Плюс один

13

Сеансы когнитивной поведенческой терапии тоже проводит Франсина. В день первого сеанса у меня жутко болит голова – такое впечатление, что два моих мозга решили, что никогда не нравились друг другу, забыли обо всех приличиях, вооружились бензопилами и набросились друг на друга в обитом пурпуром зале. Кажется, суть драчки в том, кто более абстрактный, а кто более практичный. Пара впавших в детство недоумков.

Франсина выговаривает слова, как ведущая детского телешоу, и ее сальные волосы качаются, когда она сочувственно кивает головой. Не удивлюсь, если на ее руке появится кукла-марионетка, которая будет называть ее мисс Франсиной и просить рассказать нам сказочку. Насчет сеансов когнитивной терапии меня уже предупредили. За несколько дней до начала Джемма отвела меня в сторонку и вполголоса поведала историю о своем первом индивидуальном сеансе. Франсина привела ее в туалет и заставила смотреть, как окунает яблоко в унитаз, а затем ест.

У микробофобов насчет Франсины две теории. Первая – что любой, кто ужинает у нее дома, совершает смертельную ошибку. Вторая – что за годы работы с группами здравомыслящих чистоплотных людей – таких, как они, – у Франсины выработался иммунитет к туалетным микробам. Франсинино яблоко а-ля туалет ничего ей не стоило, но микробофобы уверены: подобный маленький эксперимент был бы смертелен для нормального человека.

На сеансах когнитивной терапии со мной перед Франсиной стоит задачка посложнее. Мой личный эквивалент унитазного яблока – создание среды, в которой не считать невозможно. Франсина раскладывает передо мной карты картинками вверх. Сооружает горки и пирамиды из монеток, пуговиц и спичек. Просит принести из дома счетные палочки, рассыпает их передо мной и заставляет складывать из них узоры. Бдительно проверяет, не притоптываю ли я ногой, не щелкаю ли языком, не двигаю ли губами, но, по правде говоря, мне этого совсем не хочется.

Франсина говорит, что я должна выбросить палочки, когда буду готова. Они с профессором вместе придумали это испытание – оно должно стать символом моего нового состояния, в котором я не считаю, ведь контролировать мои мысли гораздо сложнее, чем поведение микробофобов.

И вот однажды в среду, через несколько недель после начала лечения, я встаю из-за стола Франсины. Подхожу к корзине для бумаг в углу. И выбрасываю палочки. Вообще-то, можно было бы обставить это более торжественно. Например, устроить церемониальное сожжение или выбрасывать по одной палочке в день, что должно было означать ступени на пути к выздоровлению. Но теперь мне кажется глупым, что я так долго цеплялась за эту пластмассовую коробочку с деревянными палочками. Они были такие старые, коробка даже треснула с одной стороны. Палочки выцвели, краска на концах пооблупилась. Швырнув их в мусорную корзину, я иду домой смотреть телевизор.

Франсина с профессором говорят, что в конце концов мне придется отказаться от всего: от цифр, записанных на шкафах и ящиках комода, блокнотов и часов. Избавившись от всего этого, я докажу себе, что наконец-то поняла, какой вред мне приносили цифры. Они были источником моего несчастья. Тогда Франсина поможет мне найти работу на полдня.

Шеймус часто остается на ночь, и я очень рада. Он заслужил место в первой строчке моего списка. Он даже напоминает, чтобы я приняла лекарство. Как-то в выходные мы надеваем старую одежду (хотя по нему разницы не видно, ведь он вечно ходит в вытертых джинсах и рубашке поло), передвигаем мебель, накрываем всё тканью и закрашиваем цифры на стенах. Красим все стены в белый. Цвет выбирает Шеймус. Мне всё равно. Я не считаю движения кисти. Пока мы красим стены, два моих мозга разговаривают с Шеймусом.

Шеймус: Где твои палочки?

Первый мозг: Какие палочки?

Шеймус: Счетные. Они обычно лежат здесь, на столике у кровати.

Второй мозг: И правда, куда они подевались?

Первый мозг: Я их выбросила.

Шеймус: Что, правда? Выбросила? Ты же хранила их с восьми лет, кажется?

Второй мозг: С восьми с половиной.

Первый мозг: Или около того.

Шеймус: Зачем ты их выбросила?

Второй мозг: Правда, зачем?

Первый мозг: Франсина сказала. К тому же они мне больше не нужны.

Шеймус: Значит, это они тебя заставили? Не слишком ли жестоко?

Второй мозг: А то. Мы будем до конца жизни жалеть, что их потеряли.

Первый мозг: За всех не говори. Вперед и с песней – вот мой девиз. Пленных не берем.

Шеймус: Ты так стараешься, Грейс. Я понимаю, что тебе нелегко, особенно в первое время. Знаю, что ты устала и не можешь сосредоточиться, но надо быть терпеливой. Нам обоим. Знаешь что – когда твое лечение закончится, поедем в отпуск.

