Плюс один

5

Обед в понедельник обернулся катастрофой. По плану я должна была съесть сэндвич с яйцом и салатом, но застряла, считая проростки. Проростки альфа-альфы – худшие в мире, еще хуже тертой морковки. У меня есть щипчики для бровей с плоскими концами, расположенными под углом, но спина и глаза начинают болеть, и легко ошибиться. Обычно у меня хорошо получается, но на этот раз всё вышло по-другому. Когда я наконец насчитала 100, было уже 14.30 – час обеда давно прошел, и есть я уже не могла. Сэндвич отправился в помойку, а потом я разбила пустую тарелку о край холодильника, и осколки разлетелись по всей кухне. Их было 87.

В понедельник было 36 градусов, во вторник 25. Я попыталась сделать кое-какую работу по дому, хотя обычно занимаюсь этим в воскресенье вечером. Отсчитала 10 вещей, чтобы загрузить их в стирку (трусы, лифчики, носки и носовые платки не считаются, их можно класть сколько угодно), но не смогла идеально ровно наполнить порошком мерный стаканчик. Раньше таких проблем не возникало.

Лишь одно из обычных дел я не делаю. Не разбираю сумку. Там, на дне, лежит сложенная салфетка. Если бы я решила вытряхнуть сумку, пришлось бы взять салфетку в руки, и я могла бы ненароком ее развернуть. И увидеть написанный на ней номер телефона. И никогда не забыть эти цифры.

В среду у меня разыгралась мигрень или что-то вроде этого, и вместо того, чтобы идти в кафе, я целый день провалялась на диване. На улице было 14 градусов. Видите? Так просто невозможно.

Я слегка изменила распорядок. Теперь всегда останавливаюсь в 5 шагах от входа в кафе, смотрю в окно и лишь потом захожу внутрь. Я не могу ни на что повлиять. Но мне нравится чувствовать себя подготовленной.

Четверг, 22 градуса. В 19.00 звоню Ларри. Обычно я так не делаю. Если мы и говорим посреди недели, так это потому, что она звонит мне. (И это нормально: ведь нельзя ожидать от детей соблюдения расписания. Как только ей исполнится 18, всё изменится.) Но я должна с ней поговорить. Поэтому отныне в 19.00 накануне первого свидания я всегда буду звонить Ларри.

– Что новенького?

– Ничего. – Ее голос звучит угрюмо, напряженно. Раньше она никогда не была угрюмой и напряженной.

– Что такое?

– Ненавижу Стефани.

Радости женской дружбы. Помню, Джил уверяла одну девчонку, что они вечно будут как сестры, а потом в тот же день клялась ненавидеть ее до конца своих дней.

– А я думала, Стефани – твоя лучшая подруга.

– Нет. Терпеть ее не могу. Теперь я дружу с Кортни.

– И какая она, эта Кортни?

– Классная. У нее черные волосы. Вот закончим школу и вместе пойдем в университет. Будем снимать квартиру на двоих и делать всё что заблагорассудится. Даже спать не ложиться, если захотим. И на завтрак есть батончики.

– Весело же вам будет. Батончики содержат три из пяти основных пищевых групп: шоколад, сахар и шоколад.

– Думаешь, у нас правда получится? Снимать квартиру, я имею в виду.

– Почему бы и нет?

– А мама говорит, до восемнадцати лет у меня будет еще сто лучших подруг.

Очень умно со стороны Джил.

– Твоя мама ничего не понимает. Порой достаточно встретить одного человека, и жизнь меняется навсегда. Помнишь, как Никола познакомился с Вестингаузом?

– Конечно, помню, Грейс. Да я наизусть эту историю знаю.

Ларри обожает, когда я рассказываю ей про Николу. Представляю, как она устроилась на своей кровати в спальне с обоями в цветочек, выбранными Джил.

Сажусь на диван и подтягиваю ноги:

– Допустим, мисс Всезнайка. И как же это было?

– Когда Никола приехал в Нью-Йорк, у него почти не было денег и не было работы. Он был… ну вроде бедного студента. С одной запиской от бывшего начальника-француза в руках.

