Письма. Рабочие дневники. 1942–1962 гг.

1950

Следующее и еще несколько писем написаны АНом по-английски.[31] Это была хорошая тренировка — и для него самого, и для брата. А по вопросу АНа «не устал от моих английских писем?» можно понять, что сохранились письма отнюдь не все, ибо до этого в уцелевших письмах встречались только отдельные английские слова или фразы.

My dear Bobby!

Have just received your letter with that terrible pack of photos. Well, you have made my comrades down here laugh as mad. Really, you are a very good master, aren't you? As to your reprimands towards my having joked upon your using to sit on the bag and to phone your girls — your never mind that, it was but a pure joke. Very glad to know that you are studying so heartily, our ma has already written to me about that.

Are you not sick and tired of my English letters yet? If you are — say «stop» immediately, and I'll drop it. Now I am just going to jump to our blessed Russian.[32]

Любопытно, как ты провел Новый Год. И что делала мама? По слухам, ты ее покинул, мошенник. Впрочем, я-то тебя понимаю — молодость, молодость über alles.[33] Надеюсь, что отпраздновал хорошо, тем более, что твои полугодовые работы уже за спиной. Ты сейчас на каникулах, мерзавец, отдыхаешь, а я дохожу на 50° морозе (не преувеличиваю) и очень много работаю. Все-таки я рад, что попал в это заведение. Если есть работа — пусть даже не очень любимая, но интересная — жить можно. А ты устремился на физмат? Это хорошо. Давай уж хоть ты не выдавай, поддержи честь нашей фамилии, а мы с мамой будем любоваться тобой и гордиться. Боб, жизнь наша вся впереди, будем встречаться в жизни ежегодно по крайней мере, и как отрадно видеть, как ты растешь, оформляешься в настоящего человека, и знать, что это — брат и друг, и радоваться его успехам, и огорчаться таким вещам, как этот твой туберкулез, который, признаться, меня сильно беспокоит. Я тебя очень прошу, в этом смысле хотя бы, выполняй все указания мамы.

Фотографии твои пока задерживаю, жду еще. Уже кажется догадался, как ты это делаешь.

(См. рисунок во вклейке.)

Так?

Ну, пока, твой брат Арк.

P. S. Совсем забыл. Маме писать сегодня не буду, передай привет и поцелуй ее как следует.

Жму руку, Арк.

О фотографиях. «Уже кажется догадался, как ты это делаешь». В письме рисунок: фотоувеличитель, под ним — изогнутая фотобумага, следовательно, при экспонировании можно добиться того, что либо края отпечатка, либо, наоборот, его середина будут не в фокусе.

Дорогой Боб!

Получил твое письмо с «сомнениями». Это, брат, даже хорошо, что ты это так переживаешь. Я-то, грешник, завидую тебе — выбираешь, куда пойти: на физфак или астрофизику. Собственно говоря, куда бы ты сейчас ни пошел, везде будешь на месте (из перечисленных тобой направлений, я имею в виду). Общие основы — 1-й, 2-й да и 3-й курс — везде будут одинаковы. Не очень советую тебе рваться так упорно на «секретный» факультет или там отделение, я думаю, это далеко не то, что ты нарисовал себе в воображении (насчет живости оного я не сомневаюсь). Это все равно, как если бы ты, желая стать хорошим теоретиком реактивного движения, поступил бы в институт, который готовит авиационных техников с уклоном в реактивное самолетостроение. Аналогия, возможно, грубоватая, но мне кажется, что я прав. Я понимаю, ты хочешь быть в первых рядах исследователей первооснов вещества — правда? Так я тебе скажу, что на этой «секретной» работе ничем подобным тебе не придется заниматься. Окончишь ты такое отделение (если) и либо поедешь в Восточную Сибирь взрывать горы, либо будешь консультантом в конструкторском бюро по использованию ВАЭ, либо будешь преподавать таким же романтически настроенным юнцам, как ты сам, основы работы с ВАЭ, и только. Конечно, велика честь учиться «там»! — о! видите, вон идет Борис С. Он учится «там»! — и девушки почтительно смотрят вслед.

Нет, тебе нужно именно либо на астрофизику, либо на такое отделение, после которого люди посылаются на научно-исследовательскую работу. Так что «не блуди»…

О моей жизни, если хочешь, прочти в письме к маме. Чем я занимаюсь сейчас «для души»? Много читаю по философии, особенно по теории познания. Любопытно было бы разработать философские выводы из теории относительности, квантовой теории и пр. Но — не хватает знаний. Контрабандой прочитал Эйнштейна и Инфельда «Эволюция физики»[34] — могучая вещь, Но много идеализма. С этим, брат, нужно быть осторожным. Кстати, любопытно, что ты знаешь о философии и по философии? Я думаю, немного. Во всяком случае, если будет время, напиши. Кроме того напиши еще, что ты думаешь или знаешь:

1) о теории поля вообще,

2) о соотношении между электрическим, магнитным и гравитационным полем,

3) о волнах вероятности (квантовая теория).

Тема для фантастического романа: нашли способ искусственно создавать гравитационные поля — изогнутое пространство, искаженное время и пр. и пр.

Возвращаю тебе твои фотографии. Молодчина ты, но мало. Давай еще. Вообще писать надо почаще. Можешь не писать о том, что тебе скучно и грустно,[35] я это и так знаю. Пиши о работе, о теоретических вопросах, о планах на лето и пр. Ох, как я мечтаю об отпуске! Мы уж его проведем il faut! — или как там.

Ну, пока все. Крепко жму руку, целую, твой Арк.

Тон письма уже нисколько не напоминает отношение старшего к младшему. Если АН еще старается поучать брата, то не как старший, а как более повидавший и более знающий жизнь друг. Именно — друг! Поскольку именно друга можно просить уточнить новости теоретической физики.

И снова — «тема для фантастического романа». Они еще не пишут — серьезно, с расчетом на читателя. Но, похоже, литература уже цепко завладела их планами — и эти планы нужно обязательно обсудить с другом.

Еще раз выразим сожаление, что переписка сохранилась лишь наполовину — нам не узнать, какой тон писем был в то время у БНа.

Дорогой мой Боб!

Скотина ты, братец, вот что. Две недели задерживать письмо! Ох, взвоешь ты когда-нибудь, очутившись в моем положении, далеко от матери, брата, от жены, от всего родного, — я тогда тебе это припомню. Скажите пожалуйста, времени у него нет! Врешь, друг мой, лентяй ты, хоть и хороший парень, и умница, и брат мой — а скотина.

Со всем, о чем ты писал в рассуждении «Падения Берлина»,[36] совершенно согласен. Сегодня пойду смотреть вторую серию.

Насчет твоего будущего — дело твое, подавайся в атомщики, я тебя предупредил, там поэзии не будет — придется много страдать. А в общем — хорошее дело, окно в коммунизм, и пр. и т. д.

Идеалистом меня не обзывай лучше — ты, по-видимому, плохо себе представляешь, что это такое, похож на младенца, ругающегося матом. Джинсову теорию изогнутого пространства ругали не за то, что пространство у Джинса изогнуто, а за то, что выводы он сделал из этого идеалистические, предполагающие ограниченность вселенной во времени и в трехмерном пространстве. Кроме того, тех, кто ругал, следует тоже за одно место подвесить, таких критиков на любой помойке полтора десятка наберешь — омерзительная порода современных критиков — «разрушители», критикуют направо и налево, чужих и своих, за дело и на предмет просто подзаработать, а нового, правильного ничего не создают. Нужно быть таким критиком, как Ленин, Энгельс, Маркс, Сталин — на обломках разрушенного ими создавать, утверждать новое, стройное, совершенное. А ползучих гадиков, трусов, сволочей следовало бы к стенке ставить. Наше ЦК уже занялось кое-кем, только пока не в науке, а в других областях общественного бытия.