Второй мозг: В отпуск? Вот здорово!

Первый мозг: Потрясающе, просто потрясающе. И куда?

Шеймус: Куда захочешь. Будем просто валяться на пляже, если такова твоя воля. Или придумаем что-нибудь поинтереснее.

Первый мозг: Валяться на пляже! Валяться на пляже!

Второй мозг: Что-нибудь поинтереснее! Что-нибудь поинтереснее!

Первый мозг: Нам надо подумать.

Шеймус: Нам?

Первый мозг: Тебе. И мне.

Именно о такой жизни я мечтала. Хочу ездить в отпуск, быть с Шеймусом, вести нормальную жизнь. Меня не удручает отказ от бессмысленных вещей: чернила на стене, кусочки дерева. Я достигла невероятного прогресса и довольна обоими своими мозгами. Куда удобнее иметь два. Возможно, несколько недель назад, в самом начале курса лечения, я была несправедливо жестока по отношению к профессору, Франсине и микробофобам. Возможно, я даже слишком зло относилась к людям в целом, но теперь оба моих мозга и я прониклись более терпимой философией: живи и дай жить другим. Я даже научилась дольше разговаривать с мамой, и она меня совершенно не раздражает.

В воскресенье вечером она звонит мне, как обычно. Не уверена во сколько.

Мама: Как дела, дорогая?

Первый мозг: Ты ответь.

Второй мозг: Нет ты.

Первый мозг: Нормально, спасибо.

Мама: Джил сказала, у тебя появился приятель.

Первый мозг: Да. Он ирландец.

Мама: Это же замечательно, дорогая. Только вот… он же не из ИРА? Про них показывали в новостях. На вид такие милашки, но на самом деле ничего подобного. Он комик?

Первый мозг: Кто комик? О ком она говорит?

Второй мозг: О Шеймусе.

Первый мозг: Нет! Он не комик. И не из ИРА.

Мама: Просто такое впечатление, что нынче каждый второй комик на телевидении родом из Ирландии. И как только им всем удается получить визу, разве не удивительно? Представь, насколько смешнее были бы их шутки, если б мы могли разобрать, что они говорят! Сплошная каша во рту, зато как смешно! Умора эти ирландцы. Ну, кроме тех, что в ИРА. Те совсем не смешные. Почему у нас нет русских комиков, как думаешь?

Теперь, когда мама начала говорить разумные вещи, с ней гораздо легче общаться. Может, она тоже принимает лекарства? Если да, то это просто здорово. Сразу после того, как она вешает трубку, звонит Джил. Теперь и она раздражает меня намного меньше. Может, она научилась расслабляться? Должно быть, от детей постоянный стресс.

Джил: Привет, Грейс. Как самочувствие?

Первый мозг: Хорошо.

Второй мозг: Нормально.

Джил: Я тебе звоню насчет лоскутного одеяла.

Второй мозг: Насчет чего?!

Первый мозг: Я понял, понял! Дай я с ней поговорю.

Джил: Грейс? Грейс, ты слушаешь?

Первый мозг: Да. Слушаю. Я знаю про лоскутное одеяло.

Джил: Откуда ты можешь знать? Мне самой только сегодня сказали.

Первый мозг: Только сегодня? Да люди их веками делали! Видишь ли, берутся такие маленькие кусочки ткани, которые остались, например, после пошива платья, и вместо того чтобы выбрасывать…

Джил: Грейс, я тебя умоляю. Это очень смешно, но у меня миллион дел и… я насчет лотереи.

Второй мозг: Я знаю, знаю! Дай я скажу. Ты уже ответил про одеяло.

Первый мозг: Ты несправедливый и злой. Я же сказал – сам с ней разберусь. Может, присядем? У меня ноги устали. Ну так… что за лотерея?

Джил: Ты купила лотерейные билеты, когда ходила на концерт. В прошлом месяце.

Первый мозг: Билеты?

Второй мозг: Концерт?

Первый мозг: Не помню никакого конверта в прошлом месяце.

Джил: Концерт, а не конверт! Концерт, когда Хилари играла на скрипке! А мы с Гарри были в Китае. Ты была там, и вы с Шеймусом… О боже! Вы выиграли первый приз: лоскутное одеяло. Ты его хочешь?

Второй мозг: Скажи «да»! Скажи «да»! Хочу одеяло! Хочу одеяло!!

Первый мозг: Да. Спасибо.

Джил: Отлично. Завезу по дороге на урок пилатеса[14].

Я потрясена: не знала, что Джил учится управлять самолетом! Но она же такая занятая, и у нее так замечательно получается воспитывать своих чудесных деток – значит, в свободное время можно позволить себе заниматься чем угодно. Она всегда была такой хорошей сестрой.

Мало того, на следующий день она заезжает ко мне и дарит замечательное одеяло, сшитое из множества чудесных маленьких кусочков материала! Вручную! А у меня даже не день рождения.

