Письма. Рабочие дневники. 1942–1962 гг.

1955

Следующее письмо от АНа — уже из Хабаровска (подробности о переводе на другую службу — ниже).

Здравствуйте, родные мои!

Жду — не дождусь, когда придет, наконец, приказ об увольнении. Увы, это от меня не зависит, и я теперь могу только желать и надеяться, чтобы он пришел скорее. Но еще месяца полтора, вероятно, придется подождать. Впрочем, помимо того, что я тоскую и томлюсь в ожидании, я еще и занимаюсь полезным делом, которое помогает мне не замечать времени. Я пишу. Моя новая повестишка — «Четвертое Царство» — она же «Фиолетовый газ» (он же лиловый) будет в полностью готовом виде числу к 22-му. Вещица небольшая, страниц на 30–40 книги небольшого формата, состоять будет из 5-ти глав, полторы из которых сделаны. В понедельник заканчиваю писать, два дня на печатание и — о, миг тревожный и блаженный! — в редакцию. Конечно, могут и не напечатать, Тогда я пошлю ее тебе, Борис, ты исправишь и попробуешь толкнуть где-нибудь в Ленинграде. Затем я без передышки сажусь за следующую повесть, и так без конца, пока не вернусь. Неважно, что их не будут печатать злобные и тупые редакторы, главное — я вырабатываю свой стиль, привожу в порядок свои способности выражать мысли на бумаге. А вдруг из меня что-нибудь получится?

Кстати (к слову пришлось), что бы вы мне посоветовали делать дома? Чем заняться? Конечно, в военкомате мне предложат что-нибудь, но как вообще с перспективами работы? Мне почему-то кажется, что я не пропаду. А?

Ленуська мне пишет, и я ей, довольно часто. Мамочка, ты уж напиши ей пару слов, она в таком сейчас положении, а кроме того — очень тебя любит и уважает.

Я здоров и весел, только зудит всё, хочется, чтобы скорее, скорее… а оно очень медленно. Питаюсь хорошо. Мама, следи за здоровьем. Пока всё.

Обнимаю и целую вас, ваш Арк.

О тогдашних перспективах работы АН вспоминал:

А. Стругацкий: Мечты были совсем другие, господи! Борис Натанович, я совершенно уверен, рассчитывал стать крупным ученым в своей области, Я рассчитывал тоже стать заметной фигурой в исследовании средневековой японской литературы. Вот куда было направлено наше честолюбие!..

И наконец — желанное увольнение в запас. Учетно-послужную карточку АНа из Центрального архива Министерства обороны РФ в Подольске нам любезно предоставил Ант Скаландис.

Учетно-послужная карточка представляет собой лист плотной бумаги А4, согнутый пополам. Пункты 1—16 — первая страница, 17 и 18 — на развороте. Перед пунктом 17 вверху слева фото 3x4. Пункты 19–24 — последняя страница. Для удобства чтения графы таблиц представлены здесь в повествовательном виде.

Учтено

Карта № 199/27

Личное дело №

1. ФИО — Стругацкий Аркадий Натанович

2. Национальность — русский

3. Знание ин. языков — японский и английский со словарем

4. Родился — 28 августа 1925 года

5. Место рождения — г. Батуми

6. Социальное положение до призыва в ВС — учащийся

7. Партийность — член ВЛКСМ с 10.1942

Партийные взыскания и изменения партийности — Исключен из ВЛКСМ за морально-бытовое разложение, ПК при школе военных переводчиков восточных языков 17.01.52

8. Образование — Общее 9 классов в 1943 г.

Военное — Пех. училище в 1943 г.

