть чудесные пьесы, верно? Возьми «Опасный поворот».[109] Или «Сорок девятый штат». Или «Тележка с яблоками». Кстати — а-а-а! — немедленно найди в магазинах эту пьесу и сейчас же вышли мне. По-английски, конечно. Она называется, кажется, «The Apple Cart»[110] или что-то в этом роде. Так вот, я совсем не так предубежден против пьес, как ты. Собственно, как я уже тебе, кажется, писал, эта пьеса почти написана, остались мелкие изменения.

Дальше идет «Румата и Юмэ». Здесь вопрос посложнее. Время — наши дни. Место — острова юго-западной части Тихого Океана. Тема — примерно «Тарзановая». Основная задача — написать интереснее, чем писал Берроуз. Главное действующее лицо — полусверхчеловек (помесь человека с небожителем). В смысле техники любых затруднений нет, а вот как изобразить всю эту кутерьму — осьминоги, гидропланы, эсминцы, туземцы, военные базы, любовь — в более или менее стройном порядке? В общем, попробуем.

Наконец, «Разведчик». Это, собственно, для печати. По-моему, халтура. Не знаю. Здесь и думать не нужно, только пиши и пиши — как ты думаешь, стоит попытаться?

Есть еще один замысел: «Синяя туча Амадзи», а также повестишка о последних днях Коммунистической Республики Атлантиды. Над этим еще буду думать. Вот и всё по литературе. Быт — обыкновенно. Получил на днях два любопытных письма — одно от Инки[111] — необыкновенно большое, теплое, почти дружеское. Тебе и маме, кстати, привет. Однако просит, хотя и мимоходом, как будто, чтобы я поскорее прислал справку о том, что не возражаю против развода. Я бы давно уже послал, да до нотариуса никак не доберусь — у него выходной день в воскресенье, единственный день, когда я попадаю в город. Другое письмо от женщины, которую я развел с мужем, за что, как ты знаешь, поплатился комсомольским билетом и, в известной степени, карьерой. Письмо в духе одной замечательной пьесы Цвейга, возможно, ты читал. Бедная девочка! Она еще благодарит! Впрочем, это, пожалуй, гораздо интереснее маме, чем тебе. Это, брат, полуторно-мужской разговор. А тебе я пишу это для того, чтобы ты на живом примере усвоил, как много мужчины и женщины значат друг для друга, и почему без учета этих отношений, возможно более точного учета, во всех оттенках, со всеми черточками — эгоизма и самопожертвования — почему без этого не придать реального оттенка ни одному произведению.

Кстати, как там у тебя дела на этом фронте? Подозреваю, что не теряешься, сын матери моей, а? Только держи ушки на макушке. Да смотри, не проявляй излишнего великодушия в неприятные моменты, буде такие случатся, чего бог избави.

Недавно наблюдал радугу — зимнюю радугу! — загляделся и сшиб с ног одного большого чина. Я помог ему подняться, отчистил от снега, но все же он несколько раз упомянул «м-м-мать». Разбил очки (это уже в другой раз), хожу теперь как Битл (из «Сталки и K°»), с надтреснутым стеклом.

Таковы новости.

Жду твоих писем, ma chere.

Привет мамочке.

Жму руку, целую, твой Арк.

Умер Сталин! Горе, горе нам всем.

Что теперь будет?

[и далее — красным карандашом:]

Не поддаваться растерянности и панике! Каждому продолжать делать свое дело, только делать еще лучше. Умер Сталин, но Партия и Правительство остались, они поведут народы по сталинскому пути, к Коммунизму.

Смерть Сталина — невосполнимая потеря наша на дороге на Океан,[112] но нас не остановить.

Эти дни надо пережить, пережить достойно советских людей!

О смерти Сталина вспоминает БН:

…когда в 1953-м умер Вождь, я не плакал. Был потрясен, ошарашен, испуган даже, но — не плакал. Видимо, уже повзрослел.

А спустя три месяца откровенно хихикал по поводу «английского шпиона» Берия. («Растет в Сухуми алыча не для Лаврентий Палыча, а для Климент Ефремыча и Вячеслав Михалыча!..». Многие ли двадцатилетние сегодня способны понять, о ком и чем идет речь в этой песенке?)

Указ

Правительства Арканарской Социалистической Республики

Учитывая пожелания граждан, Правительство постановляет:

1. Запретить употребление литературных опусов для растопки печей.

2. Учредить специальную общую тетрадь для занесения оных опусов, как бы малы и незначительны они ни были.

1.04.53 пос. Новый

Председатель Правительства АСР

Дорогой Боб!

Пишу очень коротко, ибо спешу необычайно: скоро подойдет машина, и поеду в город. Письма твои получил и весьма им обрадовался. Было бы вдвое лучше, если бы ты писал почаще. Очень люблю твои письма, а здесь — особенно. Ну, о новостях.

1. Сегодня поставил точку (последнюю!) в переводе «Сталки и K°». Мог бы послать тебе, конечно, но нет сил и желания переписывать всё начисто. Получилось изрядно много, сам понимаешь. Так что ужо приеду и почитаешь (если еще не читал, конечно).

2. Прочитал прекрасную книгу Аллена «Атомный империализм»[113] — замечательная вещь, хотя несколько трудна для понимания: масса там всяких видов трестовых и картельных связей указывается, нужно хорошо знать политэкономию империализма. Самое ценное там для меня было узнать принцип водородной бомбы и направления, в которых в Америке ведутся работы по использованию ядерной энергии.

3. Написано: рассказ «Падение крепости» (на тему «Б. Г. Т.») и пьеса «Каждый умирает по-своему». Сжигать не буду — на то указ есть — но я не очень доволен. Сейчас обдумываю «Разведчика».

4. Пожеланиям твоим внял, «Румату» отставляю. Впрочем, этим именем я воспользуюсь в повести об Атлантиде, коей отдельные отрывки уже имеются. А как ты полагаешь, какой вид имела бы органическая природа, если бы основой ее была Н₂²О и Н₃²О? Вот тема для рассказа — «Страна тяжелых вод». А ты мне всё не хочешь подать свойства.

5. Читаю сейчас «Ярмарку тщеславия»[114] на английском. Замечательно легко. Но книга зело большая — два тома, шутка ли? Кстати, большое спасибо за бандероли, очень хорошо подобраны книги. Пока больше не присылайте, прочитаю эти, тогда спрошу еще.

6. В видах самообразования и так наз. «повышения уровня» etc. взялся за «Тайны нефти»[115] и «Мир больших молекул».[116]

Вот и все новости. Как видишь, немного.

Так вот, об отпуске. Наконец-то услышал от тебя что-то вразумительное на этот счет. А то «приезжай», как будто мне не хочется, а ты упрашиваешь. Значит, рассчитывать на конец января. Так и сделаем. Это уже наверняка, unless the worst comes to the worst,[117] по крайней мере.

Мамочке передай, что жив и здоров, в каковом состоянии и намереваюсь пребывать в дальнейшем.

Что бишь хотел еще тебе написать? Да, из местного фольклора: на материке говорят: «Ну, хватит! Поиграл и довольно».

Здесь — «Поиграл г…, и за щеку» — когда сказано к месту — весьма чувствительно.

Не обижайся за краткость и пиши письма подлиннее. Пиши обо всем. Если не против, очень хотел бы узнать о твоих love-affors.

Крепко жму руку, целую, твой Арк.

Решение «Правительства Арканара» было выполнено. И благодаря этому сохранилась та самая, уникальная папка с иероглифами на обложке. «Творения юношеских лет». Ее разыскала Мария Аркадьевна Стругацкая, благодаря настойчивости Анта Скаландиса. Он же описывает эту папку так:

Опись рукописей АНС

из дальневосточной папки 1952–1954 гг.

1. Перевод «Сталки и K°»

Первая редакция. Тетрадь в картонной обложке 25.09.52–17.10.52, стр. 13 — стр. 76 оригинала.

Вторая редакция. Две школьных тетради бледно-зеленого цвета по 12 листов под номерами 1 и 2 — до стр. 60 оригинала (отмечено красным карандашом в первой редакции). Обе — без даты.

Школьная тетрадь синего цвета, 12 листов. Окончание. Стр. 262 — стр. 287 оригинала.

2. Общая тетрадь без обложки:

«Черный остров», стихотворение, 28.11.52, 2 стр. «Первые», рассказ, март 1953, 17 стр.

«Сальто-мортале», повесть, июнь 1953, 46 стр. (некоторые выпали, вложены произвольно, плюс узкая отрезанная полоска с текстом. 8 стр. (4 листа) вырезаны.

Последние две «тетрадки» (сшитые по 12 лиетов) — 48 стр. (одна почти полностью вырезана) — это вперемежку две повести: «Сальто-мортале» и «Хиус версус Линда» («Линда версус Хиус») — как правило, тексты отчеркнуты и помечены. Читать их следует «по-японски» — листая страницы с конца на начало.

На одной из страниц — план литературной деятельности.

3. [Румата и Юмэ], без названия

10 стр., листы выдраны из общей тетради, не датированы

4. «Случай в карауле», рассказ

Тетрадь школьная всего 8 стр. на 8 листах (исписаны с одной стороны)

Концовка на двух листах А4

Машинопись под копирку

5. «Будни», рассказ, неоконченный

Три листа А4, сложенные пополам

6. [Товарищи офицеры], пьеса (без названия, без даты, неоконченная)

4 листа А4, с двух сторон, 7 стр.

7. [ «Алексея провожал генерал…»], страница из рассказа, без названия, без даты

1 лист А5, на обороте список постельных принадлежностей, рисунок пистолета и гранаты

8. «Голубая планета» («Хиус версус Линда»), повесть

1) 20 листов разного формата (от А5 до A3 условно), исписанные по-разному и схваченные скрепкой, на первом — план повести

2) «Хозяин „Хиуса“». 4 тетрадных листа, скрепленных отдельно.

9. «Слева с ревом и треском горели джунгли…» Два листа А4

10. — Какой ты здоровяк стал… Пять листов папиросной бумаги А4

11. «В одно прекрасное майское…» Один лист А4 с двух сторон

12. «Каждый умирает по-своему», пьеса

1) Вариант 1.

Действие I — 10 стр. А5 (10 листов с одной стороны) Действие 11–18 стр. А5 (9 листов с двух сторон) Действие 111 — 6 стр. А5 (3 листа с двух сторон)

2) Вариант 2.

10 тетрадных листов (19 стр.) Только первое действие

3) «Перед занавесом», вариант начала, 2 листа А5 с одной стороны

4) «Студия Авса…», фрагмент на одном листе немыслимого формата (А2 пополам вдоль)

13. У. Джекобе «Тигровая шкура», перевод

11 листов А4 с одной стороны, 21.05.54

Будем надеяться, что эти (и другие) материалы будут опубликованы Антом Скаландисом именно в нашей серии «Неизвестные Стругацкие».

Здравствуй, Боря.

Получил от тебя еще письмо. Хорошо было бы, если бы ты и впредь писал мне еженедельно. Это моя просьба к вам обоим, privatim et seriatim.[119]

Ну, прежде всего поздравляю тебя с двадцатилетием. Здоровый ты вырос, тьфу-тьфу, не сглазить бы, господь с тобой. Выражаю твердую уверенность, что на этом возрасте ты остановишься — вернее, не уверенность, а надежду — будешь двадцатилетним всю жизнь. Это я для себя, а ты поймешь позже. Я, брат, просто тебе завидую, вот и всё. Это, правда, всё сантименты, а вот о фактической стороне имею сообщить следующее. Ты пишешь насчет приемника. Впервые слышу. Помнится, был сначала разговор о крикете (или еще о чем-то в этом роде), потом о магнитофоне. Теперь о приемнике. Вольному воля, спасенному рай, если не терпится — покупайте, ничего страшного нет. Но я позволю себе напомнить вам о судьбе нашего старого приемника — ЭКЛ-34, кажется, он так назывался. Так что на вашем месте я бы подождал немного, пока выяснятся кое-какие обстоятельства. Конечно, никаких оснований для того, чтобы вешать нос нет, просто я рекомендовал бы немножко потерпеть.