Очень рад за тебя — имею в виду твои пятерки. Что касается физкультуры — гм, здесь я не компетентен. Возможно, что существует категория людей, которым нравится ломать себе ребра только для того, чтобы им хлопали в ладоши, даже наверняка существует, я к ним не отношусь. Физкультура, по моему глубокому убеждению, имеет целью готовить из людей бойцов и неутомимых работников, а вовсе не калек. Может быть, я ошибаюсь, извини. Вчера присутствовал на боксерских соревнованиях (на первенство в школе) — омерзительное зрелище. То же самое можно видеть в любой пивной. Быть боксером знающим, умелым — таким, о которых писал Маяковский — другое дело, а эти живые ветряные мельницы, лупящие друг друга по морде на потеху почтеннейшей публики — чушь. Да и не бокс нужен совсем, а самбо, если уж на то пошло, чтобы «не боясь ни штыков, ни пуль, одному обезоруживать целый патруль».[37]

Мечтаю об отпуске, поговорим тогда, погуляем, побузим. Этот отпуск проведем на славу, будь уверен.

Пока все, спешу на совещание. Пиши больше, Боря, не ленись, ты ведь уже не просто младший брат, но и друг. Жалей маму, ей очень тяжело.

Жму руку, целую, твой Арк.

P. S. Поцелуй за меня мамочку, напиши, получила ли она справку.

— Борис Натанович, чем был обоснован Ваш выбор профессии? Почему в свое время Вас «потянуло» именно на математико-механический факультет Университета, причем — на отделение астрономии?

— Все было очень просто. В последних классах школы я интересовался главным образом двумя дисциплинами. В первую очередь — физикой, во вторую очередь — астрономией. Физикой, естественно, атомной, ядерной. Тема тогда была модная, а мне как раз попалось в руки несколько современных книг про атомное ядро и про элементарные частицы, и я их с наслаждением прочитал. Впрочем, «прочитал» — сказано слишком сильно. Там были и достаточно популярные книжки, а были и вполне специальные монографии, начинавшиеся прямо с уравнения Шредингера, которое я и двадцать лет спустя воспринимал как самую высокую науку. Книги эти в большинстве достались мне по наследству от Аркадия Натановича, который тоже всеми этими вещами в конце 40-х очень интересовался. И астрономией я гоже увлекался, опять же следуя по стопам старшего брата, который еще до войны сам мастерил телескопы, пытался наблюдать переменные звезды, а меня заставлял рисовать Луну, как она видится в окуляре подзорной трубы…

Дорогой Боб!

Спасибо за письмо. Отвечаю на него через день — вчера по оказии выборов[38] был изрядно надрамшись и не то что писать — говорить по-человечески был не в состоянии. А сейчас выпил чайник кипятку, и ничего — пишется! Очень рад за тебя — я имею в виду то, что ты, наконец, наладил с твоим Мироном нормальные взаимоотношения. О твоем решении пойти на факультет практики — отговаривать не буду, может так и лучше, я, откровенно говоря, не представляю себе всего этого. Как тебе понравился доклад Маленкова?[39] Хотя ты, по своему легкомысленному отношению к политике, не читал его. Обязательно прочти.

Хочу поделиться с тобой некоторыми матерьялами своих наблюдений за местной жизнью. Вот очень любопытный диалог, имевший место на семинаре по английскому языку, на котором я присутствовал наблюдателем.

Преподаватель: Расскажите, что вам известно о герундии.

Курсант (оторопело смотрит на преподавателя): О герундии?

Преподаватель: Да, о герундии.

Курсант: Гм. (Набирает в грудь воздуху и молчит.)

Преподаватель: Ну, начинайте. Герундий…

Курсант (с таким видом, будто поднимается в атаку под пулеметным огнем): Да-да, герундий, значит, это… этот, как его… (слышен шепот подсказки) это особая часть речи в английском языке, которая стоит между существительным и глаголом.

Преподаватель: Так.

Курсант: Некоторые теоретики считают, что герундий больше существительное, чем глагол. Другие теоретики склоняются к мнению, что это больше глагол, чем существительное. (Пауза.) Можно, хотя, считать, что герундий стоит как раз посередине (испуганно смотрит на преподавателя) между глаголом и существительным. (Молчит.)

Преподаватель: Всё?

Курсант (упавшим голосом): Всё.

Преподаватель: Мало. Прискорбно. Ну, скажите, сколько форм имеет герундий?

Курсант (смело): Шесть.

Преподаватель (прикладывает ладонь к уху): Сколько?

Курсант (тише): Пять?

Преподаватель: Что?

Курсант: Четыре, конечно четыре.

Преподаватель: Почему четыре?

Курсант: Я хотел сказать — три.

Преподаватель: Two!

Курсант (обрадованно): Да-да, два.

Преподаватель: Нет, это я вам two ставлю. В переводе на русский язык это значит двойка.

Курсант (убит).

Диалог в лучших традициях Джером Джерома. А вот несколько хохм из «выражений» нашего китайца-разговорника, капитана Ди-Фун-Тана. Он очень плохо знает русский язык, кроме того, часто путается в иероглифике. Показывают ему иероглиф «финь» (бегемот) и спрашивают, что это такое. Отвечает: «Эта знаешь что? Весна приди, вставай, фыр-фыр-фыр на рака лети. Пытичка такой». Иероглиф (крокодил). «Эта на горе живи». Вопрос: «Так ведь он же в воде живет!» «Ага, на гора живи, на вода мало-мало ходи, потом опять на гора ходи». Оказывается, он спутал крокодила с ящерицей. Слово «кругозор» объясняет так: «Туда смотри, сюда смотри, везде смотри — всё видна».

Много можно было бы порассказать.

Но я сейчас тороплюсь.

На днях напишу еще.

Пока целую, жму руку.

Твой Арк.

Запомнившаяся комичная сценка «бегемот = птичка» позднее переносится Авторами в ПНА:

— Ви мне все шутите, — сказал он, делая произвольные ударения. — Ви мне двенадцать дней шутите. — Он сел на диван рядом с Дауге. — Что есть Варечка? Я много раз слышалль «Варечка», сегодня ви ее ищете, но я ее не видёлль ни один раз. А? — Он поглядел на Дауге. — Это птичька? Или это кошька? Или… э…

— Бегемот? — сказал Дауге.

— Что есть бегемот? — осведомился Моллар.

— Сэ такая лирондэй, — ответил Дауге. — Ласточка.

— О, L`hirondelle! — воскликнул Моллар. — Бегемот?

— Йес, — сказал Дауге, — Натюрлихь.

Об АНе-преподавателе вспоминает курсант школы:

Волей судьбы мне была предоставлена возможность изучить один из трех языков Востока — японский, корейский или китайский. Выбор за меня сделал преподаватель, майор Тильман, сказав, что у меня идеальное китайское произношение. Дело в том, что за две недели до поступления в «Школу военных переводчиков восточных языков», сокращенно ШВПВЯ, мне своротили скулу на зональных соревнованиях по боксу в Туле. Все это время я питался размоченными в ситро сухариками, рот только приоткрывался. Возможно, всё, что я говорил по-русски, действительно, сильно смахивало на китайский, — майору было виднее.