Окончил в июле 1949 полный курс ВИИЯ

Политическое — нет

9. Служба в старой армии — нет

10. Служба в белогвардейской армии и в иностранных армиях — нет

11. Присвоение офицерского звания — Чей приказ — № приказа — Дата

Младший лейтенант — ГУК Н КО[181] -03484- 17.10.45

Лейтенант — ГУ К ВС[182] — 0116 — 19.10.48

Старший лейтенант — ВМ СССР[183] — 0631 — 12.2.51

12. Участие в Отечественной войне — нет

13. Бытность в походах по защите СССР до Отечественной войны — нет

14. Был ли в плену, в окружении, когда, где и сколько времени (на находившихся в окружении графа заполняется только для выходивших из окружения не в составе своей части) — нет

15. Правительственные награды

Медаль «За победу над Германией»

16. Удостоверение личности — серия СН № 12370, серия РР № 06356

17. Откуда, когда и с какой должности вступил в ВС

Учащийся средней школы 28 января 1943 г. по призыву Ташлинского РВК Чкаловской обл.

18. Должность и место службы, часть, местонахождение — Чей приказ — № приказа — Число, месяц, год

Курсант 2-го Бердичевского пехотного училища — 1.43 — 5.43

Слушатель Военного института иностранных языков — ВИИЯ-6.43

Окончил полный курс ВИИЯ 07.49 с Дипломом 2 факультета восточных языков — ГУК ВС — 0437 — 30.7.49

В распоряжение командующего войсками Восточно-Сибирского ВО[184] — ГКСВВС[185] — 02118 — 13.8.49

В распоряжение главкома СВ[186] — ГУК ВС — 0442 — 3.8.49

В распоряжение УКСВ[187] — УКСВ — 050 — 5.9.49

В распоряжение ком. войск. В. Сиб. ВО — УКСВ — 051 —3.9.49

Младший преподаватель кафедры яп. языка школы военных переводчиков восточных языков — В.-Сиб. ВО — 0330

Младший преподаватель цикла яп. языка школы военных переводчиков восточных языков — ГУКСА[188] — 01398 — 13.10.51

В распоряжение командующего войсками ДВВО[189] — ГУКСА — 0802 — 7.6.52

Военный переводчик штаба 255 сд — ДВВО — 0156 — 9.7.52

Переводчик 172 отд. радиопеленгаторного центра «ОСНАЗ[190]» — ДВВО — 0462 — 30.6.54

Переводчик в/ч 52890 ДВВО — ГШ[191] — 0767 — 2.11.54

Уволен в запас по ст. 59 п. «В» (по сокращению штатов) на учет во Фрунзенский РВК г. Ленинграда — ГУК — 0757 —9.5.55

19. Ранения и контузии — нет

20. Ученое звание — нет

21. Ученая степень — нет

22. Был ли за границей — нет

23. Был ли осужден, когда, каким судебным органом, за что и насколько — нет

24. Семейное положение, фамилия, имя, отчество, год рождения жены, имена и годы рождения детей. Адрес семьи — Холост[192]

Вероятно, увольняясь в запас, АН оставил собранную им в армии библиотеку.

В самом начале книги «Хромая судьба» есть упоминание о том, что одну из своих библиотек герой оставил на Сахалине «Паранайскому дому культуры». Почему именно Поронайск (так он правильно называется)? Это реальный факт из биографии авторов или «творческий домысел»? Интересно было бы попробовать отыскать следы той библиотеки.

Владимир Меньшиков. Южно-Сахалинск, Россия

Да, это было бы небезынтересно. Полагаю, сама возможность пребывания АНС в Поронайске вполне допустима — он служил на Дальнем Востоке в начале 50-х. Что касается библиотеки… Наверное, и это тоже возможно. Хотя постоянным местом его службы был все-таки Петропавловск-Камчатский, а не Поронайск. К сожалению, я в свое время не заинтересовался достоверностью этого эпизода (это казалось абсолютно не существенным тогда), а сейчас вот и спросить не у кого.

Явилась ли служба в армии благом для будущей писательской деятельности АНа? Об этом вспоминает БН:

Также мне представляется интересным мнение АНС о влиянии такого института, как армия, на человека образованного и творческого. На мой взгляд, армия буквально обезьянивает человека.

