Плебейка

Глава 24

Прошла неделя. Я чувствовала спинным мозгом, как утекают дни. К Гликериям уйти не получилось, поговорить с Авророй, соответственно, тоже. Не то, чтобы я начала паниковать, но иногда сердце сжималось от тревоги.

Мы с Растом стали если не друзьями, то хорошими приятелями. За неимением другого собеседника я дергала его постоянно, расспрашивала о доминах, их способностях, о пари, семье императора, его дворце. И он отвечал, охотно, подробно и обстоятельно. Он забыл о вечеринках, попойках, даже перестал делать двусмысленные намеки. Он словно чего-то ждал…

А я ждала лишь одного – открывшегося прохода в свой мир.

Часто мы молча сидели у бассейна. Я читала, он или дремал, или рисовал, или просто смотрел на меня, подперев голову ладонью. Однажды, когда Раст отправился в очередной раз бить олимпийские рекорды по плаванью, я заглянула в его блокнот и обнаружила около десятка портретов. Своих. Я и не подозревала, что такая красивая. Тонкое одухотворенное лицо, закушенная губа, и улыбка, иногда хмурая, иногда озорная. В первое мгновенье я даже себя не узнала, так рисунок был не похож на то, что я каждый день видела в зеркале.

Я не удивилась, что Раст профессионально рисует, в свои тридцать он умел многое. Играл на арфе и кифаре, разбирался в технике, медицине, даже однажды рассказал, как летал на Марс, один, на семейном корабле, в шестнадцать лет. Удивительно, но здесь Марс тоже назывался Марсом. А вот Сатурн был Хроносом, а Юпитер Гадесом. В космос я не хотела углубляться, мне бы с Землей разобраться. Но вынужденно узнала, что здешние корабли летают с огромной скоростью, так как разгоняются от гравитации Земли и Солнца. Что на Марсе построили большую исследовательскую станцию, и юноши-домины во время учебы в обязательном порядке живут и работают там некоторое время. Что космопорт империи находится в центре Тихого океана, где отсутствует электа.

– А что по поводу клонирования? – поинтересовалась я, прервав увлеченного домина. – Вы действительно собираетесь искусственно делать детей?

Растус откинулся на спинку шезлонга и громко рассмеялся.

– Это шутка, – выдохнул он через время, – ее пустили в народ специально. На самом деле десять лет назад император личным указом запретил разработки в этой сфере, хотя у нас уже начало получаться.

– Почему?

– Слишком много «но», – Раст стал серьезнее, – клоны не являются полноценными наследниками императора. Не в биологическом, а в юридическом виде. До сих пор существует правило «Парисирдем», – дословно я перевела его как родить наследника, – при родах в императорских семьях должны присутствовать мать, отец и наблюдатель, подтверждающий состоявшийся акт. Сейчас эта традиция устарела, отец может находиться в другой комнате, наблюдателем выступает врач или повитуха. А мать… – домин хохотнул, – и так никуда не денется. Исследование ДНК быстрее и точнее, но закон, тем не менее, не убрали. Плюс еще много других архаичных традиций, от которых Юстиниан не хочет избавляться. Он у нас приверженец патриархальных нравов.

– Тогда… – я сглотнула, – вы вымираете?

– Ага, – легко согласился Раст со смешком, – если любимый император в ближайшее время не примет или не отменит парочку законов, то твои слова о том, что природа от нас избавляется, станут пророческими.

Не знаю, радоваться мне или огорчаться.

Я шла к дому и глупо улыбалась. В кармане лежал сегодняшний рисунок Раста. Заметив, что его раскрыли, он теперь рисовал открыто, нагло требуя позировать то так, то этак. А когда я спросила – почему он рисует именно меня, он ответил сокрушенно: «От безысходности… Вокруг же больше нет ничего интересного».

Повернув в свое крыло, я столкнулась с Фабием. Как он там оказался и что делал в гостевом крыле – неизвестно, но он не дал мне спокойно пройти мимо, схватил за локоть и развернул к себе.

