Глава 4. Памятный праздник


Памятный праздник – немаловажное дело для сообщества. Прежде всего совершенно невозможно представить себе памятный или вообще какой-либо праздник без присутствия клана Черноземов в полном составе. И, бесспорно, вечеринка, удостоенная такого названия, не могла быть организована никем, кроме Черноземов.

Поэтому, когда новость начала разлетаться по племени, стало ясно: Черноземам придется изрядно потрудиться, чтобы успеть все идеально спланировать за столь короткое время. Учитывая, что праздник должен быть в мою честь, а я жил на поляне, фактически отделявшей холм Черноземии от долины Летописцев, и что, по всеобщему мнению, я должен был войти в клан Черноземии, Черноземы приложили все усилия, чтобы подготовить вечер на славу.

Моим домом всегда была эта чудесная поляна на границе. Она называлась Пьян-ди-Меццо, и я никогда не представлял себе более счастливого места для жизни. Ручей, сбегающий с холма к морю, делил поляну на две более или менее равные части, плавно пересекая ее. Слева (если смотреть на холм) живу я и еще один более старый летописец, Ранда, который уже долгие годы ни с кем не общался. О нем я знал только то, что говорили в клане: когда-то он с большой ответственностью отнесся к строительству библиотеки-лабиринта. Поговаривали даже, что возможно, он единственный из ныне живущих знает полную карту библиотеки. И это, как вы понимаете, не могло меня не впечатлять и, как мне казалось, было хорошим знаком для моего будущего. Более того, я твердо решил: рано или поздно Ранда нарушит молчание и расскажет мне все, что знает. Поэтому каждое утро, сразу после пробуждения, и каждый вечер перед сном я посылал ему сердечный привет, как подобает добрым соседям, и ждал ответа, который, – в этом я был уверен, – рано или поздно последует.

Справа от ручья (глядим на холм) было особенное место. Я не смог бы описать его иначе, как маленький природный театр. Благодаря захватывающему виду он стал излюбленным местом встреч на закате. Именно оттуда любили наблюдать за медленным живописным спуском солнца в море.

По утрам в Пьян-ди-Меццо туман с моря сгущался на лугах, окутывая моих товарищей и даря приятную влажность даже жарким летом. По вечерам прохладный ветерок спускался с холма и нежно раскачивал наши кроны.

Трава и полевые цветы устилали поляну пестрым ковром. Перед его очарованием никто не оставался равнодушным, за исключением нескольких неотесанных и неуклюжих животных, время от времени переходивших поляну и ценивших лишь питательную силу прекрасного шедевра. Мне было даже немного их жаль: все стоят и стоят, склонив головы к земле, набивая огромные желудки и не радуясь чуду вокруг. Но такова жизнь, которую они выбрали для себя, ничего не поделать. Возможно, они даже были счастливы: как понять их, таких непохожих на нас?

Наконец, у подножия Пьян-ди-Меццо сверкало море, синее и такое яркое, что в солнечные дни на него невозможно смотреть. Огромный залив, по обеим сторонам которого нависали горные мысы, где всегда жили могущественные Гурры. Даже издалека они казались высокими и стройными, словно гигантские воины, защищающие общину. А когда они медленно покачивались в такт ветру, возникало чувство полной безопасности. Кто осмелился бы угрожать земле, которую защищают Гурры? Сама мысль об этом казалась тогда нелепой.

Я как раз отдыхал в Пьян-ди-Меццо, греясь на утреннем солнце в преддверии большого вечера. И тут счастливая Лизетта, неутомимая и потому не понимающая, как другие могут иногда испытывать усталость, примчалась и бесцеремонно уселась напротив меня, заслонив собой свет.

– Вот ты где, – поздоровалась она, устраиваясь поудобнее. – Ты – главная новость дня. Все только о тебе и говорят: новый Летописец после стольких лет. Уже почти никто и не надеялся дожить до такого дня! Чтобы отпраздновать так, как подобает, мы устраиваем памятный праздник.

Не в силах сдержать волнение, она осторожно намекала мне на грядущие чудеса, стараясь рассказывать поменьше, чтобы не испортить сюрприз. Чем больше она говорила, тем сильнее воодушевлялась. Казалось, одна мысль о вечере опьяняла ее. Ветви Лизетты сгибались, листья переливались волнами, а каждый миллиметр ее тела вибрировал, словно пропуская крошечный электрический разряд. Хотя она продолжала разговаривать со мной, ее внимание было сосредоточено на другом. Она то и дело оплетала поляну корнями, чтобы не упустить ни единого слова из разговоров о вечеринке.

Видя ее в таком состоянии, я забеспокоился. В иные времена последствия излишеств на вечеринках, устраиваемых Черноземами, приходилось долго исправлять. Ведь никогда нельзя было предугадать, что произойдет. В этом, как мне кажется, и заключалась часть очарования. Пока Черноземы буйствовали внутри своего клана и их уравновешивали другие члены сообщества, все было хорошо. Но когда по разным непостижимым причинам – поговаривали, что это связано с фазами Луны, – другие кланы теряли контроль и присоединялись к Черноземам, дело могло принять опасный оборот.