– И кому была адресована записка? – спрашиваю я.

– Томасу Эдисону. Тому парню, что усовершенствовал телефон.

– И что там было написано?

– Ну что-то типа: «Никола круче всех».

– Почти. В ней было написано: «Я знаю двух великих людей, и один из них вы, а второй стоит перед вами». На тот момент Николе было всего двадцать восемь.

– Не такой уж и молодой.

– Пропущу это мимо ушей. По-твоему, я сама, видимо, ездила в школу на бронтозавре.

Хихикает:

– Твоя очередь.

– Эдисон обманул Николу, – рассказываю я. – Пообещал ему премию в пятьдесят тысяч долларов, если тот сможет переделать его генераторы, чтобы они лучше работали. Никола несколько месяцев почти не спал, трудился не покладая рук.

– Жалко его, но что ж он наивный такой? Папа говорит, все договоренности должны быть в письменном виде.

Это потому, что ее папа сам кого угодно без штанов оставит, дай ему шанс.

– Никола доверял людям. А потом, вместо премии, Эдисон предложил платить ему двадцать восемь долларов в неделю.

– В неделю? Что-то я такого не помню. Это же копейки. Должно быть, он очень разозлился.

– Ага, – отвечаю я.

– И послал Эдисона куда подальше?

– И послал Эдисона куда подальше, – киваю я. – А потом Никола познакомился с Вестингаузом.

– Тот тоже был изобретателем?

– Да. В двадцать лет Вестингауз чуть не попал в железнодорожную аварию. У всех поездов в то время были несовершенные тормоза. Вестингауз изобрел пневматический тормоз и заработал миллиарды. В то время у него уже была своя электрическая компания. Он был хорошим человеком. Первым, кто предоставил своим рабочим короткий день в субботу.

– И как Никола понял, что они станут лучшими друзьями?

– Интуиция, наверное. Они были совсем разные, но сразу понравились друг другу. Никола – застенчивый смуглый иностранец. И Вестингауз – грубый здоровяк с причесанными усами, всегда в хорошем расположении духа. Иногда стоит нырнуть в омут с головой, Ларри. Порой, если открыться, рискнуть, можно достигнуть большего – больше узнать, почувствовать – рядом с другим человеком. С тем, кому ты можешь доверять, кому способна открыть свое сердце. Иногда вместе двое людей могут достигнуть удивительных высот.

– Как мы с Кортни.

– Да. Да, как вы с Кортни.

Повесив трубку, иду в парк, ложусь на крикетном поле и смотрю в небо, ощущая спиной прохладную землю. Звезды висят прямо над головой. В стороне в кустах стрекочут цикады. Судя по громкости, их там не меньше 100, а может, и 120. А может, 2 или 3. Откуда мне знать? Как можно сосчитать то, что не видишь? Над полем витает запах травы и кожи. Мне бы хотелось всю ночь пролежать здесь в тишине, но в 21.30 у меня по плану приготовления ко сну, а сейчас уже 20.17.

Шеймусу Джозефу О’Рейлли 38 лет. На 3 года старше меня. Джорджу Вестингаузу было 42 – на 10 лет старше Николы.

Уже много лет я не считала звезды. В старших классах я потратила немало ночей, глядя на небо и пытаясь их сосчитать. Мне необходимо было знать их число. Помню, я ждала, когда весь дом окутает тишина и смолкнут тихие голоса родителей в соседней комнате. Тогда я вылезала в окно в ночной рубашке, без тапочек, и ложилась в центре лужайки. Было холодно, но мне было всё равно. Я смотрела на небо, но дело в том, что эти чертовы звезды ползают. Я пыталась разделить небо на клеточки, привязывая линии к наземным объектам. Пыталась смотреть на отдельные участки через трубочку из фольги. Я всё перепробовала. Безуспешно.

