Племя деревьев. О чем говорят корни и кроны

Глава 6. Вершины Гурров

Вершины Гурров находились в самой отдаленной и непроходимой части Эдревии. За исключением коренных жителей, племя имело лишь путаные знания об этой огромной и далекой территории, зачастую весьма далекие от реальности. Хотя вершины были местом, по красоте которого все тосковали – оттуда открывался вид и на залив, и на весь регион, – лишь немногие из моих товарищей могли утверждать, что действительно с ним знакомы. Гурры же, пусть и всегда были частью общины, намеренно держались в стороне от других кланов. Они как будто чувствовали, что их край – особый изолированный уголок.

Гурры, без сомнения, самые необщительные из нас – даже молчаливее Крепкоспинов, хотя, казалось бы, куда уж больше. Но поверьте: в обычной социальной жизни сообщества их как будто не существует. Их величественные кроны возвышаются на горных вершинах, но кроме великолепных песен, которые они поют каждый вечер на закате, от них практически ничего больше не слышно. У многих молодых товарищей, каким был и я, никогда не видевших Гурров в действии, создавалось впечатление, что их присутствие носит чисто декоративный характер.

Конечно, как и любой из нас, каждый Гурр подключен к корневой сети племени. Используют ли они этот инструмент связи – другой вопрос. Многие годы от группы не поступало никаких сообщений или просьб. Они способны молчать так долго, что, если бы мы не видели их на горизонте, то могли бы даже усомниться в их существовании. И, по правде говоря, нас это вполне устраивало.

Связь с Гуррами активизировалась всегда в какой-то чрезвычайной ситуации или перед лицом угрозы: казалось, они появляются только тогда, когда возникают проблемы. Мы постоянно видели их на горизонте, как непроницаемый барьер, защищающий общину. А о том, каковы их мысли, потребности, вкусы, получали лишь скудные и отрывочные сведения. Они не рассказывали. История их рода, то, как они попали в Эдревию, через какие перипетии прошли – все, что для любого другого клана было предметом гордости и многократных пересказов, Гуррам казалось малоинтересным и не заслуживающим внимания.

То немногое, что знал о них, я почерпнул из Летописей. Гурры – часть населения, не имеющего к нам никакого отношения. Их история началась в глубокой древности, в отличие от истории любого другого клана; их происхождение было настолько древним, что смешалось с легендой о зарождении нашего сообщества.

За десятки миллионов лет до того, как мы с товарищами увидели свет, они уже были здесь, стараясь выжить на планете, сильно отличавшейся от нынешней и гораздо менее дружелюбной. Периоды сильного холода перемежались мучительной жарой; хищники были настолько огромны, что могли без страха напасть даже на Гурров; извержения вулканов способны были на века затмить солнечный свет – такие катаклизмы сегодня трудно даже представить. Темное, жестокое легендарное прошлое, породившее Гурров. Оно и сформировало их.

Миллионы лет им удавалось оставаться в живых и процветать, преодолевая бесчисленные испытания. Они много раз пересекали планету с севера на юг, с востока на запад, со дна самых узких долин до вершин недоступных пиков, приспосабливаясь к меняющейся окружающей среде и стремясь найти лучшие условия и места, где проще жить. Много лет назад они добрались до вершин, которые мы сегодня знаем как вершины Гурров. Они сочли место подходящим для жизни и решили остаться. С этих же гор они увидели первых слабых прародителей многих наших кланов, приняли и защитили их, поддерживали в первые моменты, помогали освоиться, спасали, пока те не стали достаточно многочисленными, чтобы выжить самостоятельно. Когда кланы наконец начали объединяться в общину, Гурры первыми получили предложение присоединиться.

Они с радостью присоединились к общине и с тех пор являются ее частью, защищая ее, помогая ей по мере возможностей, но всегда с гордостью осознавая свое отличие. Думаю, именно поэтому они продолжают называть себя группой: чтобы не забывать, кем были на протяжении всей своей истории.

Именно в этом уединенном краю Эдревии, населенном нашими легендарными товарищами нам с Лизеттой и Пино предстояло добраться до 35-го уровня библиотеки-лабиринта.