Никто еще не забыл печальные события прошлого праздника, когда под сенью цветущего клана Мерцающих многие Гурры и Крепкоспины буквально потеряли всякую сдержанность. Товарищи, обычно настолько тихие, что их по праву можно было считать сонными, разбушевались, как молодые саженцы. Представьте себе четверых-пятерых Гурров высотой более тридцати метров, с окружностью четыре метра и весом более десяти тонн, бегающих, как весенние ростки, – и вы поймете, почему они до сих пор так и не компенсировали разрушения. Короче говоря, Черноземы не отличались уравновешенностью, и дать им карт-бланш на организацию вечеринки – большой риск.

Я был уверен, что Летописцы все обдумали, но все же чувствовал некоторую тревогу. Если бы только мне удалось узнать у Лизетты что-нибудь еще о вечере! Но это оказалось непросто: она не отвечала на прямые вопросы. Я решил попытаться обойти препятствие, притворившись, будто меня не волнует эта тема. Иногда это срабатывало.

– Лизетта, дорогая, не могла бы ты немного отодвинуться – ты заслоняешь солнце, а мне нужно набраться энергии? – попытался я прервать ее, чтобы хоть немного приглушить ее энтузиазм.

– Отодвинуться? – она вдруг замерла, недоверчиво глядя на меня. – И это все, что ты хочешь сказать? Дорогой балбес Диоген, ты, конечно, можешь быть несносным, если захочешь. Тут целая поляна освещена, а я вдвое ниже тебя ростом, объясни, как я могу мешать тебе?

Недовольно тряхнув своей кроной от такой неблагодарности, моя спутница переместилась так, чтобы каждый лучик солнечного света мог беспрепятственно попадать на меня. Я поблагодарил ее.

– Ну же, Лизетта, не сердись. Если я Диоген, то ты – Александр Македонский. Это серьезный комплимент, – снова попытался я увести разговор от вечеринки.

– Я на это не поведусь: никакой это не комплимент. Ты сравнил меня с Александром в тот единственный момент в его жизни, когда он выставил себя на посмешище… Послушай, дорогой Малютка, я тоже изучала классическую философию, – она сделала паузу, щеголяя хитрой улыбкой. – И сегодня вечером ты это поймешь. Мы, Черноземы, знаем, как организовать достойную вечеринку, даже если почетный гость – такой книжный червь, как ты.

Мне показалось, что моя стратегия приносит плоды, поэтому я продолжил делать вид, будто мне неинтересно.

– Да. Я слышал что-то в этом роде: классическая тематическая вечеринка. Звучит не очень весело.

Лизетта замерла, оторвавшись от общения, и бросила на меня яростный взгляд. Чернозему можно сказать все, что угодно, но только не то, что он не способен тебя развлечь.

– Когда сегодня вечером каждый из товарищей примет участие в самом фантастическом и живописном зрелище, какое только можно представить в истории Эдревии, а в ручьях потечет алоис в таких количествах, что одного лишь приближения будет достаточно, чтобы опьянить тебя, и ты услышишь, как киты сопровождают ночь своей песней… Тогда и только тогда, когда ты начнешь сомневаться в собственных чувствах, я жду, что ты придешь ко мне и снова скажешь, что этот памятный праздник скучен.

Она так увлеклась, что многие подходили к нам ближе, чтобы чуть больше узнать о предстоящем вечере. Особенно поражали воображение ручьи, полные алоиса. Согласно традиции, у каждой общины был свой любимый напиток; в Эдревии – однозначно алоис. Это был крепкий напиток, получаемый путем перегонки сока анютиных глазок. Алоис из-за своей ограниченной доступности и характерного воздействия всегда употреблялся крайне осторожно. Представить себе вечеринку, где его было бы так много, как обещали слова Лизетты, означало большие неприятности.

В любом случае это было все, что я собирался услышать от Лизетты. В очередной раз обозвав меня ослом и заявив, что ей некогда терять время, она наконец оставила меня отдыхать и наслаждаться солнцем.


Не думаю, что вы хотя бы смутно представляете, каково это – стоять неподвижно и чувствовать, как энергия солнца свободно течет внутри вашего тела. Это ощущение, доступное только нам, товарищам: когда стоишь неподвижно и каждым своим листком, расположенным так, чтобы собрать как можно больше света, чувствуешь, как через тебя проходит бесконечный поток энергии нашей звезды, превращаясь в материю. Каждый из нас осознает: отдыхая на солнце, мы даем жизнь всему, что нас окружает. Наше тело знает, что энергия и масса – одно и то же, и что мы – звено, связывающее Солнце с Землей. Я не говорю, что мы делаем это специально: просто нам это нравится, вот и все.