Алексей, г. ОбречЕнный, Россия

АН не считал, что армия «обезьянивает» человека, он даже находил известные плюсы в армейской жизни. Впрочем, армия конца 40-х — начала 50-х отличалась, видимо, от нынешней. Вообще вся жизнь была другой. Среднему человеку в армии жилось легче, чем «на воле», а сейчас — наоборот.

Лето 55-го у АБС наполнено событиями. После увольнения АН приезжает в Ленинград.

М: А почему Аркадий Натанович уехал в Москву? Из чисто деловых соображений?

БН: Что значит «он уехал в Москву»? Аркадий Натанович уехал на войну, а не в Москву.

М: Но он же после демобилизации, судя по вашим «Комментариям», приехал сначала сюда…

БН: После демобилизации он пытался здесь устроиться, но не смог найти работу. Жить было негде, он приехал с молодой женой и ребенком… Это было очень тяжело… У нас было две комнаты в коммунальной квартире, и там жить всем нам, впятером, было практически невозможно… Так что он здесь потыкался, потыкался и, ничего не найдя, уехал обратно в Москву, где была большая квартира, где был тесть — крупный ученый, где были какие-то перспективы, где он быстро нашел работу — в Институте Информации, как сейчас помню.

Появление АНа с супругой в Питере, споры с нею заставили БНа пересмотреть свои политические взгляды.

…У нас была компания школьных друзей, сохранившихся и в Университете, теперь я понимаю, что кое-кто из них был гораздо более умен, чем я, и куда лучше меня разбирался в ситуации, понимая, где правда, а где пропаганда, что можно, а чего нельзя. Но я-то был полный идиот!

— Вы не слишком резко себя оцениваете?

— Нет, не слишком. Мой полный идиотизм длился до самого Двадцатого съезда партии. Впрочем, кажется, нет — избавление от идиотизма началось несколько раньше, когда Аркадий Натанович женился на своей второй жене. Она была из семьи старинных русских интеллигентов, принявших русскую революцию от всего сердца, и по которым эта революция проехались всеми колесами и гусеницами. Лена все знала, все понимала с самых ранних лет, во всем прекрасно разбиралась, всему знала цену. И она была первым человеком, который как-то поколебал мою идиотическую убежденность — еще до Двадцатого съезда. Я помню бешеные споры, которые у нас с ней происходили, с криками, с произнесением сильных слов и чуть ли не дракой. Помню, как Аркадий стоял между нами белый как бумага и уговаривал: ребята, опомнитесь, бросьте, все это чепуха, ерунда, не обращайте внимания, давайте лучше выпьем… Но мы с Ленкой продолжали бешено орать друг на друга: Ленка кричала, что все они (большевики то есть, молотовы эти твои, кагановичи, ворошиловы) кровавые бандиты, а я кричал, что все они великие люди, народные герои… А потом наступил Двадцатый съезд, и мне было официально объявлено, что да, действительно, большая часть этих великих людей — все-таки именно кровавые бандиты. И это был, конечно, первый страшный удар по моему самосознанию. Да и венгерские события были том же самом году и тоже оказали свое воздействие.

— Сейчас, через сорок с лишним лет, подавление советскими войсками венгерского мятежа — общеизвестный факт. Но тогда это, видимо, воспринималось совсем иначе — тем более что источников альтернативной информации практически не было. Как вы это воспринимали?

— Дело в том, что веру в социализм и коммунизм мы сохраняли еще на протяжении многих лет! Мы довольно быстро — примерно к Двадцать второму съезду партии — поняли, что имеем дело с бандой жлобов и негодяев во главе страны. Но вера в правоту дела социализма и коммунизма сохранялась у нас очень долго. Она постепенно таяла, растрачивалась на протяжении многих лет. «Оттепель» способствовала сохранению этой веры — нам казалось, что наконец наступило такое время, когда можно говорить правду, и многие уже говорят правду, и ничего им за это не бывает, страна становится честной, чистой… Этот процесс «эрозии убеждений» длился, наверное, до самых чешских событий 1968-го. Вот тогда и наступил конец всех иллюзий.

