Племя деревьев. О чем говорят корни и кроны

Глава 2. Я никогда не знал, кем были мои мать и отец

Я никогда не знал, кем были мои мать и отец. У нас это обычное дело: почти никто из товарищей, с которыми я рос, не имел об этом никакого представления.

В других племенах, даже близких к нашему, семейные узы были важнее. Некоторые утверждали: много тысячелетий назад, возможно, еще во времена основателя Эдревии Фитона, каждая семья заботилась только о своих детях, оставляя судьбе решать за всех остальных. Взрослые часто говорили нам: «Вы должны быть благодарны. Во времена наших предков вам пришлось бы самим о себе заботиться». Как будто они не пользовались тем же, что и мы.

Однако никто из нас не верил, что когда-то давно семьи были настолько жестоки, что позволяли умирать от голода тем, кто не являлся их родственником. Это была классическая история, из тех, что рассказывают взрослые, чтобы вселить в нас страх и держать в узде. Маленькая история о коварном человеке, приходящем без предупреждения и готовом порубить вас на куски. Мрачная легенда, популярная среди товарищей. Казалось, в нее верили многие, но у меня и моих друзей она вызывала улыбку.

Как я уже говорил, никто из нас не знал родителей, но не потому, что это как-то запрещалось или не приветствовалось, а просто потому, что даже те немногие, кто заботился о генеалогии, не имели понятия, как их найти.

Что касается репродуктивных отношений, то товарищи были настроены очень широко: каждый делал, что хотел, потому что о детях в любом случае заботилась бы вся община. Между товарищами были и особые узы: каждый новорожденный приписывался к клану, и члены этого клана становились, по сути, его родителями. Ну, не совсем «приписывался». Процедура, в результате которой клан брал на себя заботу о новорожденном, была довольно сложной и могла показаться непонятной постороннему. Чтобы попытаться объяснить вам, как все это работает, я расскажу, как сам стал частью клана Летописцев.

Процесс примерно такой.

Прежде всего знайте: система распределения по кланам, как и любой другой аспект рождения, основывалась на случайности. В этом мы от вас не слишком отличаемся: никто никогда не решал, как, где и когда родиться. Это вопрос везения или невезения, не более. Шар останавливается на одном числе, и вы рождаетесь здоровым, в подходящее время, в изобильный сезон, в окружении добрых, мирных, любящих товарищей; шар останавливается на другом числе, и вы оказываетесь в эпицентре жестокой войны, в плохом месте с ужасным климатом, без средств к существованию, больным и среди тех, кто не может о вас позаботиться. То, где остановится шар, имеет значение для всего мира. В моем случае он не мог выбрать места лучше, чем то, что мне досталось.

Я появился на свет не только в любимой Эдревии – более счастливого места для жизни я и представить себе не мог, – но и в самом занятном и заповедном ее уголке, на поляне, расположенной точно на границе территорий двух знаменитых кланов. За поляной, среди выступов и больших лугов с видом на долину, обосновались разноцветные члены Черноземии – самой большой группы племени, состоящей в основном из художников, учеников и ремесленников. А в долине, на пологом склоне, ведущем к морю, уже несколько веков жил клан Летописцев, члены которого славились умением собирать и передавать информацию.

Хотя два клана имели между собой очень мало общего, они были добрыми соседями и жили в полной гармонии. Близость благоприятствовала постоянному обмену, поэтому из клана Летописцев ежедневно поступала информация и свежие новости, а из Черноземии – множество историй, которые веселили нас, и такие вкусные яства, что при одной мысли о них у меня до сих пор слюнки текут.

Но стоило увидеть представителей двух кланов, чтобы понять, насколько разными они были. С одной стороны, Летописцы, серьезные и добросовестные, выглядели похоже: все крепкие, небольшого роста (за исключением старейшины, который, напротив, был гигантом) и с вечно сосредоточенными лицами. Поскольку им приходилось постоянно быть на связи, узнавать последние новости, казалось, что они как бы витают в облаках. С другой – Черноземы, столь же непохожие друг на друга, сколь похожи Летописцы. Многие приехали из дальних стран и привезли с собой новые цвета, запахи и моду, со временем покорившую все сообщество.

Между группами с такими несхожими обычаями неизбежны разногласия. Ничего серьезного, не более чем добродушное соперничество, в основном шутки и подтрунивание.

Но в то время года, когда нужно было встречать новичков, идиллическая ситуация резко менялась в худшую сторону. И поводом для раздора всегда служили несколько случаев сомнительного распределения.

Большинство новичков не видели причин для споров: они рождались на территории своего клана и автоматически становились его частью. Право земли (Ius soli), просто и без споров. Однако иногда появление товарища на границе двух территорий, как в моем случае, препятствовало автоматическому распределению. Запускалась сложная альтернативная процедура, и в ней большое значение имели черты характера и желание самого новичка. Именно в таких случаях конкуренция могла стать ожесточенной.

