Плач по царю Ироду

Боцман Флянгольц

Встречали вы когда-нибудь еврейского боцмана? Не Кацмана, не Шуцмана, а именно боцмана, с маленькой буквы? Я, например, не встречал. Потому что боцман Флянгольц при всех своих внешних показателях был истинно русским человеком.

Показатели у него, правда, были — я вам скажу! Для русского человека, скажем прямо, не слишком красноречивые. Но боцман Флянгольц был, конечно, русский, потому что — где же вы видели еврейского боцмана?

В его глазах залегла вековая грусть русского народа. История у русского народа далеко не веселая, отсюда и грусть. Но работа боцмана не оставляла для грусти времени, и боцман Флянгольц почти не грустил, потому что у него всегда хватало работы.

Наша самоходная баржа «Эдельвейс» возила по Дунаю разные грузы. При этом боцман Флянгольц обеспечивал палубные работы, а я работу машинного отделения, выполняя обязанности ученика моториста. Учился я у двух мотористов и одного механика, так что в учителях у меня, как это, впрочем, бывает всегда, не было недостатка.

Не знаю почему, но боцман Флянгольц старался со мной не разговаривать. Иногда это было и невозможно, потому что я находился в машинном отделении, а он на палубе, наверху, но даже тогда, когда мы оказывались в одном месте, боцман Флянгольц от меня отворачивался, словно я напоминал ему что-то такое, что ему хотелось навсегда и прочно забыть.

Так мы проплавали несколько месяцев, а потом война кончилась, нашу самоходную баржу продали дружественной Румынии, присвоив ей новое наименование — «Дон», потому что название «Эдельвейс» чем-то румынам не понравилось. Возможно, оно напоминало им цветок, который растет в румынских Карпатах в таких недоступных местах, что, добираясь до него, не один румын свернул себе шею.

Видимо, до Дона румыны добрались легче. А обратно было еще легче бежать. И, может быть, в память об этой румынско-немецко-русской кампании они попросили заменить свой эдельвейс на наш Дон и только с таким условием согласились купить наше судно.

Всю нашу команду отправили в резерв, и мы с боцманом Флянгольцем оказались в одном резерве, в румынском городе Браиле, известном тем, что подчиненный нашего боцмана, нанеся визит в одно из местных заведений, заболел нехорошей болезнью (как будто бывают болезни хорошие!).

Во главе всей нашей браильской резервной компании стоял Вовка Парамонов, алма-атинский вор, сбежавший от наказания в Дунайское пароходство, испытывавшее острый дефицит в отечественных кадрах.

Вовка Парамонов был красивый молодой человек, высокий физически и очень низкий морально. Он водил нас на рыбную ловлю, которая состояла в том, что мы таскали рыбу у рыбаков и тут же продавали ее местному населению. Население к рыбацким лодкам не подпускали, а нас пускали, потому что мы были русские, а у русских перед румынскими было такое же преимущество, как у названия «Дон» перед названием «Эдельвейс».

И тогда боцман Флянгольц впервые повернулся в мою сторону и сказал, глядя на меня глазами, в которых залегла вековая русская грусть:

— Слушай, парень, держись подальше от этой компании. Или мама тебя не учила, что брать чужое нехорошо?

Но я не мог бросить эту компанию. Вовка Парамонов был мой друг, больше того, он выделял меня среди всех своих товарищей. А кто такой был мне боцман Флянгольц? Бывший боцман? Но боцман мне не указ, пусть командует у себя на палубе.

На заработанные рыбной ловлей деньги я купил мичманку — красивую форменную фуражку. Все наши рыбаки за меня радовались, я выглядел в мичманке, как настоящий моряк, хотя по малости лет солидности мне не хватало.

— Ну-ка поверни козырьком назад, — сказал Вовка Парамонов. — Интересно, как ты смотришься в бескозырке.

Я повернул мичманку козырьком назад. Вовка долго и внимательно меня разглядывал и наконец сказал:

— Так ты похож на еврея.

Я смутился. Почему я смутился? Я не знаю, почему я смутился.

— А я и есть еврей.

Наступила долгая пауза.

— Что же ты раньше не сказал? — спросил Вовка.

— А у меня не спрашивали.

Об этом и впрямь никогда не было разговора. Все сведения обо мне были на родине, в отделе кадров, а здесь мы были все русские. И узбек был русский, и грузин был русский.

Но еврей не может быть русским — вот о чем мне поведала повисшая в комнате тишина.

— Ты должен был мне сказать, — сказал Вовка Парамонов. Он любил меня, а я его обманул. И, конечно, ему было обидно.

Боцман Флянгольц слушал этот разговор, глядя куда-то в сторону печальными русскими глазами. Он не одобрял меня, но и не осуждал. В глубине души он даже, возможно, мне сочувствовал.

Больше разговоров на эту тему не было. Но в тот же день весь большой румынский порт Браила знал мое настоящее лицо, мое истинное, а не показное обличье. И с тex пор на какой бы корабль меня ни направили, моя национальность бежала впереди меня, как собака бежит впереди хозяина, и крепко держала меня на поводке.

А боцман Флянгольц все смотрел и смотрел мне вслед своими печальными глазами, в которых залегла вековая русская грусть…