Между прочим, из ШВПВЯ вышел знаменитый писатель-фантаст Аркадий Стругацкий. Он преподавал японский язык. Это был удивительно красивый, подтянутый капитан.[40]

Встречается в записках М. Демиденко и описанный АНом Ди-Фун-Тан.

Разговорный вел капитан Дин Футан, который говорил «на картавом» китайском языке, ибо был родом с юга.

— Странный русский языка, — говаривал Дин Футан. — Один сапог, но почему-то два собака?

Он очень любил русские народные песни, пел на смешном пинрашен: «Солнце юла и мэй юла, цзай мая фанцзали темно».

— Ничего, — успокаивал он, когда мы не понимали его наречия. — Мао говорит так же, он хунаец, когда будете его переводить, моя вспомните!

Пророческие слова! Лично я переводил Мао Цзэдуна семь раз. Это была чудовищная работа, и даже не потому, что я мог не уловить оттенков в его речи, а он любил изъясняться аллегорически: голос у него был приглушенный, видно, специально говорил тихо, отчего ты напрягался, как при столбняке, — того гляди, порвутся мускулы. Мы, канские переводчики, оказывались кое-где лучше тех, кто учился в Военном институте иностранных языков, — мы были практиками. Это было нашим преимуществом.

<…>

В 1948 году шла борьба с космополитизмом. На занятиях по марксизму-ленинизму нам зачитывали статьи, и мы кого-то на комсомольских собраниях осуждали, уже не помню кого и за что. Массовое всесоюзное партийное мероприятие врезалось в память двумя фактами.

Первое — из нашей «Школы военных переводчиков восточных языков» убрали всех преподавателей иностранцев — корейцев, китайцев.

Убрали бы и японцев, но их не было. Демобилизовали земляка Мао Цзэдуна — капитана Дин Футана, Мы его очень любили. Он был славным стариком, по профессии кондитером. Дин уехал на Сахалин, поступил работать в ресторан, где стал делать изумительные по вкусу торты. Мир узкий, слухи о его кондитерских изделиях доходили и до Академии полковника Налбандова, тем более после 37 года он, по-видимому, был единственным китайцем на Сахалине.

АН ошибочно именует «китайца-разговорника» Ди-Фун-тан. Слишком кратковременно они были сослуживцами. На самом деле его звали Дин Футан (или в орфографии того времени Дин Фу-тан). Насколько характерна такая неумышленная перестановка согласной «н» говорит тот факт, что правнучка Дин Футана сделала в интернете ту же ошибку, что и АН более полувека назад, но именно благодаря этой ошибке мы нашли родственников капитана. Часть их воспоминаний помещена ниже, фотография Дин Футана — во вклейке.

М. Демиденко в датировке отчисления Дин Футана ошибается — это никак не 1948 год, так как кампания борьбы с космополитизмом развернулась лишь с 1949 года, с редакционной статьи в «Правде» от 28 января 1949 г. «Об одной антипатриотической группе театральных критиков» (по слухам статья редактировалась Сталиным). Демиденко учился в Школе с 1948 по февраль—март 1950-го, его выпуск был ускоренным в связи с заключенным Договором о дружбе и взаимопомощи с Китаем от 14.02.50 и последующей корейской войной — в апреле 50-го он уже в Шанхае. К тому же АН прибыл в Канск лишь во второй половине 1949-го. Упоминание же имени Дин Футана в письме АНа в настоящем времени свидетельствует о том, что увольнение из Школы «иностранцев» было еще позже.

Очевидно, Дин Футан был незаурядной личностью. Вот что вспоминает о нем его внук Виталий Анатольевич Орлов (неопубл.):

В начале 20-х годов XX века Дин-Футан Николай Александрович был помощником военного прокурора ДВР (Дальневосточной Военной Республики) по борьбе с саботажем. Был он в 25 лет очень вспыльчив и именной пистолет не носил, боясь, что перестреляет столько саботажников, сколько патронов в обойме. Но он с детства учился «джиу-джитсу» (палец-нож, рука-меч) и в гневе рукой отрубал 12-сантиметровую дубовую столешницу. Многие после этого переставали саботировать. В 1922—23 г.г. ему дали приказ создать в 10 км от тогдашнего Хабаровска совхоз «Кантонская коммуна». Он создал производственный комплекс, а на жилые дома для коммунаров — китайцев и корейцев — не хватило деревянного стройматериала. Он конфисковал этот материал у Блюхера, Серышева,[41] Постышева[42] и даже у начальника ОГПУ ДВР — Дерибасса. Построил дома, потом пришел к Серышеву, сказал, что приказ выполнил, но так как истратил «лес», выделенный большим руководителям для строительства их дач, то готов сдать именное оружие. Его не арестовали. Позднее совхоз был назван Чернореченским (в конце 40-х годов).

Сожжение императорской библиотеки. Вспомним в ХС: «В пятьдесят втором году по Вооруженным Силам вышел приказ списать и уничтожить всю печатную продукцию идеологически вредного содержания. А в книгохранилище наших курсов свалена была трофейная библиотека, принадлежавшая, видимо, какому-то придворному маньчжоугоского императора Пу И. И, конечно же, ни у кого не было ни желания, ни возможности разобраться, где среди тысяч томов на японском, китайском, корейском, английском и немецком языках, где в этой уже приплесневевшей груде агнцы, а где козлища, и приказано было списать ее целиком.

…Был разгар лета, и жара стояла, и корчились переплеты в жарких черно-кровавых кучах, и чумазые, как черти в аду, курсанты суетились, и летали над всем расположением невесомые клочья пепла, а по ночам, невзирая на строжайший запрет, мы, офицеры-преподаватели, пробирались к заготовленным на завтра штабелям, хищно бросались, хватали, что попадало под руку, и уносили домой. Мне досталась превосходная „История Японии“ на английском языке, „История сыска в эпоху Мэйдзи“… а-а, все равно: ни тогда, ни потом не было у меня времени все это толком прочитать».

Об этом же рассказывает БН:

Доводилось ли Вам видеть, как жгут книги? Об этом говорили неоднократно, Вы говорили об этом в своих книгах. Что Вы чувствовали, когда это происходило на Ваших глазах?

БС: Вот лично мне это видеть не довелось. Но та сцена, которая описана в «Хромой судьбе», когда сжигали библиотеку корейского то ли императора, то ли приближенного какого-то дворцового, гигантскую библиотеку в расположении воинской части в городе Канск, вот эта сцена взята из реальной жизни. Это видел Аркадий Натанович своими глазами. Что он при этом испытывал, сказать трудно, но поскольку это был приказ по Министерству обороны, то этот приказ выполнялся, и все-таки мне кажется чрезвычайно замечательным, что по ночам офицеры, даже солдаты подкрадывались ночью к этим гигантским штабелям, выхватывали оттуда что-то и уносили под мышками. Это школа, в которой готовились военные переводчики, и там была масса людей, которая знала японский, китайский языки, и они все-таки какую-то часть книг сберегли, и тот факт, что такие люди даже среди военных в то время находились, мне кажется гораздо более важным и интересным, чем тот факт, что книги вообще сжигались.

Вспоминает об этом факте и Демиденко:

…Китайцы очень трепетно из поколения в поколение относятся к печатному слову. У них особый вид живописи — каллиграфия, где на свитке одним росчерком кисти пишется тушью какое-нибудь древнее изречение, потом этот свиток вывешивается на видном месте, как у нас репродукция «Мишки в лесу».