Единственная проблема в том, что с тех пор, как я начала принимать лекарства – теперь уже точно не скажу, как давно это длится, – мы с Шеймусом перестали заниматься сексом. По крайней мере, так часто. Да что уж там – совсем. Не то чтобы мне не хочется… просто я не в настроении. Но он замечательный, просто чудесный. Он держит меня за руку и говорит, что понимает: мол, всё дело в том, что у меня гормоны перепутались. Первый мозг чувствует облегчение, но Второй очень недоволен. Странно, ведь это он во всем виноват. Когда Шеймус прикасается ко мне, Второму мозгу требуется время, чтобы сообщить Первому, что это произошло. Например, когда Шеймус кладет руку на мою левую грудь, Второй мозг это чувствует. И говорит Первому мозгу: «Он положил руку на нашу левую грудь». Первый мозг отвечает: «Правда? Ты уверен?» «Почти на сто процентов», – говорит Второй. «Отлично! – продолжает Первый мозг. – Мне нравится, когда он так делает». И вот они начинают болтать, и возникает пауза. Это очень напряженно. И есть еще одна маленькая проблема. Я больше не кончаю.

Раньше я была настоящим спецом по оргазмам. С момента полового созревания всё происходило быстро и как надо, потому что мать в любой момент могла войти в комнату без стука. Теперь же у меня такое ощущение, будто я никак не могу подобраться к дальней горе. Я вижу ее очень отчетливо – деревья, каньоны и снежную шапку на вершине, но, как бы быстро я ни шла, гора всё равно остается вдалеке. Я иду быстрее, а она всё дальше, перехожу на бег, но она так и не приближается. А потом мне просто становится скучно, и я останавливаюсь. И съедаю шоколадное печенье. К счастью, Шеймус не против. Ни капельки. Мы с ним теперь даже спать в разное время ложимся. Обычно по вечерам он допоздна смотрит телевизор, и я не слышу, когда он приходит.

Эта моя маленькая трудность была бы идеальной темой для обсуждения в группе, но мне почему-то не хватает духу ее поднять. Всё дело в микробофобах. Мне их так жалко. Бедняжки, им совсем не нравится секс. Для них это отвратительное занятие, и чем чаще я слышу об этом, тем больше мне кажется, что в их словах есть смысл. Сами посудите, как это абсурдно: засовывать одну штуку в другую… А звуки, которые при этом возникают? И тому подобное.

Когда я спрашиваю обо всем этом профессора, тот отвечает, что у всех лекарств есть побочные эффекты. Порой серьезные. Но обычно – не очень. Если побочное действие будет продолжаться, можно будет попробовать другое лекарство или дополнительное лечение. В любом случае, я всегда могу задать вопрос ему или своему фармацевту. Здорово!

И Теслы со мной больше нет. То есть его портрет по-прежнему рядом с кроватью – мне же никто не говорил, что я должна его выбросить. Но теперь это всего лишь портрет человека, который давно умер. Человека со смешными усами. Мне никогда не нравились усы у мужчин. Но мне чего-то не хватает, а чего именно – не пойму. Не усов, нет. Что-то исчезло из моей жизни. Может, пустить к себе соседку? У всех нормальных людей есть соседи по квартире. Хотя я более чем уверена, что после лечения мы с Шеймусом будем жить вместе и, может, поженимся. Наверное, у нас даже будет ребенок. Поэтому не такая уж хорошая идея с соседкой. Но собаку завести можно. Хотя я тут недавно услышала, что собаки не слишком чистоплотны, разносят лептоспироз и бешенство. Впрочем, можно научить их становиться своими маленькими лапками в ванночку с дезинфицирующим средством, прежде чем пускать их в дом. А еще для них продаются специальные ботиночки. Собаки не так чистоплотны, как кошки, которым необходимо избавляться от запаха, потому что они охотятся поодиночке, нападая украдкой, а не в стае, как собаки. Если от них будет пахнуть, добыча учует. Может, завести аквариумную рыбку?

За окном кухни растет дерево, которого раньше я не замечала. У него бледно-серая кора, покрытая зеленоватой сухой коркой. Значит ли это, что дерево болеет? Листьев коричнево-алого цвета очень мало. И с каждым порывом ветра оставшиеся падают на землю.

Лишайник. Вот как это называется. Слава богу!

Ловлю себя на том, что сижу и смотрю в окно, и с изумлением понимаю, что прошло несколько часов. То же самое происходит, когда смотрю телевизор. Раньше телевидение меня раздражало, как и улыбчивые продавцы и любезные официанты. Но теперь я часами могу пялиться в экран, и ни в один из мозгов при этом не приходят мысли. Это так расслабляет – как внутривенная инъекция водки. Теперь я понимаю, почему люди всё время смотрят телевизор. Только бы мне экран побольше. Хочу плазменный экран во всю стену.