Поговорим о литературе. Тема о сверхчеловеке, пожалуй, неудобописуема, так что я ее оставлю. А вот как тебе покажется другая тема — я тебе, помнится, рассказывал такую историю — о пересадке сознания. Помнишь, о типе, сознание которого пересадили в голову одной девушки? Впрочем, это можно взять не повестью, а небольшим рассказом a la Уэллс. Данные же об Атлантиде мне особенные не нужны — Атлантида будет просто фоном (правдоподобным или неправдоподобным, неважно суть) для похождений одного друга — сначала палача, потом пирата, наконец вождя, «потрясателя вселенной».[120] Что касается «Амадзи» (в переводе — смерть с неба) — это тоже рассказ, его тема — неорганическая жизнь, жизнь, энергия которой идет за счет энергии распада радиоактивных веществ. Дальше. Пересмотрел «Без морали» — не нравится, да и только. Придется переделывать в третий раз. Рассказ же о гибели межпланетной экспедиции утвержден и занесен в тетрадь (8 тетрадных листов — в линейку! Не получается длинно). Это рассказ, так сказать, программный, в нем изложены принципы научной фантастики твоего покорного слуги. Вообще говоря, я еще полностью не выработал оных принципов. Всё получается в весьма мрачных тонах. А не подпустить ли юморка?

Ну-с…

Публика живет, буйствует и тайком блудит. Не блудящие тайком завидуют, помалкивают (пока хватает великодушия), а затем пускаются в обличения.

На втором этаже (как раз над нами) муж лупит жену. Это обыкновенно, но сопряжено с изрядными неудобствами: сыпится (или сыпется?) штукатурка. Я неоднократно внушал ему мысль, что жену удобнее бить на улице или на лестнице. В трезвом виде он соглашается, но обусев — забывает.

<…>

Как бы то ни было — мы живем. Я ныряю в водоворот… гм… жизни только по субботам и воскресеньям. Ночую всегда дома (заметь! sic!). С понедельника по субботу читаю. Читаю очень много и намеренно беспорядочно. Антисинклинали путаются с тритием, особенности модальных форм с полипептидами, всё это, словно винегрет луком, сдобрено английской литературой. Бекки Шарп[121] аж приснилась, сука!

Вчера был в интересном месте и видел удивительные вещи. Как жаль, что в письме нельзя ничего рассказать! Зрелище было потрясающее. И звук замечательный. До сих пор в ушах звенит.

Мамочке передай привет и поцелуй за меня, грешника. Да постарайся сделать так, чтобы она больше отдыхала и наверняка — понял? наверняка поехала бы летом в санаторий или на курорт. Ленкорань одобряю, но Уссури лучше.

С приветом, твой Арк.

«В письме нельзя ничего рассказать», — пишет АН. Воспоминаниями делится Владимир Дмитриевич Ольшанский:

Летом 1953 года были крупные войсковые учения на Восточном побережье Камчатки, т. н. Халактырском пляже, который тянется почти до Ключевского вулкана. На учениях нам демонстрировали натуральную бомбежку морских целей. Малые катера тащили на длиннющем тросе деревянный плот, а летчики с солидной высоты удачно разбомбили его, щепки летели во все стороны. В начале учений я видел АН. Он с группой офицеров в палатке наносил на оперативную карту размещение частей своих и «противника», а потом составлял разведданные для командира дивизии, для его решения на проведение боевых действий. Возможно, эти учения АН имел в виду?

Good day and best wishes, my dear boy!

On the day of your birth 1 decided to write you one more letter besides that I am going to town now to dispatch a telegram with my personal congratulations. It is spring in the Kamchatka now, frowny, windy, stormy spring, which once had substituted the sunny and warm winter. By the way, our people about here say that in the course of last twenty-two years it is — to say better «was» — one of the warmest, most curious, strangest winters. I am not much superstitious, but believe it's my luck. This way or other, but the winter is lived through and hark at it.

Well, now it got a custom of yours and mamma's to receive telegrams from me one per week. I am to say, that it has nothing to do with what I've once told you — to dispatch as much telegrams as possible. «As possible»! — mind you? And as soon as it wasn't possible for me to visit town two weeks long you became worried and send some panic dispatch to a place where they could but occasionally know my whereabouts. It wouldn't do, boy. You please never do such follies in the future. There is nothing here what can or may threaten my existence or wellbeing. Mind me? All right.

Here I send my photo to you. It is a dirty little piece of homework, but as far as I can see it reproduces somewhat truly what I'm now. You can see me sitting at my writing table, deep in resolutions and meditations, in our study over finishing that damned translation of «Stalky & Со». Behind me our blessed stove can be seen which had warmed my spine during long winter evenings, when it was too beastly cold at home to return there. You can see then my spectacles with the broken right glass and can notice behind it my eyes shining with enthusiasm and wit.

And about congratulations. I wish you live many many happy years with good and fitting work, possibilities of working out your literature talents, great dreams of youth till the deep depth of your ages. As to me, you shall always find in your older brother your best friend and assistant in every aspect of life — material or spiritual or mental.

And I remain here your loving brother

A. Strugatsky.

P. S. Funny enough — I've dreamed to-night that I'd returned from Kamchatka and you met my at the station — a little red-haired school-boy of about ten or eleven years old. Perhaps I too much want to see you. But we are to wait till January.[122]

Дорогая мамочка!

Прости, что не писал долго персонально тебе: как-то сложились обстоятельства, что я немного замотался в собственных планах и замыслах, и вот видишь, не смог даже выбраться в город послать вам телеграмму. Ты уж не волнуйся в таких случаях, ибо может случиться так, что для того, чтобы пробраться в город, придется шлепать часа два по пояс в грязи. А у меня пока только одни сапоги — не потому, что не на что купить другие (hush![123]) — не так уж мы… кгм… бедны, водятся денежки-то, а просто еще не получил новых. Поэтому я иногда не иду на почту. Такой возможности ты упустить из виду не должна. Собственно, если нет телеграммы, значит я просто не пошел в город, вот и всё.

Очень рад, что ты хлопочешь о путевке. Хлопочи, затрат не жалей. В крайнем случае всегда могу снять с книжки и подбросить тебе монеток. И пожалуйста, не надо в каждом письме выставлять меня благодетелем, кормильцем, поильцем, постелеубиранцем, горшковыносенцем и т. д. Как будто я сделал бы несть какое благодеяние, послав тебе аттестат! Да ведь двадцать таких аттестатов не хватит, чтобы воздать хотя бы часть того, что ты сделала для нас с Борькой! А то это прямо обидно: можно подумать, что я такой уж засранец был всю жизнь, что ты и думать не смела о том, что я тебе буду когда-нибудь помогать. И не в деньгах это дело, а в том, что хорошо очень живем мы — таких семей мало, очень любим друг друга. Хорошо-то как, верно, ма? Ты мне часто снишься — будто я приезжаю домой, а ты чего-то мною не довольна.

Как тебе моя парсуна нравится? Правда, очень деловой парень?

Насчет приемника считаю необходимым подождать до осени. Бандероли все получил, очень большое спасибо. Больше пока не шлите, надо это всё проработать. В общем, материалом я обеспечен. Вот только хоть что-нибудь на японском языке, если найдете. А продуктовых посылок не надо, всё у меня есть, авитаминоза нет, в этом отношении всё хорошо.

Да, мамочка, давно хочу тебя спросить. Я приеду в конце января следующего года. Надо тебе сказать, я не имею ни малейшего желания одеваться так, как здесь. Можно ли сделать так? Я пришлю свои размеры, деньги, а ты там по этим размерам сошьешь мне дешевенький (как тогда, помнишь?) костюмчик и купишь пальтишко или там кацавейку какую-нибудь. Так что я сразу по приезде переоблачаюсь и… и… в общем, весело провожу время, не стесняя себя кое-какими условностями. Напиши свои соображения на этот счет, рассчитай, сколько нужно денег, если это возможно. А также — какие нужны размеры. Я думаю, у тебя там найдется знакомый портной, с которым можно будет договориться на этот счет. Конечно, время терпит, но и затягивать это дело особенно нельзя. Атак славно было бы: приехал, влез во все новое и хорош!

Ну, пока всё. Крепко целую тебя, родная моя.

Твой всегда любящий сын

Арк.

«Что касается меня, то ты всегда найдешь в твоем старшем брате своего лучшего друга и помощника в любой стороне жизни — материальной, духовной или умственной». Впечатление, что это пишет младший брат старшему. И действительно — АНу кажется, что он с каждым днем отстает от младшего брата. Подневольное армейское существование всё больше тяготит АНа, мешает его настоящим интересам. И действительно — люди вокруг него одни и те же, строго регламентированные занятия неизменны, новизна Камчатки превратилась в обыденность, в то время как брат постигает в вузе новые науки, общается с разными людьми, да и вообще — жизнь во второй столице более разнообразна и богата впечатлениями. Поэтому не «ты, как младший, будешь мне другом и помощником», а наоборот…

Здравствуй, Бэмби!

Получил твое письмо, ликанул, посочувствовал тебе по поводу мучений твоих обсервационных, позавидовал тому, как ты празднуешь <…>.

Прежде всего, любезный и достопочтенный брат наш, уведомляю вас, что в моем состоянии — и физическом, и моральном — никаких изменений не произошло. В назначенные часы со стонами, позевываниями и потягиваниями поднимаемся, идем в… <…> — так вот, идем завтракать, затем на службу, где занимаемся достойными и многомудрыми делами (все очень любят анекдоты и никто не любит скучных бумаг), затем идем обедать, отходим к послеобеденному сну, снова на службу, а с 6 вечера в зависимости от обстановки (в частности, финансовой) либо заводим задушевные беседы с товарищами (спирт обычно разбавляют 1/2х1/2, но можно и 2/3х 1/3; впрочем, я придерживаюсь первого варианта), либо — гораздо чаще — затем читаю Щедрина — подряд, сейчас заканчиваю 3-й том, или… гм… пописываю. И дни идут и идут, и нет разницы между днем вчерашним и днем завтрашним.

Что касается природы, то она повергает ежечасно меня в глубочайшее изумление. Напр. 15-го мая с утра чудесная теплая солнечная погода, всё улыбается, петухи с кур не слазят, селезни с уток — удивительно безнравственные птицы, между прочим. К двенадцати небо подергивается серой дымкой, а около часа дня начинается… как бы это поточнее выразиться — одновременно лютая снежная метель и здоровенный градопад. Ночь ясная, утром 16-го (сегодня) — тоже славная погодка, а днем опять метель. Сейчас, слава богу, прояснело (if you comprehend the meaning of the word[124]). А что в горах делается — отсюда всё хорошо видно — страшно подумать. Я наблюдал, как туманное облако (должно быть, снежный заряд) прошло расстояние по седловине между двумя пиками (между Авачинской сопкой и каким-то безымянным скалистым выступом) — ок. 15 км — за каких-нибудь 5 минут. Представляешь себе ураган до 200 км/час? Ну-с, поскольку о погоде и природе аристократия недомыслия говорит, когда говорить больше не о чем, а у нас — есть о чем, перейдем к следующему вопросу.