– Если ты рассчитываешь на помощь Раста, то можешь сразу выбросить эту мысль из головы, – мужчина смотрел на меня, как на грязь под ногами, – самая большая проблема людей – это доверчивость. Ты решила, что нравишься ему? Да, он любит человеческих девок, но вот только… – опять это ирупа… дурацкий сленг.

– Я ни на что не рассчитываю, – ответила ровно, – просто он единственный в доме, с кем мне еще не противно разговаривать.

Вырвала руку и пошагала в сторону своих апартаментов, чувствуя спинным мозгом, как Фаб стоит и смотрит мне вслед. Чудесное настроение, которое подарил Растус, рисуя мой портрет, испарилось. Обломщик этот старшенький. Интересно, а что он умеет в свои девяносто? Думаю, гораздо больше, чем Раст, но интересоваться и проверять нет никакого желания.

Пойду-ка посмотрю имагори. В последнее время я часто спускалась в подвал, где находился пассим, аналог нашего кинотеатра. Магнитная рамка там была огромной, шириной более двух метров, а высотой под потолок. Имагори в ней смотрелись так, словно я не фильм смотрела, а настоящую театральную постановку с живыми актерами. Получалось круче аймакса.

У Просперусов пассим был небольшим. В нашем мире цена телевизора зависела от размера экрана и качества матрицы. А здесь, как я поняла, от мощности антенны и магнитной рамки.

С Фабием наступил период вооруженного нейтралитета. На совместных обедах и ужинах он пытался меня разговорить, спрашивал об увлечениях, книгах, приглашал на прогулки. Я больше не рисковала отказывать, но и заинтересованности не проявляла. Частенько мы гуляли по пляжу, за пару часов сказав друг другу два-три слова.

Вот так и повелось. Утро и вечер были отданы старшему брату, а младшему оставалось довольствоваться сиестой у бассейна. Точнее не ему, мне. Именно я открыто наслаждалась этими разговорами по душам. Ну и узнавать о доминах было интересно. Оказывается, они не только умели делать тело легче или тяжелее, но также немного перемещать внутри органы, сдвигать вправо сердце или опускать почки. Еще выделять определенный запах, генерировать ультра и инфразвук и много всего другого.

Свидания с Фабием напрягали все больше. Его вид так и кричал о том, что он уже победил. Самомнение, возведенное в высшую степень. На совместных ужинах я не пила спиртного, хотя очень хотелось. Иначе как выдерживать эту тягостную атмосферу? И видимо Фабий не рисковал использовать флер, так как знал, что я его почувствую.

Опять позади еще один бесполезный вечер, нудный ужин и пустой разговор ни о чем. Я уже встала из-за стола и намеревалась уйти, как Фабий громко хлопнул ладонью по столешнице. Подобные выражения гнева бывали с ним очень редко, я испуганно вздрогнула и обернулась. В глазах домина бушевал шторм.

– Эээ… спокойной ночи, – голос почему-то сел.

– Ты надеешься, что я отступлю? – произнес он жестко. То ли ему надоели наши бестолковые вечера, то ли плохое настроение разыгралось. В ответ я молча пожала плечами. – Ты единственная женщина в мире, которая может родить мне ребенка, мое продолжение. Сына, которому я передам знания, опыт, богатства… все…

– И сделаете его таким, как и вы. Бездушным роботом, – не удержалась от сарказма я. – Обречете на вечное одиночество.

– Почему одиночество? – Фабий откинулся на спинку стула, – у меня было много женщин. И сейчас, стоит мне только позвать, сотни захотят разделить со мной постель.

Как цинично и пошло. Бесполезно спрашивать любил ли он одну из них. Знала, что не достучаться, знала, что он закостенел в своем эгоизме, традициях и гордыне. Но не могла смолчать.