Причина спора заключалась в разной численности двух соседних кланов. Если всего одним-двумя поколениями ранее цифры были близкими, то к моменту моего рождения ситуация кардинально изменилась. За несколько десятилетий Черноземы стали не только многочисленнее Летописцев, но и самым крупным из всех кланов племени.

Летописцы, похоже, страдали от несоответствия больше всех: если члены этого клана чего и боялись, так это новостей. Пока все шло как обычно, никто не был счастливее их, но стоило появиться какому-нибудь пустяку, незначительному новшеству, как они начинали волноваться. Они были хранителями status quo, представляли память Эдревии и выполняли эту задачу, скрупулезно фиксируя каждое событие с начала времен. Поэтому вы поймете, что такие революционные изменения, как, например, бесконтрольный численный рост одного из кланов, ужасно их беспокоили. Они не понимали, с чем связано внезапное увеличение численности художников и учеников, и утверждали, что для блага сообщества необходимо восстановить равновесие между кланами. Вопрос о восстановлении баланса сводил их с ума, для них это было одним из основополагающих правил, принципом, скажем так, конституционного характера.

До этого момента пять кланов, составляющих племя, всегда были практически равночисленны, с минимальной разницей между поколениями. Необходимо было во что бы то ни стало вернуться к прежней ситуации, но как? Конечно, нельзя побуждать товарищей перейти из одного клана в другой или изменить право земли (ius soli). Единственное практическое решение, принятое после многолетних обсуждений, заключалось в том, что в случае сомнительного происхождения, например рождения на границе, следует сделать все возможное, чтобы новоприбывший не был приписан к Черноземии. Легко сказать… В таких случаях определяющими факторами при выборе становились воля новоприбывших и их бо́льшая или меньшая близость к одному из двух кланов. Однако сообщество всегда строго следило за свободой товарищей: принуждение недопустимо. Единственная возможность – убедить их в том, что вступить в менее численный клан окажется правильным решением.

Поэтому, когда я появился на границе двух территорий, сам Верховный Летописец, который был поглощен спокойным прослушиванием новостей племени и очень редко беспокоился о новорожденных, очнулся от долгой дремы и разослал всем срочное сообщение. Я должен был сделать все возможное и даже невозможное, чтобы убедить себя стать одним из них. Еще совсем маленький, но уже полностью овладевший всеми своими способностями, я должен был решить, к какому клану примкну.

В первые дни, привыкая к жизни в обществе, я был предоставлен самому себе. Каждый из окружавших меня товарищей из разных кланов давал мне все необходимое для жизни, и никто не беспокоил меня по поводу принадлежности. Конечно, сегодня, оглядываясь назад, можно сказать, что Летописцев, казалось, не интересовало ничего, кроме исполнения любых моих желаний. Я знаю, мне следовало бы быть подозрительным, но представьте себя на моем месте: я только что прибыл, никого не знал и думал, что это обычный здешний образ жизни. Должны же быть хорошие товарищи, правда? Я думал, что удача привела меня к ним. И в итоге оказался не так уж далек от истины.

Однажды мы с Лизеттой и другими играли в охоту за сокровищами: целью было найти спрятанные на поляне кусочки сахара. Тот, кто находил сокровище, мог оставить его себе и теоретически делать с ним все, что захочет. Среди нас, детей, это развлечение было очень популярно. Однако истинная цель игры заключалась в том, чтобы продемонстрировать наши умения: тот, кто находил сахар, делился с другими.

Так вот, как я уже сказал, однажды я искал в кустах сахар, как вдруг услышал шепот, доносящийся откуда-то из гущи леса.

– Эй, Лорин, ты меня слышишь?

Кто-то пытался привлечь мое внимание втайне от остальных. Поначалу, увлекшись игрой, я не обращал на это особого внимания, пока не понял, что некая раздражающая вибрация – на самом деле голос.

– Лорин, Лорин, послушай меня, – осторожно повторял этот тихий голос.

Я замер, прислушиваясь:

– Вы со мной говорите? – спросил я, вглядываясь в лес. – Кто вы? Я вас не вижу.

– Я друг, не бойся.

– В каком смысле? Мы все здесь друзья. – Я не понимал, к чему он клонит, это казалось странным.

– Если хочешь, я могу помочь тебе найти кусочки сахара, – продолжал голос.

Я уже давно их искал, и помощь казалась посланной свыше.

– Хотелось бы. Сегодня ничего не могу найти.

Незнакомец не заставил просить себя дважды.

– Посмотри налево, – раздалось из леса, – видишь большой желтый камень на краю поляны? Я почти уверен, что они там.

Мне казалось, я туда уже заглядывал, но ничего не стоило повторить. Я осмотрел место тщательнее… и они в самом деле лежали там, – погребенные под несколькими сантиметрами земли.