Вопрос третий — о литературе. Каяться буду. У меня уже вошло в привычку написанное отложить на неделю-другую, а затем перечитать и исправить. Так вот, перечитал я позавчера «Каждый умирает в одиночку»[125] и… нарушил собственный указ: предал аутодафе две трети рукописи. Первое действие оставил в на(д?)зидание себе самому, а остальные два сжег. Видишь, в чем дело: заголовок-то, пожалуй, интригующий, а вот тема изрядно, как мне кажется, потаскана. Идея такая: назревает космическая катастрофа (вроде «Звезды» Уэллса), и вот людишки в ужасе перед неминуемой смертью начинают делать всякие глупости. Короче, я хотел представить себе, что может делать куча людей, осознавших, что они обречены на близкую гибель. И понимаешь, дальше пьянства, самоубийств и утонченного разврата моя фантазия не идет. Не идет! Впрочем, может быть, этим людишки именно и занимались бы? Об этом, конечно, можно спорить и можно не спорить. Но боюсь, исполнение мое было слишком скверное. Поэтому в тетрадь свою я решился занести только первое действо, а работать стал над повестью «Salto-mortale» — и тема здесь посвежее (переселение душ), и возможностей исполнить хорошо больше. Далее, ты спрашивал насчет «Синей тучи Амадзи» — это о живых существах, организмах, живущих не за счет обмена веществ, а за счет радиоактивной энергии. Пока еще это только наметки. Эх, много мечтаем и как мало делаем! На руках у меня три начатых вещи: «Палачи», «Salto-mortale», «В отдаленной местности», а в перспективе «Синяя туча» да эта треклятая «С. Б. Т.» — никак от нее не отвяжусь, зависть снедает. Так обстоит дело с моими литературными занятиями.

17.05.53. Утро чудесное. Солнце, тепло, небо синее-синее. Продолжаю.

Перечитал на днях «Очерки о Вселенной» Воронцова-Вельяминова.[126] Очень хорошая книжица, хотя старичок обладает, по-видимому, слоновьим чувством юмора, далеко отстающим от его популяризационных способностей. Вообще Ефремов прав: астрономия — единственная наука, нашедшая в своих представителях классических популяризаторов. Остальные науки так и остаются для широкой серой массы непосвященных темным лесом. Правда, очень хорошо сработана книжица «В мире больших молекул», она даже наталкивает на кое-какие темы пылкий ум начинающего писателя. Да еще хороша книжка для детей О. Лепешинской[127] — разобрался-таки я, в чем у нее цимес.

Что еще? Язык временно забросил. Почитываю время от времени «Vanity Fair», да еще Twain'a. Через недельку займусь этими делами вплотную. Вот ведь дурацкое положение: есть кому работать, есть для кого работать, есть где работать, есть желание работать, есть умение работать, но — увышеньки! — нема над чем работать. Впрочем, уповаю.

Вообще говоря, способность уповать есть едва ли не самая счастливая способность натуры человеческой. В чем состоит сущность упования? Явление это суть, несомненно, порядка психологического. Являет собой диалектическое единство уверенности с праздной мечтой. Реакция между этими ингредиентами, коих природа совершенно различна, должна непрерывно поддерживаться катализаторами объективными, иначе упомянутое единство быстро распадается, уверенность, как субстанция наиболее легковесная, почти мгновенно улетучивается, а праздность мечты — голую праздность голой мечты человек осознает весьма быстро, что и обращает оную мечту в разочарование тем более жестокое, чем горячее были упования. Мои упования непрерывно подвергаются активному животворному воздействию извне, благодаря каковому обстоятельству они не токмо не хиреют, но, напротив, развиваются, питаясь соками уверенности из почвы фактов и порождая необозримую крону праздномыслия, теряющуюся в облацах.

Что касается семейного вопроса, то вот, видишь ли, развожусь, да уж очень мы далеко друг от друга, и меня никак не найдет судебная повестка. Заменители жены — духовные и физиологические — в наличии не имеются, причем на заменитель духовный уповать вообще в настоящих условиях не приходится, а заменителя физиологического, хоша найти и можно, однако годы наши уже не те, для чего всё это зело противным нам представляется. А кроме того жениться опять чтой-то боязно, дуру брать не хочется, а умная надо мной смеяться будет.

Эх, да распрепропра… гм… что ж это я, братец ты мой, уже и ругаться стал. Закончу на этом, пожалуй. Да, срочно вышли «Что такое математика»[128] и как с ней[129]… то есть, и «Основные представления современной физики»[130] (The General Views of Modern Physics). А то, что ты написал о Нⁿ₂О, я и так знал, я думал, у тебя что новенькое есть. Ну, и на том спасибочки. А теперь остаюсь твой старший брат и друг Арк.

Привет передай Афанасию,[131] Володьке[132] и Лидии Семеновне.[133] Паки же маму поцелуй.

P. S. В журнале «Знамя» печатается повесть «Летающие блюдца».[134] Попробуй.

[Рисунок под названием «Споры вечерние».]

Постепенно надоедает всё до такой степени, что АН с радостью устремляется в экспедицию. Но мысли по-прежнему вокруг писательства. Причем АН интуитивно отмечает все нюансы, все проблемы как молодого писателя, так и писателя вообще. Потом АБС будут воспринимать это как данность, но пока что продолжается первое знакомство АНа с трудностями писательства. Причем не только знакомство, но и обрисовка этих трудностей своему будущему соавтору.

Здравствуй, Боб.

Так вот, еду в конце этого месяца в экспедицию — всё дальше и дальше на край света. Чаю, много там будет всякого любопытного. Снаряжаемся серьезно, тщательно. Подробности и цели, разумеется, при личной встрече. Проследи только, чтобы мама не посылала разных там телеграмм, ибо, во-первых, они не дойдут по назначению, а во-вторых, обо мне беспокоиться нечего — экспедиция отнюдь не профессионального характера и ни с какими стихийными бедствиями не связана.

Знаешь, за последнее время задался я вопросом: почему при всем изобилии идей, тем, образов, характеров, сцен и пр. мы не можем часто написать ни строчки? Подумал я, подумал и пришел вот к какому выводу. Прежде всего, почему так трудно писать? В чем практические трудности? По-моему (на основании личного опыта!), труднее всего наметить сюжетную линию — я имею в виду ход событий, порядок их описания и т. д. Далее, очень трудно начать. С началом я обыкновенно бьюсь больше всего. Наконец, стиль. Это ужасно. Мой лично стиль находится в прямой и непосредственной зависимости от стиля книг, которые я читаю в данный период. Когда же всё написанное соединяется, получается в стилистическом отношении такой винегрет, что вчуже страшно становится. Начало звучит отголосками трагической напряженности Гюго, часть первых глав — едкий (вернее, претензии на оный) юмор Щедрина, дальше — грустная усмешка Теккерея и т. д. и т. п. Как это великим писателям удается выдержать единый стиль — ума не приложу. Другая группа неприятностей — субъективная. Не знаю, как ты, а для меня большое значение имеет формальная сторона. Никак не могу отделаться от ощущения, что главы должны быть примерно одного размера, что надо писать по возможности либо только длинными, либо только короткими предложениями, что при описаниях каждое определяемое должно иметь не менее двух определений… интересно, знакомы ли тебе эти вещи? Представляется, что нельзя в двух соседних предложениях оставить слово «был», что нельзя в двух близко стоящих фразах употреблять одно и то же подлежащее.

Так вот, подумав обо всем этом, я стал перечитывать классиков. И что же? Все эти «стилистические ошибки» встречаются у них сплошь да рядом. Короче, теперь я по возможности плюю на стиль, и работа двигается гораздо быстрее. Во всяком случае, пролог к «Salto-mortale» наполовину написан.

Вчера сходили мы в баню и решили сготовить себе ужин. Картошка, рис, лавровый лист, перец, соль — всё было. Но мясо в консервной банке, к нашему огорчению, покрылось плесенью. Взвыли мы, потом посмотрели друг на друга, перемигнулись значительно и вывалили мясо с плесенью в кастрюлю. Я пробормотал что-то насчет целебных свойств penicell'ы. Ничего, ели с аппетитом. И сегодня здоровы. Так вот, Боря. Всё мечтаю об отпуске. Нужно будет набросать хоть приблизительную программу увеселений, ибо ничем другим мы заниматься не будем. Думаю, что нужно будет испробовать все виды коктейлей, каковой эксперимент произвести мы были лишены возможности раньше по причине бедности. Дальше моя фантазия не идет. Подумай сам.

Кстати, чего ж ты не пишешь о своих amour's? Обещал, а не пишешь. Не веришь мне, что ли? Эх, брательник. Знаешь, чем я сейчас занимаюсь? Уломали меня прочитать лекцию об атомной энергии. Это бы еще ничего, но средний уровень образования у аудитории — 5–6 классов, а есть и 3, и 4. Сижу и потею. Как объяснить, что такое атомный вес? Порядковый номер по таблице Менделеева? Элементарные заряды? Впрочем, кажется, вышел из положения. Больше напираю на внешние эффекты, а объяснения их даю скороговоркой и невнятно. Всё равно, кто хочет, тот поймет, а кто не хочет, тот вообще слушать не будет. Р-р-реакционная теория.

Вот, пока всё. Крепко жму руку, целую. Шли фотокарточки. Книги почитаю, уже плывут ко мне.

Поцелуй маму, твой Арк.

P. S. Слыхал здесь поэмку одну, хохлацкую. «Ванька в раю». Роман.

Вот перл:

Прибавь сюда неподражаемый акцент. Умора!

Как АН читал лекцию об атомной энергии, вспоминает Владимир Ольшанский. Но сначала о том, как читались лекции такого рода вообще.

Школу неожиданно сняли с уроков, привели в клуб, к двухэтажному зданию из красного кирпича. Военный городок был построен с умом, казармы стояли в каре, посередине — плац, за ним — штаб, за казармами, во второй шеренге, вспомогательные здания. В каждой казарме располагался батальон — четыре роты. Это по-старому. Во время революции на первых этажах били копытами лошади колчаковских казаков. Что было в клубе — история умалчивает.

Мы входили в клуб повзводно… Насторожило то, что здание оцепили незнакомые автоматчики, каждый из нас перед входом в кинозал расписался в специальном журнале «О неразглашении военной тайны». При Сталине Указ о неразглашении действовал четко и неотвратимо.

Мы расселись. К экрану вышел полковник с эмблемами артиллериста и произнес речь, суть которой заключалась в том, что СССР создал вслед за американцами свою атомную бомбу.

Впечатление от увиденного кино было ошеломляющее, конец света!

Курсанты вышли из клуба, построились повзводно, разошлись по учебным классам. Языковые классы были по 9 человек. «Канцзы» (иероглифы) не лезли в голову. К нам зашел полковник Т. Папаха у него была сбита на затылок, шинель нараспашку, видно, что он шел мимо и забрел к нам «на огонек».

Он сел за преподавательский стол…

— Выходит, — сказал полковник, — все теперешние боевые уставы по тактике — дерьмо! На помойку выкинуть! Все полетело вверх тормашками! Теперь, получается, самое безопасное место для солдата — в непосредственной близости к противнику: по своим атомной бомбой пулять не будут. Отсюда возрастает роль армейской разведки, в частности, всевозможных наблюдателей — как только противник отвел свои части в тыл, немедленно нужно делать бросок вперед на его позиции или драпать как можно дальше в собственный тыл. Главную роль будет играть круговая оборона, рассредоточенная, чтобы одной бомбой не вывели из строя больше батальона.