Мой любимый отрывок из Библии – в самом начале. Генезис. И вывел Господь Авраама из дома и велел взглянуть на звезды и сосчитать их, если сможет, и сказал: умножу потомство твое, как звезды небесные, и дам потомству твоему все земли сии. В Библии вообще много подсчетов. Ни мама, ни Джил этого не понимают. Они вообще не знают Библии, несмотря на то (или потому) что кучу времени просиживают в церкви. Ведь, между прочим, в Левите говорится, что Закон Божий запрещает носить одежду из материала, произведенного из двух видов волокон, а мама всю жизнь любила костюмчики из смесовых тканей. А Исход строго запрещает взимать процент за займ, что стало бы большим откровением для набожного Гарри. Ведь он считает, что налоговые вычеты – Божий дар королям трущоб.

Ну почему я согласилась пойти на свидание с этим ирландским оборванцем? Следующей в шкафу – темно-розовая юбка с черной оторочкой лентами. И черные сабо. И простая черная футболка. Слишком романтично. Всё равно что надеть майку с надписью: «Хочу целоваться». Лучше уж джинсы со свободной блузкой, но джинсы можно носить только зимой. И хотя у меня есть свободная блузка с короткими рукавами, вполне подпадающая под определение весенне-летнего гардероба, я надевала ее вчера, и потому в следующий раз ее черед настанет через 4–9 дней.

В последний раз я ходила на свидание 2 года 6 месяцев назад с придурком Саймоном, каким-то приятелем Гарри. Всё устроила Джил. Мне послышалось, что Джил сказала, будто он работает в швейцарской пекарне.

Любопытно, подумала я. И представила буханки с 17 разновидностями семечек. Изящные маленькие пирожньица с начинкой из шоколада. Секретные рецепты, передаваемые из поколения в поколение от отца-швейцарца к сыну. Всю ночь я волновалась по поводу того, как можно столько пить, если на следующий день подниматься в 3 утра, чтобы поставить опару. Когда до меня наконец дошло, что приятель Гарри работает в швейцарском банке, он успел наскучить мне до такой степени, что жить не хотелось.

Но на этот раз всё будет иначе. Я закажу салат и один бокал чего-нибудь. А потом пойду домой. И всё это, чтобы доказать себе, что я могу – могу изменить распорядок, если захочу. Просто обычно я не хочу. К счастью, ресторан, куда он меня пригласил, недалеко, поэтому я смогу дойти пешком, а потом вернуться обратно. Мы встречаемся в 19.00, и, если уйти ровно в 21.05, я как раз успею вернуться домой и начать приготовления ко сну ровно в 21.30. Выйти можно в 18.40. Отсчитываем время назад: 5 минут, чтобы собрать маленькую сумочку, 5 минут на одевание, 5 – чтобы накрасить губы и ресницы, 5 – на прическу, 5 – на душ, 5 – на зубы (успеваю почистить и щеткой, и зубной нитью). Нужно начать собираться в 18.10.

Мой позвоночник слился с холодной землей, а ноги растворились в траве. Я знаю, что пора идти домой. Отпечатки множества ног, энергия, оставшаяся после мальчишек, размахивающих битами и бегающих за мячом, исчезли. Звезды мерцают, но их сегодня почти не видно. Во всем виновато световое загрязнение от домов, этих маленьких коробок на пригорке. Я зря трачу время, пытаясь сосчитать звезды, потому что только Богу это под силу. В псалмах говорится, что Он определяет число звезд на небе и знает все их по имени.

Вернувшись домой из парка, выполняю все обычные приготовления ко сну, но мне не спится. Лежу в кровати и смотрю на портрет Николы. Нечестно идти на свидание с кем-то другим. Уверена, он бы не одобрил. Сербы очень темпераментны – вспомнить хотя бы, как он расстроился, когда Маркони украл его патент на радио. Разумеется, он контролировал свой гнев и в жизни не сказал никому плохого слова, но было очевидно, что он злился.

Правда, это всего лишь ужин. Ничего такого. Помню, читала где-то, что главный элемент предательства – утаивание. А я Николе всё о Шеймусе рассказала. Этот ужин станет для меня проверкой, своего рода экспериментом. Никола ученый, он должен понять. В последнее время я чувствую себя намного лучше и скоро смогу вернуться на работу. А когда вернусь, буду разговаривать с родителями и обедать с коллегами в учительской. В моей профессии есть одна особенность – даже если ты очень организованна и всё систематизируешь, другие всегда непредсказуемы. Люди приходят слишком рано. Или опаздывают. У них ничего не получается.