– Эй! Спасибо за помощь! – счастливый, крикнул я таинственному собеседнику. – Они и правда были рядом с большим камнем.

Хотя день был спокойный, листва заколыхалась, словно от порыва ветра. Казалось, весь лес задрожал от страха.

– Пожалуйста, не кричи, – в голосе прозвучало отчаяние, он явно старался, чтобы его слышал только я. – Никто не должен знать, что я с тобой разговариваю. Если Юэн узнает, могут быть неприятности.

Я впервые слышал нечто столь странное. Почему кто-то не может говорить со мной, и почему Мудрый Отец должен оставаться в неведении?

Вся ситуация предстала передо мной в ином свете. Внезапно шепотки, которые я до сих пор воспринимал лишь как забавное поведение слегка сдвинутого товарища, показались подозрительными. Смутное чувство: с одной стороны, в шелесте листьев и таинственном шепоте таилось нечто тревожное, с другой – в самом голосе нет ничего враждебного или ужасающего, недоброжелательного или пугающего. Напротив, он был тон несколько чудаковатый, даже неуверенный. Таким голосом трудно кого-либо напугать, уж поверьте. Тем не менее многое для меня до сих пор необъяснимо.

– Почему ты не можешь говорить со мной открыто? – спросил я озадаченно.

– Ни один взрослый из двух соперничающих кланов не должен общаться с тобой, пока ты не примешь решение. Таков обычай.

Я начал понимать: вся эта суета связана с моим предстоящим выбором того или иного клана.

– Значит, ты надеялся убедить меня примкнуть к твоим? Но как, если я даже не знаю, кто ты.

– Нет, я не хочу ничего подобного, клянусь Иггдрасилем… В конце концов, влиять на твой выбор строго запрещено. Сейчас вид у тебя очень напуганный. Я лишь хотел узнать тебя поближе, чтобы понять, к кому ты ближе – к Летописцам или к Черноземам.

– Разве это не запрещено?

– Ну, скажем так, теоретически, нет, это разрешается. Но все же, если Юэн узнает, у меня могут быть серьезные неприятности.

– И поэтому ты прячешься?

– Я не хотел. Я знал, что нарушать правила – плохая затея… – в голосе звучало смущение. – Но для них это было так важно, что я не смог отказаться.

– Для них – это для кого?

– Этого я правда не могу тебе сказать.

– Вообще-то ты мне пока ничего не рассказал. Но теперь ты со мной познакомился и, надеюсь, уже понял, какой клан мне подходит больше, потому что я ничем не могу тебе помочь. Кстати, мне это не особо нравится, и я правда не знаю, какой клан выбрать. Честно говоря, никогда об этом не задумывался.

Я подождал несколько секунд, но ответа не последовало.

– Эй! Ты еще здесь? Куда пропал?

Ответа не было. После шепота листьев, колыхания листвы и шумного бормотания незнакомца лес вновь стал привычно тихим.

То, что спугнуло моего таинственного собеседника, не заставило себя долго ждать:

– Эй, Лорин, я иду. Не съедай весь сахар.

Ко мне шла Лизетта, устав следить за моими перемещениями издалека и торопясь узнать, что происходит.

Мы всегда были неразлучны. Она была первой моей спутницей после прибытия, и я ее очень люблю. У нас много общего: мы живем в нескольких метрах друг от друга, мы примерно одного возраста, и в то время оба еще не принадлежали ни к одному клану. Хотя в случае с Лизеттой это лишь формальность: ее дом находился в центре территории Черноземии, и никакие протесты Летописцев не могли этого изменить. Более того, стоило только взглянуть на нее, чтобы понять, что она – чистокровная Черноземка. Даже в юности она уже обладала способностью раскрыть красоту любого живого существа. Она срывала все маски, вот в чем была ее особенность. Днями напролет интересовалась жизнью обитателей поляны. Будь то насекомые, грибы, птицы, рептилии или люди, Лизетта умела понять их и подружиться с ними. Внешне она была гораздо меньше меня – по сравнению со мной просто крошка. Но от ее стройного тела исходило столько энергии, что устоять было невозможно.

– С кем ты разговаривал? – спросила она, завладев своей долей сахара.

– С незнакомым голосом из леса.

Она не удивилась – будто обмен любезностями с незнакомцами был для нее обычным делом.

– Это был веселый голос? Или робкий? Тебе не показалось, что ему было не по себе от того, что он делает?

Я посмотрел на нее, пораженный точностью описания:

– Точно. Именно такой… но откуда ты знаешь?

– Вот уже несколько дней кто-то бродит по лесу и расспрашивает о тебе, но его никто не видит. Он хочет знать, что ты из себя представляешь. Спрашивал всех в округе. Даже меня… Я хотела рассказать тебе, но потом как-то вылетело из головы.