А теперь о лекции АНа:

Аркадий свободно владел несколькими языками, преподавал английский в школе военных переводчиков. Кое-кто из его учеников служил на Камчатке и иногда наведывался к нему, потому что он был для них безусловным авторитетом и советчиком. А несколькими годами ранее его включили в группу советских офицеров, которые допрашивали и готовили обвинение для судебного процесса над японскими военными преступниками. А ему тогда не было еще и двадцати пяти. Но больше всего поразило офицеров нашего подразделения, когда однажды нас собрали в учебном классе и объявили, что сейчас нам прочтут популярную лекцию про атомное оружие. Ждали, что выйдет какой-нибудь седой профессор с бородкой или заезжий в эти далекие края генерал и будет нудно читать подготовленный текст. А к столу вышел он, старший лейтенант Стругацкий, и в руках ни одного листка. И тогда мы впервые узнали, какую огромную разрушительную силу скрывает в себе химический элемент уран, что такое настоящая ударная волна, световое излучение, радиационное заражение, которое причиняет неизлечимую лучевую болезнь. Для наглядности он нарисовал мелом принципиальную схему атомной бомбы: две полусферы, плоскости которых находятся на некотором расстоянии друг от друга. Стоит их сблизить, как начинается цепная реакция, во время которой выделяется неимоверной силы энергия.

Тогда мы, возможно, впервые услышали правду о последствиях атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Стругацкий имел доступ к газетам, которые выходили в Японии и посылались в штаб секретной почтой. Помню, как внимательно слушали его рассказ, и я понял, что не ужас ядерной бомбы поразил офицеров, а то, что незнакомые им вещи рассказывал старший лейтенант разведотдела. Они еще не догадывались, что пройдет некоторое время и кое-кому из них доведется принимать участие в войсковых учениях в Тоцких военных лагерях и на Семипалатинском полигоне с использованием атомного оружия. А тогда они ставили Аркадию всяческие вопросы, а он, с еле заметной улыбкой, которая, казалось мне, никогда не сходила с его лица, отвечал, стараясь как можно более просто растолковать им, капитанам, майорам, полковникам, что за зверь это атомное оружие. А я чуть позднее узнал, откуда у него такие знания, к которым даже офицерам соединения тогда еще не было доступа.

Случилось это после того, как я по причине болезни вынужден был отправить жену и 4-летнего сына на «большую землю», а Аркадия пригласил к себе в семейную землянку. Он охотно согласился, потому что жизнь в офицерском общежитии ему очень наскучила. Ни отдохнуть, ни заняться чем-либо, ни почитать. Весь гардероб на нем, а в двух чемоданах книги, тетради. На тумбочку положил листок — план занятий на неделю с 18-и до 22-х часов, то есть после службы. Я в нем не сумел разобраться, очень уж мелкими буквами написано и максимально сокращены слова. Но понял: все рассчитано до минуты, и план выполнялся неукоснительно. Иногда доставал из чемодана маленькие книжечки из серии «Библиотечка журнала „Советский воин“». Садился к столику, прочитывал рассказ, а потом переводил на английский. Зачем? «Для тренировки, а то язык забуду». — «А почему именно эти рассказы?» — «Военная тематика…»

Вот такой он. Ни минуты без дела, ни дня без занятий, без усовершенствования знаний, без их пополнения. И высочайшее чувство самодисциплины. Но это совсем не означает, что он не отдыхал или отказывался от встреч просто так, за чашкой чая. Напротив, он умел отдыхать, сам приглашал друзей на офицерские посиделки и очень любил тех, кто хорошо пел. Может, потому, что Бог ему не дал этого таланта. И все же он всегда тихонько подпевал и слова почти всех песен, что пели тогда, знал от начала до конца, чего не хватало многим певцам.

У АНа — как и у БНа — была исключительная память на хороший литературный текст. И не только на печатный. Помнил он и слова многих нравившихся ему песен. Владимир Дмитриевич Ольшанский привел нам тексты песен, раскавыченные цитаты из которых попали на страницы ДСЛ: «Федот», «Котелок», других.

Вероятно, те же песни пел АН и в Свердловске в апреле 1981-го после вручения «Аэлиты».

…зазвучала песня. Смею полагать, что «следопыты» знают толк в песнях, но и мы были удивлены, сколь оригинальным оказался репертуар Аркадия. Звучным баритоном, заполняя всю комнату, он пел старые солдатские песни. Грустные, озорные, бравурные…

Но вернемся к письмам.

Salud, Боб!

Только что окончил довольно кровопролитное усекновение волос на бороде лезвием Extra-дрянь. И вдохновился на письмо. Мама, поди, в санатории, а что ты делаешь, и как твои экзамены — сие мне пока неизвестно, бо последнее, что я получил от вас, открытка от мамы, где она сообщает, что поправилась. Должен тебе сказать, браток, что я недоволен твоими понятиями о семейном долге. Конечно, ты взрослый парень, и на мое недовольство тебе, возможно, наплевать, но уж в порядке нашей старой дружбы прошу тебя — за всеми твоими занятиями и развлечениями следи за маминым здоровьем. Даст бог, приеду — буду сам смотреть за мамой, а уж сейчас, извини, издалека не могу. Это твоя обязанность. Не обижайся, я правду говорю. Знаешь, мать как увлечется работой, да еще накормить, обшить тебя надо, она и забывает всё на свете, а о здоровье своем и подавно. Ну, так. Да, еще претензия. Ничего мне не пишешь. Это, брат, свинство. Когда-нибудь поймешь, какое это ужасное свинство. И учти — если я не пишу, значит невозможно, а если ты не пишешь, значит не хочешь. Я думаю, что на пару писем в месяц от тебя я мог бы рассчитывать. Еще вопрос: сколько ты пьешь? Не в количественном, а в численном смысле. Учти, уважающий себя человек пьет не реже двух раз в месяц, но и не чаще раза в неделю. Если не считать экстренных случаев, конечно. Не знаю, как там у тебя обстоите этим делом, но был бы очень рад, если бы ты придерживался указанных норм.

Ну, вот, с моралью покончено. Грешен, люблю поучать, но в данном случае не удержался бы, даже если бы и не любил. Будь хорошим мальчиком, Боря.

О себе. Мы заканчиваем последние приготовления к командировке. Завтра выходим в пробный поход на сотню километров пешим порядком с полной нагрузкой. Всё готово, но, как это обычно бывает в наших условиях, никто не может ответить даже на такой простой вопрос, как — когда мы выезжаем и выезжаем ли вообще. Готовимся, готовимся, а состоится ли командировка — никто не знает. Но как бы то ни было, если от меня не будет после этого письма писем или телеграмм — не беспокойся. И маму успокой. Значит — нельзя, неоткуда. И вообще не волнуйтесь. Как я уже писал, командировка эта с моей профессией ничего общего не имеет.

Закончил пролог к «Salto-mortale». По замыслу — это фантастико-риключенческая повесть. Не думаю, что хватит терпения написать ее всю, но уж первую часть (из трех задуманных) напишу обязательно. Знаешь, задумал я втиснуть в эту несчастную повесть все свои замыслы. И «Амадзи», и многое другое. «Палачи» пишу отдельно, но эта работа движется медленно. Пока можно считать готовой только первую главу.

У нас здесь холодно, сильный ветер и дождь. И вдобавок не работает электростанция. Много денег (пятнадцать целковых ассигнациями в месяц!) уходит на свечи. У всех протекают крыши и стены, но меня бог миловал. Пока только обвалилась завалинка. В город выезжаю редко, и то лишь тогда, когда нужно посылать письма.

Ах, Боря, Боря! Голова идет кругом. Вот, пишет одна женщина, та самая, с которой греху меня вышел. Очень любит она меня, от мужа ушла. И какая покорность в любви этой! А я — не знаю. Не решаюсь. Все-таки я очень плохой человек. Ну, ты этого пока не поймешь. Да и не в письме говорить об этом. <…>

Послал письмо в самую высокую инстанцию с требованием — либо дайте работу, либо увольняйте. Жду. Ох, как жду. Уж очень хочется хоть чуть-чуть пожить с вами.

Крепко жму руку, целую, твой брат Арк.

Ты не обиделся? Не обижайся. Тяжело мне, все-таки.

Здравствуй, дорогой мой братишка!

Очень был рад, получив твою бандероль. Понимаешь… Но сначала о некоторых событиях моей жизни. Публика орала от восхищения и восторга, когда я, в плаще, с подзорной трубой на боку, с карабином за плечами, небрежно подбоченясь, галопом пролетел по поселку верхом на взмыленной маленькой монгольской лошадке и железной рукой осадил ее, несколько дальше, чем мне хотелось, от крыльца штаба. Все мои друзья единодушно высказали мнение, что я похож на Паганеля, но самому себе я представлялся д'Артаньяном. Ведь труба легко могла сойти за шпагу, а лошадь была самой невероятной масти, какую себе можно представить. Остановив лошадь, я сполз с седла и, ведя ее за собой в поводу, проковылял к крыльцу. В это время из клубов пыли показался караван вьючных одров, которых вели чихающие солдаты. Так возвращалась из пробного рейда наша экспедиция. Непосредственные практические результаты: я сжег спину на солнце, сбил задницу в седле (впервые в жизни сел верхом и неделю не слезал, таскаясь по сопкам и оврагам), всласть настрелялся из карабина и поймал довольно редких на Камчатке тритонов. Из-за этого выхода я, кстати, и не смог отправить вам своеобычное еженедельное письмо. А рыбная ловля! Не с какими-нибудь тривиальными удочками или сетями, а с разрывными пулями и взрывпакетами вторглись мы в края, изобилующие форелью и гольцами. Ты спускаешься к ручью, осторожно вытягиваешь шею и замираешь: под тобой, в прозрачных мерцающих струях стоит стая форелей. Они дремлют. Они тихо шевелят плавниками. Они ничего не подозревают. Они изумительно вкусны, жаренные на масле. Ты знаками подзываешь солдат, располагаешь их в метре ниже по течению, тихонько клацаешь затвором, наклоняешь ствол как можно ниже к воде в середину стаи и… бах! с воем лезешь через крапиву вверх по косогору, спасаясь от потоков ила и воды (ледяной воды, между прочим, в то время как ребята кидаются в этот водоворот и выкидывают на берег десять, двадцать, тридцать серебристобрюхих, трепещущих рыбешек.

По возвращении домой получил две бандероли и три письма. Бандероли: от тебя и от одной женщины (той самой, Лены Воскресенской[135]) — «Blood on Lake Louisa»[136] — толстый детективчик, наслаждец, судя по началу. Письма — от мамы, от Лены и от Инны. Прав Андрей Спицын,[137] бабы — дуры, и ничто им не поможет. От подробностей тебя избавляю.

Ты спрашиваешь, не пора ли мне заняться анализом. Очень уж грустно-смешно это «не пора ли». Пора давно уже прошла, Бэмби, dear. Но заняться хотелось бы. Понимаешь, я очень многое перезабыл, ничего не поделаешь. Кажется, надо начинать с учебника для 10-го класса. А впрочем — посмотрим. Понимаешь, я по-прежнему очень интересуюсь физикой, и очень хотелось бы приобрести костыли — знания по анализу, без которых там нечего делать. Да и мозгу меня немного усох. Но попробую. Из пособий пришли то, где меньше воды. Лучше всего лекции твои, если там всё изложено последовательно. «Курс физики» просмотрел, там действительно ничего страшного как будто нет. Но мне нужно вернуть своему мышлению прежние признаки гибкости и оперативности, иначе придется просто зубрить, а это очень противно.

Между прочим, Боб, что бы ты сказал, если бы мне удалось демобилизоваться? Или не стоит? Мама, мне кажется, против.

Или это только так кажется? Время сейчас смутное, ни черта не понять. А тут еще с этим Берия скандал, язви его душу. Ну, ладно. Ганди поехал в Данди, а Данди — это голова.[138] Дерьмо.