Но произошло этим летом еще одно немаловажное событие. АН и БН об этом вспоминают по-разному. Установить точную дату не представляется возможным, ибо и в письмах этого времени даты тоже «пляшут». Но об этом — ниже.

— Откровенно говоря, писать мы начали… на пари. В 1956[193] году, только демобилизовавшись из армии, в которой прослужил пятнадцать лет,[194] я был у брата в Ленинграде. Помню, мы шли по Невскому и дружно ругали нашу фантастику. В тот год одновременно вышли четыре книги о полете на Венеру. И герои, и ситуации в них были настолько выспренны и однообразны, что казалось, будто все эти книги написаны одним автором. Жена моя шла между нами и только крутила головой, слушая то одного, то другого. Наконец ей это надоело, и она сказала, что мы оба болтуны, только и умеем, что критиканствовать. Состоялось это оскорбление около Аничкова моста. И тут же мы приняли решение: а что, в самом деле. Так мы начали работу, и в скором времени появилась «Страна багровых туч». И хотя говорят, что женщины вдохновляют нас на великие дела, но никогда не дают их создать, к моей жене это не относится…

Таким образом историческое пари было заключено, скорее всего, летом или осенью 1954 года, во время очередного отпуска АН, когда он с женой приезжал в Ленинград. Мне кажется, что я даже помню, где это было: на Невском, близ Аничкова моста. Мы прогуливались там втроем, АН с БНом как обычно костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала, слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: «Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишете, а только все грозитесь да хвастаетесь. Слабо?» И пари тут же состоялось.

Во многих интервью Вы говорите, что свое первое произведение написали на спор. Хотелось бы знать, кто этот человек, которого мир должен благодарить за рождение писателей А. и Б. Стругацких? И интересно, на что Вы спорили?

— Это совершенно реальная история. Спорили мы с женой АНа Еленой. И спор был — на бутылку шампанского. Спустя два года, когда роман был закончен, бутылка была проигравшей стороной выставлена и торжественно распита.

Кроме посещения АНом Ленинграда, у БНа летом происходят еще два важных события. Он оканчивает университет и поступает в аспирантуру.

В 1955 году, когда я заканчивал матмех того же Университета (краснодипломник, комсомолец, спортсмен и в каком-то смысле даже красавец), весенним ясным утром отозвал меня в сторонку мой приятель. «Ты в аспирантуру собираешься? — спросил он. — При кафедре?» — «Да, — сказал я, уже предчувствуя | недоброе. — Сказали, что возьмут». — «Не возьмут, — отрезал он. — И не надейся». — «А ты откуда знаешь?» — «Случайно подслушал. В деканате». — «Но почему?!!» — возопил я (краснодипломник, комсомолец и почетнодосочник). «Потому что — еврей», — это прозвучало, как приговор. Это и было приговором.

<…>

В университетскую аспирантуру, на кафедру звездной астрономии, меня, действительно, так и не взяли. Но зато взяли в аспирантуру Пулковской обсерватории, причем, как я понял, это было совсем не просто: пришлось изыскивать какие-то скрытые возможности, преодолевать бюрократические рогатки… В чем же дело? Инструкция? Или частная неприязнь какого-нибудь университетского кадровика?

— Я и сам хорошо помню эти события — мне было тринадцать лет, я перешел в седьмой класс, и именно тогда у меня начался тот процесс, который у Вас закончился, — расставания с иллюзиями. Было лето, мы с родителями отдыхали на даче, время от времени родители слушали «Голос Америки» и «Би-би-си», где почти круглые сутки говорили о чешских событиях. И для меня было потрясением то, что по радио, оказывается, можно говорить прямо противоположное тому, что пишут в газетах!