– И что же ты ему сказала?

– Что я знаю тебя с рождения, что ты хороший и что мы вместе ищем сахар, – сказала она, посасывая кусочек сахара.

– Спасибо.

– Не за что. Еще я сказала ему, что ты всех знаешь и что ты любопытный.

– Неправда! – возмутился я. – Интересоваться жизнью других людей – не значит быть любопытным.

– Это ты так думаешь. Для меня это точное определение любопытства. И вообще, незнакомец был в восторге.

– Теперь он подумает, что я гожусь в клан Летописцев. Они любят вмешиваться в чужие дела.

Лизетта на мгновение задумалась:

– Но так и есть. И не пытайся отрицать, ты же знаешь, со мной этот номер не пройдет.

Вот что значит дружить с самой проницательностью: с ней совершенно невозможно было притворяться. Иногда Лизетта срывала маски, о существовании которых окружающие даже не подозревали.

– Значит, по-твоему, я должен стать Летописцем?

Я был несколько подавлен перспективой прожить всю жизнь в сплетнях и пересудах.

– Я не могу выбирать за тебя, но Летописец из тебя, несомненно, выйдет гораздо лучше, чем из меня.

Мне было не по себе от необходимости выбирать. Лизетта, безусловно, была права: у меня были все задатки Летописца! Но что-то внутри меня противилось этому, склоняясь в сторону Чернозема. Как же так? Я спросил Лизетту: может быть, ей под силу разгадать и эту загадку?

– Никакой загадки. Каждый товарищ немного художник, но охватившая всех мания стать Черноземами имеет более глубокие корни, и мне этого не понять. – Она сделала паузу, чтобы высосать последний сахарок из земли, а затем продолжила: – Только вчера Леандро говорил какой-то бред о том, что ему нужно изменить свою жизнь и стать сказочником. Можешь себе представить Леандро в роли сказочника?

Мы расхохотались. Леандро был хрестоматийным Крепкоспином: вечно склонялся над серьезными и непонятными текстами, теряясь в необходимости исследовать естественные законы, управляющие нашим племенем. Даже среди самих Крепкоспинов, которых трудно назвать игривыми, Леандро высмеивали за отсутствие легкомыслия. Примерить на него роль сказочника было совершенно немыслимо. Однако то, что Леандро действительно хотел стать сказочником, было настолько неожиданно, что даже настораживало.

– И не он один, – продолжала Лизетта, – даже многие из клана Мерцающих, живущие в долине, одержимы мыслью о превращении в Черноземов. Это увлечение распространяется как лесной пожар. Только Летописцы и клан Гурров не поддались этому. Пока что.

– И все же ты станешь Черноземом, но ничего такого не чувствуешь. А вот меня этот импульс начинает беспокоить. Какая-то слабость или апатия, едва заметная и прерывистая, которая никак не дает о себе забыть. Короче говоря, это раздражает, поверь мне.

– Верю, многие говорят то же самое. Но едва попадают на территорию Черноземии, как все проходит. Даже Леандро сказал, что чувствует то же, что и ты.

– Интересно, с чем это связано?

На некоторое время мы задумались.

Тем временем солнце, зайдя за море, окрасило поляну и лес теплым оранжевым светом, отчего холм Черноземии позади нас превратился в зачарованный пейзаж. Для общины закат всегда был важным моментом. Наша жизнь, как объясняют нам с ранних лет Крепкоспины, зависит от двух вещей: от лучей солнца на небе и от дождя, приходящего с моря. Поэтому, когда там, на краю долины Летописцев солнце и море сошлись на горизонте, никто не хотел пропустить это зрелище, этот пурпурный союз.

Для многих членов племени наблюдение за закатом – завершающее дело дня. В клане Летописцев принято ежевечерне записывать его особенности. Подробный отчет о каждом закате ведется тысячелетиями: его оттенки, продолжительность, прозрачность света, наличие или отсутствие облаков, ход сумерек – все тщательно заносится в бесконечные архивы клана. В то время получить до-ступ к архивам с историей закатов было одним из моих заветных желаний. Я представлял себе миллионы томов, выстроившихся на полках бесконечной библиотеки-лабиринта длиной в сотни километров, и был счастлив, что являюсь частью сообщества, для которого ни один закат не пропал даром.

Но не только Летописцы изучают закаты: Крепкоспины строят по ним прогнозы погоды, Черноземы толкуют их формы и цвета, чтобы предсказать будущее. Вдали от остального сообщества даже грозные Гурры, днем внушительно и молчаливо стоящие на своих высотах, на закате поют пронзительные песни в память об ушедших товарищах. А среди Мерцающих есть те, кто занимается наблюдением за зелеными лучами – тем последним изумрудным сиянием, которое один раз из ста выпускает солнце за мгновение до того, как погрузиться в море. Эта работа очень ценится. Отчасти потому, что зеленый – цвет общины, отчасти потому, что, как известно, желания, загаданные при свете зеленого луча, сбываются.