Само путешествие, пусть и не было особенно легким, прошло без особых трудностей, если не считать того, что для нас, товарищей, путешествие – всегда жертва, без которой мы с радостью обошлись бы. Можно сказать – не сочтите за преувеличение, – что мы ведем малоподвижный образ жизни. Если бы мне пришлось найти одну черту, в которой мы в Эдревии все единодушно схожи, так это нелюбовь к путешествиям, коротким или долгим. При необходимости, мы могли бы даже задуматься о том, чтобы перебраться из одной части планеты в другую. Но при малейшей возможности избежать этого все, чего мы хотели – это остаться на любимой территории. Некоторые старейшины, гордо заявляя о своем статусе товарищей, больше-ничего-неделающих, отказывались передвигаться даже на несколько метров, считая предложение личной обидой и оскорблением достоинства.

А между тем мы все чаще становились приверженцами оригинальной философии неоподвижности: согласно ей любое перемещение с места, где прорастал член сообщества, есть падение до уровня животного. Возвращаясь к нашим истокам, неоподвижники подчеркивали: для товарищей первобытных времен перемещение с места рождения было вообще невозможно. Способность выдергивать корни из земли, использовать их для передвижения и погружать обратно в почву, когда нужно, говорили неоподвижники, появилась позднее, в ходе эволюции, направлявшей нас к неизбежному – утрате высокой духовности существования. Идеология неоподвижности, изначально зародившаяся в группе Черноземов, посвятивших себя медитации, приобретала все больше последователей. Многие находили необычайно привлекательной возможность оставаться неподвижными и наслаждаться жизнью общества без каких-либо усилий.

Словом, по тем или иным причинам никому в Эдревии не нравилась идея путешествовать на большие расстояния. В том числе мне, Пино и Лизетте: мы блаженно сидели бы дома, если бы не назойливая настойчивость Летописца.

По правде говоря, идти до самого края Эдревии казалось пустой тратой времени: входы в основные залы библиотеки-лабиринта находились повсюду, в одной только долине Летописцев их было девять. Я долго обсуждал это со своими спутниками, но потом мы пришли к выводу: если хотим достичь вершин Гурров, придется двигаться внутри библиотеки, преодолевая десятки, а может, и сотни километров, не имея ни карты, ни надежных указаний. Поэтому лучше внешний путь, хотя и более долгий. Идея проста: пройти до главного входа на вершине Гурров, а затем спуститься вниз, на подземный 35-й уровень библиотеки-лабиринта.

Однако меня раздражало, что путешествие пришлось на особый момент в жизни общины – на расцвет многих товарищей. Должен признать: не самое мудрое решение сдвинуться с места в этот момент. В свою защиту могу лишь сказать: я был слишком юн, чтобы понять это. Если бы я только знал раньше, как влияет это время года на товарищей, тысячу раз подумал бы, прежде чем отправляться на вершины Гурров. Но поставьте себя на мое место: откуда мне было знать, что значит цветение? В то время мы с Лизеттой были еще маленькими и, следовательно, совершенно свободными от безумия, которое весна приносит взрослым.

Честно говоря, я изучал эти побочные явления – пусть и теоретически, – и как хороший Летописец могу и сегодня перечислить их без ошибок: истощение необычное влечение к другим товарищам; утрата способности к рациональной обработке информации; повышенная склонность к корневому обмену лишней информацией; повышенное внимание к своей внешности; привлекательное, ароматное и красочное цветение, равномерно распределенное по всей кроне (что подразумевает непропорциональные и неоправданные затраты времени и энергии). И, будто недостаточно перечисленного, еще и потеря ориентации и рассудительности.

Я наивно полагал, что мы с Лизеттой пока не подвержены этой транс формации. Пройдет еще несколько лет, прежде чем переход к взрослой жизни начнется и для нас. А Пино, со своей стороны, не был похож на того, кто теряет голову во время цветения.

Итак, совершенно не осознавая опрометчивость своего решения, прекрасным весенним утром, когда великолепное солнце низко стояло над горизонтом, а температура воздуха была такой, что хотелось сидеть и наслаждаться, мы отправились к вершинам Гурров.

Будь у меня чуть больше опыта, я сразу понял бы: в поведении Пино что-то не так.

Во-первых, он явился на встречу весь сияющий и элегантный, как будто мы собирались на вечеринку в Черноземии, а не планировали долгое и трудное путешествие через всю Эдревию. Каждый из его листьев, сияющий зеленью и безупречный, был аккуратно уложен в соответствии с безупречным филлотаксисом, которого я никогда раньше не видел. На стволе – не знаю, как ему это удалось, – не было видно ни сантиметра старой коры. Он выглядел так, будто его обработали рубанком. Это был не просто ствол, а колонна из темного мрамора, прямая и идеально отполированная, из которой в соответствии с архитектурой прорастала череда прекрасно ухоженных ветвей и веток. Он выглядел еще более стройным, подтянутым, с осанкой и уверенностью, которых мы раньше не замечали.