Весьма возможно, что это будет моим последним письмом на ближайший месяц. Если экспедицию отложат — хорошо, не отложат — тоже хорошо. Знаешь, у меня сейчас выработали такой взгляд на жизненные обстоятельства, немного беспринципный, правда: стараться настроить себя таким образом, чтобы при любых обстоятельствах быть довольным. Демобилизуют — хорошо, нет — тоже неплохо. Удовлетворят мою просьбу — хорошо, нет — тоже неплохо, есть повод быть обиженным и жаловаться. Гнусно, правда? Это я шучу, конечно. Ну, пока всё.

Крепко жму руку, целую.

Твой Арк.

О планах АНа на демобилизацию знали и его сослуживцы.

Уже тогда он говорил о своем желании оставить военную службу. Я ему говорил, что этого делать не следует. Ведь за плечами были уже более десяти календарных лет службы, да плюс около трех лет камчатских (за год — два), которые засчитываются в общий стаж. До 20 лет, с которых можно выходить на пенсию, уже не так далеко. Не убедил, у него, видимо, были свои планы. Слишком узки были рамки военной карьеры, не по его характеру.

Здравствуй, Боб!

Прежде всего прошу извинения за предыдущее письмо — писал в отменно нетрезвом виде, каковой нетрезвости причиной отменно паршивое настроение являлось. Черт его знает, до чего стала мерзкая жизнь! Сижу, как на иголках, послал письмо высокому начальству с просьбой либо дать работу по специальности, либо уволить. Вот уже два месяца нет ответа. Да, кстати, позавчера исполнился ровно год, как я осчастливил землю Камчатскую своим на оной появлением. Господи, какой это был год! Не скажу, чтобы он пропал для меня даром, нет, скорее наоборот: я многое узнал, еще больше увидел, кое-чему научился. Но кое-что мне явно не пошло впрок: ужасное вынужденное безделье, прерываемое участием в разнообразных комиссиях — дай тебе бог не познать, что значит «снимать остатки», гнуснейшая вещь. На протяжении всего года жил одной мечтой — об отпуске. А сейчас черт знает из каких подвалов сознания выползла и всецело завладела мыслью мечта об увольнении, о спокойной нормальной жизни, в которой нет места таким вещам, как грязь по колено, протекающий потолок, глупые и злые разговоры, мат, мат, мат без конца… и прочие прелести местной жизни. Нет, для такого блаженства я явно не создан. Была бы работа — другое дело, всё это не замечалось и не ощущалось бы так остро. А для себя заниматься — писать романы, поддерживать знания языка — ужасно скучно. Марксизм прав: ни одно занятие не может идти на пользу, если оно не связано с интересами общества. За что ни возьмешься — вечно встает прежний тупой и скучный вопрос: зачем? кому это нужно? Люди приспосабливаются, конечно, чтобы не спиться, не погибнуть. Огородики, преферанс, охота, рыбалка — всё это защитная реакция организма против морального самоубийства. У меня и еще у некоторых — книги, душеспасательные беседы (увы! часто эти беседы состоят в бессмысленном и злобном критиканстве). И нет ничего и никого, кто указал бы, что делать, кто облагородил бы это свинское существование хорошей целью. Замыкаемся в себе и подчас попиваем втихомолку. Только ты не говори маме, смотри. Я все-таки надеюсь, что всё изменится. Эти перемены в воздухе, мы ими дышим и ждем, ждем. И наступит час, когда я буду с вами, буду, наконец, работать как всякий честный человек, а не обжирать государство. Скажешь: «Вот разнылся, брательник!» Да, брат, вот так видишь, видишь, да и взвоешь. Хорошо хоть здесь ребята хорошие, добрые товарищи. У нас сейчас шахматная эпидемия, но я на подхвате, играть не стал, чтобы не позориться.

Эх, Бэмби. Вот через двадцать семь дней мне уже будет двадцать восемь лет. Двадцать восемь! С ума сойти, как время летит. А в общем, хорошо, что летит. Скорей бы январь. И еще лучше — ответ от начальства. Спасенье человека — в работе.

Ну, пока всё. Крепко целую, твой Арк.

Good day, Bamby![139]

Итак, по курортам разъезжать изволите, сударь? По Сочам, по Гурзуфам? Географию изучаете? Одобряю, одобряю-с. Хотя и завидую-с. Но гораздо больше одобряю. И пребываю в надежде, что «в стране далекой юга»[140] ты не ударил лицом в грязь и оставил после себя какую-нибудь этакую безутешную Нелли или Риту,[141] а, ежели бог дал, то и нож воткнул под пятое ребро — up under the fifth bone — кому следует — всё равно как, физически или морально. Загорел, наверное, и просмолился comme il faut, if you know the expression.[142] А теперь готовишься перейти в новое наступление на последние цитадели официальной науки. God help you on your way, peace be with you,[143] мой дорогой брат.

У меня есть к тебе огромнейшая просьба, mon frer, а именно: во-первых, мне нужны фотографии. Все новые, где есть люди. Фотографии твои, мамины, твоих друзей и подруг. Compranez vous?[144] Все, абсолютно все. Чем больше, тем лучше. The more the better. Abgemacht? By the way, about the photoes.[145] Помнишь, ты прислал мне снимки of ins and outs of[146] Пулковская обсерватория? Так вот, с ними произошла любопытная история. В тот час, когда я их получил, буквально через несколько минут после того, как я просмотрел их и прочитал письмо, меня срочно откомандировали в одно дело. Я наспех сунул все в боковой карман плаща и отправился. Ходить пришлось много, а придя вечером домой, я обнаружил, что письма нет. Утерял. Где — неизвестно. Пожалел очень, конечно, но делать нечего. И так это всё и закончилось бы, если бы вдруг через недели три после этого не зазвонил у начальства телефон и шепелявый голос представителя властей предержащих не объявил бы, что найдены секретные зашифрованные документы, принадлежащие некоему Стругацкому, а с ними — фотографии образцов of some secret armament!!![147] Особенно поразили воображение упомянутых властей фотографии максутовского телескопа и нормального астрографа. В тупых и ожиревших мозгах властей шевельнулись при взгляде на эти внушительные сооружения ассоциации с ракетными пушками и прочей дрянью. Конечно, всё вскоре выяснилось, к конфузу всех. Но каковы власти! Так я жду фото, Боря, и уж не потеряю их. Кстати, и письмо твое, и фото мне, разумеется, вернули.

Вторая моя просьба — очень убедительная — песни. Давай песни. «В Кэйптаунском порту»,[148] всё в этом роде, всё нужно позарез. Не погнушайся, вышли незамедлительно. Все, что в нашем вкусе. Идет? Скорее только.

За сим остаюсь твой брат и друг

Аркадий.

Привет мамочке.

А до отпуска 4 1/2 м-ца.

Здравствуй, Борька!

Надеюсь, отдохнул ты неплохо. Завидую тебе, браток. Купался, наверное, до одурения, лопал фрукты, ловил медуз… У нас здесь ничего подобного, конечно, нет. То есть есть океан, целый Тихий океан, но купаться в нем нельзя — холодно, медуз навалом, но вижу их очень редко. А фруктов нет и в помине. Кстати, недавно наловил морских звезд и чуть было не поймал каракатицу. А на другом берегу Авачинской бухты рыбаки поймали акулу — 200 кг весом, 2 метра длины. Ну, это частности. Позавчера отпраздновал день рождения. Господи, 28 лет! На 150 руб купил ведро соленых огурцов и восемь помидоров — цены изрядные, как видишь. Напились знатно, пели песни непристойного содержания и спорили о возможностях и перспективах. Впрочем, это всегда так. Шумим, братцы.[149] Появились снова кое-какие надежды на увольнение. Хорошо бы, ей-ей, хоть лет пяток пожить в нормальных условиях. А время идет. До отпуска осталось мало — всего четыре месяца. В конце первой половины января выплываю домой, успею как раз к твоим каникулам. Это если не выйдет с увольнением. А вот если… Эх, подумать, дух захватывает. Но ничего, ничего, терпение.

Слушай, у нас, как, наверное, и везде, оживленно и много говорят об водородной бомбе. Что есть термоядерная реакция? Правильно ли ее понимать, как реакция непосредственного превращения массы в энергию по формуле m=ec^2[150]? Я читал кое-что о водородной бомбе и, кажется, понимаю принцип ее действия, но непонятно, как практически осуществляется реакция соединения ядер 2Н и 3Н в ядро Не. Если располагаешь данными — напиши. Мы все здесь очень интересуемся этими вещами, а знаний и литературы нет.

Эх, удалось бы уволиться, поступил бы заочно на какой-нибудь факультет ЛГУ. Изучил бы математику, механику, ядерную физику — хоть и поздно, и всё же мечта бы сбылась.

Пришли песни, обязательно. И поскорее. Вот пока всё. Крепко жму руку, целую.

Арк.

Здравствуй, Боря.

Твое письмо с отчетом о похождениях на курорте и о твоих matters of love получил и остался оным и оными доволен. Что тебе черноморские пограничники под задницу дали — не огорчайся. Оно, конечно, не так как в кино получилось — там-то им вольготно образцы вежливости показывать — но войди и в их положение: вылавливать десятки лоботрясов и разбирать, где свои и где чужие — дело утомительное. Хорошо еще, что кончилось этим, могли бы и покруче поступить.[151] У нас здесь, например, людей единицами не считают — всё больше дюжинами, и вопль возмущенной индивидуальности (съездили ей стволом между лопаток, вот она и возмущается) во внимание отнюдь не принимается, и если и принимается, то в том смысле, что, мол, гражданин бунтует, и его надо в порядок привести. И приводят.

Что касается matters of love, то я могу сказать, что ты в этом отношении производишь уже впечатление человека начитанного и в достаточной степени эрудированного, с чем и поздравляю. Я, брат, пощусь, пощусь самым жалким образом ажник с марта месяца. И ничего. То ли жиром зарос, то ли климат здесь такой, что пощение столь долгое без последствий оставляет, факт тот, что пощусь. Забыл уже, как живая баба в натуральном виде выглядит. Одна радость — иной раз во сне увидишь. Тьфу! Ужо приеду — разговеюсь. Кстати, о приезде. Поскольку моя демобилизация никаких возражений на семейном совете не вызывает, и даже напротив — поощряется, я снова написал письмо власть предержащим с тою же просьбою. Авось пробью. У нас говорят, что тот, кто хочет уволиться, скоро ли, долго ли, а найдет в этом поддержку со стороны начальства. Чем я и живу сейчас. Даст бог, господь ожеребится, как говорит мой сожитель. Уж очень надоело в собачьих условиях жить. Но из этого вовсе не следует, что маме нужно писать Ворошилову или кому бы то ни было. Видишь ли, мотивировок на сей счет никаких нет, я ничем не лучше других, чтобы просить перевести меня отсюда раньше срока, да и не в этом дело, а дело в полном и безусловном увольнении. Таково положение.

Ввел я новую систему писания романов, и пока дело продвигается успешно. Пишу одновременно «Salto», «С. Б. Т.», «Палачи», «Каждый умирает по-своему» и еще две пьесы и переделываю старый рассказ «Первые». Вся штука в том, что пишу по листу-два в день. Дело так продвигается медленно, но зато наверняка, и не требуется особых приливов вдохновения, ибо на один-два тетрадных листа у меня вдохновения хватает даже тогда, когда я голоден. Кстати, написал и послал в одну газету рассказ (коротенький и очень казенный), на днях получил ответ, где с совершенным почтением и проч. рассказ мой отвергается, ибо 1) от него за версту несет детективом, и 2) «случай, описываемый Вами, не характерен для всей армии в целом».[152] Гм… ты знаешь, я даже обрадовался. Значит, мое творчество, как я его не оказёнивал, все же лучше той халтуры, которую они помещают в газетах и журналах для армии. Особо умилила меня приписка, в которой «редакция просит Вас и ждет от Вас правдивого и яркого очерка о передовой роли… воины… во славу…» и т. д. При крайней нужде в деньгах такой очерк написать, пожалуй, можно было бы, но дело в том, что очерк пишется с натуры, а я в натуре не вижу «передовой роли… воины… во славу…» и т. д. Вижу, что люди копошатся в грязи, потихоньку пьянствуют, сражаются с начальством и подчиненными и сами бывают сражаемы,[153] а больше ничего. А впрочем… посмотрим.