— К тому, что такие противоположности могут быть, еще во время венгерских событий я относился достаточно спокойно. Я тогда вообще мало интересовался политикой. И выслушав очередную порцию вранья по советскому радио, мы с Аркадием Натановичем говорили друг другу: все врут, да ну их к черту, давай не будем никогда впутываться в эти дела. У нас свои проблемы, помощнее этих: Вселенная, Космос, Разум, вечное движение к истине… Я очень хорошо помню наш разговор на эту тему, мы были тогда еще очень далеки от текущей политики. Политизированность наступила позднее, где-то во времена Двадцать второго съезда и выноса Сталина из Мавзолея. К тому времени я был уже вполне политизированным человеком. Появились друзья, которых раньше не было, наладился контакт с молодыми писателями — совершенно другими людьми, с другим идеологическим багажом. В моей жизни появились Миша Хейфец, Владлен Травинский (тогдашний ответственный секретарь журнала «Звезда»), великолепно ядовитый Илья Иосифович Варшавский, историк Вадим Борисович Вилинбахов и многие другие. Захватывающие беседы на политические темы сделали меня человеком политическим, чего раньше совсем не было. Вот вы заинтересовались какими-то политическими событиями в седьмом классе — а меня в седьмом классе такие вещи вообще бы не могли заинтересовать! Я был бесконечно далек от политики, она меня совершенно не интересовала, для меня худшего наказания, чем взять в руки газету, и представить было невозможно…

— Ну я-то тоже до чешских событий в газетах читал только спортивные новости…

— А я и спортивных новостей не читал! Вспоминаю вот сейчас замечательную историю о том, как я поступал в аспирантуру. Это очень хорошо характеризует мою прямо-таки патологическую аполитичность. Это был 55-й год, я сдавал экзамен по марксизму-ленинизму (всего экзаменов полагалось три). Теорию марксизма-ленинизма я знал блистательно, ответил так, что от зубов отскакивало, все было замечательно, экзаменаторы были очень довольны… Но вдруг одному из них пришло в голову задать вопрос, который касался политики — текущей политики. Я уже не помню, какой был первый вопрос. Но что-то я, видимо, не так сказал, потому что мне задали второй вопрос — крайне легкий, по их мнению: скажите, пожалуйста, кто у нас первый секретарь ЦК КПСС?

— Неужели Вы этого не знали?

— Ответ мой полностью характеризует мое знание современной политики. «Ну, там их несколько, — сказал я. — Один из них, например, Микоян…» — «Ах, там их несколько? — сказали мне — А кто же еще?» — «Ну, Ворошилов, по-моему, один из них», — ответил я. — «Так-так…» — сказали мне… Потом был задан еще какой-то вопрос, на который я ответил примерно в том же духе, после чего один из экзаменаторов заявил: «Ну, знаете, товарищи, я просто не знаю, что и сказать». Меня попросили выйти, я с ужасным предчувствием вышел и думал, что вообще все завалил. Но все-таки они поставили мне трояк — я получил первую тройку в своей студенческой жизни…

— Сразу вспоминается анекдот — «Бросить бы все к чертовой матери и уехать в этот Урюпинск…»

— Теперь-то я понимаю, как я выглядел тогда! Человек, который блестяще, «от сих до сих» и вдоль-поперек знает все основы марксизма — ленинизма, с цитатами из Ленина и всеми прочими онерами — и, оказывается, не знает, кто у нас первый секретарь!

Летом же датированы и два произведения АБС: повесть «Четвертое царство» — просто «лето 55-го», рассказ «Затерянный в толпе» — 24 августа. И еще один рассказ осенью: «Импровизатор» — 5 октября.

Но вернемся к АНу. Он уже в Москве.

Мария Стругацкая:

Когда отец демобилизовался, мама привела его в квартиру родителей в Москве. Дед принял зятя тепло — в институте Аркадий Стругацкий имел репутацию трудяги и способного человека. Папин стол поставили в кабинете деда. Там он работал и писал.