Увидев его в новом образе, мы с Лизеттой обменялись понимающими взглядами. Забавно он выглядел, величественно вышагивая, один корень за другим.

– Доброе утро, Лизетта, доброе утро, Лорин. Замечательный день для начала путешествия.

Он достал откуда-то скомканную карту Эдревии, на которой был небрежно нарисован маршрут. Предстояло подняться на холм Черноземии, пересечь длинную, изолированную долину без названия – ее так и называли Безымянной, и жили там лишь несколько одиноких Крепкоспинов, – и подняться вдоль побережья к вершине Гурров.

– Если мы будем двигаться быстро, то сможем добраться до места уже завтра вечером.

Мы с Лизеттой впервые оказались вдали от родных мест, и, хотя никому не признались бы в этом, очень боялись. Единственный, кто чувствовал себя совершенно спокойно, был Пино. Правда, по роду работы все Мерцающие, а особенно тяжеловесы, привыкли много перемещаться. Однако и для Пино это была ответственная миссия. Воз-можно, в здравом уме он взялся бы за нее с гораздо большей осторожностью. Но, как я уже сказал, наш друг расцвел, и ничего разумного ожидать от него было нельзя.

Пересечь холм Черноземии оказалось проще простого. У всех троих было много друзей в этом клане экстравертов, и Лизетта, как хорошая хозяйка, позаботилась, чтобы на их территории ничего не случилось. Короче говоря, первая часть дня была не путешествием, а скорее прогулкой в чудной и гостеприимной компании друзей.

К середине дня мы оставили позади холм Черноземии и оказались в Безымянной долине. Казалось, все идет хорошо, хотя находились мы в совершенно незнакомом и, конечно, менее живописном регионе Эдревии.

Мы шли дальше с неизменной бодростью, за каждым поворотом удивляясь новому и неизведанному. Однако со временем причуды Пино становились все более заметными. Принимая участие в наших беседах со свойственным ему энтузиазмом и живым умом, иногда, даже в разгар бурной дискуссии, он как будто отключался, причем с каждым разом отсутствовал все дольше. Казалось, ничто вокруг ему было неинтересно, даже мы с Лизеттой. Он был слишком сосредоточен на несерьезных вещах – маниакальном уходе за своей густой листвой или удалении веточки, не соответствовавшей его нынешним стандартам. Достаточно было одного выбившегося листочка, чтобы в прямом смысле слова посадить себя там, где мы на тот момент находились, погрузить корни глубоко в почву и сидеть, пока все не приходило в полный порядок.

Но было и нечто более тонкое, трудноуловимое, что касалось самого его существа. Если бы мне нужно было описать его одним словом, я бы сказал, что он стал романтиком. Я не знаю, как еще назвать внезапный глубокий сентиментальный интерес к историям о разорванных узах, брошенных девственницах и разбитой любви. Например, история товарища, который по ряду причин был вынужден жестоко порвать связи со своим кланом, затронула его так сильно, что нам пришлось долго ждать, пока его рыдания прекратятся, прежде чем вновь продолжить путешествие.

И наконец, самый необъяснимый симптом: его постоянные и уже привычные «эмм» куда-то пропали. С тех пор, как мы отправились в путь, естественная частота междометий постепенно сокращалась, пока они не исчезли совсем. Яркая внешность и романтическое настроение могли пройти, но полное отсутствие «эмм» серьезно беспокоило нас с Лизеттой. С Пино происходило что-то серьезное, и мы не представляли, чего нам ожидать, когда трансформация завершится.

Ближе к вечеру, пройдя почти всю Безымянную долину, мы решили остановиться и отдохнуть рядом с небольшой группой из трех Крепкоспинов, живших на самой дальней стороне долины.

Как и положено, в присутствии других товарищей мы спросили, можно ли нам остаться на ночь и соединить наши корни с их корнями, чтобы снова стать частью Эдревии.

Красноцвет, Шишконосец и Олив ничуть не походили на других Крепкоспинов, которых мы встречали до сих пор. Те полностью соответствовали стандарту – скром ные, неопрятные и в целом неряшливые, – а эти трое выглядели так, словно только что вышли из ателье высокой моды. Такие же шикарные, как поразивший нас Пино, но, как бы сказать, на другом уровне.

