Плоды школы Верт

Глава 17

Ни прощального взгляда, ни дрожи в голосе — герцогиня просто развернулась и ушла.

Душевная боль и сомнения неслись впереди голоса разума, став проводником для Бербериса из ярко освещённого парка к тёмным закоулкам Верта. Лишь когда окружающий мрак поравнялся с набухающей в его душе пустотой, граф остановился.

Будто в издёвку память подсовывала одну и ту же картину — взгляд на себя со стороны в тот самый момент, когда герцогиня низвергла его до уровня пристыженного выскочки при камзоле и неудачливого любовника. Тяжесть воспоминания приравнивалась к массе многотонной ночи. Граф зачерпнул горсть снега и погрузил в неё пылающие щёки. В ладонях осталась лишь вода.

Послышался скрип снега под каблучками.

— Вот вы где! — Череша — тёплая и румяная от бега, облегчённо выдохнула. — Я опасалась самого худшего, ведь вы так импульсивны!

Застань Черешу кто-нибудь в темноте рядом с молодым человеком и слухи размножатся саранчой, но ни страх позора, ни иной довод не могли заставить девушку покинуть возлюбленного в тяжёлый час.

— Знаю, что вам сейчас больно, — она потянулась к краю куртки Бербериса, словно за кончиком путеводной нити. — Лучше прозреть пока не стало слишком поздно, граф.

Ткань слегка натянулась и Берберис почувствовал, что выворачивается наизнанку:

— Уже нет. Никакой я не граф…

Череша молча слушала долгую и сбивчивую исповедь. На её глазах Берберис опустошал себя — вычерпывал переживания и надежды, словно перекисшее вино из бочки и безжалостно выливал на снег.

Под конец исповеди девушка облегчённо выдохнула:

— Всего-то!

А Берберис вздрогнул как от удара.

— У вас родился брат. Ну и что? Это никаким образом не отменяет факта, что вашей отваги и целеустремлённости хватит на сотню графов!

Пустоту в душе Бербериса заполнило негодование. Конечно, он не мог винить дочь торговца тканями за легкомыслие. Не имея титула нечего и печалиться о его потере. Череша была богата — достаточное основание для счастливой жизни. Её будущее можно было смело сравнить со сладкой карамелькой в драгоценной обёртке.

Под нажимом эмоций, мысли Бербериса перетекли из русла отчаяния в бурлящие просторы злобы и обиды. Несправедливо, что над его невзгодами потешается упрямая девица с богатеньким папой под боком!

— Вы окажете мне последнюю услугу, Череша?

Глаза девушки вспыхнули тревогой:

— Не говорите так, словно прощаетесь! Я люблю вас и буду помогать пока бьётся сердце!

Берберис принял эту клятву. Его сердце вдруг отяжелело и оледенело. Возможно, что лекарство утрачивало свою силу и граф вновь начал лихорадить, однако холод внутри показался ему чем-то давним — тем, что он много дней кряду лелеял и кормил с руки.

В молчании они миновали несколько корпусов, оставляя шумный парк слева. Небо внимательно следило за их перемещением. Дом профессора встретил гостей плотно зашторенными окнами и тишиной. Звёзды подмигнули в такт ударам Бербериса по деревянной двери. Отсутствие свидетелей показалось графу благим знамением.

— Профессор, откройте!

Ни звука. Берберис надавил на створку и та поддалась — очередной благоприятный знак.

— Зачем мы здесь? — Череша явно нервничала, однако ответили ей лишь скрипучие половицы.

Дом профессора был крошечным как снаружи, так и внутри: гардеробная, туалет и маленькая спальня, в которой разместилась кровать стол и сумрак. Одинокая свеча догорала в углу на тумбочке. Тени колебались, готовясь с издыханием света поглотить комнату целиком.

Профессор сидел на кровати. Нет, даже не сидел, а скрючился в подобии внутриутробной позы младенца, однако от каждого излома суставов веяло неподвижностью смерти.

— Пришли! — при виде незваных гостей старичок испытал радость умирающего, к смертному ложу которого явились-таки родственники. — Последняя ночь и ОН уйдёт, верно?

Пальцы профессора потянули за горловину халата. Лёгкого усилия оказалось достаточно, чтобы ткань раскрыла доверенный ей секрет: тело под халатом было чёрной сожжённой деревяшкой.

Череша попятилась к выходу. С Берберисом же приключился ступор: ему померещился кошмар, в котором профессор подскочил на кровати так, будто его пнул матрас; испепелённая плоть затрещала и посыпалась углём; из обожжённого нутра, работая когтями, путь себе прокладывал Дракон. Изломав почерневшие рёбра мёртвого миньона, древний бог предстал перед графом во всём кошмарном величии. Лишь правая лапа осталась обутой в профессора и, ступая, подволакивала безжизненную плоть, как старый тапочек.

— Я ждал, дитя.

Дракон подался мимо Бербериса, опалив его брови одним выдохом. Длинная лапа подхватила Черешу, словно девушка была не тяжелее тряпичной куклы; когти вонзились в причёску, срывая гранатовые заколки. Локоны Череши рассыпались драгоценным блеском в затухающем свете свечи.

— Чистый янтарь! — восторг Дракона был радостью изголодавшегося хищника. — Ты выполнил уговор, дитя. Принимай мою кровь в сосуд и властвуй над страстью!

Граф растеряно заморгал:

— Сосуд?

В ответ из пасти Дракона излился смех вперемешку с жаром:

— Можешь подставить ладони, только они будут сожжены до кости.

Берберис в панике осмотрелся, его действия не были спланированы заранее, а значит, и корить себя за непродуманный план не имело смысла. Дракон прокусил своё запястье. Граф стремительно схватил глиняную кружку профессора и подставил край под раскалённую кровь. Если капли было достаточно для воспламенения страсти в одном сердце, то Дракон нацедил с избытком на всю школу.

— Прощай потомок Преклетов. Я возвращаюсь в свой мир, а ты храни тайну в своём.

Тело профессора под лапой Дракона окончательно рассыпалось углями, образовав зловонное пятно на полу, только окоченевшие члены и голова остались лежать по краям. Дракон погрузился в пятно, унося с собой сверкающий ворох шелков и локонов.

Берберис остался в комнате один.