Мерцающие, будучи специалистами, много веков назад даже взяли на себя огромный труд – измерить с научной точки зрения возможное воздействие зеленого луча. Это долгая и сложная работа. На каждом закате, который заканчивался зеленым лучом, они спрашивали у довольно большого числа спутников, что те загадали. Через год, потом два, потом пять они спрашивали, исполнились ли их желания, и если да, то в какой степени. Процедуре подверглись и другие товарищи, так называемые контрольные, которые тоже загадывали желание, но в дни без зеленого луча. Результаты, полученные за более чем пять столетий наблюдений, показали: желания, загаданные при свете зеленого луча, исполнялись гораздо быстрее. Исследовательские выводы вызвали бурную реакцию: Крепкоспины указывали на ошибки в наблюдениях и прочую статистическую чертовщину, которую Мерцающие регулярно опровергали новыми, все более безупречными измерениями. Но это в прошлом.

Сегодня все, за исключением нескольких ярых приверженцев Крепкоспинов, убеждены в эффективности зеленых лучей. Мерцающие, продолжая их изучать, теперь могут делать довольно точные прогнозы относительно времени года, когда их можно наблюдать с наибольшей вероятностью. В эти счастливые времена можно любоваться толпами наших товарищей, которые тщательно всматриваются в горизонт в поисках зеленых лучей, предвестников исполнения желаний.

День, о котором я расскажу, был как раз из таких.

– О-о-о. Вот оно, точно в срок, и изумрудное, как и предсказывали Мерцающие! – воскликнула Лизетта, когда на фоне золотистых сумерек зазвучало пение Гурров.

Я, как это часто бывало, ничего не мог разглядеть, а ведь хотел попросить зеленый луч помочь мне выбрать правильный клан.

– Придется, наверное, выбирать самому.

Ко мне подошла Лизетта.

– Не волнуйся: ты – Летописец. Заглянув в твою душу, я могу понять тебя изнутри лучше, чем кто-либо другой, и я знаю, что это твой дом. Так правильно. Нас, Черноземов, слишком много.

Это казалось разумным; я слепо доверял способностям Лизетты, да и сам все больше и больше убеждался: жизнь среди Летописцев мне подходит. Но почему тогда инстинкт толкал к Черноземам? У меня было мало общего с этим кланом, но одна только мысль, что я могу жить на их территории, наполняла меня радостью.

В ту ночь я плохо спал. Во время сна со мной связалось множество жителей – как из Черноземии, так и из Летописцев, – чтобы узнать, что я собой представляю. В сообществе принято подключаться к корневой сети в ночное время. Это вопрос хороших манер: входить в сеть днем, чтобы запросить личные данные, расценивается как проявление неуважения к ближнему. Зачем беспокоить кого-то днем, если ночью можно без проблем получить всю необходимую информацию? Процедура обычно проходит быстро и просто. Мне часто случалось, даже не осознавая этого, делиться сведениями с другими товарищами. Но не в эту ночь: отчасти потому, что необходимость принять решение беспокоила меня, отчасти потому, что не привык к такому шквалу запросов, спал я очень мало и плохо.

Утром я проснулся еще более уставшим, чем накануне, и с еще более запутанными мыслями, что делать. Летописцы или Черноземы? Черноземы или Летописцы? В голове теснились преимущества и недостатки: с Черноземами я мог бы жить еще ближе к Лизетте и придумывать истории, чтобы рассказывать их своим спутникам летними вечерами, а с Летописцами – работать в библиотеке-лабиринте; с Черноземами я предсказывал бы будущее, с Летописцами – изучал бы прошлое… Как я ни смотрел, решение принять не мог оба этих варианта имели положительные и отрицательные стороны, и мне казалось ужасной несправедливостью то, что невозможно принадлежать сразу к обоим кланам!

Не будем забывать и о моих размерах. Как уже упоминал, я резко выделялся на фоне своих соплеменников – за исключением гигантских товарищей из клана Гурров, – и эта особенность делала очевидным отсутствие у меня родства, по крайней мере физического, как с Черноземами, так и с Летописцами. Это несоответствие создавало дополнительные трудности. Каким бы ни оказался мой выбор, я выделялся бы в клане, как дуб среди маков. Было ясно, что какое-то время, пока не обрету независимость, клану, которому я предназначался, придется заботиться о моих нуждах… а они, учитывая мои размеры, будут немаленькими. Со временем и я начну распределять свои ресурсы, найду себе достойное занятие, но на многие годы задача содержать меня станет для клана тяжким бременем.

Именно эти мысли крутились в голове, когда я, как всегда по утрам, убирал территорию вокруг своего дома.