Прежде всего они сильно пахли. От каждого исходил приятный пьянящий аромат, распространявшийся в радиусе сотен метров во все стороны и привлекавший мириады насекомых. Их прически были безупречны: каждый лист, совершенно зеленый, располагался на ветке на правильном расстоянии от соседнего и под правильным углом. Кроны, усыпанные тысячами цветов, отличались барочным великолепием.

Красноцвет, соответствуя своему имени, был окутан гроздьями всех оттенков красного: от нежно-розового до рубинового; Шишконосец, напротив, выбрал огромные одиночные перистые голубые цветы, настолько крупные, что ветви под их тяжестью свисали до земли; Олив единственный сохранил хоть какое-то соответствие с Крепкоспинами и был покрыт миллионами крошечных белоснежных цветов, на темно-зеленом фоне его листьев создававшими эффект изысканного орнамента «гусиных лапок».

То, что наши товарищи тоже расцвели, было понятно: мы видели, как многие цвели более или менее обильно. Но в целом – ничего сравнимого с великолепием этих троих. В теплом свете заката, друг рядом с другом, Олив, Красноцвет и Шишконосец представляли собой столь чарующее зрелище, что даже сегодня, спустя столько лет, я вспоминаю это как одно из самых чудесных цветений, которые мне доводилось наблюдать. К сожалению, мы не единственные были очарованы зрелищем. То, что нам с Лизеттой виделось восхитительным проявлением художественных способностей наших товарищей, на Пино произвело совершенно иной и неожиданный эффект.

Мы как раз расположились рядом с великолепными Крепкоспинами, все еще сплетая корни с их корнями и обмениваясь обычными любезностями между незнакомцами, когда Пино, до этого момента хранивший оцепенело-восхищенное молчание, решил, что пришло время показать себя.

То склоняя крону вперед, то отбрасывая ее назад ритмичными и чувственными движениями, которые нам с Лизеттой показались неуместными в присутствии новых знакомых, он начал грандиозное превращение. Крайние ветви соединились в длинные косы, ниспадающие до земли, а большая часть листьев в многочисленных гроздьях начала менять цвет с темно-зеленого на бледно-зеленый с белой каймой. В центре каждой из пестрых мутовок[1], словно в ответ на невидимый сигнал, одновременно появилось бесчисленное множество изящных шафранно-желтых цветков, посверкивающих фиолетовым и наполненных кроваво-красным нектаром, так обильно стекавшим по лепесткам и веткам, что даже проливался на землю густыми темными каплями.

– Вау, вау, вау! – закричали Крепкоспины, ритмично шевеля цветастыми локонами в знак глубокой признательности.

– Эй! Посмотрите на него! – вскричал Красноцвет.

– Какая великолепная ливрея! – добавил Шишконосец.

– Он желтый, он красный, он пурпурный: он пылает! – заключил Олив.

Все еще утомленный выступлением, Пино наслаждался комплиментами:

– Большое спасибо, дорогие товарищи. Вид ваших великолепных цветов стал для меня источником вдохновения. Я давно ждал возможности расцвести, и перед вами понял, что лучшего момента не найти.

– Вы так добры, милейший Пино, – начал Олив.

– Пришедший к нам издалека, – подхватил Шишконосец.

– Чтобы устроить представленье… – Красноцвет замер в поисках лучшей рифмы.

– И переборщить слегка? – попыталась Лизетта, которой эти трое совсем не нравились.

– Божественно, как никогда! – закончил Красноцвет, слегка раздосадованный грубым предложением Лизетты.

Они так долго жили втроем, не отвлекаясь ни на кого другого, что постепенно превратились в трио, то есть в небольшую группу товарищей, решивших устранить между собой даже минимальные барьеры. По всем признакам Красноцвет, Шишконосец и Олив, хотя со стороны они и выглядели как отдельные личности, должны были рассматриваться как единый организм. Одна из наиболее характерных черт таких глубоких слияний в том, что члены группы начинают говорить в рифму, возможно, чтобы открыто продемонстрировать свой союз. Эта привычка часто раздражает, но мне она очень понравилась, возможно, потому что я столкнулся с ней впервые. В нашем племени часто встречаются связи такого рода: дуэты, трио, квартеты, секстеты, иногда и октавы. Считается, что сама Эдревия первоначально возникла из дуэта, настолько хорошо функционирующего, что он постепенно привлек всех остальных товарищей. Каждый из этих союзов обладает способностью притягивать спутников, и чем более близки и стабильны его члены, тем сильнее притяжение. Это своего рода гравитационный колодец, на который нужно обращать пристальное внимание, если не хочешь провалиться без возможности выбраться.