В школе хранилась библиотека старинных китайских манускриптов, захваченная в 1945 году во время разгрома Квантунской армии и освобождения Северо-Востока Китая. Что это были за старинные рукописи, не знаю, так как написаны они были века назад, возможно, это были труды и комментарии древних учений Лао-Цзы, Конфуция или легистов, может быть, стихи или исторические хроники, ибо историография в Китае всегда была делом императорским, престижным и обязательным.

Страна под руководством партии боролась с космополитизмом, нам было приказано сжечь библиотеку как рассадницу чуждой советским людям идеологии.

Мы жгли буклеты, книги, манускрипты, застегнутые на костяные палочки, свитки, трактаты на плацу в большом костре, шуруя пожарными баграми. Ничтожную часть трудов древних китайских мыслителей унесли тайком преподаватели. Если бы их «застукали» на столь неблаговидном деле, их бы ждали большие неприятности по партийной линии.

Костры горели трое суток.

Упоминаемый в цитате из ХС «разгар лета» по всей вероятности — 1949 года, только тогда костры из книг императорской библиотеки могли видеть оба свидетеля — и АН, и Демиденко. А может, этот самый «разгар» есть своеобразная метафора, подчеркивающая жар от сжигаемых книг? Кто знает…

И еще подборка интересных фактов о жизни в Канской школе:

После разгрома Квантунской армии и ознакомления наших с материалами разведотдела японцев, ШВПВЯ решили перевести в глубь страны, в небольшой сибирский городок Канск, где Николаем I были построены военные казармы для размещения полка, а в годы советской власти построили знаменитую пересылку. В ней Константин Рокоссовский, будущий маршал, был водовозом, ездил на бочке с водой. Байки о нем дожили до нашего призыва 1948 года.

<…>

За три года мы были обязаны выучить назубок 4 тысячи иероглифов, разговорную речь, скоропись, военные премудрости — взрывное дело, заброс в тыл врага, ориентировку на местности, технику допроса пленных, научиться отлично стрелять и так далее… Одним из основных предметов было «Страноведение», то есть изучение обычаев народов, географических условий, истории, политического устройства государства, в данном случае Китая. Восемьдесят процентов времени, отпущенного на предмет, отводилось штудированию труда товарища Сталина «Вопросы языкознания». Мне пришлось в жизни шесть раз изучать эти «Вопросы»! Получал «пятерки», но по сей день не знаю, о чем шла речь. Единственно, что запомнил, — шутка: «Женщина — это базис или надстройка?»

<…>

В школе мы были первым послевоенным набором. До нас на переводчиков учили солдат и сержантов полковой, дивизионной разведки, которые ходили за «языками».

Ребята боевые, орденов и медалей, как звезд на безоблачном небе: за два заброса в глубокий тыл немцев или японцев давали Героя Советского Союза, если, конечно, разведчики возвращались «на базу». О «дедовщине» не могло быть и речи. Фронтовики относились к нам, как к младшим братишкам, службу спрашивали, но и прощали многое. Первая истина, которую они нам вдолбили, звучала так: «Стукач погибает в атаке перед проволокой!»

<…>

Морозы стояли в Канске до минус пятидесяти по Цельсию, а не по Фаренгейту!.. <…> В мороз на посту стояли по часу, надевали на себя две пары белья, шерстяные галифе, гимнастерку, еще пару из войлока, шинель, а сверху тулуп. И все равно промерзали.

<…>.

Ломались парни в школе из-за того, что не могли усвоить программу, — шутка ли, на втором курсе давали каждый день от двадцати пяти до сорока иероглифов. Мы их называли, на японский манер, «канцзы». На каждый иероглиф делалась карточка, с одной стороны писался «канцз», с другой стороны его чтение и все значения. Стоишь дневальным на посту, рота спит, ты перебираешь карточки, которые усвоил — в сторону, на которых запинаешься — прокручиваешь вновь и вновь. Странно, некоторые знаки влеплялись в память на уроке, а другие сопротивлялись, и ты долбил их до посинения. Рота спит, японисты бредят во сне по-японски, кореисты — по-корейски, китаисты — на китайском. Каждую неделю — зачет, четыре двойки подряд, то есть месяц в двойках — отчисление, ибо уже не догнать остальных. Долбил я «шенцзы» или «канцзики» даже на губе, куда угодил за неотдание чести военному патрулю в Саду отдыха (а пускали нас на танцплощадку бесплатно).

Из ста шести человек, приступивших к изучению чжунго хуа, в Китай поехали двадцать шесть. Отбор по Дарвину. Китайский сдавался не по конспекту товарища (за шпаргалку полагалось три наряда вне очереди) — бессонницей, головными болями, порой доводившими до нервного истощения, хотя курс изучения языков был продуман до деталей. Поднимали в семь, физзарядка на плацу до шести градусов мороза — голые по пояс, до десяти градусов — в нижней рубашке, до пятнадцати — в гимнастерке, после тридцати — прогулка в шинелях, в сорок мы делали гимнастические упражнения в казарме.

Физподготовку вынесли на экзамены. После занятий, по пути на обед, мы прыгали через коня, подтягивались не менее десяти раз на перекладине, и кто не мог, нагонял мускулы за счет послеобеденного сна. Полтора часа сна после обеда было спасением, ты точно проваливался в яму и вставал с чистой головой, после чего стрелковый тренаж, чистка оружия, затем изучение военных премудростей, после ужина три часа самоподготовки, не считая полутора часов утренней, в итоге шесть-семь часов в день на китайский и английский. В воскресенье обязательно спортивные соревнования. Я бегал, преодолевал, колол, снимал, прыгал, стрелял, честно зарабатывал увольнительную в город на танцы. Два года я был чемпионом округа по боксу в среднем весе, за что получил четыре дня дополнительного летнего отпуска.

И знать каждое чтение и значение иероглифа числом около пяти тысяч, даже если тебя разбудят среди ночи и спросят…

<…>

В Канске производил нас в лейтенанты сам начальник школы полковник Налбандов. Курсанты стояли на плацу в каре, мы, досрочно выпускаемые (началась корейская война), по одному подходили к полковнику, и он по старинному русскому обычаю брал лейтенантские погоны и подсовывал под правый курсантский. Потом мы пошли в казарму, переоделись в офицерскую форму и строем, под оркестр прошли строевым шагом перед трибуной.

— До встречи в Нью-Йорке!

А потом месяц жили в клубе, ходили через сутки в наряды. Генштаб выдергивал нас пачками по четыре-шесть человек. И тогда галопом, быстро-быстро в Москву, без передыха в Китай!

Тренировался в то время АН и в переводах. В архиве сохранилась простая школьная тетрадка: Арисима Такэо «Видение старого капитана». Двадцать страниц, исписанных мелким аккуратным почерком. В конце дата перевода: 15.04.50. В числе персонажей: «спасенные при кораблекрушении — призраки». Так в творчестве АНа начали переплетаться его главные увлечения: Япония и фантастика. Упоминает он этот перевод и в письме:

Дорогой Боб!

Прости, долго не отвечал на твое «двуединое» письмо. Кстати, лентяй ты, я вижу, преизрядный — целую неделю не мог дописать письмо, скотина. Очень рад всему хорошему и искренне огорчен всем плохим, о чем ты писал. Не можешь ли прислать ту задачку, коию ты не решил на городской олимпиаде? Хочу тряхнуть стариной, попробовать, есть ли еще порох в пороховницах, или моя сабля[43] (математика) уже покрылась ржавчиной лингвистики настолько, что ни в состоянии разрубить — да что там разрубить, хоть поцарапать какую-нибудь математическую тушку.