Так начинался день каждого обитателя Эдревии. Сразу после пробуждения и до завтрака мы следим, чтобы вокруг не было ничего грязного или вредного для наших собратьев. Это одно из первых правил поведения: каждый отвечает за среду, в которой живет.

Я как раз приводил в порядок лужайку, довольно грязную после той беспокойной ночи, когда ко мне подошла Лизетта в компании незнакомца.

– Доброе утро, Малютка, ты хорошо спал? – как всегда тепло приветствовала она меня.

– Не очень. Мне нужно принять решение, и это мешает спать, – ответил я, переводя взгляд с Лизетты на ее спутника. Он стоял чуть поодаль и, казалось, стеснялся своего присутствия.

– Мы слышали, как ты стонал всю ночь. Поэтому я проснулась рано утром и пошла искать Пино, – жестом она указала на своего спутника. – Лорин, познакомься с Пино, самым искусным фокализатором в нашем сообществе. Если он не сможет помочь тебе принять решение, проще бросить монетку и довериться удаче.

Я молчал, и Лизетта повернулась ко мне, желая убедиться, что я осознал, какая удача мне улыбнулась:

– Ну? Ты не хочешь ничего сказать?

– Привет, Пино, приятно познакомиться, – вежливо ответил я. Больше ничего не мог придумать.

Лизетта возмутилась:

– Приятно познакомиться? И все? Я привела к тебе лучшего фокализатора Мерцающих, а ты не находишь, что сказать? Ты вообще знаешь, как много работы у фокализаторов и с каким трудом мне удалось убедить его, что тебе действительно нужна помощь?

– Простите, если обидел вас обоих, – сказал я с досадой, – я действительно понятия не имею, кто такой фокализатор.

– Не знаешь? А еще говоришь, что ты не Летописец? Да брось! Только среди Летописцев можно найти таких рассеянных, как ты.

Я продолжал растерянно смотреть на него. Сам не понимая, почему, я чувствовал, что все испортил.

– Эмм… если позволите вмешаться, это не тот случай, когда… эмм… вам стоит ссориться из-за меня. Эмм… приятно познакомиться с тобой, Лорин. Хм… Я так много о тебе слышал.

Он общался со мной, как подобает члену клана Мерцающих, перемежая слова особыми звуками. Многие из их клана работают с товарищами, испытывающими трудности в общении с другими – я это тоже знал, – и их особая, будто напевная интонация, как говорят, помогает успокоить души и способствует более расслабленному общению. Словом, все эти «эмм» через каждые три-четыре секунды обладают своего рода гипнотической функцией. Но не всегда. На меня, например, они оказывают обратный эффект. Разговаривая с Мерцающим, я испытываю непреодолимую тревогу в ожидании следующего «эмм». Так бывает с повторяющимися, даже очень слабыми звуками: они мешают спать по ночам, ведь знаешь, что рано или поздно снова их услышишь. Так вот, пока я жду нового «эмм», слова Мерцающего как бы теряются за этими звуками. Но проблема не такая уж непреодолимая: достаточно попросить, и, как правило, они откажутся от типичной манеры общения. Однако у некоторых, особенно среди взрослых Мерцающих, все эти «эмм» входят в привычку, и полностью избавиться от них не так-то просто.

Как бы то ни было, я объяснился и добавил:

– Большое спасибо, Пино, что пришел на помощь. И прости что не знаю, кто такой фокализатор. Судя по реакции Лизетты, это ужасно невежественно с моей стороны.

– Вообще-то я не фокализатор, а взвешиватель, – заметил Пино. – Мы принадлежим к той же группе, что и фокализаторы, и нас легко перепутать.

Я никогда даже не слышал о взвешивателях, о чем и сообщил.

– Объясню, эмм, по-простому, – в его речи все еще время от времени проскальзывало «эмм», но оно уже не так раздражало. – Итак, в племени Мерцающих много веков существует группа, призванная облегчать жизнь товарищам, помогать им принимать правильные решения, не ошибаясь и не теряя себя в бесконечных мучениях. Группа Распутывателей. Много веков назад нас всех называли Распутывателями, и этого хватало. Со временем некоторые группы стали специализироваться на том, чтобы помогать товарищам определять ключевые параметры любого решения, что привело к появлению знаменитых фокализаторов, о которых упомянула Лизетта. Другая группа, напротив, поощряет товарищей перечислять и понимать последствия любого выбора, как в лучшую, так и в худшую сторону; это так называемые балансировщики. Наконец, совсем недавно появилась подгруппа более научно подготовленных товарищей – взвешиватели. Они способны точно взвесить преимущества выбора и затем выразить их в цифрах. Именно этим занимаются взвешиватели преимуществ, представителем которых я и являюсь.

Он прервался, чтобы проверить, слушаем ли мы его. Мы с Лизеттой, очарованные, дали ему понять, что можно продолжать.