Вот пока всё. Пиши чаще и больше. Пришли песни своего сочинения — «газировку реже пьют, чаще девушкам дают», «Вывески» и т. д. Очень прошу.

Привет мамочке. Привет Лидии Семеновне, Володьке, а также всем, кому найдешь нужным. Но Лидии Семеновне и Володьке обязательно.

Жму руку, твой Арк.

Дорогой мой мальчик!

Получил твое письмо с фото (кажется, все мои письма начинаются с «получил твое (ваше) письмо…» — ничего не поделаешь, привычка, ты уж прости). Какой ты богатырь стал! Я имею в виду большое фото, а то, что с «Руматой», явно не с тебя (одесский жаргон!). Спасибо за «Кэйптаун», а вообще спешно шли все песни подряд, желательно сразу. Имеем здесь в них великую нужду. У нас здесь тоже есть кое-что, но без мотива будет неинтересно, по приезде моем разыграем. Между прочим, жду еще фото. <…> А «Джон Кровавое Яйцо» — песня Жени Батманова,[154] одного из моих лучших друзей по институту — повесился, бедняга — заболел чахоткой и повесился, царство ему… Ну, об этом нечего. Писать продолжаю. Думаю — т. е. смею надеяться, что доставлю тебе пару-другую ненеприятных часов.

Насчет демобилизации хлопочу. Пока всё.

Как бы то ни было — через 120 дней, по крайней мере, будем вместе. Целую крепко, твой Арк.

«Я имею в виду большое фото, а то, что с „Руматой“, явно не с тебя». Об этой фотографии рассказывает БН:

Страна под названием Арканар придумана была задолго до ТББ. Эту страну придумал Аркадий Натанович и его друг… Как же его звали? По-моему, его звали Виктор Ципер. У них была эта страна, они как-то в нее играли. Я был слишком мал для того, чтобы в этом разбираться. Но само слово «Арканар» я запомнил с младенческих лет. Точно так же, как и имя Румата, которое тоже придумал Аркадий Натанович и тоже задолго до этого романа. <…> Мифический герой. Я сужу по тому, что у меня есть фотография, по-моему, 54-го года, если не ошибаюсь, где я такой на Черноморском пляже: весь такой мускулистый, такой разрядник, гимнаст, весь в рельефе мышц. Эту фотографию я послал Аркадию Натановичу и написал что-то там такое: «Румата, победивший всех врагов».

Уцелевшее письмо БНа:

Здравствуй, дорогой мой братеник!

Вельми обрадовался твоему письму, и хотя настроение омерзительное (почему — см. ниже) и писать особого желания не имея (так уж повелось — привык писать тебе только хорошее) — однако ж, вдохновился и засел. Писать буду, по-видимому, долго, старательно и, м. б., даже скучно.

I вопрос — и важнейший для меня сейчас — моя будущность. Так вот ничего хорошего я сообщить не могу. Конечно, сейчас ничего толком неизвестно, приходится питаться полуофициальными слухами, но эти слухи гласят: Стругацкий Б. Н. рискует не попасть в аспирантуру — ни в Пулковскую, ни в Университетскую. Во всяком случае в числе фамилий кандидатов, занесенных в полуофициальный предварительный список (таких кандидатов двое) фамилия Стругацкого не значится. Поскольку никогда в своей жизни в Университете я никаких проступков не совершал, поскольку я всегда был и — тьфу-тьфу — остаюсь до сей поры лучшим студентом группы в смысле успеваемости, поскольку я, наконец, нисколько не хуже (в смысле, способностей к научной работе) любого из выдвинутых и лучше по крайней мере одного из них — постольку я заключаю, что объяснение возможным событиям надо искать не здесь — на бренной земле, — а там, за облаками, где вершат наши судьбы и где, по-видимому, вновь (как и при поступлении на физфак) встали тени предков. Повторяю, все эти сведения — предварительные, надежда еще остается. Например, мне известно, что один из кандидатов по некоторым личным соображениям отверг сделанное ему предложение и т. образом освободилась одна кандидатура. Если на это освободившееся место не предложат меня, то многое станет ясно — ибо кроме меня, объективно говоря, не осталось больше ни одного годного на это — во-первых, а во-вторых, не осталось ни одного такого, кто бы выражал желание попасть в аспирантуру.

Итак, это всё слухи, слухи полуофициальные и вдобавок касающиеся предварительных мероприятий, но во всяком случае эти слухи не служат поднятию моего и маминого тонуса и никак не способствуют веселому состоянию духа.

Что будет, если я не попаду в аспирантуру? Сказать трудно, но предполагать можно следующее:

1. Наилучший вариант: попадаю в Пулково как астроном-специалист.

2. Вариант похуже: попадаю в другую обсерваторию, но расположенную в крупном городе (Харьков, Киев, Одесса, ну, хотя бы Алма-Ата).

3. Попадаю в заср…, хотя может быть и крупную, обсерваторию, у черта на рогах расположенную (типа Абастумани), или направляюсь в экспедицию по отысканию места для строит-ва новой обсерватории (это означает: торчать с помощником в течение трех лет в одной точке земной пов-ти — Алтай, Сибирь, Сев. Кавказ, Ср. Азия, Волга — и производить наблюдения. Отпуск — месяц, должность — начальник астропункта, ставка — 800-1000 руб. Всё. Место в Пулково по прошествии трех лет не гарантируется). Это — еще хуже.

4. Очень плохо: учитель в Ленингр. школе (маловероятная вещь).

5……….! (Суперпревосходная степень от «очень плохо»; что-нибудь вроде: «ох…тельнейше» — по анекдоту); учитель (да еще м. б. не по специальности) в ср. школе на периферии. Очень возможная вещь! Всех жидов и подозревающихся в сем грехе — загоняют на периферию учителями биологии и — частично — физкультуры. Сказано, может быть, слишком уж увесисто. Это явление не массовое, но отдельных примеров — более, чем достаточно.

Засим первый пункт кончаю. What do you mind about it? Хреново, do you think so?[155]

II. Вопрос о моей работе, поскольку он тебя интересует. Во-первых, я подозреваю, что тебя может заинтересовать (ты замечаешь, сколь я высокомерен?) не столько работа, сколько вопрос. Мне кажется (…надутая рожа, отсутствующий взгляд сквозь очки, длинное профессорское: — э-э-э!.. мн-э-э-э!), мне кажется, что у тебя представления о работе современного астронома-теоретика д. б. такими же, какими они были у меня на первых курсах. Что-нибудь вроде: стройный черноглазый юноша с увлечением излагает седовласому профессору (вариант: академику) замечательную идею, осенившую его во время вечернего чая накануне. Проницательные умные глаза профессора неотрывно устремлены на студента. Он слушает его, стараясь не проронить ни звука. Он — весь внимание. Студент кончает и отбрасывает русую прядь с прекрасного лба. Профессор вскакивает с живостью мальчика (вариант: юноши): «Вы будете моим учеником! Это прекрасно! Это — великолепно», — кричит он, простирая руки. Конец первой сцены. Потом: горячая плодотворнейшая работа, дебаты, консультации, консерватизм старика-академика сломлен простотой и гениальностью идеи, наконец бурное собрание кафедры, отчаянный спор… и вот — на свет родилось новое великое открытие, которому суждено и пр. и т. д., которое ведет к… и пр. и т. д., о котором будут… и пр. и т. д.

В действительности, это далеко не так. Как — писать не буду: длинно, но в общем — совершенно наоборот. Открытий сейчас в дипломных работах не делают. Обычная цель дипломной: либо некоторый практический подсчет (с данными в руках), кот. представляет собой интерес в основном потому, что раньше его никто не производил (из-за сложности и нудности), либо работа более теоретического хар-ра, имеющая целью подтвердить мысль твоего шефа или опровергнуть мысль противника твоего шефа.

Моя работа относится ко второму типу и должна подтвердить моего шефа. Суть работы: найти среднее поглощение в облаке пылевой материи, через которое проходит яркая звезда. Результат, полученный теоретически, сравнить с данными наблюдений. В случае совпадения данных получишь следующее:

1) Подтвердишь гипотезу шефа о непрекращающемся взаимодействии звезд и пылевых облаков и о возможности это взаимодействие обнаружить из наблюдений.

2) Получишь (правда, не очень точно) многие важные хар-ки межзвездных облаков: среднее поглощ. в одном облаке, ср. размер облака, среднюю плотность материи в облаках.

В случае несовпадения опровергнешь гипотезу шефа и не получишь ни х…, кроме дипломной с негативным результатом (вещь тоже полезная, но омерзительная).

В настоящ. момент мною решена первая часть задачи — вопрос о распределении материи в облаке, возбужденном звездой. Овладел я и подступами ко второй части (нахождение собственно ср. поглощения). Однако, здесь на моем пути встали математические препоны, на мой взгляд неразрешимые абсолютно точно. Придется вводить приближения. В общем, мне кажется, гипотеза шефа будет-таки подтверждена, но делать эту работу дипломной мне не хочется. Впрочем, чего там гадать — время покажет.

III. О том, что я тебе должен. Ну, во-первых, замечу, что лучше всего не обращать внимания на всякие полувысказанные гипотезы, мысли и соображения великих мира сего. Основа — печатная работа. Поэтому я посылаю тебе только те данные, кот. могу подтвердить опр. печатными трудами. Посылаю тебе:

1. Выдержки из реферативного астрономического журнала за период январь — сентябрь 1953 г. Тема: «Состояние вопроса о межпланетных сообщениях на сегодня». См. отдельное письмо.

2. Обещание серьезно заняться подбором данных по вопросам: Венера; Юпитер — пятно; Меркурий; радиоактивн. вещ-ва Земли. Это требует времени: придется внимательно просмотреть десяток-другой журналов и прочесть отчеты I космогон. конференции.

Одно могу сказать твердо: никаких результатов популярно-интересных, какие можно было бы вставить в роман, не получено, за исключением работы Козырева, о кот. я тебе уже писал, но которая до сих пор не напечатана.

IV. Вопрос о твоей литературной деятельности. Скажу только одно слово: ПИШИ. Всё. Пиши, как писал первый вариант «Первых». Ставь во главу угла столкновение сильных людей с природой. Меньше терминов — больше борьбы, психологии и приключений. Лично я считаю, что первый вариант вообще надо изменить лишь чуть-чуть: добавить идейности (для порядка), сузить вступ. часть (разговор в каюте) и расширить вторую половину рассказа. Важно, по-моему, учесть след. вещи:

1. Дать «Первым» очень важную и нужную цель, ради которой они рискуют жизнью — это надо для оправдания их смерти.

2. Либо основное внимание обратить на тех, что ушли, либо оставшемуся дать очень важную задачу — это для того, чтобы цель полета всё время была в центре внимания читателя.

3. Мне не нравится название «Первые». Это абсолютно не звучит. Уж лучше «Б. Г. Т.» или «С. Б. Т.»

Между прочим, мы с Володькой (помнишь?) разработали довольно любопытную темку. Тоже будем писать. Название — что-нибудь вроде «Их было четверо». Тема — в названии: четыре рассказа, четыре жизни четырех друзей детства (археолог, биолог, журналист и астроном).