Ведь есть существа, которые вынуждены убивать, чтобы жить; я и представить себе не могу, что они чувствуют. Взять хотя бы тех бедных животных, что пасутся на поляне. Их жизнь не слишком хороша, но, по крайней мере, они не причиняют столько вреда. Они мало убивают.

Не хочу, чтобы вы думали, будто мы наивны: мы знаем, как обстоят дела, и из соседних общин все чаще получаем истории о животных, убивающих своих собратьев и разрушающих общины. Но когда разворачивалась вся эта история, нам было все равно. Единственной эмоцией, которую вызывали у нас подобные рассказы, было искреннее сострадание к существам, обреченным на убийство. Мы удивлялись, как они могут жить с чувством вины. Их было так мало, но они успели нанести такой урон! Должно быть, за свою историю они совершили нечто настолько плохое, что над ними нависло вечное проклятие или наказание. По крайней мере, такова была позиция общества. Для нас, отдававших свои жизни за жизнь, это казалось чем-то немыслимым. Ведь никто не согласился бы на такое, если бы имел выбор, верно?


Погрузившись в глубокие размышления о несчастной жизни животных и их жестоких решениях, согретый теплом позднего весеннего солнца и убаюканный непрерывным золотым потоком энергии, я скоро погрузился в долгий, глубокий, спокойный сон. Как раз то, что мне нужно, чтобы прийти на памятный праздник в наилучшей форме.

Однако сон этот был беспокойным: как вы уже знаете, в это время мы, товарищи, обмениваемся сокровенными чувствами, базовыми потребностями, впечатлениями и предчувствиями, которые во время бодрствования ощущаем лишь частично. Когда мы отдыхаем, наше индивидуальное сознание растворяется в коллективном разуме Эдревии. Подобно единому и могущественному существу, он с безошибочной точностью воспринимает не только все, что происходит внутри него – ни одна травинка не шелохнется, чтобы не почувствовала вся Эдревия, – но и многое из происходящего вдали от нашего любимого племени.

Вот так, погрузившись в глубочайший сон, в тот самый день, когда должен был измениться ход жизни, моей и всей долины, я почувствовал, как на краю сознания слепые и неостановимые силы (о природе которых я тогда даже не догадывался) меняют фундамент, на котором с незапамятных времен строилась история нашего сообщества.

Я проснулся бодрым и полным сил, но с растущим осознанием: что-то не так. Невозможно допустить, чтобы опасность, настолько большая, что даже такой юнец, как я, мог ее воспринять, не была уже известна Юэну Мудрому Отцу или Верховному Летописцу. Они никогда ничего не упускали. Так почему же не обсудили это со всеми, как всегда?

Воспоминания об угрозах, явившихся во сне, словно густой охристый туман, и молчание старейшин наводили на мысль, что ситуация гораздо серьезнее, чем я могу представить. И что вечеринка в тот вечер организована, чтобы объявить о происходящем. Я был уверен, что у Летописцев есть план, как все исправить, и что мне предстоит сыграть в нем главную роль.

За те несколько часов, пока я спал, вся поляна оказалась охвачена безбрежным пестрым покрывалом анютиных глазок, занятых производством алоиса. Жидкость под пение и смех обильно стекала в большие емкости, расставленные через равные промежутки по обоим берегам ручья. Восхитительное зрелище – остановиться и созерцать этих миниатюрных спутниц, изящных и тонких, обычно таких незаметных, что они считались символом скромности, неустанно работающих над производством нашего любимого напитка. Они устроили своего рода сборочный конвейер.

Сок глубокого синего цвета, вырабатываемый железами у основания пестиков, капля за каплей собирался внутри великолепных цветков, пока те не наполнялись до краев. Когда чашечка заполнялась алоисом, содержимое выливалось в один из множества длинных бледно-зеленых каналов, образованных тысячами соединенных вместе молодых листьев, и стекало вниз к емкостям. Чтобы все шло гладко, каждое движение должно было следовать идеальному и абсолютно синхронному ритму.

Зрелище, открывающееся с высоты наших крон, завораживало. Представьте себе великолепное покрывало, сплетенное мириадами оттенков всех цветов радуги. Со всех сторон к бассейнам движутся зеленые каналы, по ним непредсказуемыми траекториями течет голубая жидкость, ее струи переплетаются, изгибаются, закручиваются, чтобы пройти над другими каналами или под ними, но при этом ни одна драгоценная капля не падает на землю.

Аромат алоиса распространялся по Пьян-ди-Меццо, перенося нас в мир без страдания, полный обещаний любви и счастья. Раз вдохнешь – и достаточно, чтобы забыть обо всех заботах. Я глубоко вдохнул, и как по волшебству, все мрачные предчувствия исчезли. Наконец-то я пришел в правильное расположение духа и мог принять участие в незабываемом празднике.


Аромат алоиса, одновременно экзотический и знакомый, вскоре пропитал всю Эдревию, погрузив жителей в состояние блаженства. Между тем на Пьян-ди-Меццо, привлеченные мелодией изысканного напитка, уже сходились различные кланы.