Вместе родители прожили почти сорок лет.

И вот письмо из Москвы в Ленинград. От АНа к БНу. Теперь Москва — уже постоянное место жительства.

Здравствуйте, родные мои!

События разворачиваются столь стремительно, что я не успевал присесть за письмо, и приходилось снова и снова трудиться для их развития в поте лица.

Первое и главное — меня вызвали в ИНИ[195] и с поклоном пригласили поработать у них три месяца по договору с тем, чтобы не выпускать меня из рук. Оклад мой — 1350 р. С началом реорганизации ИНИ (в нач. января) я буду, по-видимому, взят в штат. И мало того: Аркадий Натанович, только недавно еще готовый смиренно трудиться за 830 р., теперь выражает недовольство (вместе со всеми своими сотрудниками, конечно) и требует повышения оклада. Сейчас этот вопрос рассматривается. Как я и ожидал, мне в Москве, в смысле работы, есть из чего выбирать. Тесть настаивает, чтобы я занялся научной деятельностью, и этого, вероятно, не миновать: в скором времени я сведу знакомство с нашими учено-японистскими кругами и буду выбирать тему для диссертации. Работать придется в области японской литературы. В общем, будущее более или менее озарилось приятными розовыми тонами. Живем мы очень хорошо, дружно, Машка[196] растет, сидит, кусается. Скоро зубов у нее будет несть числа. Я занимаюсь по вечерам в одной комнате с И. М.,[197] у меня свой стол и пр. Продолжаю брать переводы и рефераты, хотя это довольно трудно — работать после напряженного рабочего дня. В общем — ура! ура!

Пока всё. Крепко вас целую, милая мамуська и Боб,

Ваш всегда Арк.

Бобу: когда ты пришлешь то, что я просил тебя? И еще пришли мою попытку бытовой повести. Еще раз целую, Арк. Привет от Ошаниных и от Ленки.

Есть в архиве Авторов еще одно письмо, точно датировать которое непросто. Но сначала само письмо:

Дорогой Аркаша!

Подозреваю, что ты уже успел проникнуться к своему брату величайшим презрением и может быть мысленно даже исключил его из числа концессионеров.[198] А между тем положение дел таково. Я через полторы недели сдаю диамат. Работаю сейчас очень много. Экзамен ужасен — по слухам приблизительно 50 % сдающих обычно получают пары, 30 % — тройки, подавляющее большинство прочих — четверки и редкие единицы — пятерки. С ума они там все, надо думать, посходили. Трепещу. В том-то всё и дело, что трепещу. Конечно, у меня остается свободное время — я валяюсь на диване, курю, думаю, но писать ничего не могу. Видишь ли, ты тоже занят и наверное побольше меня, но ты к писанию обращаешься как к отдыху, чего обо мне сказать сейчас нельзя отнюдь. Ты уж меня не виновать, дай срок. Конечно, первые два срока я, вероятно, нарушу, но зато потом, после первого топя, когда у меня фактически целый месяц будет свободен, я изо всех сил возьмусь за дело — честное слово. Так что ты уж меня не отстраняй от должности, а коли уже похерил, то восстанови вновь — ей-ей буду работать, но чуть попозже.