Вокруг столько всего, чего раньше я не замечала. Я киваю и улыбаюсь соседям, когда встречаю их на лестнице, и иногда мы говорим о погоде. У меня всегда были соседи, но не припоминаю, чтобы раньше я обращала на них внимание. А ведь они милые люди: Лен и Луиза, чудесная парочка с одинаковыми стрижками и в одинаковой одежде; Крейг и Дебора (он ее намного выше) и очаровательная старушка по имени Мюриэл. А также компания студентов из Индии, предложивших починить мой компьютер в любое время. И деловая девушка Роуз – она выглядит так, будто сошла со страниц модного журнала!

Кстати, о моде. Надо что-то делать со своей внешностью. Никогда раньше не замечала, какая я старая. И толстая. В шкафу одно старье. Тряпки, которые мне малы. Сейчас носят совсем другое. И зачем только девчонки надевают эти очки, в которых похожи на стрекоз? Надо тоже такие купить. Я уже целую вечность не покупала одежду. В последнее время я сильно поправилась, не понимаю почему. Я по-прежнему хожу на прогулки и, если не готовлю для Шеймуса, ем на ужин только бутерброды с сыром. Правда, не стану отрицать, что постоянно хожу голодная и то и дело перекусываю на ходу. Вся одежда вдруг стала мне мала, поэтому еду в Чедстоун на автобусе и покупаю новую. К счастью, милая продавщица помогает мне с выбором – какая добрая девушка, она достает платье за платьем, и я примеряю их все. Не уверена, идут ли мне эти новые платья, но, вернувшись домой, моментально о них забываю. Подумать только, широкие пояса снова в моде.

На занятиях по групповой терапии обсуждаем возвращение на работу. Франсина хочет, чтобы я рассказала, что случилось перед тем, как меня уволили. Микробофобы в ужасе. Для них учитель – одна из худших профессий в мире, ведь дети – настоящая фабрика микробов и, если ты работаешь учителем, твои шансы заполучить глистов и вшей заметно увеличиваются. А мне нравилась моя работа. Эти маленькие умные головки. Даже когда дети не слушались, в них было столько жизни.

Франсина: Когда мы делимся мыслями, переживаниями и опытом, это помогает нам излечиться. Грейс, не поделишься с нами? Не расскажешь о той катастрофе?

Первый мозг: Катастрофе? У меня даже машины больше нет.

Второй мозг: Она имеет в виду Дэниэла Делуку.

Первый мозг: А! Дэниэл Делука. Конечно. Никаких проблем. Проще простого. Как-то утром я дежурила на детской площадке. Все учителя делали это по очереди. Было жарко. На небе ни облачка. Дети носились как ненормальные. И вот я услышала крик.

Франсина: Очень хорошо, Грейс. Продолжай.

Я продолжаю. Удивительно. Мы с Франсиной и микробофобами едва знакомы и, тем не менее, сидим в нашем пластиковом кругу, и я рассказываю им о том, о чем не говорила даже Шеймусу. Но в последнее время мои воспоминания словно не мои, будто всё это происходило с кем-то еще или я видела это по телевизору. Мне легко вспомнить, но трудно подобрать слова, чтобы в точности всё описать. Не хочу показаться нелепой.

Первый мозг: Сейчас это кажется совершенно нелепым.

Франсина: Ничего подобного. Мы все здесь, чтобы тебе помочь.

Первый мозг: Мальчик из второго класса упал со шведской стенки вниз головой и сломал себе нос. Вот, собственно, и всё. Его звали Дэниэл Делука – трудно забыть такое имя. Почему-то этот случай произвел на всех особенно тягостное впечатление – было много крови, однако учителям и раньше приходилось видеть кровь.

Джемма: Кровь? А она на кого-нибудь из вас попала?

Первый мозг: Нет. Или да. Не помню. Короче, маленький гаденыш орал что есть мочи, поэтому вряд ли с ним случилось что-то серьезное.

Дарья: А много было крови? Она попала тебе на одежду?

Франсина: Молодец, Грейс. Не прерывайся.

Первый мозг: Я хотела что-нибудь сделать, но мне почему-то стало трудно сдвинуться с места. Просто невозможно. Сесть, пошевелить рукой – всё это было слишком тяжело. Руки и ноги стали как бетонные. Я испугалась. Могла только стоять там, и всё. Наверное, от шока.

Франсина: А что было потом?

Первый мозг: Потом кто-то из детей позвал другого учителя – глупо, конечно, ведь не прошло бы и пары минут, как всё встало бы на свои места.

Всё бы улеглось, надо было лишь подождать. Но, когда прибежала учительница физкультуры Шарон Лидди, стало только хуже, потому что у меня отпала необходимость приходить в себя. Если бы Шарон тогда не подняла бучу, а приготовила всем по чашке чаю и принесла мне стульчик, всё было бы в порядке, и я бы сейчас здесь не сидела.

Франсина: «Скорую» вызвали?

Первый мозг: Вызвали. Даже две машины. Одну для Дэниэла Делуки. А парамедиков нужно лучше учить управляться с абсолютно здоровыми женщинами. Понятно, что они хотели как лучше, но мне нужно было всего лишь немного времени, чтобы прийти в себя. Дальше всё как в тумане.