– Наша работа заключается в том, чтобы взвесить конечную выгоду от нескольких вариантов. Другими словами, мы можем сравнить плюсы и минусы каждого вариан та и дать окончательное значение в граммах. Итак, представим себе человека, стоящего перед выбором; для простоты предположим, что он, эмм, должен выбрать между правым и левым. Хороший взвешиватель способен определить в граммах преимущество поворота направо или налево. Логично, что правильный выбор – наиболее выгодный.

Я недоверчиво посмотрел на него:

– Но ведь в таком просто невозможно было бы сделать неправильный выбор.

– Понимаю твое недоумение, – ответил Пино, – и, к сожалению, должен сказать, что даже взвешиватели принимают много неправильных решений.

– Но тогда, извини за откровенность, для чего нужна ваша наука?

– Чтобы заставить тебя – при желании – принять осознанно неверное решение.

Я поразился:

– Никто никогда не примет неправильное решение, если можно заранее измерить его последствия.

– Ты веришь в разум, дорогой Лорин. Однако многие решения продиктованы не логикой, и тем не менее работают. Каждый из нас делает выбор, который, если бы его взвесили, оказался бы, эмм…. оказался бы неверным.

Я не понимал, зачем тогда нужны взвешиватели, если в итоге все равно приходится так или иначе принимать решения самому?

– Что мы можем точно оценить, так это выгоды, которые принесет решение непосредственно товарищу, принимающему его, но не многочисленным сообществам, частью которых он является. Это нечто за гранью наших возможностей, – он сделал небольшую паузу, чтобы прояснить свои мысли, прежде чем продолжить. – Я бы даже сказал, для нас это попросту невозможно. Потому что… даже если бы это было нам под силу, как понять, когда пора остановиться? Каждый из нас – член постоянно разрастающихся сообществ, и как далеко придется зайти, чтобы взвесить последствия индивидуального выбора? Остаться в рамках семьи, родственников, друзей? Или нации? вида? планеты? Может быть, даже целой Вселенной? Никто и никогда не сможет произвести столь сложные взвешивания. А если кто-то и сможет, они окажутся бессмысленными. Многие решения принимаются нерационально.

Тем временем солнце, поднимаясь все выше и выше, уже начало пригревать поляну, и некоторые товарищи, покончив с утренними заботами, подошли послушать. Лизетта с улыбкой поприветствовала всех и вкратце объяснила ситуацию.

– Я не могу понять, к чему ты клонишь, – перебил я Пино: мне показалось, что по ходу обсуждения он теряет нить разговора. – Ты должен был помочь мне выбрать между Летописцами и Черноземами, а в итоге мы заговорили о Вселенной…

– Позволь привести пример, – он огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего. – Посмотри на пчел, перелетающих с цветка на цветок. Если бы кто-то приблизился к их улью, те же самые пчелы, которые… эмм… сейчас так счастливы в утренней прохладе, набросились бы на него, чтобы ужалить. И, следовательно, умерли бы, не задумываясь, во имя выживания улья. Правильно ли поступила бы пчела, позволив себе умереть? Такие решения нельзя взвесить. Действительно ли ее жертва спасла бы улей? Или в этом не было бы необходимости? Пчела, конечно, не задумывалась бы об этом, как и ты не задумываешься, может ли твой поступок помочь выживанию сообщества.

Я уныло кивнул. Как я и боялся, Пино ничем мне не помог. Каким бы ни оказалось мое решение, оно так или иначе повлияет не только на меня, но и на многих других товарищей. Каким образом? Поди знай. Я высказал свои сомнения Пино, и собравшиеся одобрительно загомонили, согласные с этим горьким замечанием.

– Мне кажется, ты придаешь своему выбору больше значения, чем он того заслуживает. Я имею в виду, что тебе стоит выбрать так, как… будет лучше для тебя самого. Все взаимосвязано. Что мы знаем о последствиях этой нашей беседы? Если бы мы занялись чем-то другим, а не сидели здесь и не болтали в кругу друзей, или если бы некоторые из присутствующих, вместо того чтобы слоняться без дела, провели бы это время за другими, более полезными занятиями, как это отразилось бы на будущем нашего сообщества? Этого нам узнать не дано.

Внезапно и без всякой видимой причины Пино замолчал. Под изумленными взглядами окружающих он оставался неподвижным, словно окаменев.

Некоторое время ничего не происходило. Когда мы уже начали опасаться за судьбу товарища, Пино стал раскачиваться на ветру, сначала медленно, затем все более энергично, сопровождая движения непрерывным всплеском «Эмм…. Эмм…» Никто на поляне никогда не видел ничего подобного. Это было похоже на мерцание пламени свечи под воздействием меняющихся воздушных потоков, по крайней мере, так мне показалось; позже я узнал, что для Мерцающих раскачивание – основополагающая практика при решении любой проблемы.