У меня все благополучно, жизнь полнокровная, но однообразная. Приходится очень много работать, тем не менее удается урвать время и для своих занятий. Так я окончил и отработал набело перевод японского классика-декадента Арисима Такэо, о котором я тебе, кажется, уже писал — пьеса «Видение старого капитана». Это первая классическая японская вещь, которую я перевел от начала до конца (если не считать одной институтской курсовой работы — фантастическая средневековая новелла «Разврат змеиной натуры(!)»,[44] вещь очень пикантная, но, к сожалению, переводил я ее наспех, казенно, лишь бы с рук сбыть, и самое главное — отдельные гм… места пришлось по цензурным соображениям выбросить: средневековые японцы не стеснялись). Пьесу эту переводил я тщательно, и лишний раз убедился, какие огромные трудности стоят перед японистом-переводчиком нестандартного текста… Такие выражения, которым нет совершенно эквивалентов в русском языке, слишком уж рядом встречаются там.

Далее, медленно, но верно, с упорством, достойным, несомненно, лучшего применения, читаю «Теорию отражения» Тодора Павлова,[45] болгарского философа-марксиста, освещающую ряд любопытных вопросов теории познания.

Наконец, главная моя работа — собираю матерьялы для моих будущих «Очерков по истории японской литературы».[46] «Собираю» — слово, возможно, неподходящее. Лучше сказать — высасываю, высасываю почти из пальца, копаясь в Древних фолиантах, японских, английских и русских энциклопедиях, учебниках истории и т. д. Да, лингвисту, особенно японисту, больше чем кому-либо другому нужна такая добродетель, как терпение.

Кстати, не помню, рекомендовал ли я тебе книгу Сафонова «Загадка жизни»[47] — чудесная вещь, образец научно-популярной литературы высшего класса, т. е. не для дошкольников, а для людей уже имеющих общее представление по вопросу о появлении жизни на земле. Там дается неплохое обоснование возможности появления жизни только на планетах в одиночных системах. Гвоздь этой книги — это подробно разработанная и превосходно изложенная гипотеза превращения вещества в существо. Из этой же книги можно понять, какая грызня идет сейчас по этому вопросу среди наших ученых: автор то жалуется на своих оппонентов, то приглашает читателя в свой лагерь.

Да, совсем забыл. Ведь тебе, братишка, уже семнадцать лет. До сих пор всё шло хорошо, мы с мамой имеем все основания гордиться тобой, отец сказал бы о тебе: «Каков лоботряс!» — это было его высшей похвалой. Желаю тебе, друг и брат мой, всего хорошего и, как говорили в старину, «исполнения желаний», ибо твои желания — желания советского парня, идущего прямой дорогой к вершинам знаний. И поменьше увлекайся выпивками. Впрочем, ты, конечно, сам знаешь меру. Пока всё. Пиши, крепко жму руку, целую, твой Арк.

Дорогой Боб!

Пишу тебе это коротенькое письмо в перерыве между занятиями. Устал страшно, ведь фактически после госэкзаменов еще не отдыхал. У меня всё в порядке, телеграмму получил, льщу себя надеждой получить плащ до начала дождей. Сейчас небо безоблачно, навозом, молоком, тухлятиной какой-то воняет повсюду. В воскресенье возьму бинокль и пистолет и побреду за город проветриться, поваляюсь на травке, постреляю. Плохо, что в нашем Кане купаться можно только месяц — в августе. Течет он с Саян, вода очень холодная.

Последствия наводнения уже ликвидированы, горсовет широко отпускает деньги пострадавшим, и бреши понемногу заделываются. Как оказалось, утонул всего один человек, и тот бухой был.

Смотрел: «Похитители велосипедов»[49] — очень сильная картина, «Мститель из Эльдорадо»,[50] «Капитан армии Свободы»[51] — о мексиканских революционерах-бандитах, полуприключенческие вещи, «Долина гнева»[52] — сплошная стрельба и оплеухи. Тщусь посмотреть «Женщина отправляется в путь»,[53] но всё нет времени.

Очень много я узнал нового по части вооружения. Знаешь, оказалось, что мы в свое время очень бедно фантазировали. То, о чем мы писали в наших фантастических романах, уже устарело и снимается с вооружения. Приеду — расскажу. Кстати, Б-29 отнюдь не черного, но серебристого цвета, и потом я сомневаюсь, чтобы реактивные истребители могли бы вокруг него «увиваться». Впрочем, об этом я, кажется, уже писал.

В «Литературной газете» была помещена статья о новом в учении о вирусах. Это то, о чем ты писал. Это, брат, очень интересная штука, революция в естествознании. Ведь если самозарождение продолжается и в наше время, и его можно наблюдать, а может быть и вызывать — полное подтверждение последнего неподтвержденного тезиса материализма. Да здравствует человеческий гений! Как тебе нравится преследование во Франции Жолио-Кюри?

Пока всё. Эх, браток, скоро увидимся, гульнем, поговорим. Сдай только экзамены как следует.

Жму руку и целую, твой Арк.

Поцелуй мамочку, ведь ты, скотус, делаешь это редко, больше насчет розанчиков! Ну, шучу, не обижайся.

«В „Литературной газете“ была помещена статья о новом в учении о вирусах», — пишет АН.

«Литературная газета», № 37 от 6.05.1950, статья Г. Бошьяна, руководителя биохимической лаборатории Всесоюзного института экспериментальной вакцинации «Новое о природе вирусов и микробов». Несколько цитат из статьи Бошьяна, последователя «идей» Т. Лысенко: «…Вирус и микроб не только близки по своей природе, но… они представляют собой лишь разные формы существования одного и того же микроорганизма. Выделенные в чистом виде вирусы в особых условиях превращались в микробов. Новая перемена условий — и искусственно полученные микробы снова становились невидимыми, обращались в вирусы», «…В результате наших работ потребовался также серьезный пересмотр некоторых положений Пастера, что нет сейчас самозарождения жизни>. Опираясь на факты, мы пришли к убеждению, что жизнь зарождалась и зарождается всегда, когда для этого существуют соответствующие условия», «…Профессор Лепешинская наблюдала образование живых клеток из частичек желтка куриного яйца».

Биологи Ольга Лепешинская и Геворг Бошьян печально «прославились» антинаучными попытками пересмотра методологических основ клеточной теории. Их «учение» о «живом веществе», т. е. о существовании жизни в более простой форме, чем клетки, шло вразрез с современными научными данными, не было фактически подкреплено ни теоретическими разработками, ни доказательными экспериментами. Зато они нашли активную поддержку в высших партийных кругах, а также у председателя ВАСХНИЛ — всесильного Трофима Лысенко. Вот, например, как характеризовались «достижения» названных биологов министром здравоохранения СССР Е. Смирновым на докладе в ЦК ВКП(б): «ввели биологию непосредственно в область стыка живого и неживого и сделали реальной постановку вопроса о возможности искусственного превращения неживого в живое». Вам, читатель, эта фразеология не напоминает слова лесной колдуньи из УНС: «Мертвое живым ты тоже не умеешь делать?» Так иной раз аукаются прежние увлечения Авторов…

Дорогой братишка!