Первыми прибыли Крепкоспины. Я никогда прежде не наблюдал их прибытия на поляну из далеких и одиноких мест. Их клан не занимал определенный регион Эдревии, как все остальные. Конечно, у них были излюбленные территории, но за свою историю Крепкоспины успели расселиться повсюду. Их было не так уж много, и, поскольку они не имели особых потребностей и довольствовались весьма скудными ресурсами, то с радостью селились везде, где случалось оказаться, лишь бы это место было одиноким и тихим.

Привыкшие надолго погружаться в изучение самых запутанных научных теорий, Крепкоспины не принимали активного участия в общественной жизни. Больше всего им нравилось выяснять, как что-то устроено, и этой цели они посвящали большую часть своего существования. Кроме книг, над которыми они проводили бесчисленные часы, все остальное не имело для одиноких мыслителей большого значения. Как и все ученые, привыкшие к одиночеству, они не отличались покладистым характером. Прежде всего они не любили находиться среди своих. Когда случалось – редко – встретиться двум или нескольким Крепкоспинам, можно было быть уверенным: начнутся долгие и утомительные дискуссии на темы, в которых никто ничего не понимает. И которые никому не интересны.

То, что они прибыли все вместе, было удивительно: вот они сходятся на Пьян-ди-Меццо, дружески беседуют, без ссор и непоправимых обид, мешающих им быть вместе, – отчасти благодаря чудесному действию алоиса, отчасти из-за основополагающей роли, которую Черноземы отвели им в организации праздника. Если что и может привести Крепкоспина в полный восторг, так это осознание того, что его знания важны для племени. В данном случае Черноземы нуждались в необычных знаниях Крепкоспинов в области химии.

Каждый товарищ в Эдревии знает, как обращаться с молекулой, преобразовывать ее или выращивать новую; это, так сказать, часть нашего основного багажа знаний. Но Крепкоспины – совсем другое дело. Они усовершенствовали это искусство до высочайшего уровня. Взяв за основу горстку элементов, полученных из земли, и еще несколько, добытых из воздуха, они могут произвести все что угодно. Еда, духи, лекарства, топливо, яды, краски, ткани, медикаменты: стоит только попросить, и, как джинны из лампы – только без ограничения по количеству желаний – Крепкоспины способны материализовать любую вашу потребность.


Однако в этот вечер им предстояло сделать нечто гораздо большее: только совместными усилиями можно бы добиться результата, необходимого Черноземам. Поэтому сразу по прибытии на поляну Крепкоспинов разделили на небольшие группы по двое-трое и отправили на позиции, которые им предстояло занять в течение вечера.

Лизетта вместе с Аспеном, Палмером и Везой – тремя молодыми Черноземами, помогавшими ей в деликатном деле определения места каждого в сложной схеме, – непрерывно перемещалась из одной части Пьян-ди-Меццо в другую. Она сопровождала одних товарищей, показывала другим, что делать, не переставая обмениваться добрым словом с каждым, кто проходил мимо. Производство алоиса тем временем набирало обороты, и, хотя праздник еще не начался, аромат распространялся среди товарищей, как лесной пожар. Как и было обещано.

Прибывшие с четырех концов планеты, одни – настолько маленькие и неопрятные, что их едва можно было назвать кустиками, другие – огромные, как Гурры, но непременно яркие и непохожие друг на друга, все Черноземы Эдревии, казалось, занялись таинственными операциями. Они расположились так, что ни один уголок поляны, даже самый маленький и незаметный, не оставался неохваченным. Когда они не занимались обсуждением или не возились с корнями, их ветви непрерывно вибрировали – явный признак сильного возбуждения.


Летописцы в полном составе давно уже расположились на поляне. Не обращая внимания на попытки Лизетты уговорить их занять место сбоку от театра, они удобно устроились рядом с Юэном, Мудрым Отцом, и теперь возвышались друг над другом неподалеку от нас с Рандой. Праздник был для них возможностью укрепить дружбу, длившуюся с незапамятных времен.

В то время как на всей Пьян-ди-Меццо ожидание начала праздника сопровождалось пением, шутками и смехом, а корни каждого постоянно погружались в алоис, только Летописец и Юэн, казалось, оставались озабоченными чем-то настолько, что даже алоис не мог заставить их забыться. Сдвинув свои кроны так, что те практически слились в один огромный диск, занимавший изрядную часть Пьян-ди-Меццо, старейшина и Примул вдали от любопытных корней обменивались впечатлениями о происходящем в долине. И, судя по тому, как оживленно они спорили, недостатка в темах не было.


Тем временем к компании присоединялись и Мерцающие. Их умение решать сложные задачи пользовалось большим спросом у товарищей, что делало их чрезвычайно популярными в Эдревии. По тем или иным причинам каждый Мерцающий, часто неоднократно, имел дело с большим количеством товарищей, распутывая неразрешимые узлы, помогая сделать выбор и в целом улучшая жизнь каждого.