Более того, само название клана происходит от мерцания пламени. Многочисленные члены племени часто повторяют в течение дня: «Пламя, прилипнув к фитилю, больше не успокаивается; напротив, мерцает и не знает покоя».

Тем временем раскачивание Пино становилось все интенсивнее, как и частота повторения «Эмм». Наш товарищ склонялся до самой земли, словно под порывами непреодолимого ветра своих собственных «эмм…», который грозил вот-вот выкорчевать его из земли.

Внезапно все закончилось – так же неожиданно, как и началось. Пино позволил ветру убаюкать себя на несколько мгновений, затем плавно изогнулся к земле, сделав почти поклон, и наконец снова обратил на нас внимание.

– Итак, у меня есть решение, – улыбнулся он и заговорил спокойно, как ни в чем не бывало.

То, что сейчас произошло, несомненно улучшило его настроение. Как будто исторгнув из себя все эти «Эмм», что образовались во время покачиваний, он очистил свой разум. Все утро он вынужден был сдерживаться, и вот одним махом освободился от них.

– Какое решение? – спросил я, все еще потрясенный увиденным. Вид у Лизетты тоже был пораженный.

– Решение, о котором ты спрашивал. В общем, я выполнил свою работу и взвесил два варианта: Летописцы или Черноземы.

– И к чему ты пришел? – испуганно спросил я.

– Летописцы: 2020 граммов; Черноземы: 1965. Решающая разница в 55 граммов в пользу Летописцев, – сказал он, одарив окружающих самодовольным взглядом. – Ты хотел, чтобы я помог тебе выбрать? Я это сделал. Наука вынесла свой вердикт: ты должен стать Летописцем. Никаких сомнений.

На какое-то время я потерял дар речи. Это действительно было то, о чем я просил, но теперь решение, представшее передо мной, уже не казалось такой уж хорошей идеей. В самом деле, недостойно взвешивать столь серьезный вопрос, будто мешок картошки на рынке. Кроме того, 55 граммов – это много или мало? Чаша весов уверенно склонилась в сторону Летописцев или только слегка накренилась?

Я высказал свои сомнения Пино, не упустив возможности поблагодарить его за ценную работу по взвешиванию.

Он был невозмутим:

– Ну, 55 граммов – это много. Я видел, как товарищи принимали фундаментальные решения из-за разницы в пару граммов. Насколько я понимаю, твой клан – Летописцы.

Если раньше он сомневался и колебался, то теперь был твердо уверен в своей позиции и пояснил:

– Это обычная практика, используемая взвешивателями. Нам всегда приходится делать некую оговорку о свободе выбора, невозможности бесконечно подсчитывать вес наших решений и все такое… Словом, стандартная процедура, которой нас обучают с самых первых уроков. Никто не хочет, чтобы мы относились к взвешиванию легкомысленно. Это, конечно, не относится к тебе, но наши товарищи часто идут к нам необдуманно. Они возлагают на нас, бедных Распутывателей, ответственность за свой выбор, не уделяя проблеме ни малейшего внимания. Разве что злятся, если по каким-то причинам не получают четкого ответа. Не представляешь, как трудно убедить кое-кого в необходимости рассуждать здраво. А в таких кланах, как Черноземы, – он бросил многозначительный взгляд в сторону Лизетты, – особенно широко распространено скептическое отношение к любому применению логики. Вот почему законы взвешивания вынуждают нас делать такое утомительное вступление, в котором мы останавливаемся на границах нашей науки. Это своего рода страховка от недовольных товарищей. Нельзя дать им ни малейшего шанса заявить, что его не предупреждали. Но, должен признаться, с твоим выбором было весело. Твоя проблема противоположна проблемам большинства наших товарищей. Ты слишком много думаешь о бесконечных возможностях, вытекающих из твоих действий, и это мешает тебе двигаться вперед. В конечном счете, это все равно что и не думать вовсе.

В самом деле, с тех пор, как от меня внезапно потребовали выбрать клан, я только и делал, что думал и думал, не продвигаясь вперед ни на миллиметр. Теперь же у меня было добрых 55 граммов, перевесивших чашу на одну сторону. Решено: стану Летописцем.

Я поблагодарил Пино за неоценимую помощь, но прежде чем попрощаться, хотел спросить, какова была в его практике самая большая разница в весе между двумя вариантами?

Он, недолго думая, ответил:

– 55 граммов. Никогда еще в моей практике не было такой большой разницы в пользу того или иного решения. А ведь я так долго занимался этой работой, что думал, будто знаю все. Что ж, выходит, ошибался.

Кто бы мог подумать, что выбор клана окажется настолько правильным? Я попытался выяснить подробности, но Пино быстро прервал меня.

– Пока не могу больше ничего тебе сказать, но однажды ты согласишься со мной, что 55 граммов весят, как валун.

Затем, ничего больше не добавив, он поспешно попрощался и покинул нас.