Давненько я тебе не писал, да, собственно, не о чем было. В субботу после занятий меня вызвали в числе других шести офицеров в горсовет «для содействия мероприятиям по благоустройству города». На сей раз «мероприятия» ограничились тем, что нужно было, чтобы миряне, «взяв в руки лопаты, шли в топь»,[55] сиречь своими силами отрыли бы вдоль одной из главных улиц канавы для стока грязи и дождевой воды. Содействие же по идее должно было выразиться в посильной агитации и, где эта мера воздействия не помогает, в легоньком принуждении. Делалось это примерно так. Мы входим во двор и пулей выскакиваем назад, атакованные огромными «медецинскими» кобелями.[56] Первый входивший и последний выскакивавший, как ты сам понимаешь, занимают самое невыгодное тактическое положение. Впрочем, ущерб в таких случаях выражался обглоданной шинелью или обслюнявленным сапогом. На большее кобели не решаются. Далее мы сердито и требовательно стучим в окна. Хозяин выходит и тупо рассматривает нас из-под ладони, поставленной козырьком. Мы объясняем ему, в чем дело. Он чешется, мнется, затем выдавливает из себя: «Оно отчего ж и не покопать, только пущай соседи сперва покопают, а тогда уж и я посмотрю». Мы повышаем голоса. Хозяин смотрит на кобеля, рвущегося с цепи. Тогда один из нас вкрадчивым голосом спрашивает, не привлекался ли хозяин к уголовной ответственности в свое время, и вообще, что это за манера уклоняться от постановлений Советской власти. Так как в подавляющем большинстве население правобережного Кана уже имело в свое время знакомство с нашими карательными органами, и так как насчет Советской власти у всех у них рыльце в пушку — уголовники, дерьмо, ссыльные кулаки — то хозяин поспешно заявляет, что так вопрос ставить не стоит, и что раза два взмахнуть лопатой для него ничего не составит.

Сволочье! Воспитывай таких вот мерзавцев. Пришел домой поздно, грязный (дождь превратил город в болото, подземные газы вспучили и разжидили грязь), поел картошки с луком и со сметаной, выпил молока и лег спать.

Как там у тебя подготовка к экзаменам? Здесь надеются, что ты не подкачаешь. Не волнуйся и не паникуй, и не слишком переутомляй себя. Впрочем, ученого учить — только портить. Сам всё знаешь.

А лето наступило даже в Канске. Вчера даже было немного жарко. Девки и бабы мелькают грязными голыми коленками из-под коротких крайне широких юбок образца Broadway 1924.

Ну, пока всё. Черкни мне как-нибудь.

Поцелуй мамочку.

Твой Арк.

В конце письма — зарисовка описанной жанровой сценки. А младший брат пытается поступить в вуз, учиться на атомщика.

В 1950 году, окончив школу с серебряной медалью, я нацелился поступить на физический факультет Ленинградского ордена Ленина Государственного Университета имени Андрея Александровича Жданова. Я мечтал заниматься атомной физикой и не скрывал этого. Меня не приняли. Коллоквиум прошло в общей сложности три-четыре десятка медалистов, отказано было всего лишь двоим — мне и еще какой-то девушке, фамилия которой ассоциируется у меня сегодня с фамилией «Эйнштейн».

<…>

Почему меня не взяли на физфак в 1950 году? Тогда мама моя до такой степени была убеждена в том, что причиной этому — исключение моего отца из партии летом 1937 года и расстрел дяди весною того же года, что даже не пошла на физфак выяснять, в чем дело и почему.

Разумеется, такую причину исключать тоже нельзя. Но если вспомнить, что это — 1950-й, борьба с космополитизмом в разгаре, а все выпускники физфака идут в закрытые институты и лаборатории делать водородную бомбу…

Ас другой стороны, — на математико-механический факультет меня же приняли — через две-три недели, вместе с другой толпой медалистов, без каких-либо хлопот и проблем… Но — на отделение астрономии. Совершенно ясно, что некие инструкции работали, но какие именно?

Нужно что-нибудь вроде этого.

Прежде всего о выборе специальности. Насколько я тебя понял, твоя будущая профессия должна удовлетворять по крайней мере таким требованиям: 1. Должна быть связана с экспедициями «в дальние страны»,[59] 2. Должна быть полной чудесных и «почти неразрешимых» проблем, 3. должна оказаться пригодной Родине при обороне. Давай разберем твои favorite отрасли знания по порядку с этих точек зрения. Но ты не забывай, что я сам являюсь «болельщиком» математики, а потому — сделай на это известную поправку моим оценкам.

1. Математика. Прежде всего мне неясно, почему ты решил, что математик «просиживает зад над бумагами»? Пифагор, безусловно, прав, когда говорит, что все можно измерить и все можно выразить числами (если он это имел в виду, говоря «везде число»). Но для нас, строителей коммунизма, есть и другое правило: «Везде должен быть эксперимент, везде нужно раскрывать закономерности, везде нужно соединять науку с практикой». Для коммуниста не может быть науки для науки. Мне кажется, если ты будешь хорошим коммунистом, твой зад будет гарантирован от перспективы быть протертым. Это с принципиальной стороны. Теперь вопрос, какие возможности открывает математика? Мне лично известны две области, где необходимо самое мощное математическое вооружение. Это — а) теория относительности и б) квантовая теория. Обе эти области не дают, правда, перспектив героических походов через Гоби или экспедиций в Центральную Африку. Но! Это двери в такие миры, перед которыми пасует самая разнузданная фантастика. Через проломы, которые ты сделаешь математическим тараном в стенах, окружающих эти миры, ты увидишь ИСТОКИ МИРА — ответишь на самые смелые вопросы и с лихвой вознаградишь себя за то, что не потел в Африке и не мерз на вершинах Тибета. О количестве и качестве проблем в этих областях не стоит говорить. Что же касается до пользы Родине — кто владеет Истоками мира и чудовищными запасами энергии, которые в них заложены, тот найдет им применение.

2. Палеонтология. «Всем хороша, но вот беда — оторвана от жизни». Плохо следите за тем, что вокруг вас делается, молодой человек. Почитайте «Постановление ЦК о положении в биологической науке»[60] — идеализм живуч, и каждый гвоздь в его гроб — вклад в дело Маркса—Энгельса—Ленина—Сталина. Кстати, известно ли тебе, что крупнейший ученый, лучший советский специалист по метеоритам (не помню фамилию) погиб на фронте, шел впереди цепи и забросал гранатами немецкий пулемет и погиб?[61]

3. Физиология. Здесь я пасую. Вряд ли, конечно, придется снаряжать экспедиции и пр., но Область эта очень интересная. Эх, Боб, есть у меня одна мыслишка, напишу после. А в физиологии стоит больше всего заниматься изучением высшей нервной деятельности организмов. Но для этого, Боб, нужно кое-что знать. Я тебе напишу после — что. А намек дам сейчас. Прогляди цепь: математика — квантовая механика элементы Истоков Мира — ядра, атомы, молекулы — белки — физиология (я бы сказал — функциология) нейронов. «От Волны до Нейрона».

А песенка?

Пиши, браток, чаще, пришли свою песню.

Пока всего. Целую и жму твою лапу,

твой Арк.

Несмотря на мысли о будущей профессии атомщика, математика или палеонтолога, специальностью БНа становится — несколько вынужденно — астрономия. Она же, как мы помним, одно из детских увлечений старшего брата. Начинается студенческая жизнь. БН вспоминает:

— Когда Вы учились на матмехе и кто из преподавателей Вам особенно запомнился?