Это будет мой пробный выход. Никола поймет.

Пятница. 12 градусов. Кажется, я не смогу. Хочется пойти, но я не могу. Уже 18.02, и через 8 минут пора начинать собираться. Лежу на кровати и жду, когда часы покажут 18.10. Проблема в том, что у меня болят зубы. У меня не такие красивые, кругленькие молочные зубы, как у него. Мои острые, с заточенными клыками, отчего я наверняка кажусь несдержанной и склонной к агрессии. Не могу определить, какой именно зуб болит. Может, это и не зуб вовсе? Может, челюсть или височно-челюстной сустав? Это как-то логичнее. Я много раз осматривала зубы перед зеркалом в ванной и не видела ни дырок, ни черноты. Я очень тщательно их чищу. Щеткой и зубной нитью. Видимо, всё дело в суставе, потому что челюсть раскрывается с трудом и при этом раздается потрескивание. Я об этом где-то читала. Повреждение сухожилия. Я не могу не двигать языком, вот в чем проблема. Мой язык постоянно касается одной из поверхностей моих 24 зубов, или бугорка под зубами, или нёба.

Я смогу. Смогу. Пора собираться. Ничего с моей челюстью не случится за эти несколько часов. Сперва нужно почистить зубы щеткой и нитью. Я в ванной, стою у раковины. Язык не знает, куда себя деть. Куда бы приткнуться. Где вообще должен находиться язык в нормальном положении? Не на дне же во рту, без движения. Куда тогда деваться слюне? Неужели я правда так часто глотаю? При этом звук всегда такой громкий? Откуда у меня столько слюны? Она стекает в горло, как черная река, как мутный порожистый поток. Стоит наклониться вперед, и слюна выльется на пол, растечется вокруг стоп и затопит пространство между пальцами ног. Мои подошвы взмокнут. Если так будет продолжаться, я утону в слюне. Почему мой рот словно чужой?

О Боже!

Единственная причина, почему так может быть, в том, что там действительно есть что-то инородное. У меня во рту разрастается опухоль, и оттого это странное чувство.

Я как-то читала об одном человеке, у которого в челюсти разрослась опухоль размером с апельсин. Вот и у меня теперь будет то же самое – это как библейская кара. За то, что плохо отзывалась о людях. А я постоянно плохо о них отзываюсь, но лишь потому, что они того заслуживают. И теперь я должна буду понести наказание, должна буду мучиться. Я буду ходить по улицам и смотреть в лица людей, зная, что умираю, а они будут думать, что всё в порядке. Или мне сделают операцию и вынут половину челюсти, и я перестану быть красивой. Стану уродиной. Никому не будет дела, живая я или мертвая. Моя челюсть пульсирует. Наверное, опухоль уже дает метастазы в легкие, печень или кости.

Ну всё, хватит. Пойду спать. Он как-нибудь переживет: это же не школьный бал, в конце концов. И не знакомство с его родителями. Поужинает себе спокойненько и пойдет домой. Моего номера у него всё равно нет. Я рано лягу спать, ведь это вполне оправдано в некоторых обстоятельствах – например, когда находишься при смерти.

Начинаю приготовления ко сну. Беру зубную щетку и вдруг вижу их. Неудивительно. Неудивительно, что у меня опухоль. Как же я была слепа! И какая же я идиотка!

Моя зубная щетка сделана из прозрачного твердого акрила с мягкой фиолетовой резиновой насадкой на ручке. На ее головке из маленьких отверстий торчат белые и сиреневые нейлоновые щетинки. Но сколько там отверстий? И сколько щетинок?

Как вышло, что я не знаю их числа? Как это мне никогда не приходило в голову узнать? Столько дней, каждое утро и каждый вечер! Зубы пульсируют в такт с сердцем, и я вспоминаю, что боль в челюсти иногда является первым предвестником инфаркта.