Джемма: Надеюсь, ты не села в «скорую»? Ты даже не представляешь, каких заразных людей они там возят!

Дарья: Я бы лучше взяла такси.

Карла: Мне нужно помыть руки.

Франсина: Как в тумане не пойдет, Грейс. Ты должна вспомнить.

Первый мозг: Я старалась, когда приехала в больницу. Должно быть, им показалось, что мне лучше, потому что меня отпустили домой.

У врачей в клинике полно настоящих больных и нет желания тратить драгоценное время на получивших легкий шок, поэтому неудивительно, что меня отпустили. Дорогу домой помню плохо, кажется, добиралась на трамвае. Но помню, так выбилась из сил, что даже не выполнила распорядок по отходу ко сну. Просто переоделась в пижаму и сразу легла.

Франсина: А наутро стало хуже?

Первый мозг: Наутро стало хуже. Будильник должен был прозвонить в 5.55, как обычно, чтобы осталось еще пять минут для полного пробуждения. Я встаю ровно в 6.00. Раньше это было для меня важно.

Второй мозг: А можно кусочек торта?

Первый мозг: Потом.

Второй мозг: Когда потом? Я есть хочу.

Франсина: Грейс, продолжай, пожалуйста. Что произошло потом?

Первый мозг: Потом… то есть тогда… в прошлом… той ночью… произошел сбой на электростанции…

Гари: Какова вероятность сбоя на электростанции?

Второй мозг: Раньше я бы мог ответить на этот вопрос.

Первый мозг: …ужасное совпадение после предшествующих событий. И будильник не зазвонил. Не было ничего. Только нолики мигали.

Франсина: И что ты сделала?

Первый мозг: Ничего. Как я могла узнать, что нужно вставать, когда ничего не говорило мне об этом? Вот я и лежала тихо в кровати.

Я не паниковала. Напротив, в моей душе вдруг воцарил мир. Меня с детства окружали цифры, но до случившегося я находила способ примирить цифры и жизнь. И вот они захватили власть – целиком и полностью. Я наконец стала свободной.

Франсина: И что случилось потом?

Второй мозг: Потом еще не наступило? В кафе продают кексы.

Первый мозг: Я тоже хочу есть. Когда Джил зашла меня проведать, я не ела в течение суток. Ей понадобилось так много времени, потому что в школе пришлось поднять архив, чтобы узнать, кому звонить, если я не явлюсь на работу. Должно быть, день клонился к вечеру, судя по расположению солнца. К тому времени я несколько раз сходила под себя…

Джемма: Сходила? Под себя?

Дарья: И продолжала лежать в кровати?

На самом деле всё было не так ужасно, как кажется. От липкой влаги моя кожа прилипла к простыне, а простыня к матрасу, и это было важно, так как вставать я не собиралась. К тому же мне было тепло. Я ни в какую не хотела вылезать из кровати, несмотря на приход Джил и все ее уговоры и мольбы. Бедняжка Джил, она так ничего и не добилась. Когда приехала «скорая», я по-прежнему не соглашалась вставать. А ведь надо было всего-то поставить будильник на 5.55, но откуда им было знать? Пришлось вколоть мне снотворное, потому что сдвинуть сопротивляющееся тело очень непросто, даже для двух здоровенных парамедиков.

Франсина: И тебя отвезли обратно в больницу?

Второй мозг: Не припоминаю, чтобы кто-то умер и завещал тебе право распоряжаться, когда есть кексы, а когда нет!

Первый мозг: Прошу, не мешай. Я тут разговариваю.

Второй мозг: Ну знаешь, если Карле можно каждые две секунды ходить мыть руки, не понимаю, почему мне нельзя всего один раз сбегать в кафе за кексиком!

Франсина: Мы слушаем, Грейс. Может, тебе станет лучше, если мы возьмемся за руки?

Джемма: Нет!

Карла: Только троньте меня, и вы все пожалеете.

Второй мозг: Может, сейчас самое время? А?

Первый мозг: Когда я проснулась в больнице, всё происходящее со мной перешло на иной уровень, потому что правила стали намного строже. Я больше не могла контролировать свой дневной распорядок, а как объяснил мне потом профессор, цифры были единственным в моей жизни, чем я могла управлять.

И я вдруг разучилась считать про себя. Я больше не могла скрывать, что считаю. Мне постоянно хотелось произносить цифры вслух. Если в больнице кто-нибудь делал что-то неправильно, например брал 8 квадратиков с буквами вместо 7, играя в скрэббл, или как ни в чем не бывало приносил ужин позднее, чем обычно, меня это немного расстраивало. Я кричала. Немного. Швырялась предметами. Иногда.