— Вообще-то запоминаются не самые лучшие, и даже не самые худшие. Запоминаются самые странные. Но не будем о них. Учился я на матмехе в 1950—55 гг. И навсегда запомнил Кирилла Федоровича Огородникова, читавшего у нас звездную динамику, и Татеоса Артемьевича Агекяна, преподававшего МОН, математическую обработку наблюдений. Эти двое, по сути, определили круг моих научных интересов, да и всю мою жизнь, на добрые полтора десятка лет вперед.

— Считаете ли Вы, что Ваш путь в литературе начался со студенческой, самодеятельной песни?

— Разумеется, нет. Как и всякий начитанный мальчик, я с младых ногтей сочинял стихи. И песенки — поскольку уже с десятого класса начал бренчать на гитаре. Вообще, не надо преувеличивать моих достижений в области самодеятельной песни. Мне рассказывали, что археологи и сейчас поют мою песенку на мотив «Мне ж бить китов у кромки льдов…» (очень некогда популярной песни). На матмехе, кажется, помнят «В окна сонные луна льет синий свет…», и еще, вроде бы, любители поют песню «Дети тумана», которую я сочинил в девятом классе, которая потом была нами вставлена в повесть «Страна багровых туч» и стала таким образом широко известна. Что же касается прочих стихов и песенок, все они оказались, так сказать, для внутреннего употребления.

И еще немного о музыке.

Вместе с друзьями я пережил увлечение джазом — это было единственное, что у нас не глушили. О этот знаменитый «Час джаза» Виллиса Конновера! Джаз нам нравился страшно — и сам по себе, а к тому же в нем ощущался знакомый душок запретности. Немножко запрещать надо обязательно, особенно если хотите завлечь молодежь. Если бы сейчас у нас под запретом — формальным, по крайней мере — оказалась, скажем, некая газета, ее бы начали читать и раскупать гигантскими тиражами…

И еще об университете:

Борис Натанович, тут намедни один мой родственник (примерно Ваш ровесник) рассказал, как он присутствовал на конкурсе знатоков дилогии Ильфа и Петрова на ленинградском матмехе. Рассказал о Вашей победе и об «оригинальном» призе за первое место. Не соврал?:) И как оно было на самом деле? Расскажите, пожалуйста. Он ни одного вопроса не смог припомнить, а Вы?

Борис Варшавский Dover. NH, USA

По-моему, это очередная легенда. Я, действительно, числился (на матмехе) среди «знатоков классики» и принимал участие во всех соответствующих соревнованиях. Но чтобы занять ПЕРВОЕ место?.. Сомневаюсь. Я всегда уступал (по очкам) подлинным энциклопедистам, вроде Дениса Владимирова (придумавшего не вполне корректный, но весьма эффектный вопрос «Как звали сына зиц-председателя Фунта?») или Петра Тревогина — автора подлинно классического вопроса «Сколько гвоздей было в стуле?».

Несмотря на такую явно заниженную самооценку, АБС знали творчество Ильфа и Петрова очень неплохо. Читатель и сам вскоре убедится, что их произведения цитируются чуть ли не в каждом письме АБС.

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 1950,[63] КАНСК — Л.

Дорогой Боб!

Письмо твое получил, спасибо. Очень рад твоему вступлению (наконец-то!) на стези «настоящей» науки. Завидую твоему посещению Пулкова. Я и не подозревал, что там до сих пор такие разрушения. Жалко, что с тобой не было ФЭДа, вот бы снимки получились! Кстати, если тебя это интересует, разрушение обсерватории видел наш батя. Он конвоировал боеприпасы на фронт и был свидетелем бомбардировки Пулкова (в частности и обсерватории) дальнобойными пушками немцев. Помню, он рассказывал это на кухне, отогревая ноги в тазу с горячей водой — заросший, грязный. Какое это было время!

Так насчет песни. Как я уже тебе писал, в основном all right,[64] но! «Пусть мертвецы валяются» — за эту фразу досталось бы тебе от Аверченко. Затем, «коченеть» человеку приходится — увы! — далеко не один раз в жизни. Не веришь — спроси любого солдата. Кроме того, твое неотразимое «к черту!» несколько отдает дешевкой, чего никак нельзя допускать в нашем возрасте, В остальном все в порядке. Да, еще одно. «Кровь» и «любовь» рифмуются, но этого мало. Нужно, чтобы смысл куплета хоть немного оправдывал это самое «пусть кипит любовь», а то оно повисает в воздухе. Так что, с твоего разрешения, не утверждаю и предлагаю переделать, чтобы второй куплет был достоин первого (который, кстати, требуется на бис и распевается уже многими моими коллегами). Правда, и в первом я заменил экспансивное, но крикливое «черти визжат свинцовые» на более прозаическое, но, как мне кажется, солидное «пули визжат…», в чем и прошу твоего авторского извинения.

Да, ради бога, не присылай мне английских анекдотов, которые я же тебе и рассказал.

Я живу неплохо, работаю по-прежнему в типографии — черт бы ее забрал, — но с началом учебного года приступаю к своей основной деятельности. Занялся сейчас опять проблемами познания. Страшная неразбериха царит в этой области, особенно по отношении терминологии, когда смешивают и валют в одну кучу понятия «сознание», «мышление», «мысль», «духовное» и пр. Стараюсь разобраться в этих авгиевых конюшнях. У Сталина об этом сказано очень мало, а других авторитетов я здесь не признаю, ну их к черту.

Напиши поподробнее об университете, о ребятах, о новых и старых знакомых.

Да, передай маме, чтобы она не говорила глупостей насчет денег. Мне просто нужно расплатиться с кассой взаимопомощи, а затем (с ноября) все пойдет по-старому.

Как ты относишься к моему проекту зимнего отпуска? Пиши скорее.

Жму руку и целую, твой Арк.

2. Cfl-C4

P. S. Почаще пишите, а то пока ваших писем дождешься, сдохнуть можно.

В следующем письме АН будет отвечать на рассказ БНа о некоем событии. Так как самого письма БНа не сохранилось, воспоминание об этом событии — ниже.

— Вы ведь еще беспартийным были… Вступать в партию Вас не уговаривали?

— Единственный раз, и было это еще на четвертом курсе Университета. Но я совершенно искренне ответил тогда предложившему, что считаю себя недостойным такой высокой чести. Хотя я был круглым отличником и даже старостой группы. В те времена, по слухам, каждый староста группы был официальным стукачом деканата, но это неправда. Я, например, стукачом не был, и меня к этому даже никогда особенно и не склоняли… Хотя, с другой стороны, я отлично помню странную беседу, когда на первом курсе всех старост собрал заместитель декана и что-то такое внушал нам о том, что если мы, мол, узнаем, что наши товарищи совершают какие-то опрометчивые поступки, так мы должны об этом ему немедленно сообщить — чтобы можно было их от этих опрометчивых поступков удержать. Я тогда страшно возмутился и даже написал Аркадию свирепое письмо: что они, из меня ябеду хотят сделать? Мой дружок Чистяков промотал матанализ, а я об этом должен доложить в деканат? Да за кого они меня там принимают?! Теперь-то я понимаю, что замдекана имел в виду нечто совсем другое. Но тогда я был очень зеленый, очень глупый и безукоризненно «правильный», я висел на Доске Почета, я занимался общественной работой, выпускал факультетские «молнии», ездил в колхоз… Впрочем, никогда более предложений вступать в партию мне не делали — и слава богу.