Именно это и происходило с нашим дорогим другом Пино: он все ближе и ближе подходил к гравитационному колодцу влияния трио. Такую сплоченную группу, как Красноцвет, Шишконосец и Олив, найти нелегко. Колорит цветов у каждого был свой – члены троицы все еще проявляли определенную оригинальность выбора, – а все остальное сближалось, но было настолько высокого качества, что их легко можно было принять за одно существо с тремя отдельными стволами и единой, широкой и правильной кроной. Врожденная способность притягивать типична для хорошо функционирующих союзов. Правда, принцип трио, хотя и формировался со славой, со временем стал считаться несколько устаревшим. Во многих союзах, в том числе и во встреченном нами, судорожно искали четвертого члена: он позволил бы перейти к более модному квартету.

В этом смысле Пино казался идеальным кандидатом. С его участием можно было бы попытаться продвинуться по социальной лестнице. Однако прошла не одна минута и даже не десять, прежде чем намерения Крепкоспинов в отношении него стали очевидны.

После оживленной беседы об интимных секретах цветов, к которой нас с Лизеттой не допустили, Пино и все трое, похоже, так хорошо поладили, что уже вели себя как полноценный квартет. Судя по тому, как неистово они встряхивали листвой и какой от их цветов исходил аромат, казалось, что сердечное согласие в одном шаге от того, чтобы быть официально скрепленным.

– Итак, дорогой наш турист, – начал Шишконосец.

– Отчего же ты путешествуешь по вершинам, – продолжал Олив.

– Может быть, ты альпинист? – спросил Красноцвет.

– Вовсе нет! Мне больше по душе равнины! – воскликнул Пино, тряся пестрой кроной, как сумасшедший.

Услышав его ответ в рифму, мы поняли, что терять время больше нельзя. Нужно срочно что-то делать, чтобы спасти друга. Но что? Как мы могли убедить четверых почти взрослых товарищей не сливаться воедино навсегда? Как обычно, я недооценивал способности Лизетты: такая задача казалась созданной специально для нее.

Она отвела меня в сторону:

– Члены каждой такой группы невероятно близки, и единственное, что может их по-настоящему напугать – это ошибка в выборе нового товарища. Представь, например, что будет, если в рабочее трио вмешается четвертый участник и захочет иметь право голоса при каждом выборе.

Я начал понимать.

– Ты имеешь в виду что-то вроде нераскаявшегося взвешивателя? – спросил я.

– Именно.

Лизетта не стала ждать ни минуты:

– Эй, вы, тройняшки!

– Ты имеешь в виду нас, юный саженец?

– Да, вас, и, пожалуйста, прекратите нести рифмованную чепуху. Я должна поговорить с вами серьезно, но не могу воспринимать всерьез того, кто отвечает стишками.

– Как пожелаешь, дорогая.

– Но ты не знаешь, что ты упускаешь.

– Если по какой-то случайности ты не…

– Стоп! – Лизетта повысила голос. – Давайте говорить четко, не ходя вокруг да около, – удивительно, как такое маленькое создание могло поставить кого угодно на место. – Вы хотите, чтобы Пино присоединился к вам, и вы стали бы квартетом. Верно?

– Д-да, – признали они, не прибегая к рифме. – Таков был план. Почему ты интересуешься?

– Потому что это был бы худший выбор в вашей жизни. Поверьте, вы даже не представляете, каким ужасным несчастьем стал бы Пино для вашего союза.

– Но на самом деле я… – попытался вмешаться Пино, чувствуя, что его репутацию ставят под сомнение.

Лизетта, взявшая развитие дискуссии в свои руки, резко прервала его:

– Ты, пожалуйста, не вмешивайся. Ты не в том состоянии, чтобы рассуждать здраво. Заботься о своем цветении и молчи! – затем она снова обратилась к трио: – Вы знаете, кого собираетесь впустить в свой союз? Взвешивателя!

И она уставилась на них, ожидая, когда до них дойдет смысл ее слов. Все в Эдревии прекрасно знали, кто такие взвешиватели и что подразумевает союз с ними.