После нескольких недель терапии становится очевидно, что микробофобы потихоньку выздоравливают. Эдит, наша лучшая ученица, по-прежнему боится прикасаться к предметам, но уже не из-за микробов. Просто у нее трясутся руки. Дарья и Джемма тоже чувствуют себя лучше. Оказалось, они сестры, которые уже много лет друг с другом не разговаривали. Каждая подозревала, что другая лишь притворяется больной, чтобы поиздеваться над сестрой. Вскоре Дарья вернется на работу – она ортопед. Джемма по-прежнему плачет во время сеансов, но уже научилась спать по ночам, не оборачивая кровать целлофаном.

А вот у Карлы дела похуже. Спустя несколько сеансов Франсина сообщает, что та бросила занятия. По словам Франсины, нельзя позволить, чтобы ее уход поколебал нашу ментальную уверенность в здоровом счастливом будущем. Гари с каждым сеансом становится всё более озлобленным. Он защищает свое право быть микробофобом на всех уровнях: интеллектуальном, эмоциональном и даже религиозном, потому что микробы тоже твари Божьи, – и кто такая Франсина, чтобы отрицать их важность? Мне его жаль. Безработный, подружки нет, живет один. Что за пустое существование? Неудивительно, что он никак не может расстаться со своими микробами – какая-никакая, а компания.

Через неделю Франсина ненадолго исчезает. Когда пенициллиновая капельница ей больше становится не нужна и она выходит из больницы, полностью излечившись от желудочной инфекции, у Гари возникают сомнения по поводу эффективности лечения. Мы делаем ставки, как долго он продержится.

Мы с Шеймусом сидим дома и смотрим телевизор. Я целыми днями смотрю телевизор одна, а по вечерам с Шеймусом. После утреннего шоу идет кулинарное, с сексапильным греческим шеф-поваром, который просто обожает болтать с оператором. Потом начинается развлекательная программа, посвященная особняку какой-то старлетки и чудодейственной голливудской диете другой старлетки, благодаря которой она похудела на несколько килограммов. Затем различные зарубежные сериалы (в одном злой брат-близнец прикинулся своим хорошим братом и заморочил голову всем, даже собственному отцу; а в другом злой отец переоделся своим хорошим сыном и обманул собственного злого брата). За ними следует шоу, где действие происходит в зале суда – своего рода ритуальное унижение лохов. Еще одна кулинарная передача с толстым шеф-поваром, который не может удержаться, чтобы не попробовать все свои блюда. Следующий пункт программы – что-то вроде ритуального унижения толстяков с пытками, лишь спустя некоторое время я понимаю, что это реалити-шоу, участники которого пытаются сбросить вес. Затем – ритуальное унижение молодых, глупых, голых и пьяных людей, то есть очередное реалити-шоу. Ритуальное унижение жадных до денег людей – телевикторина. Очередной сериал.

Мы смотрим сериал про двух парней, которые оказались давно потерявшими друг друга братьями, вдруг обнаружившими в себе сверхъестественные способности. Или что-то вроде того. Оба брата по-голливудски хороши собой, даже тот, который по сценарию считается некрасивым. Если встретить его в реальной жизни, он окажется самым красивым человеком, которого вы когда-либо видели. То же самое в американских фильмах: на роль гадкого утенка всегда выбирают ошеломляющую красотку, только оставляют ей одну бровь, делают дурацкую прическу и надевают очки. Сериал про братьев-супергероев – один из любимых у Шеймуса. Впрочем, у него все сериалы любимые, поэтому каждый вечер мы часами сидим молча и пялимся в мерцающий ящик в углу. Сегодня я не могу уследить за сюжетом, потому что два моих мозга растрещались (кажется, они спорят о том, кто из них красивее: практический или абстрактный), вот я и усмехаюсь, когда это делает Шеймус, и издаю недовольные стоны, вторя ему. Смотрю ему в глаза, но двум моим мозгам не сразу удается отобразить на лице улыбку. Мне нравится ему улыбаться. Потому что иногда, когда он смотрит на меня, лицо у него становится печальным.

Звонит телефон.

Ларри: Привет, Грейс.

Второй мозг: Слава богу, наконец-то мы встали с дивана! Наш зад уснул!

Первый мозг: Заткнись, пожалуйста, я смотрю сериал. Теперь так и не узнаю, была ли его бывшая подружка зомби.

Второй мозг: Разве вы, зомби, не видите друг друга издалека? Должно же у вас быть тайное рукопожатие или что-то в этом роде.

Ларри: Грейс, ты слушаешь?

Первый мозг: Привет. Как дела?

Ларри: Нормально.

Первый мозг: Как семья?

Второй мозг: Кажется, она хочет поговорить о другом…

Первый мозг: Хорошо.

Ларри: Я ничего не говорила.

Первый мозг: Хорошо.

Ларри: Мама сказала, ты ходишь к психиатру.

Первый мозг: Всё в порядке, спасибо. А у тебя как?

Второй мозг: Зачем ты ходишь к психиатру?

Ларри: Ну?

Первый мозг: Что ну?

Ларри: Ты ходишь к психиатру?