V. Разное.

Личных, а тем паче частных дел у меня почти нет. Все эти слухи абсолютно отбили у меня всякий половой аппетит. О любви думаю только…, а впрочем вообще не думаю — не до нее, чушь. Друзья — старые, вино — плохое, одно возмещает другое, так что здесь всё all right.

Частных дел нет, кроме неожиданного увлечения… коллекционированием марок. Старость, что ли? Тайно от мамы (на свой, разумеется, счет) приобрел небольшую, но приличную коллекцию советских марок (интересуюсь только советскими). Если сможешь пособить — пособи. Особенно марками периода 1924–1938 г.

Иллюстрации Альвем-Корреа мне известны хорошо. Чудесные иллюстрации. Но Фитингоф мне все же нравится больше. Читаю сейчас Козьму Пруткова — смачно!

Ну, пока! Целую, [подпись] <…>

P. P. S. Между прочим, говорил на днях с одним физиком. Расспрашивал, как и что. Он наговорил мне таких вещей, что у меня волосы встали дыбом.

Оказывается: квантовая механика — это уже прошедш. этап. Формула Е = hv — устарела безнадежно. Теперь квантование выполняется с помощью тензоров высоких порядков. То, что раньше мы называли вектором гравитации, теперь оказалось «тензором в пятимерном пространстве с 64 независимыми компонентами». Принцип неопределенности в его обычной форме неверен. Точные подсчеты пок., что неопределенность есть чуть ли не бесконечность. КВАНТУЕТСЯ ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ!! Существует самый маленький кусочек простр-ва, где длина имеет еще свой смысл (кажется 10^-110 см) и самый маленький промеж. времени (~10^-120 сек). Поговорить подробно мне не удалось, да я бы и все равно ни хрена не понял. Одна вещь мне ясна — близится новый глубочайший кризис в физике, который приведет к краху многих понятий и, вероятно, к полному (или почти полному) отказу от прежнего математического аппарата и переходу к новому, принципиально отличному. Жуть! А что мы в философии делать будем? Представить трудно.

Да, вот еще пара хохм: масса эл-на, оказывается, получается бесконечной — раз, и два — существует сверхэлемент — позитроний — газ в 920 раз более легкий, чем водород. Его атом состоит из позитрона, вокруг которого «вращается» электрон. В общем дожили.

Здравствуй, Боб!

Письмо твое получил, станцевал качучу[156] над индусским искусством, три дня ковырял в носу и вот решился писать. Прежде всего об отпуске — сей вопрос, бывший год назад объектом самых туманных мечтаний, становится на повестку дня. Я полагаю отплыть первым же пароходом после Нового Года. Это будет примерно числа десятого. Принимая во внимание возможные штормы, следует полагать продолжительность плавания равной примерно неделе, а сие означает, что числа двадцатого я буду в Москве. Там я задержусь дня на два для улаживания кое-каких делишек. Короче, числа 25-го буду с вами. Сообщи, когда у тебя последний экзамен. Хотелось бы угадать на другой день, но здесь многое зависит от морского транспорта, который не в пример железнодорожному не поддается в должной степени прозрениям и прогнозам. Но это все через два месяца, а с завтрашнего дня я начинаю подготовку к отпуску — привожу в порядок перевод Киплинга, черновики литературных потуг своих и т. д. Рассчитал, что времени в обрез хватит до отъезда, то бишь до отплытия. Да, Боб, ужо повеселимся на славу, ибо будет где, будет чем, а и будет на что. Между прочим, сплю и вижу сосиски и ветчинную колбасу.

Теперь о делах текущих. «Остров Разочарования» прочел, как уже писал, с наслаждением. «Было бы непростительным преувеличением… сказать, что м-р Мообс встретил пули эсэсовца грудью. Он встретил их совсем другим местом».[157] А? Здорово. А вот «В стране поверженных»[158] — тошнотворное дерьмо, дешевка, блевотина и того хуже. Заср…ц, тоже мне, соцавантюрдетектив. Ж…. Кстати, о ж…. Песенка «Дождик» поется Unrough-out the place, равно как и «Уберите нос». А по аглицки:

[Рисунок: солдат играет на гармошке, девица пляшет.]

Смотрел «Fury»,[160] «The Black Legion»,[161] «The Star»,[162] «The ships storming Castle»[163] — чудесные картины. Though «The Star» might have been made much better.[164] А вот насчет чтения дело гораздо хуже. Это весьма больное место для меня. Правда, в местной библиотеке довольно много интересного, но ей-ей нет желания читать серьезные вещи. Пробавляюсь «Будущее за нас»,[165] «Морская душа»[166] — кстати, в этом сборнике есть истинно талантливые рассказы, «Лучшие сценарии советского кино»[167] и пр. Много перечитываю. В частности, перечитал английский детектив «Blood on Lake Louisa» — очень хорошо, эмоционально написано. Настоящий thriller — замораживающий кровь романчик. И в мыслях создал сюжет для сумасшедше-детективно-мистического романа. В Ленинград после войны возвращается парень без руки, поступает в университет. Его дом разбит, снимает квартиру в одной из этих угрюмых, серых громадин постройки конца 19 в., коими славен наш город, на пятом этаже. И тут идет чертовшина-vulgaris: призраки проходят сквозь стены, ночью в окно заглядывает белое лицо человека-паука, в стенах ходы-колодцы, под подвалом гнездо ужасов, красивая девушка, сирота-ленинградка, воспитана привидениями и стала их рабой и т. д. В чем смысл этой белиберды и должны ли в ней участвовать привидения — не знаю, но слабонервных можно защекотать до истерики, за это ручаюсь. Конечно, писать не буду, но набросок-отрывок есть — то место, где он знакомится с девушкой при интересных обстоятельствах.

Вот пока всё. Алкаю в отпуск, браток.

Твой Арк. Привет маме.

Песни привезу.

Глава…дцатая,

содержащая правдивый и точный отчет о том, как наш герой провел праздник 36-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции.

Было семь часов утра седьмого ноября 1953 года, когда Аркадий Натанович оказался в состоянии открыть второй глаз и, шепотом матерясь и удерживая стенания, выбрался из-под одеял и шинели и уселся в кровати. Тот участок окна, который оставался свободным от пожелтевшей газеты, с безжалостной и не оставляющей никаких надежд ясностью показал ему, что наихудшие его опасения подтвердились: легкий ветерок, подувший накануне вечером со стороны «гнилого угла», не только не превратился в пургу, обещанную прогнозом погоды, но, видимо, решив, что в праздники делать ему нечего, улегся совсем.

Чистое синее небо и розовые вершины сопок, злорадно ухмыляясь, поставили Аркадия Натановича перед грустной перспективой одеваться, умываться, завтракать и делать другие вещи, которые он охотно отложил бы еще на пару часов, и главное — становиться в строй и тащиться несколько километров до города, чтобы демонстрировать перед восхищенными зрителями свою необычайную мощь и боеготовность. До чего в жилу была бы сейчас буйная слепящая пурга, безусловно закрывающая вопрос о наградах и демонстрациях, позволяющая снова нырнуть под одеяло и подремывать, слушая краем уха завывания в трубе, которую забыли закрыть со вчерашнего вечера, и стук и шелест снега в стекла!.. Но пурги не было, и Аркадий Натанович принялся поспешно одеваться, стараясь не лязгать зубами, каковое неприличное действие коварно провоцировалось температурой, далеко не доходившей до той, которую удостаивают чести называться комнатной. Натянув брюки и сапоги, Аркадий Натанович подошел к ведру, где обычно была вода для питья, умывания и прочих мелочей быта, но на этот раз оно было пусто. Аркадий Натанович даже не почувствовал разочарования. Он только вздохнул и с видом полной покорности судьбе вышел во двор, чтобы набрать снегу. Самое энергичное растирание снегом на морозе при необходимости вернуться в холодную комнату и видеть сожителя, выводящего замысловатые <…> рулады носом, а главное — имеющего освобождение от демонстраций, не может привести человека в наилучшее расположение духа, поэтому нет ничего удивительного в том, что Аркадий Натанович, тщательно размазывая крохотным полотенцем кусочки льда и комья снега по лицу, ткнул Владимира Дмитриевича[168] коленом в бок и довольно нервно предложил ему заткнуться, на что этот последний выругался сквозь сон, но храпеть перестал.

И так далее, в том же духе. В общем, я удивляюсь собственной скромности и воздержанию за эти два дня, ибо 1) оба дня обедал, завтракал и ужинал в столовой, 2) за оба дня выпил всего 150 г коньяку, бутылку портвейна и бутылку шампанского, 3) вечером 7-го занимался математикой, а вечером 8-го читал «Власть без славы» Харди,[169] 4) истратив за праздники 120 руб., имел после оных еще 25 руб. в запасе, 5) все ночи ночевал дома и 6) оба дня топил печку и ходил за водой сам <…>..

Худо ли, хорошо ли, дорогой Боб, но до отпуска остаются сущие гроши… то бишь, пустяки — с грошами как раз обстоит дело благополучно. Каких-нибудь пятьдесят дней! Представить себе трудно. Вы получите от меня еще не более шести-семи писем и пары телеграмм, а затем буду и pomposo ego![170] Чертовски приятное чувство! Да еще когда тебя ждут — и в Москве, и в Ленинграде. Конечно, little things please little minds,[171] но что уж поделаешь, если я такой тщеславный…

Я сейчас штудирую любопытную книгу: «Великий Двурог» Сергея Боброва.[172] Это нечто вроде введения во внешкольную математику для восьмиклассников. Написано явно по плану и под впечатлением «Что такое математика», но гораздо проще, остроумнее и т. д. Высшей математикой я, вероятно, всё же займусь, так что подбери там матерьялец.

Теперь о песнях. Ты, я вижу, увлекаешься морскими песнями, да и морско-блатными. Ни одной из тех, что ты привел, я не знаю. Ужо приеду — споем. Я же по скудности умишка своего жму на военно-печальные. Жаль, не умею на гитаре, а то выдал бы их тебе во всей красе. Ну, I'll do what I can.[173] И аглицким займемся, как приеду. А пока вот:

Ты, кажется, про эту вспомнил? И еще: Стенька Разин.

Остальное почти всё забыл. Впрочем, там есть такой перл:

Какая экспрессия!

Но ты всё же пришли «Вывески» и «Газировку реже пьют». Ладно? Здесь большая нужда именно в таких песнях.

Пока всё.

Крепко жму руку, целую тебя и маму,

Ваш Арк.

[Рисунок на всю страницу с надписью «электрическая проволока».]

Дорогой мой братище!

С наслаждением поведаю сейчас тебе о тех любопытных событиях, которые за последние полмесяца имели быть.

Картина 1-ая. Сцена изображает малую аудиторию мат. мех. фак-та ЛенГос Унив-та. Перерыв. Несколько студентов уныло греют ж…ы у батарей парового отопления. Кое-кто дремлет за столами, еще не очнувшись от лекции. Герой повествования Б. Стр. мрачно стирает с доски. Дверь распахивается — вбегает маленькая толстенькая девушка и начинает что-то рассказывать, размахивая руками. Оживленная пантомима, из которой даже ежу становится ясно, что IV курс посылается на 20 дней в колхоз им. Антикайнена на постройку коровника. Радостные возгласы, крики, клики и т. д., переходящие в овацию, когда кто-то высказывает мысль, что праздник придется встречать там. Особенно ликуют мальчики, которые едут в обязательном порядке (в отличие от дев, могущих ехать по желанию).

Картина II-ая. За два часа до отъезда. Квартира Б. Громова. Гремит пианино. Звенят стаканы. Пьяные возгласы. В табачном дыму мелькают знакомые лица… Б. Стр., Луконин, Махлин, Громов, Калерт и Елькин. Отдельные выкрики:

«…Так вот, едет армянин на верхней полке…», «…Женщина — это продукт…», «Иди ты, голубчик, на…», «Ж-ж-женн-ня! Р-ррва-ни „Лунную“»…. «Бетховена, Комаринского!..», «…Стр-р-роите-лю новой колхозной жизни Бобу Стругацкому — сла-а-а-ава!»