– Откуда это у вас? Жестокость, холод, цинизм? Пусть ваш отец был домином, но мать… Она же обычный человек. Вы помните ее?

– Нет, мы никогда не встречались, – в голосе не было даже крошечной теплой нотки.

Я, например, всегда, когда вспоминаю о маме, улыбаюсь. Помню, как она брала меня с собой на лекции в университете. Мне было пять, садик закрыли на карантин, и мне приходилось сидеть за первой партой рядом с жутко взрослыми дяденьками и тетеньками, какими мне тогда казались студенты. Я гордилась мамой, тем, что ее внимательно слушают и записывают каждое слово, а после лекции выстраиваются в очередь к кафедре, чтобы задать вопросы.

– Должно же у вас остаться что-то человеческое? Хотя бы пятьдесят процентов… – тишина, – мать – это не бездушный инкубатор, – произнесла я взволнованно, – ее общение с ребенком зарождается еще в утробе. Он чувствует ее любовь и любит ее в ответ. Потом их отрывают друг от друга. Это как… – я задумалась, – как лишится вдруг зрения, ноги или руки. Жить можно, но ты уже инвалид.

Бесполезно. Хоть кол на голове теши. Выражение его лица ни капли не изменилось. Такое же холодное и отрешенное.

– Вы все инвалиды, – голос дрогнул, – домины, хозяева империи, а по сути… обрубки людей.

Говорить больше не о чем. Я вышла из столовой и направилась к себе. Меня трясло, словно поднялась температура. Нужно остыть, привести мысли в порядок, заняться йогой, поплавать. Весна подходила к концу, и в левом мире купальный сезон давно открыт. Днем я не рисковала – вдруг откроется проход, а я в воде. Но сегодня, как только стемнеет, пойду окунусь, но не в бассейне, в море. Хотелось смыть с себя тягостный ужин, разговор с Фабием, свои собственные панические мысли. Смыть в открытой воде, неспокойной, опасной, бескрайней.

За последние дни атмосфера в доме накалилась так, что даже воздух сгустился в коридорах, стал тяжелым и душным. Нервы были натянуты, как струны. Я мысленно отсчитывала дни, и потихоньку впадала в уныние, опять не обнаружив за день ни единого прохода. Никуда – ни в мой мир, ни в правый.

Море помогло. Я уплыла так далеко, что шары, освещающие дом, стали размером со звезды на небе. Некоторое время повисела в воде, как в невесомости. И опять настигло это чувство – полного отрешения от происходящего. Я одна в целом мире, вокруг ни души, лишь бескрайнее море внутри и снаружи.

Назад добралась уже с трудом. Мышцы ныли, сердце бухало мощными ударами молота о наковальню. Да, это тебе не тихий чистенький безопасный бассейн на пятьдесят метров с бортиками и поручнями. Еле выползла на берег и встала на четвереньки, пережидая тошноту. Потом кое-как оделась и пошла в сторону дома на дрожащих от усталости ногах.

Не дошла до двери совсем немного. Меня вдруг резко утянули в сторону и прижали к стене. Я даже испугаться не успела, потому что узнала…

Растус. Его лицо, его запах, его тело. Как давно оно стало таким знакомым?

Пару секунд мы смотрели друг на друга. Я ошалевшая от неожиданности, он с безумием в глазах. А потом одновременно устремились вперед, сталкиваясь губами. Даже не губами – зубами, ртом, языком, телами. И сразу же вгрызлись друг в друга, как дикие звери. Он целовал совсем не нежно и трепетно, а словно ставя клеймо, присваивая, подчиняя. Я и сама сошла с ума, стонала как умалишенная открытым ртом, подставляя губы, подбородок, горло, плечи, еще влажные от морской воды.