– Да-да, взвешиватель! – продолжала она. – Вы поняли правильно: тот, кто, если вы не определились, что пить – алоис или пиво, взвесит все за и против. Он будет считать своим долгом подвергать сомнению каждую из ваших ужасных рифм и каждый оттенок вашей кроны во время цветения.

Трое тесно сгрудились, словно желая друг друга подбодрить.

– Вы хоть осознаете, каким кошмаром станет ваша жизнь вчетвером, когда один из вас будет вынужден взвешивать каждый выбор и указывать на наиболее подходящий? Вы можете себе это представить?

По телам Олива, Шишконосца и Красноцвета пробежала дрожь ужаса. То, что говорила Лизетта, не оставляло сомнений, и все трое только сейчас осознали, какой опасности подвергались.

– Желание стать квартетом привело бы к колоссальной ошибке. На будущее, если позволите, дать вам совет: переживите период цветения, прежде чем принимать важные решения. Вам не всегда будет везти, – заключила она.

За считанные минуты Лизетта сумела привести в чувство трио Крепкоспинов, заставив их склонить головы, словно нашкодивших школьников.

Тем временем Пино, на которого внезапно перестала действовать пагубная сила притяжения, постепенно возвращался к прежнему образу. Последствия цветения уже полностью исчезли: цвета, филлотаксис и ствол вернулись к обычному беспорядочному состоянию, а великолепная шафраново-желтая мантия из цветов, еще несколько минут назад покрывавшая его, печально опала на землю. Даже осанка его вновь стала знакомой: он привычно ссутулился.

Наш Пино снова был с нами, целым и невредимым. Мы радостно приветствовали его.

– Как ты? – спросила Лизетта.

– Только честно, – добавил я с некоторой долей жестокости.

Пино ответил, скорчив гримасу:

– Теперь – прекрасно. Спасибо вам, друзья, за все, что вы сделали. Я всегда буду вам благодарен. Еще немного, и я на всю жизнь застрял бы в квартете.

Мы не могли понять, что его пугает – застрять в этом месте или присоединиться к этим троим.

– Из-за этих троих я больше никогда не смогу наслаждаться поэзией. Не смогу… эмм… читать сонеты, не вспоминая об этом… эмм… неприятном событии.

– Ну и ну! – мы радостно обнимали его, радуясь возвращению к нормальной жизни – даже с уже привычными «эмм».

Лизетта утешала его:

– Вот увидишь, со временем удовольствие от поэзии вернется, а от этой истории останется лишь забавное воспоминание.

– Пусть даже с сумасшедшинкой, – не мог сдержаться я.

Мы вышли на залитую лунным светом поляну, где наконец-то смогли передохнуть.

На следующее утро, отдохнувшие после спокойной ночи, вместе с Пино, полностью вернувшимся к чудесной нормальной жизни, мы смогли возобновить путешествие к вершинам Гурров. Мы надеялись, что к вечеру они приведут нас ко входу в библиотеку-лабиринт.

Ускорив шаг, мы достигли конца длинной, печальной Безымянной долины и без сожаления оставили ее позади. К середине утра добрались до пляжа.

Море, сопровождавшее меня всю жизнь, но всегда издалека, на горизонте, теперь наконец-то оказалось близко: оно сияло прекрасным глубоким синим цветом. Я размышлял о силе огромных волн всего в нескольких метрах от меня. Попробовал на вкус соленую воду – ощущение незнакомое, приятным его не назовешь. Это сильно повлияло на меня тогда, и даже сейчас, спустя много лет после первого контакта, я ощущаю это влияние. То, что такое огромное количество воды непригодно для наших нужд – поистине непростительное расточительство. Количество пресной воды в Эдревии стремительно уменьшается. Мы только начали понимать, как страшна засуха. И вот – столько воды, а воспользоваться ею мы не можем. Несправедливо и откровенно жестоко! Я предпочел бы и дальше наблюдать за морем издалека, ничего не зная о его холодном безразличии к нам.

Тем временем Лизетта – возможно, после успеха с трио Крепкоспинов, – назначила себя командиром экспедиции. Она непрерывно более или менее дружелюбно советовала нам поторопиться на крутой дороге к вершинам Гурров. Надеялась, что уже вечером мы отдохнем в библиотеке-лабиринте, и – как вы уже догадались – решила не давать нам покоя, пока не придем.