Наблюдая, как они подходят все ближе, как останавливаются, чтобы товарищи поприветствовали их или воспользовались их присутствием для прояснения некоторых сомнений или выбора, я тоже чувствовал глубокую благодарность. Я как раз подумывал о том, что надо бы поблагодарить Пино за взвешивание, когда позади раздалось зычное «эмм» – я узнал бы его из тысячи.

Дзинь, дзинь, – звон колокольчиков заставил всех спутников замолчать. Это был знак, что Юэн, Мудрый Отец, собирается говорить. Я помню, что его голос в те несколько раз, что я его слышал, казался мне звоном кристаллов, – как если бы провести влажным корнем по ободку чаши, чтобы вы понимали. Вот и в тот вечер он был таким зычным и властным, что многие птицы, сидевшие на наших ветвях, ошеломленно попадали на землю – потребовалось время и немало алоиса, чтобы они оправились от испуга.

К счастью, Примулы любят краткость, и послание было недолгим.

– Да начнется праздник, – вот и все, что он сказал.

И для многих из нас, кто не выносит пронзительных тонов, в том числе и для меня, этого оказалось более чем достаточно.


Как я уже упоминал, закаты в Эдревии – дело серьезное. По традиции начало праздников всегда совпадает с заходом солнца в море.

Поэтому Даррагу и Пальме, двум товарищам, специализирующимся на наблюдениях, пришлось с неохотой покинуть вечеринку, чтобы добраться до небольшого возвышения, с которого открывался прекрасный вид на залив.

Дарраг проанализировал, что происходит с солнцем, и поделился наблюдениями с Пальмой. Тот записал их в блокнот. Такой работе на пару Крепкоспины и Летописцы обучались с юности. То, что они увидели и записали в тот вечер, никто из гостей вечеринки никогда не забудет. И действительно, не успело утихнуть эхо голоса Юэна, как что-то в атмосфере начало меняться.

Поначалу никто не мог понять, в чем именно заключаются перемены. Мы чувствовали, что в воздухе витает какая-то неправильная нота – вроде едва уловимого чувства тревоги, – но не могли понять ее происхождения. И вдруг поняли: менялся цвет света на поляне. Обычные золотистые оттенки желтого, оранжевого и красного, всегда характерные для наших любимых закатов, сменились неистовым синим. Мы изумились.

Это было настолько неожиданное событие – как во время солнечного затмения, когда кажется, что от изменения количества и качества света внезапно смолкли все звуки. На всех обитателей поляны – от щебечущих птиц до самых буйных товарищей, уже успевших надышаться алоисовыми парами, – опустилась гробовая тишина: все замерли, как мраморные статуи, при виде необъяснимого явления. Мы с изумлением наблюдали, как солнце, превратившись в огромный сверкающий сапфир, заливает поляну искрящимся ультрамариновым светом. Каждое существо в Пьян-ди-Меццо окрасилось в великолепный голубой оттенок, словно только что вынырнуло из алоиса.

В тот самый момент, когда мы изумленно озирались по сторонам, открывая для себя новый мир цвета кобальта, солнце, продолжая крутой спуск к горизонту, коснулось нижним краем линии заката – и начало подпрыгивать. Оно подпрыгивало! Вместо того чтобы исчезнуть за морем, солнце отскакивало от линии горизонта, как резиновый мячик. И это были не просто прыжки. Это были настоящие мощные скачки, все выше и выше. Лишенное возможности зайти, солнце не хотело оставаться в воздухе: поднявшись высоко в небо, оно, казалось, хотело разбежаться и стремительно нырнуть за невидимый барьер, который не давал ему завершить путь.

Но это еще не все: с каждым прыжком оно меняло цвет. Ультрамариново-синий, яблочно-зеленый, светло-голубой, фуксия и фиолетовый – от прыжка к прыжку оно освещало Пьян-ди-Меццо всеми оттенками зловещей радуги. Не скрою, что наблюдать за тем, как солнце танцует по небу, насмехаясь над всеми известными законами физики и превращая наш любимый закат в калейдоскопическое нагромождение красок, поначалу было страшно.

Это напоминало одно из тех преданий, в которых появление в небе фыркающих черных коней с широкими хвостами, кос, разъяренных ангелов, молний и неуправляемых звезд служило прелюдией к неприятным событиям, завершающимся, как правило, концом света. И не я один так думал: напрягшись на мгновение, чтобы отвести взгляд от безумного поведения нашей звезды, я понял, что почти все мои спутники парализованы непостижимым зрелищем.

Все, кроме Даррага и Пальмы, которых учили не отвлекаться ни на какие, даже самые необычные события. Дарраг и Пальма продолжали делать записи в полевых блокнотах, как будто наблюдали обычный закат:

– Время 20:52; направление восходящее; азимутальный угол 48 градусов; видимая скорость: 63 км/ч, ускоряется; цвет фиолетовый. – Наверное, они, в отличие от остальных, совсем не боялись. Напротив, казалось, пришли в восторг от возможности запечатлеть столь странное явление.