15 щетинок с краю головки. Белого цвета. В середине 6 рядов сиреневых щетинок той же высоты, что по краям; между ними по 4 ряда белых щетинок покороче. Сажусь на пол в ванной, меня всю трясет. Пальцы слишком толстые, чтобы разделить пучки щетинок на отдельные волоски. Как же это долго. Я считаю, и всё время приходится начинать сначала.

34. В первом пучке – 34 волоска. Как ни странно, во втором столько же.

Перебрав половину щетинок, понимаю, что считать становится всё труднее. Это потому, что на улице стемнело и света не хватает. Осторожно отделив пальцами сосчитанные волоски от несосчитанных, вытягиваю другую руку и включаю свет.

Когда наконец поднимаю голову, все 1768 щетинок посчитаны во второй и в третий раз, и я чувствую, что мои плечи задеревенели, а шея затекла. Вечер, тишина.

У меня в голове тишина.

Часы показывают 21.24. В ресторане как раз подают десерт. В моей квартире почти настало время готовиться ко сну. Сижу на полу и жду, пока пройдут 6 минут.

В 21.30 встаю у раковины. На этот раз, держа щетку в руке, я преисполнена уверенности. Я знаю, сколько нейлоновых волосков касаются каждого моего зуба. Я вижу их. Моим челюстям ничего не угрожает. Мои зубы в безопасности.

А потом я смотрю на щетку. Первого числа каждого месяца я покупаю новую щетку, но у этой уже потрепанный вид. Щетинки вытянулись и загнулись по краям, некоторые под ужасными углами – еще бы, ведь их столько раз тормошили и раздвигали пальцами. Моя щетка похожа на ершик для унитаза.

Я не могу чистить зубы такой щеткой.

Но я не смогу лечь спать, не почистив зубы.

Приготовления ко сну начинаются в 21.30, а уже 21.30.

Я покупаю новую щетку первого числа каждого месяца, но сегодня не первое.

Делаю глубокий вдох, потом выдох.

Я знаю, что у этой щетки 1768 щетинок, и вряд ли кто-нибудь, разве что работник фабрики по производству щеток, может похвастаться такой же осведомленностью. Вот что я сделаю. Поскольку сегодня вечер пятницы, а не обычный вечер, я начну готовиться ко сну не в 21.30, как обычно, а в 22.30. В последующем такой распорядок будет действовать каждый вечер пятницы и субботы. Хотя первое число месяца только через 6 дней, я пойду и куплю 2 новые щетки – одну буду использовать до конца месяца, а другую начну с первого числа. Эта смена щетки не в начале месяца будет происходить лишь тогда, когда мне придет в голову посчитать щетинки. Более того, я прямо сейчас пойду в супермаркет и куплю все щетки этой модели, потому что, если ее снимут с производства и введут новую, мне снова придется пересчитывать волоски.

Выполнять обычный ритуал по приготовлению к выходу из дома необязательно – я же не иду за продуктами, это всего лишь продолжение нового ритуала отхода ко сну на тот вечер, когда кончаются зубные щетки. Поэтому я просто беру ключи и сумочку и выхожу. Прямо в той одежде, которая на мне. Серых спортивных штанах на несколько размеров больше моего из ящика, помеченного ярлыком «удобная одежда». (Ярлык приклеен изнутри ящика.) Темно-голубых кроссовках. Просторной спортивной кофте, темно-синей, из того же удобного ящика. Футболке, черной. Волосы забраны в хвостик. Никакой косметики.

В супермаркете беру зеленую корзинку и кладу в нее все щетки нужной модели, которые у них есть. Их 14. Цвет не имеет значения, но щетина должна быть полумягкой и ни в коем случае не мягкой и не жесткой, потому что тогда число щетинок может различаться.

На нем хлопковые брюки и рубашка. На этот раз его волосы сухие. Он покупает половину жареного цыпленка, расчлененного продавщицей при помощи кухонных ножниц, и какие-то квелые овощи. Рубашка заправлена в брюки, а один хвостик сзади вылез.

Я вижу его лишь у кассы.

Я вижу его только со спины, но знаю, что это он.

Я словно чувствую его запах.

Но он не чувствует мой.

Надо стоять очень тихо. Может, тогда если он обернется, то не увидит меня.

Он оборачивается.

Он меня видит.