Его руки были везде, в волосах, на шее, груди, талии, бедрах, и опять в волосах. Казалось, он хочет забраться под кожу, слиться полностью. Это не страсть, это безумие, дикость, сумасшествие. Меня еще никто так не целовал. И я никого. Не знала, что так бывает. Когда хочешь выпить его дна, и чтобы он выпил до дна тебя. Я ничего не слышала вокруг, утопала в собственных ощущениях, непривычных и ярких, мне не было никакого дела до его удовольствия. Лишь иногда, словно издалека слышала его тихий сдавленный хрип.

Он шарил руками совершенно бездумно. Буквально на мгновенье касался самых интимных мест, и вел руку дальше, не в силах остановиться на чем-то одном, будто не понимал, что делает. И я цеплялась пальцами, ногтями, зубами, жадно глотая его страсть, как живительную воду пересохшим от жажды горлом.

Я понимала, что не остановлюсь, и не остановится он. Мне было мало поцелуев, хотелось большего. Кости выкручивало от желания это получить. Касания Растуса стали жесткими, нетерпеливыми, почти болезненными. Вдруг он обхватил ладонью мое бедро, завел ногу себе за поясницу и вжался напряженным пахом, еще сильнее пластая по стене.

– Вот вы где… – ледяной, пробирающий до мурашек голос раздался сзади. Фабий… Черт! Как же вовремя и не вовремя одновременно! Раст резко вздрогнул, отпустил меня и развернулся, закрывая спиной. Окончательно оклематься помогла следующая фраза.

– Ладно братец. Он всегда был неразборчивым и не пропускал ни одной девки. Но ты… строила из себя недотрогу. А на деле… Как и все прыгнула в постель домина.

Допустим, еще не прыгнула. Но наш вид, подозреваю, был впечатляюще однозначным. Не знаю, как мы выглядели со стороны, но я раньше занималась любовью с гораздо меньшим пылом, чем сейчас целовалась. Опыт у меня был так себе. Я и невинность потеряла чисто из любопытства, а не по большой любви. Все мои знакомые избавились от нее еще в школе, а я аж до второго курса дотянула. Иногда было приятно, иногда не очень. С последним бойфрендом Сашкой мне даже удалось испытать оргазм. Хотя… после поцелуя с Растусом я начала сомневаться в том, что это был именно он.

– Иди к себе, – произнес Фабий холодно, – а я потолкую с братом.

Мне было плевать на его приказы, я сама хотела сбежать отсюда так далеко, как только возможно. Вспышка страсти вымотала до донышка, я доползла до спальни почти на четвереньках, ведь нужно было еще смыть с себя морскую соль. Зато спала как убитая, даже обычные в последнее время кошмары не мучили.

Утром еще раз обдумала произошедшее. Неужели, влюбилась? Нет, не может быть. Этот легкомысленный балбес просто единственный в доме человек, кто видит во мне личность, а не инкубатор. А то, что домин впечатляюще красив, харизматичен, обаятелен, так это и ежу понятно.

Я всегда считала себя рациональной и сдержанной, вчерашний всплеск меня реально испугал. Инстинкты? Да бросьте! Я не подвержена ничему приземленному, всегда могла обосновать и разложить по полочкам любую эмоцию. И даже хвасталась девчонкам, что низменные чувства – зависть, ревность, страсть ниже моего достоинства. Пока сама не ощутила эту самую страсть. Умные мамины советы, установки, десятки прочитанных книг полетели к чертям. В тот момент не было ни одной мысли в голове, лишь оглушающий грохот сердца, мучительная ломка и вывернутая наизнанку логика.

Страсть она как петарда, неизвестно куда полетит и где взорвется. Отключает мозги, превращает человека в животное, следующее своим инстинктам, точнее одному единственному – спариться с таким же безбашенным существом, соединиться, продолжить род. Это не любовь, это намного хуже. Любовь, по крайней мере, можно понять и объяснить. Общие интересы, уважение друг к другу, внимание, нежность, забота. Страсть же перечеркивает крест-накрест логику и рассудительность, это безумие, сумасшествие, полная неспособность думать и планировать.

Сейчас мне она не то, что противопоказана, но и губительна.