Продолжая наблюдать за причудливым поведением солнца на небе (и стараясь не поддаваться ужасу), я то и дело бросал взгляд туда-сюда, пытаясь найти Лизетту. Давненько я ее не видел. Интересно, куда она подевалась? При ближайшем рассмотрении не было видно не только Лизетты, но и практически ни одного Чернозема. Что с ними случилось? При свете, так быстро меняющем оттенки и интенсивность, нелегко было различить товарищей. Возможно, они были повсюду, и я просто не мог их увидеть. Чем больше я пытался понять, где они, тем сильнее во мне росло подозрение, что массовое исчезновение как-то связано с происходящим в небе.

Пока я осматривал товарищей, пытаясь понять, где находятся Черноземы, внимание привлекла группа Крепкоспинов неподалеку. На мгновение мне показалось, что за их стволами мелькнула Лизетта. Однако, каким бы острым ни было мое зрение, я не мог различить ничего, кроме смутной группы, купающейся в каком-то испарении: действуя подобно линзе, оно искажало их очертания.

Оглядевшись вокруг, я понял: так происходит со всеми группами Крепкоспинов, расставленными, как вы помните, с равными интервалами по поляне. Остальные товарищи были прекрасно различимы, – кроме Крепкоспинов, погруженных в полупрозрачные облака. Ну и Черноземов, словно растворившихся в атмосфере пара.

В моей голове уже начало было складываться какое-то представление о происходящем, как вдруг зрелище в небе опять изменилось.

Прыжок за прыжком, продолжая выбрасывать из своей короны все цвета радуги, солнце, хотя время его захода давно прошло, стояло высоко в небе и, казалось, было готово к новой попытке погрузиться за горизонт. Однако на этот раз что-то задержало его в зените, в центре небосвода. Оно словно попало в ловушку: было видно, как оно, бессильное, пылающее голубым светом, борется, хватаясь за невидимые сетки, которые не дают ему двигаться.

Все следили за эпическим поединком затаив дыхание. Абсолютную тишину нарушали только восклицания Даррага, обращенные к Пальме:

– 9:34 вечера; солнце качается на месте; никаких поступательных движений; голубой цвет; корона определенно расширяется!

Последний комментарий, выкрикнутый Даррагом в порыве неудержимого возбуждения, касался нового аспекта битвы: солнце, неспособное двигаться, на самом деле заметно расширялось, быстро покрывая собой большую часть неба.

– 9:35 вечера; солнечная корона расширяется очень быстро; расширение более 30 % от нормального; 9.36 вечера; расширение более 60 %… 100 %… 500 %….

Все это происходило с такой скоростью, что любая попытка записать данные в блокноты была неосуществима. Поэтому даже Дарраг и Пальма, последний оплот рациональности в потерянной Эдревии, отказались от претензий на научную строгость и предались, как и все остальные, трагическому наблюдению: солнце, расширявшееся и наконец закрывшее весь небесный свод, снова меняло цвет – до темного индиго, очень близкого к черному.


Многие товарищи, до сих пор хранившие завороженное молчание, при виде солнца цвета индиго, затмевающего небо и пульсирующего, словно готового вот-вот взорваться, заговорили. Им было страшно. Солнце теперь закрывало все: темное, злобное, пульсирующее чудовище, скоро оно поглотит всю планету. Сомнений не оставалось: никто не выживет. Это конец.

Свет, становясь все темнее и слабее, исчез совсем, погрузив нас в кромешную тьму. На Пьян-ди-Меццо снова опустилась пугающая тишина. Пребывать в абсолютной темноте было нелегко.

После сотен миллионов лет, в течение которых мы были единым целым с нашей сияющей звездой, единственным связующим звеном между ее взрывной энергией и жизнью на Земле, жестокое и внезапное превращение ударило по нам, как предательство. Без солнца мы стали никем. Пока каждый из товарищей ожидал неизбежного, с поляны донеслась песня: сначала едва слышно – не более чем ропот, – а затем все громче и мощнее.

Это была великолепная «Объединяющая песня» группы Гурров. Песня, восходящая к древним временам. Гурры воспевали наш договор с солнцем. Под звуки эпической песни, повествующей о нашем рождении благодаря нескольким искрам солнца, упавшим на Эдревию в начале времен, в небе появились маленькие мигающие огоньки. Словно подражая первородным искрам, они становились все многочисленнее, прорывали непроницаемую завесу тьмы. Наконец их золотистый свет озарил поляну, и то, что мы увидели, оказалось столь же сказочным, как история нашего происхождения.

Гурры, появившиеся из ниоткуда, присоединились к нам и теперь гигантской громадой возвышались по периметру Пьян-ди-Меццо. Не прерывая пения, раскачиваясь в унисон, как единое живое существо, они были вовлечены в действо, которое поначалу, в слабом свете искр, мы не могли понять. Казалось, они собираются стащить что-то с неба, где царило черное солнце.