— А Аркадию Натановичу?

— И ему тоже. Какое там! Он же был в свое время исключен из комсомола… Нет, в этом смысле мы были людьми совершенно бесперспективными.

№ 14

Дорогой Боб!

Получил твое письмо, в связи с этим к тебе несколько вопросов. 1) О чем именно ты должен «доносить» в деканат? Короче, предлагают тебе работу сплетника или контрразведчика? Имей в виду, друг мой, быть шпионом, как ты выражаешься, не обязательно означает быть сплетником. Учти, пожалуйста, следующее, ты, политический недоросль: научные специалисты, на подготовку которых государство тратит огромные деньги, должны быть совершенно свободны от всяких признаков разложения морального, разложения политического, разложения идейного, сиречь, они, выражаясь газетным языком, которого так не любят в студенческой среде, должны быть идеальными людьми с точки зрения нравственной, с точки зрения преданности государственным интересам, с точки зрения преданности идее коммунизма. Если ты считаешь себя способным помочь государству в воспитании именно таких людей, а не пошленьких, гнилозубо хихикающих над всем, что у нас делается, мещан, предателей в потенциале, ты должен стать контрразведчиком, тем более, что тебя нашли достойным доверия. Если нет, если ты сам никак не можешь высвободиться из мещанского болота «юношей бледных со взглядом горящим»,[65] которые «из принципа» не остановят махинации какого-нибудь гадика и из «принципиальной» неприязни к милиции не передадут ей в руки иностранного шпиона, боясь запачкать чистенькие интеллигентские ладошки, если ты такой — брось всё, университет, комсомол, ибо такой мерзавец, хлюпик, да еще с высшим образованием, да еще комсомолец или коммунист, сегодня закрывает глаза на моральное разложение товарища, завтра примет поручение шпиона (неловко будет отказать), послезавтра сам станет «чужой тенью».[66] Я-то тебя знаю, Боб, ты наш до мозга костей, а наивности в тебе — что говна в деревенском сортире. Итак, мое мнение — делай то, что приказывает тебе партия и государство в лице вашего парторга и декана.

2) Когда ты перестанешь верить, а еще лучше — слушать, и тем более пересказывать вранье «Голоса Америки»? Надо же, американцы строят искусственный спутник Земли! Самое странное то, что автор этого вранья выбросился в припадке сумасшествия с 18-го этажа небоскреба, а умный советский парень пересказывает этот бред.

3) Откуда у тебя сведения о ракетах? Тоже из «Голоса Америки»? Это, кажется, у вас называется «быть объективным», выслушивать и ту, и другую сторону. Эх, цыплята, цыплята, расти вам еще и умнеть.

Вот всё, что я хотел спросить. Жду ответа.

Постараюсь приехать именно к концу января. Кстати, у меня есть пленка, где я сфотографирован во многих позах в полном парадном снаряжении — с шашкой и пистолетом. Правда, вышла недодержка, так что запасись контрастной бумагой.

Ну, пока всё, мой мальчик. Будь умницей.

Жму крепко руку, твой Арк.

Всё.

Поцелуй мамочку.

Да, еще одно. Почему ты не прислал очередной ход? Фотографии пришли обязательно, буду ждать с нетерпением. Рад, что ты, наконец, прочел «Остров пингвинов». Верно, хорошо? Я, брат, ее раз десять читал: «Босено, кабан изрядный, наготовим из него…»[67] и т. д. Отыскал я одно очень сильное стихотворение на английском: «The Charge of the Light Brigade» («Атака Легкой Бригады») Теннисона. Какая силища! Вот отрывочек:

Жаль, ты не знаешь как следует английского. Я это стихотворение выучил наизусть, это уже второе. Скоро приступаю к «Песне о Гайавате»,[69] затем «Ворон» По

О проблеме «доносить ли в деканат». Сами АБС описывали свои тогдашние политические воззрения так:

Корр. Если бы волею фантастических обстоятельств, Вам, Борис Натанович Стругацкий, и Вам, Аркадий Натанович Стругацкий, случилось бы сейчас повстречаться соответственно с Боренькой и Аркашей Стругацкими, что бы Вы им хотели сказать?

БС. О-о! Боюсь, я бы ему ничего не сказал… Потому что, пожалуй, все бы ему пошло во вред. Боренька Стругацкий рос и развивался в соответствии с собственной судьбой, то есть в полном соответствии и единении с тем обществом, в котором он жил. И всякая попытка предварить его ошибки обязательно выбила бы его из этой колеи, сделала бы его несчастным… Так мне сейчас кажется. Ведь уберечь мальчика от чего бы то ни было словами — нельзя, а вот сбить с панталыку очень даже можно. Действительно, что бы я ему мог сказать? Что Сталин, перед которым он преклоняется, — кровавый палач, загубивший для многих саму идею коммунизма? Ну и что? В лучшем случае Боренька просто не понял бы этого, в худшем — понял бы и побежал доносить на себя самого. Вот и все.

Корр. А вы, Аркадий Натанович?

АС. Я бы от Аркаши бежал без задних ног.

О политических предпочтениях АБС и изменении их взглядов на существующий строй можно было бы написать не одну книгу. Когда существовала тоталитарная система под названием «социализм», произведения АБС бесчисленно ругали в прессе за недостаточное понимание коммунистической идеи, за пессимизм и отступничество (об этом еще будет сказано). Когда наступила перестройка, произведения АБС точно так же ругали, но уже за приверженность к прошлому режиму (и это тоже будет, наберемся терпения, читатель). Пояснение к понятиям «верный ленинец» и одновременно «совершенно бесперспективный» можно найти в воспоминаниях АБС (опять же с поправкой на время публикации: АН вспоминает в 82-м году, БН — в 94-м).

Я сын своего отца, своего времени, своего народа. Никогда не сомневался в правильности коммунистических идей, хотя я и не член партии. Я впитал их с детства. Позднее, во время учебы и самостоятельно, я познакомился с другими философскими системами. Ни одна из них не удовлетворяет меня так, как коммунизм. Ну и, кроме того, я основываюсь на собственном восприятии жизни. В нашем обществе, несмотря на некоторые недостатки, я вижу то здоровое, святое, если хотите, что делает человека человеком. У нас считается неприличным не работать. А ведь коммунизм — это занятие для всех голов и для всех рук. Коммунизм не представляется мне розовым бытом и самоуспокоенностью. Его будут сотрясать проблемы, которые человек будет решать.

— В свое время Аркадии Натанович Стругацкий высказывал мысль, что лучшей идеи будущего, чем коммунизм, никем пока не придумано. А Вы как считаете?

— Мир, в котором человек не знает ничего нужнее, полезнее и слаще творческого труда. Мир, где свобода каждого есть условие свободы всех остальных и ограничена только свободой остальных. Мир, где никто не делает другому ничего такого, чего не хотел бы, чтобы сделали ему. Мир, где воспитание человеческого детеныша перестало быть редкостным искусством и сделалось наукой… Разумеется, ничего светлее, справедливее и привлекательнее такого мира пока еще не придумано. Беда здесь в том, что само слово «коммунизм» безнадежно дискредитировано. Черт знает какие глупости (и мерзости) подразумеваются сегодня под термином «коммунистическое будущее». Жестокая, тупая диктатура. Скрученная в бараний рог культура. Пивопровод «Жигули — Москва»… Красивую и сильную идею залили кровью и облепили дерьмом. Воистину — «идея, брошенная в массы, словно девка, брошенная в полк».[70]