Поцелуи <…>, рукопожатия, объятия, веселый мат. Проводы свершились.

Картина III. Угол К. Маркса и Клинической. Ночь. Одинокий человек в полушубке, лыжных штанах и с рюкзаком. Оборачивается. Щурясь близоруко, машет рукой кому-то там, в желтом одиноком окне третьего этажа. Ветер доносит бой Петропавловки — час ночи. Человек исчезает за углом.

Картина IV. Изба-читальня. Первый этаж (a propos — и единственный). Поздний вечер. Темно. Мрачная, тюремного вида комната озаряется трепещущим светом керосиновых лампочек. Деревянные длинные столы из неструганых досок. Лавки. Огромная пышущая жаром русская печь, над ней развешаны — грязные штаны, мокрые ватники, портянки, носки. В сумраке угадываются очертания двухэтажных нар. Со второго этажа свешиваются нечесаные головы подозрительного вида девиц с хриплыми голосами. Около коптилок в желтом кругу света — карты, грязные лапы, их сжимающие, небритые морды, вонючие самокрутки, сжатые в углах ртов. Рев, басы, греготание. Отдельные фразы из темноты: «…Семь пик…», «Сижу без двух…», «…А мы вашего туза — по зубам, по зубам!..», «Кто играет семь бубен, тот бывает (шепотом) уе…», «Тебе сдавать…», «…Ну, мальчики, два паса — в прикупе — чудеса!..» Вдруг все речения покрываются архидиаконовским басом Витьки Хавина:

Нары подхватывают с энтузиазмом:

Поют студенты! Брошены карты, домино, книги. Мерцающее пламя вырывает из тьмы разъятые пасти, волосатые подбородки, могучие кадыки. Дрожат стекла, сыплется солома с чердака, просыпаются сторожа у коровника — поют студенты!

Сверхъестественная, умопомрачительная Хавинская октава — все смолкли, наслаждаясь… И тут — резкий веселый голос:

«Отбой!..»

Это значит — бросить игры, лечь на нары на соломенные тюфяки, укрыть ноги мокрым полушубком, потушить свет и ждать в темноте.

Вот оно:

Хавин (из самых недр): Внимание! На молитву!..

Стругацкий (по возможности отчетливее): Три-четыре!

Нестройный хор:

Картина V. Серое тяжелое небо. Ветер. Мелкий омерзительный дождь. Невообразимая грязища. Объект — шестнадцать глубоких ям, груды глины, камня, какие-то бочки, куча песка. По колено в вязкой глине копаются человек десять студиозусов. Холодно, мокро, матерно. И дождь, дождь, дождь…

Картина VI. Из разговоров:…Петька, а где Булависий?

— Моется — в сортир провалился.

— Что-то уж больно долго моется. Глубоко провалился?

— По щиколотку.

— Чего же его нет с озера уже часа два.

— Да он вниз головой падал.

…………….

И много, много еще разных картин, хохм, песен, случаев, анекдотов. Я мог рассказать о том, как рубили топорами и ломами в капусту финскую ригу на предмет добычи стройматерьялов, как за день развалили ее по бревнышку, оставив только руины и огромную, похожую на фаллос, нарисованный кубистом, печную трубу, в кою Петька Тревогин и наср…, с риском для жизни забравшись на трехметровую вышину.[177] Я мог бы рассказать о праздновании 36-й годовщины, о том как пили, пели прекрасные песни, танцевали при лампаде под «старенький коломенский разбитый патефон»,[178] как потом блевали на скотном дворе, а крыльцо заблевали безвылазно и безысходно… О том, как ругался Булавский, вылезая из сортира и как сверхъестественно матерился Витька Хавин, попав под собственную лошадь, на которой возил песок. О том, какой хохот стоял на объекте, когда на перекурах собиралась теплая компания из В. Хавина, П. Тревогина и Б. Стр. и начиналась травля анекдотов; о том, как брались за сердце и бледнели испытаннейшие колхозники, услыхав соединенный, концентрированный, смертоносный мат, несущийся из двадцати здоровых глоток, везомых по разъё…ным дорогам к месту стройки. Много, много можно было бы рассказать. Но говоря короче — заложили фундамент водонасосной станции, добыли все стройматерьялы и уехали домой. Так кончилась великая эпопея «Б. Стр. лицом к деревне». Я привез оттуда все тонкости умственной игры — преферанса, десяток анекдотов и хохм, полдюжины песен, въевшуюся в кости простуду и ужасно неприличную бороду, состоявшую из нескольких десятков длинных жестких волосков пегой масти, разбросанных в живописном беспорядке по всей территории от бровей до кадыка. Как вещественное док-во оная борода предложена быть не может — за безобразием сбрита.

Теперь уже отдохнул, отъелся и взялся за дело. На учебном фронте тоже произошли значительные изменения. Дело в том, что я решил перейти на кафедру звездной астрономии, что и сделал без особого труда. Если тебя интересуют причины этого неожиданного «дивертисмента», то вот они:

1. Руководство. Постановка работы со студентами на кафедре астрофизики меня не удовлетворяла совершенно: безалаберность, самотек, забывчивость. Все они там, конечно, большие ученые, но преподаватели, УЧИТЕЛЯ — хреновые. На звездной же я взял работу у Т. А. Агекяна, достаточно крупного ученого (хотя и не такого, как Соболевили Мельников) и прекрасного, внимательного руководителя.

2. Несколько более туманные, романтические соображения. Меня поразили две фразы, брошенные моими учителями:

a) Огородников: «Звездная астрономия — наука, изучающая Вселенную в максимально достижимых масштабах» (отсюда — уже работает фантазия — гигантские тяготеющие массы, чудовищные расстояния, тайна строения Метагалактики, мост в общую теорию относительности).

b) Агекян: «Нам еще очень немного известно о метагалактических туманностях. Кроме того, этим вопросом в основном занимаются иностранные обсерватории. У нас в СССР этим почти никто не занимается». (А я хочу заняться. Моя давнишняя мечта. Теперь буду исподволь готовиться, подбирать литературу, читать, расспрашивать.)

Осталось мало бумаги, но я обязательно должен еще: во-первых, изложить содержание одного доклада, из-за которого я не писал тебе так долго — ждал, пока прослушаю, и во-вторых, написать одну песенку, которую сразу вспомнил, прочтя твое: «Паруса крепите, б…» и пометку — «Какая экспрессия». Итак:

1. Вчера в субботу 21.11.1953 г. в помещении фотометрической лаборатории состоялось заседание семинара по планетоведению, где был зачитан доклад: «Спектральные исследования атмосферы Венеры». Это был итог весенне-осенних исследований, произведенных в Крыму, доктором ф.-м. наук Н. А. Козыревым — довольно крупным советским астрофизиком-планетоведом, уже известным мне своими работами по строению Юпитера и Сатурна (это он открыл, что Юпитер еще звезда!) и по строению звезд (кроме того, это папаша моего очень хорошего товарища Сашки Козырева, и человек в высшей степени интересный и необычный). Козырев провел первые в СССР, и первые, принесшие удачу, в мире спектральные исследования Венеры и, применяя очень любопытную методику и т. д., получил следующие конкретные результаты и сделал следующие выводы:

a. Открыл в атмосфере Венеры несомненные следы азота.

b. Открыл присутствие какой-то странной одноатомной молекулы, производящей сильнейшее поглощение в синих лучах. Отождествить эту молекулу пока не удалось.

c. Показал, что Венера очень сильно отражает красные и желтые лучи и очень сильно поглощает в синих и фиолетовых лучах.

Путем ряда расчетов, исходя из вышеизложенного, а также опираясь на работы Росса, Адамса и др. по исслед. содержания СО₂в атмосфере ♀ Козырев строит следующую модель атмосферы ♀:

[Рисунок — слои Венеры, справа — описание.]

Венерианская стратосфера — тонкий слой разреженного газа — СО₂, N₂, N₂+. Эффективная температура (—90 °C).

Тропосфера. Слой 10–20 км. Гигантские облака (красно-рыжие), состоящие из капель сконденсированного вещ-ва неизв. происхождения (эта самая таинственная молекула). Здесь поглощается всё излучение Солнца, здесь делается «погода». Температура до +30 °C.

Изотермический слой. Сюда не достигает ни один луч света. Температура порядка +30 °C. Вечная тьма, тишь, очень слабые колебания температуры для данной широты. Жара на экваторе, холод — на полюсах (если считать, что ось Венеры так же (приблизительно) наклонена как и у Земли, что, кажется, подтвержд.).

Так то-с! Вот тебе и «Страна Багровых Туч». На днях пойду к Сашке и как следует, поподробнее изучу эту рукопись.

<…>

Младший брат развлекается, занимается наукой (астрономией — о чем в школьные годы мечтал АН). Старший — «снимает остатки», отправляется в командировку, читает лекции… Без малого восемь тысяч километров между ними. Но по-прежнему их объединяет желание писать, сочинять и — что, может быть, в этот момент наиболее важно — обмениваться планами на будущее и рассуждать о написанном.

А. Стругацкий и военный журналист В. Ольшанский. 1953. Фото Г. Берникова из архива Л. Берниковой.

Капитан Г. Берников и ст. лейтенант А. Стругацкий перед восхождением на Авачинский вулкан. 10.08.1952. Фото из архива Л. Берниковой.

Первый привал перед восхождением на Авачинский вулкан. (А. Стругацкий — 6-й слева.) 10.08.1952. Фото Г. Берникова из архива Л. Берниковой.

Второй привал перед восхождением на Авачинский вулкан. (А. Стругацкий — внизу справа.) 10.08.1952. Фото Г. Берникова из архива Л. Берниковой.

У кратера Авачинского вулкана. 10.08.1952. Фото А. Стругацкого из архива Л. Берниковой.

Г. Берников перед входом в ДОС (дом офицерского состава). 1953. Фото из архива Л. Берниковой.

Капитан Дин Футан. 1948.

Фото из архива его внука В. Орлова.

Елена Воскресенская (Стругацкая). Ок. 1965. Фото из архива Б. Клюевой.

Б. Стругацкий. 1945-46. Фото из архива Б. Стругацкого.

Б. Стругацкий с телескопом Максутова.

Северный Кавказ. 1960. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий на фоне Эльбруса. Северный Кавказ. 1960.

Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий на веранде астрономической станции.

Северный Кавказ. 1960. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий на веранде астрономической станции.

Северный Кавказ. 1960. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий и Ю. Чистяков. Лабораторный корпус ГАО

Ок. 1959. Фото Л. Камионко.

Н. Свенцицкая, знакомая Б. Стругацкого со студенческой скамьи. Конференц-зал ГАО. Октябрь 1957. Фото Л. Камионко.

А. Копылов, друг Б. Стругацкого со студенческой скамьи.

Начало 1960-х. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий перед табулятором в 18-й комнате Восточного корпуса ГАО.

Ок. 1962. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий у машины для сортировки перфокарт,

18-я комната. Ок. 1962. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий занимается коммутацией (программированием) табулятора,

18-я комната. Ок. 1962. Фото Л. Камионко.

Коммутация была удачной, результат получен. Ок. 1962. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий за черновиком ПНВС, 18-я комната. Ок. 1962. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий на фоне оптических стендов, 18-я комната.

Ок. 1962. Фото Л. Камионко.

Б. Стругацкий с супругой перед лабораторным корпусом ГАО.

Ок. 1965. Фото Л. Камионко.