Второй мозг: Тебе бы к пластическому хирургу сходить. Отрастил задницу с тюфяк.

Ларри: Ты что смеешься? Что смешного?

Первый мозг: Ничего. Ничего смешного. Я хожу к всячески рекомендованному Профессору Профессору, который помогает мне построить лестницу в счастливое будущее.

Ларри: Какая-то ты другая. Не хочу, чтобы ты менялась, Грейс. Хочу, чтобы ты была такой, как раньше.

Первый мозг: Я такая же, как раньше. Только лучше. Как дела?

Потом трубку берет Джил. Я вызываюсь посидеть с детьми в выходные, чтобы она с Гарри могла сходить в ресторан на романтический ужин. Я начинаю чувствовать себя увереннее в транспорте: несколько раз уже ездила на автобусе, и, кажется, это у меня неплохо получается. И Ларри вечно зовет меня в гости. Джил говорит, что идея прекрасная, а потом спрашивает Ларри. Оказывается, у детей в таком возрасте вечно какие-то планы, и в выходные Ларри идет к подружке, поэтому это не очень удобно. Ничего личного. Но я и не обижаюсь.

Мне также трудно определиться, куда поехать в отпуск, как Шеймус запланировал. Раньше у меня был список мест, где я мечтала побывать, – я его еще в детстве составила, вырезала картинки из журнала про путешествия. Сан-Себастьян, Испания. Озеро Гарда, Италия. Кения. Южная Африка. Париж. Лондон. Никогда не была ни в одном из этих мест. Но теперь, когда настало время планировать реальный отпуск, мой список совершенно перестал меня интересовать. По правде говоря, я даже не могу его найти. И вообще, вся эта затея с отпуском… Мне от нее не жарко и не холодно. Собирать вещи, потом разбирать… И всё ради чего? Вот вчера по телевизору показывали отличный документальный фильм про пирамиды – это же всё равно что побывать там, к тому же и не отравишься экзотической едой. Ни жары тебе, ни туристов. Но, наверное, ездить в отпуск всё-таки здорово. Только пусть Шеймус сам выбирает куда.

Сегодня иду на прогулку в парк. Холодает, и под ногами шуршат опавшие листья. В парке много разных деревьев, старый фонтан и оранжерея, где уже более века выращивают растения, привыкшие к постоянному теплу, которого не может дать им мельбурнский климат. Впереди меня идет женщина с коляской. Остановившись у скамейки, она берет ребенка на колени. На нем желтый комбинезончик со штанинами, переходящими в носочки. Он сделан из чесаного хлопка и по линии плеча расшит крошечными голубыми птичками. Женщина держит ребенка так, что он стоит на своих крошечных пальчиках, и сюсюкает с ним, морщит нос и трется им о его животик. Ребенок извивается.

Подхожу к соседней скамейке, сажусь и делаю вид, что любуюсь цветами. Мать подкидывает малыша на колене, и я представляю его будущее. Вот ему три года: у него светлые волосы и ободранная коленка, он бежит к ней и плачет, а она берет его на руки, и он утыкается ей в шею заплаканным личиком. Восемь лет: они идут на футбол, взявшись за руки, в другой руке он сжимает флажок и ручку, надеясь получить автограф – надо лишь подождать после матча, и они ждут, потому что она знает, как много для него это значит. Она из тех терпеливых женщин, у которых всегда находится время для самого важного. Шестнадцать: у него трудный период, он вступает в шахматный клуб и решает изучать юриспруденцию, но в двадцать, проведя год за границей по программе студенческого обмена и потеряв девственность в объятиях бразильянки по имени Жанис, объявляет, что сыт по горло, бросает университет и устраивается в Гринпис на полставки, а в свободное время занимается изготовлением грубо сколоченной деревянной мебели, используя в качестве сырья старую древесину, найденную в обломках идущих под снос промышленных зданий. Для него это нечто среднее между искусством и акцией протеста.

Дальше всё видится как в тумане и больше похоже на нагромождение будущих воспоминаний: первое Рождество, поездки на рыбалку, мамины заботы – подгоревший тост, пролитый чай; смех и возня в родительской кровати, слезы и истерики на кассе. Первая свадьба – он женится на женщине, которая явно ему не подходит, но мать ничего не говорит, она лишь готова принять его с распростертыми объятиями, когда случится неизбежное. А вот они впервые вместе смотрят «Семь самураев». Первый самостоятельный поход на горшок. День, когда умирает собака и они вместе ее хоронят, и оба плачут на заднем дворе – в ее руке лопата, в его – букет камелий. Нежность, свойственная мальчикам дошкольного возраста, прежде чем гормоны сделают их озлобленными и грубыми. Тепло выкупанного малыша в пижаме. Запах младенческой шеи.

Тени в парке становятся длиннее, а ветер – холоднее, и, когда я поднимаю глаза, их уже нет. Я одна.

Когда я решаю написать о прогулке в своем журнале – Франсина утверждает, что с помощью одних только этих записей можно излечиться, – то не могу придумать лучшего способа описать свои мысли, чем этот.