Однако все оказалось совсем не так просто. То, что Лизетта с беззаботным оптимизмом назвала «дорожкой», на самом деле оказалось узкой тропинкой: в некоторых местах она была меньше полутора метров и проходила между сплошной темной, сырой скалой слева и устрашающим выступом над морем справа. Если мы с Пино, учитывая наши габариты, пойдем здесь, не обращая внимания на корни, то легко можем разбиться о скалы и утонуть в волнах.

Мы поднимались около часа, в унынии и ужасе. Вдруг мне пришло в голову, что дорога, по которой мы идем, наверняка не единственная к вершинам Гурров.

– Извини, Пино, – спросил я у дерева впереди себя. – Могу я спросить, где ты нашел карту, по которой мы идем?

– Нигде. Карты дорог Эдревии не существует. Та, по которой мы идем, была… эмм…. примерно нарисована мной на основе свидетельств тех немногих взвешивателей, которые в прошлые годы заходили так далеко, – ответил он с плохо скрываемой гордостью.

– То есть из всех товарищей Эдревии ты только у взвешивателей спросил, в какую сторону нам идти?

– Ну да.

– А тебе не приходило в голову, что, возможно, самым подходящим источником знаний о пути к вершинам Гурров могут быть сами Гурры?

– Да, раз уж ты мне на это указал. Думаю, стоило бы поступить именно так.

– Возможно, они тоже предложили бы этот маршрут, – вмешалась Лизетта, возглавлявшая нашу цепочку. – Сколько, по-твоему, дорог ведет сюда? Сейчас не время спорить.

– Могу поспорить на что угодно, есть еще как минимум одна дорога, причем гораздо более широкая, – сказал я. – И ты, Лизетта, должна бы ее знать, поскольку во время вечеринки пела и танцевала с Гуррами и стала почетной Гуррой.

Лизетта засмеялась:

– Да, чуть не забыла! Я ведь такая же Гурра, как и Черноземка. Для меня это своего рода возвращение домой.

Я настаивал.

– И ты не заметила ничего странного у своих новых товарищей по клану?

– Нет, – хмыкнула она. – Только то, что они симпатичные и милые.

– Если под симпатичными ты подразумеваешь огромные размеры, то ты уже ответила мне. Как такие гиганты могли попасть в Пьян-ди-Меццо, если не по другой, гораздо более широкой дороге? Тут, – я указал на выступ, – даже самый маленький из них не смог бы пройти.

Лизетта была вынуждена капитулировать:

– Если так рассуждать, то ты, возможно, прав…

– Конечно прав! Никому из Гурров здесь не пройти. Но мы уже слишком далеко зашли, чтобы думать о возвращении. А от одной мысли развернуться на этом скальном выступе у меня мурашки по коже. Но если мы выберемся живыми, стоит поискать другой, более легкий путь назад.

Мы достигли вершин задолго до захода солнца, и нас встретили несколько новых друзей Лизетты, предупрежденных о нашем прибытии.

Дендрон, старейшина Гурров, явился поприветствовать нас от имени всего клана. При близком рассмотрении его размеры, как и размеры всех его спутников, внушали благоговение.

Посещение Гурров напоминало вход в центр гигантского собора с такими высокими колоннами, что мы с Пино едва доставали до вершины их базы.

Когда они двигались, давление на землю огромной массы дерева было таким, что вызывало небольшое землетрясение. Нелегко было удержать равновесие. И, прежде чем научились крепко держаться на корнях, мы постоянно падали, что вызывало немалое веселье у этих исполинов. Но как ни велики и ни опасны были Гурры для всех, кто угрожал жизни Эдревии, они оказались необычайно гостеприимны к немногим товарищам, время от времени заглядывавшим к ним.

Чтобы достойно встретить нас, они подготовили ряд торжественных мероприятий, которые, по их расчетам, должны были продолжаться не меньше недели. Я забыл упомянуть, что время для Гурров имеет иную ценность. Их клан существует десятки миллионов лет, а индивидуальная продолжительность жизни одного Гурра может превышать три тысячи лет. Неделя для них – минимальный срок, необходимый для дружеского приема. Любое событие, которое длится меньше, мимолетно и не имеет никакого значения.

Лизетта, как почетная Гурра, взяла на себя обязанность объяснить Дендрону и остальным ситуацию:

– Мы очень благодарны, но у нас задание Летописца, и нам не хватает времени. Если вы действительно хотите помочь, все, что нам нужно – это чтобы вы показали вход в библиотеку-лабиринт. Мы должны войти через ваш вход, чтобы найти то, что нас интересует.