План твой зачел и обсудил. О части третьей говорить пока не буду — рано. Скажу только, что, пожалуй, надо будет пофундаментальней эту часть обсосать — она самая выигрышная — добавить больше приключений понетривиальней. Но это — потом. Относительно части второй. По-моему, Арк, ты впал в обычную ошибку всех авторов-межпланетчиков, когда предвкушаешь старательное обсасывание всевозможных технических подробностей, которые нужны читателю (по себе и прочим сужу), как цитаты из Маркса. Главный упор, по-моему, надо делать, во-первых, на психологию (не физиологию — всякие там штучки с организмом, хотя и это тоже можно — а именно психологию: переживания простака впервые в жизни оторвавшегося от родимой земли; со смертной тоской и страхом, которого сам не понимаешь, с бессонницей, с локтекусанием и прочими аксессуарами); во-вторых, на всяким сортом приключения (ну, можно и метеоритные поля, и межпланетный СОС, и просачивание космических лучей, никем не предусмотренное, и куча рассказов бывалого пилота… больше не придумал ни хера). Полет будет длиться примерно трое-четверо суток (это подсчитал я); ракета, поднявшись с поверхности Земли, начнет с постоянным ускорением, равным ускорению силы тяжести на Земле, приближаться по кратчайшему пути к месту встречи с Венерой. При среднем расстоянии перелета 125 миллионов километров, через 1,29 суток она достигнет середины пути и начнет замедлять скорость с тем же ускорением. Еще через двое суток она будет около Венеры с приблизительно нулевой скоростью. Максимально достигаемая скорость около 1000 км/сек. Все расчеты весьма приближенны, но дают порядок величины. И план может быть примерно таким:

Глава I (Первые сутки). Хлопоты по отлету. Ракета должна принять груз с ИС Луны. Экипаж занят. А. П. с двумя геологами таскаются по ракете, всем мешают и пристают, «чтобы им показали», пока капитан не посылает их к чертовой матери в каюту. Там они усаживаются, чувствуют себя очень ненужными и жалкими. Ведутся мрачноватые разговоры. Потом толчки, скрежет, беготня за стеной — все бледнеют: катастрофа. Ну, там пара каких-нибудь хохм. Оказывается, происходит переправление груза с небольшой ракетки с ИС Луны на «Хиус».

Всё под соусом критического остроумия А. П. Потом над ними сжаливаются, показывают Луну и Землю. Угнетающее зрелище. Все расходятся спать.

Глава II (Вторые сутки). А. П. просыпается и идет в кают-компанию. Завтрак. Все чувствуют себя прекрасно. Один из пилотов рассказывает какую-нибудь этакую легенду из развеселого бытия космонавтов («Летучий Голландец», или там жизнерадостную историю как в метеорных полях «наши сети притащили мертвеца»[199] в скафандре — в общем зубодробительное что-нибудь; ведь это уже приблизительно пятидесятый год звездоплавания — наверняка есть и легенды, и хохмы, надо их только придумать). Потом неСпицын начинает «чертовски веселую историйку» о приключениях самаркандского милиционера, и в этот момент на стенах вспыхивают красные лампочки — индикаторы космического излучения. Паника. Появляется Краюхин, командует одеть спецскафандры, но таковых по растяпству не захватили — слишком уж это невероятное происшествие, проникновение космических лучей. Краюхин выражается, пожимает плечами и садится за стол пить чай. Сцена. Все явно ощущают, как в них врезаются протоны. «Еще минут пять — и конец» — замечает К., глядя на секундомер. Через две кошмарных минуты лампочки гаснут. Все успокаиваются, причем никто так и не понял, о конце чего или кого говорил К. Краюхин встает и уходит, увлекая с собой капитана и помощника. Через секунду врывается помощник и обнадеживающе сообщает, что по всему кораблю лампочки горят, а здесь, по-видимому, просто перегорели. Опять сцена. Что-нибудь вроде «Без морали», но в миниатюре и без особых эксцессов. Наконец, лампочки гаснут везде. Все в холодном поту обращаются к чаю. Впоследствии оказывается, что это был громадный взрыв на Солнце, какие бывают в общем не так уж и редко. Мала вероятность только попасть в зону распространения лучей. До вечера развлекаются кто во что горазд, в основном пытаются подсчитать, какую дозу они схватили. Свободный от вахты пилот рассказывает превеселые вещи о людях, схвативших излучения сверх меры. Но — люди молодые, жизнерадостные, все постепенно приходят в себя, а Спицын сообщает, что бы он сделал с теми, кто взял в привычку описывать межпланетные перелеты, как полные увлекательнейших и безопасных приключений. За обедом все оживают, кроме капитана, у которого после разговора с Кр. пропал аппетит. Вечером радист сообщает, что он поймал сигнал о бедствии.