Искры светились все ярче, и стало ясно, что задумали Гурры: они пытались перерезать или развязать огромные канаты, свисающие с неба и вбитые в землю – вот что удерживало солнце на месте. Как в сказке! Конечно, такое под силу только клану Гурров. При виде их стараний и трудов каждый товарищ присоединился к ним, и вскоре у каждого каната образовались цепочки и толпы товарищей. Под ритм «Объединяющей песни» племя пыталось освободить солнце из ловушки и сохранить договор, связывавший Эдревию с ее звездой.

С последним рывком веревки поддались, и солнце на мгновение предстало в своей ослепительной красоте. Затем, словно зверь, освобожденный из клетки, устремилось к горизонту и исчезло.

Несколько долгих минут песня Гурров сопровождала солнце на пути за горизонт. Когда же вернувшийся к обычным тонам свет сумерек нежно окрасил каждый уголок долины, а каждое существо в Эдревии словно пробудилось от мощного заклинания, некоторые товарищи – сначала робко, а затем все более энергично – благодарно зашелестели листвой.

Каждый, от могучих стволов старейшин до еще зеленых и упругих стеблей новорожденных товарищей, раскачивался в экстазе, осознав: то, чему мы стали свидетелями – уникальное зрелище, не больше и не меньше. Невиданное ни в нашей общине, ни – готов поспорить – где бы то ни было в нашем огромном мире.

Мне тоже не стыдно признаться: несмотря на свою тогдашнюю юношескую застенчивость, я не смог удержаться и раскачивался до земли, относя ликование на счет дорогой подруги Лизетты.

Зеленая волна прокатилась по долине, будто наша листва стала жертвой непреодолимого ветра. Все кричали от радости: одни – ошеломленные увиденным, другие – искренне благодарные, что остались живы, третьи – во власти неконтролируемой эйфории, даруемой алоисом. Столь необычно и неповторимо было превращение нашего солнца в небо, что многие все еще сомневались, а не увидели ли мы исключительное природное явление.

Сомнения длились недолго. Вызванные криками своих товарищей, Черноземы, которые на протяжении всего мероприятия следили за тем, чтобы все шло как надо, теперь снова появились, смеясь, обнимая друг друга и кланяясь во все стороны под заслуженные овации.

Хана-но ичо, старейшина Черноземии, попросил уделить ему немного внимания.

– Нас просили сделать нечто запоминающееся. Думаю, нам это удалось, – довольно улыбнулся он. – Договориться с солнцем было не так-то просто, но в конце концов мы справились. Не забывайте: Черноземы знают, как устроить праздник! – он с отточенным мастерством поклонился ликующим товарищам. – А теперь, пожалуйста, давайте веселиться. В алоисе недостатка нет, а ночь, если верить Иггдрасилю, будет длинной…


Продолжая раскачиваться, я наконец отправился на поиски Лизетты. Спросил Аспена, не видел ли он ее. Он указал на группу огромных парней неподалеку – в основном Гурров, передвинувших прямо в центр сцены целую чашу алоиса и теперь раскачивавшихся вокруг кого-то. Я подошел узнать, в чем дело, и обнаружил: этим кем-то в окружении товарищей была Лизетта.

Сияя от успеха, она объясняла, казалось, всей группе Гурров, как им удалось устроить такой необычный фокус с солнцем.

– Как вы знаете, голубой цвет неба или красные, оранжевые и пурпурные оттенки заката обусловлены преломлением света разной длины волны при прохождении через газы, составляющие нашу атмосферу. Это явление известно как рэлеевская рефракция, – продолжила она под общий одобрительный кивок Гурров… – Так вот, Крепкоспинам достаточно было договориться, каких и сколько молекул нужно произвести и в какое время, чтобы свет в небе делал то, чего они хотели, и создавал среди товарищей иллюзию сошедшего с ума солнца… Короче говоря, если освоить производство газа и рассеивание света, как умеют Крепкоспины, эффект обеспечен. Нужно работать сообща. Просто, не правда ли?

– Конечно, просто, кустарник, – вмешался Дендрон, главарь Гурров. – Мы большие, но не глупые. И вообще, речь идет о рэлеевском рассеянии, а не о рефракции.

Затем он разразился хохотом, от которого Лизетта затряслась, как ветка на ветру.

– В любом случае, – продолжал Дендрон, – браво Крепкоспинам и браво Лизетте! За вас! – он проглотил около десяти литров алоиса и, скрестив свои корни с корнями остальных членов группы, запел песню, которая с незапамятных времен возвещала о появлении в группе нового члена. Спеть ее для кого-то было равносильно тому, чтобы сказать, что он один из них.

Пока пение заставляло вибрировать всю долину, превращая ее в один огромный музыкальный инструмент, я тоже подошел, чтобы поздравить Лизетту.

– Молодец, замечательный вечер!

– А вот и ты наконец. Я уж думала, куда ты запропастился… искала тебя не для того, чтобы слушать твои комментарии, – холодно обратилась она ко мне. – В конце концов, как ты слышал, ничего особенного.