– Неужели вы проделали такой путь к вершинам только для того, чтобы попасть в библиотеку-лабиринт? – недоверчиво спросил Дендрон. – Будем надеяться, что все не напрасно. Насколько мне известно, этим входом никто не пользовался уже несколько веков… Мы же не Крепкоспины или Летописцы. Не помню, чтобы кто-то из клана заходил в библиотеку за время моей жизни. А ведь мне недавно исполнилось две тысячи четыреста двадцать три года.

Казалось, он очень гордится своим возрастом.

– Ну, если есть вход, то кто-то должен был там побывать, – раздраженно вмешался я. – Может быть, не все Гурры так невосприимчивы к зову культуры. Может быть, кто-то из ваших, втайне опасаясь, что над ним будут смеяться, и сегодня пользуется библиотекой. Мне это не кажется невозможным.

– Поверь мне, Лорин, это не так, – холодно ответил Дендрон. – Никто из клана никогда не заходит в библиотеку-лабиринт, и не потому, что нас не интересуют знания. Все, что там есть важного, мы уже знаем.

Возможно, я его обидел.

Пино, как истый Мерцающий, почувствовал, что дискуссия принимает негативный характер, и вмешался:

– Если позволите… эмм… я хотел бы напомнить Лорину, что долгая и славная история Гурров настолько древняя… Они не нуждаются в посещении библиотеки-лабиринта, потому что их знания намного обширнее, чем у любого другого клана в Эдревии.

Это разъяснение, похоже, успокоило Дендрона.

– Не будем больше говорить об этом! – великодушно ответил он. – Мы покажем вам вход и, если возможно, поможем войти. Но сначала давайте поприветствуем солнце: время почти пришло, и эксперты Мерцающих предсказали на этот вечер самый длинный и самый интенсивный зеленый луч в году. Это идеальное время для исполнения нескольких желаний.

Пунта-дель-Соле – большая естественная терраса с видом на залив, самая высокая точка в Эдревии. Именно здесь Гурры на протяжении миллионов лет непрерывно поют в знак приветствия солнцу, каждый вечер вспоминая бесчисленные поколения, сменявшие друг друга с тех пор, как первый Гурра, Фитон, основатель Эдревии, решил, что эти высоты станут их новым домом.

В тот вечер погодные условия сложились как нельзя лучше: абсолютно чистое небо без малейших признаков тумана обещало потрясающий закат. Быть может, мне наконец-то повезет, и я увижу свой первый зеленый луч. До сих пор, несмотря на годы терпеливых наблюдений, по тем или иным причинам мне так и не удалось им полюбоваться.

Пока я пребывал в глубокой задумчивости, пытаясь придумать, какое желание загадаю, зазвучала песня Гурров, сопровождавшая медленный спуск великолепного оранжевого солнца к темно-синему горизонту моря. Эту песню знает наизусть каждый житель Эдревии, и она предвещает конец дня.

Низкие ноты Гурров, настолько громкие, что отдавались в почве, в которой мы временно укоренились, проходили сквозь наши тела, сотрясая нас от кончиков корней до кончиков ветвей.

Нам троим, как гостям, к тому же незначительного роста, было отведено место в первом ряду, прямо под ветвями Дендрона, возвышавшимися на десятки и десятки метров над нашими кронами. Каждый из нас, как и каждый в Эдревии, в тот момент ожидал появления зеленого луча, надеясь, что желание исполнится. Если бы мы действительно увидели его, сколько желаний, витающих в наших мыслях, могло бы воплотиться в жизнь? Мне казалось, что в трепете корней я могу почувствовать ожидания всего сообщества. И не хотелось, чтобы хоть один из моих спутников остался неуслышанным.

Я увидел Пино, Лизетту, Дендрона, представил себе Летописца, Юэна, всех моих друзей и тысячи других товарищей, увлеченно наблюдающих за солнцем, и решил, что мое желание будет простым: чтобы каждое из их желаний исполнилось.

И наконец я увидел его. Прямой, яркий, изумрудный луч освещал всех нас так долго, что теперь никто больше не смог бы усомниться в его существовании. На несколько секунд Пунта-дель-Соле окутала тишина: все потрясенно молчали. Затем Гурры дружно вздохнули, Лизетта восторженно прижалась к моему стволу, и на мир опустилась тьма.