В детстве дядя подарил мне калейдоскоп. Я поворачивала колесико, и маленькие стеклышки прыгали перед глазами, складываясь в паутинки, закаты и ожерелья. Когда я думала о том ребенке в парке, это было похоже на калейдоскоп, только из воспоминаний.

На сеансах все обожают, когда я читаю свой журнал, – и хорошо, ведь в том, что касается разговоров, я совершенно безнадежна. Все говорят так быстро, что к тому времени, как мои мозги успевают решить, что им хочется сказать, уже давно обсуждается другая тема. Но мой журнал определенно лучший. Микробофобы совсем не умеют письменно выражать мысли.

Франсина: Полезно ежедневно приветствовать свой журнал, как друга. Вот примерная первая строчка: «Доброе утро, Журнал. Спасибо, что согласился сегодня принять мои мысли и чувства».

Джемма: Ничего глупее в жизни не слышала. По-моему, лучше съесть свою блевотину, чем здороваться с листком бумаги.

Гари: В том, чтобы есть свою блевотину, нет ничего плохого.

Франсина: Что?!

Гари: Не так уж это и отвратительно. Это имеет смысл, на самом деле. Ведь бактерии, которые содержатся в блевотине, это наши собственные бактерии, и мы всего лишь потребляем их обратно, а не отпускаем в окружающую среду, чтобы они заразили кого-нибудь еще.

Дарья: Гари, ты идиот.

Франсина: Хм… Да. Мы немного отвлеклись от нашей сегодняшней темы, которая посвящена ведению журнала. Грейс, не хочешь зачитать отрывок из своего журнала?

Дарья: Есть собственную блевотину отвратительно. Ведь когда тебя рвет, блевотина куда-нибудь приземляется – разве что у тебя, Гари, какая-то особенная блевотина, парящая в невесомости. А когда она приземляется, то тут же заражается от той поверхности, куда попала, поэтому если ее съесть, то в организм попадут не только наши собственные бактерии, а много чего еще!

Франсина: Грейс? Может, кто-нибудь еще?

Гари: Между прочим, собаки постоянно едят свою блевотину.

Франсина: Что?!

Гари: Собаки едят свою блевотину каждый раз. Если у них что-то не так с животом, они всё срыгивают, но не пропадать же добру – поэтому они и съедают всё заново. Вдруг на этот раз будет вкуснее. Так обычно и бывает.

Джемма: Что бывает?

Гари: Намного вкуснее. Во второй раз.

Франсина: Грейс, не могла бы ты зачитать отрывок из своего журнала?!

Отрывок из журнала: По календарю середина осени. Дерево за моим окном сбросило почти все листья. Весной появятся новые, и с ними новая жизнь.

Франсина: Какая прелесть, Грейс! Какая трогательная аналогия с процессом твоего выздоровления!

Первый мозг: Я так и знал – это называется «аналогия»! Я знал!

Второй мозг: Знал ты, как же!

Отрывок из журнала: Лечение помогает, но я еще не получила счет. Я знаю, что рано или поздно счет придет – ведь я заполняла формы. Знаю, что вполне способна заплатить по счету и, если что, сестра поможет. Но до сих пор счет не пришел.

Франсина: Ох, Грейс, дорогая наша Грейс! Пусть ты не слишком активно участвуешь в групповых дискуссиях, но поверь, на каждом занятии ты отрабатываешь свои деньги! Когда так внимательно слушаешь рассказы своих друзей по группе. Когда изо всех сил стараешься не считать. Я рада, что ты поделилась с нами своими страхами, но прошу тебя, выбрось их из головы. Ты каждый день отрабатываешь свои счета. И каждый день, моя смелая, храбрая Грейс, платишь по ним.

Первый мозг: Мм… спасибо.

Второй мозг: Мне противно находиться с тобой в одной черепной коробке.

Отрывок из журнала: До начала лечения я каждый вечер готовила на ужин курицу с овощами. И ела. В одиночестве. Теперь, хоть мне всегда хочется есть, я потеряла всякое желание готовить. Я делаю бутерброд с сыром, ем чипсы с кетчупом или шоколадное печенье. Или покупаю бургер в кафе.

Дарья: Невероятно – она ела курицу.

Джемма: Это отвратительно. Как ты еще жива после этого?

Первый мозг: А что не так с курицей?

Дарья: Ты вообще газеты читаешь?

Джемма: Никогда не слышала о курином гриппе?

Дарья: Если на лужайке голубь, я даже из дома не выхожу.

Франсина: Девушки, мне кажется, Грейс всего лишь пытается провести аналогию и рассказать о тех изменениях, которые произошли в ее отношении к питанию. Речь идет о психологическом и эмоциональном голоде, желании быть услышанной и принятой.

Первый мозг: Вот именно это я и хотел сказать.

Второй мозг: Я этого больше не вынесу. Я пошел спать. Разбуди, когда придет время обеда.