– Ничего необъяснимого, это да, – согласился я. – Но во время представления на долгие мгновения нам действительно показалось, что солнце ведет себя странно. Это было великолепно! Спасибо, что сделала мою вечеринку по-настоящему незабываемой, и прости, если я сомневался в твоих способностях.

– Прощаю, – улыбнулась она. – Пойдем веселиться.

Остальных участников необычной вечеринки я почти не помню. Лишь разрозненные фрагменты – то тут, то там. Я перебрал алоиса и долго путешествовал из сна в сон в мире, наконец-то свободном от всех забот, связанный с корнями моих спутников.

Когда я пришел в себя, вечеринка все еще гремела. Действие алоиса ослабло, но тревога по поводу того, что потребует от меня клан, все еще оставалась. Однако казалось невозможным, что в таком шуме Летописец найдет время рассказать что-нибудь о моем предназначении. Я уже собирался было снова прикоснуться к чудодейственному нектару наших анютиных глазок, как вдруг раздался звон.

Верховный Летописец и Юэн приглашали меня к себе. Я не заставил их повторять: мои корни только что получили сообщение, что я уже нахожусь в присутствии двух стариков и жду решения своей судьбы.

– Дорогой Лорин, – начал Летописец, в то время как Юэн, явно страдающий от последствий вечеринки, ритмично тряс своей могучей кроной, соглашаясь со словами собеседника. – Как ты уже понял, твоего выбора стать Летописцем с нетерпением ждала вся Эдревия. Ты, должно быть, задаешься вопросом, почему.

Он сделал небольшую паузу, чтобы убедиться, что мы с Юэном, несмотря на шум вокруг, слушаем его с должным вниманием.

– Продолжай, Летописец, мы внимательно слушаем, – сказал Мудрый Отец за нас обоих, снова энергично тряхнув кроной.

Летописец проговорил:

– Дело в том, что сообщество за последние десятилетия претерпело значительные трансформации, причем в короткий срок. И мы опасаемся, что они вызваны каким-то неизвестным и опасным для нашего будущего фактором, – он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями и решить, как продолжать. – Ты первый Летописец за последние тридцать лет. Никогда еще в истории Эдревии клан так долго не ждал нового члена. Все предыдущие рекорды побиты. В последний раз мы находились в подобной ситуации восемьсот лет назад, задолго до нашего с Юэном рождения. Но тогда ждать пришлось всего пять лет, и причина задержки была ясна всем: великий пожар, уничтоживший большую часть нашей долины. Сегодня причины гораздо менее ясны.

– Совершенно непонятны, – заметил Юэн.

– Не только Летописцы больше не рождаются, но и количество Крепкоспинов стремительно сокращается. Только Черноземы и Мерцающие, похоже, не затронуты и, напротив, пополняют ряды год от года.

– Это обескураживает, – вмешался Юэн.

Летописец стал настолько серьезным, насколько возможно.

– Не просто обескураживает, это вообще не дело! Мы всегда распределялись по разным кланам поровну. Наша история – это гармония; существование Эдревии основано на равновесии. А теперь вмешивается нечто извне. Племя не выдержит дальнейших испытаний. Ты должен выяснить, в чем дело, Лорин. Ты молод и находчив, и вся Эдревия готова помочь тебе, предоставив любую помощь. Узнай, что нарушает равновесие. Это твоя задача, и никогда еще она не была столь важной. Приступай к работе завтра, и, пожалуйста, поторопись. У нас не так много времени: как только причина нестабильности будет обнаружена, любое решение потребует времени, и много позже мы сможем увидеть результаты.

Примерно это было сказано мне Летописцем и Юэном, после чего они возобновили разговор друг с другом, забыв о моем присутствии.

Несмотря на непомерность просьбы и мою неопытность, я испытал облегчение: у меня наконец-то появилась четкая цель. Мне предстояло выяснить причину проблемы. В конце концов, все жители всегда знали, что в основе Эдревии лежит равновесие: чтобы найти то, что нарушает его на макроуровне, мне пришлось бы расспрашивать всех вокруг. Кроме того, я был уверен, что Лизетта, Пино и другие обязательно помогут мне. Среди Мерцающих было несколько товарищей, которые специализировались на исправлении всего, что выбивалось из гармонии: их называли ребалансировщиками. Я тоже воспользовался бы их услугами.

Чем больше я думал, тем больше казалось, что задача не слишком трудна. С энтропией, как нас учат с самых ранних школьных лет, нужно бороться изо дня в день, затрачивая достаточно энергии, чтобы противостоять слепому стремлению к распаду Вселенной. Если бы Вселенная решила раствориться до полного исчезновения, наше племя сделало бы все, чтобы не сдаться на милость черной судьбе.

Мы нисколько не сомневались в том, что в конце концов победа будет за нами, хорошими парнями. Мы были уверены, что высокомерная вселенная, считающая, будто может навязать свои законы всему сущему, никогда не одержит верх над нашей любимой Эдревией.

Загрузка...