Глава III (Ночь и третьи сутки). В основном посвящена сигналу о бедствии. Где-то почему-то гибнет астроплан. Я этого не обдумал толком, но надо сделать так, чтобы они хотели, но совершенно не могли ему помочь. На тройку непилотов это действует дубинно. Ночью они не спят, а маются в коридоре, вспоминая, как хорошо было на Земле. Тут же краткая личная биография А. П. На следующий последний день полета попадают в небольшой метеорный поток. Краткое описание антиметеорного устройства и того, что было бы с ними, если бы такового не было. Живописные примеры того же словоохотливого пилота. Все облегченно вздыхают, когда им сообщают о том, что полет близится к концу. Вид ИС из окна Хиуса. Подлетает такси. Высадка на такси. Пара хохом — кто-нибудь что-нибудь забывает, новички суетятся, Спицын острит, пилот рассказывает об одном своем знакомом — Дубинин, слыхали? — который забыл второпях одеть штаны под скафандр. Перелет на ИС.

Глава IV (На ИС). Столовая и вообще коротенькое описание ИС глазами А. П., коего влекут ужинать вместе с прочими. Знакомство с доктором-начальником экспедиции, славный парень, большой хохмач. За ужином разговоры о внутренних делах ИС — всякие мелкие сплетни, анекдоты. История о крысах, которые как-то попали на ИС, освоились там, о титанической борьбе с ними героических работников космоса. На другое утро совещание — доклад о положении дел с экспедицией. Официальные представления. Зачтение[200] приказа о смещении начальника ИС. Завтра отлет.

Глава V (Над Венерой). А. П. осведомлен о всевозможных исходах посадки. Его размышления по этому поводу, прерываемые ощущением невесомости — ракета идет на снижение. Ну, там скалы и пр. В общем, ракета села в болото и погрузилась по пояс в дерьмо — выйти невозможно, потому что нижний и средний люк под поверхностью трясины, верхний люк завален полезным грузом — этим люком почти никогда не пользуются. Вообще болото на Венере — новость для всех, даже для старожилов. Несколько неприятных минут. Разгрузка верхних отсеков, люк открывают, и тотчас же вспыхивают индикаторы, прикрепленные к скафандрам, и все лампочки в верхнем отсеке — страшная радиация, совершенно непредвиденных размеров. Все удирают внутрь и устраивают военный совет. Это надо обсосать — т. е. военный совет — в общем, они отправляются в путь, решают рискнуть. Конец II части.

Вот и всё пока. Главная идея главы: показать, что полет в пространство — это не в бирюльки игра и таким образом подготовить читателя к ужасам Страны Багровых туч и поведение наших героев в условиях этой любвеобильной планеты.

Засим припадаю к стопам; брат Борька [подпись]

Привет всем и пожелания.

Всё назад пришли и не без замечаний.

Сомневался в датировке и сам БН, ибо поверх письма, гораздо позже, он написал: «б/даты (до 1.06) 1955? Или 1954?» И еще слова «после первого июня, когда у меня фактически целый месяц будет свободен» подчеркнуты, и сбоку на полях запись БНа: «Видимо, это все-таки 1955 год, госэкзамены, а в августе — экзамены в аспирантуру».

1954 — быть не может, ибо вплотную АБС занялись СБТ в 1956 году. 1955 — тоже, ибо тогда (в мае) АН как раз демобилизовался, и простой расчет по дням не дает возможности даже понять, куда было направлено это письмо, если бы было написано в 55-м. Но датировать это письмо 56-м годом мешает выпускной экзамен по диалектическому материализму — выпускался БН все же в 55-м.

Понять, 55-й или 56-й год, мешает и то, что переписка АБС опять имеет лакуну — до июля 56-го года писем не сохранилось. Причем в дате первого (июльского) своего письма БН тоже сомневается, но об этом — дальше.