Побег из Амстердама

Глава 18

Когда я, запыхавшаяся и насквозь промокшая, вернулась домой, Анс все еще сидела в гостиной в кресле у камина, поджав ноги. Я подошла к огню согреть руки и только собиралась произнести тираду о погоде, как заметила, что она плачет. Подбородок и губы дрожали, а слезы капали даже с кончика носа. Я понимала, что мне сейчас надо ее утешать, но не решалась до нее дотронуться.

— Он позвонил, — всхлипнула она, протянув ко мне руку. Я схватила и сжала ее, словно в знак взаимной поддержки. Она сплела свои пальцы с моими, холодными и мокрыми.

— Этот урод! Этот гад! — она яростно покачала головой. — Я даже не знаю. Я просто не знаю, что мне теперь делать.

Я села около нее на каменном полу, все еще сжимая ее руку, и, как ни странно, мне это было приятно. Теперь Анс опиралась на меня. Я оказалась сильной, она была жертвой.

— Что он сказал?

— Он в Испании. В Мадриде. Он поехал в аэропорт и купил билет на первый подвернувшийся рейс. Он хотел уехать. «Чтобы расставить все по местам». Я спросила, сколько времени ему на это понадобится. Он не знает. Он позвонил, чтобы я не беспокоилась. Сказал: «Может, я вообще не вернусь». «А клиенты?» — спросила я. «Пусть катятся ко всем чертям» — так и сказал. Попросил меня отвезти свой архив в «ZHV», контору, где он раньше работал.

Она снова расплакалась, всхлипывая, сползла с кресла на пол и вдруг обняла меня, уткнувшись мне в шею и намочив мне щеку слезами. Я неловко гладила ее волосы и осторожно обнимала худенькие плечи. Я не могла вспомнить, чтобы мы когда-нибудь сидели так раньше.

— Я его люблю, — рыдала она. — Я так по нему скучаю. Только он один любил меня за всю мою жизнь. Он меня понимал. Ну как это могло случиться?

Я не знала, что ей ответить.

Анс вытерла рукавом слезы и подняла нос:

— Хватит плакать… Да пошел он! Сам захотел другой жизни. Все ясно. Проехали.

Она зло замахнулась и, поднявшись на ноги, пошла к двери, тихонько всхлипывая.

— Выпьешь вина?

Я кивнула, глядя в огонь.

Я чувствовала себя стервой. Я сидела, как чурбан, набрав в рот воды, когда Анс впервые в жизни нужна была моя поддержка. Почему же я ничего не чувствую, когда у нее горе?

Больше всего на свете я хотела бы обнять ее и утешить, любить ее, как полагается сестре. Мне ужасно хотелось помириться, хотелось, чтобы она мне доверяла и у нас были настоящие отношения, как у людей, знающих друг друга всю жизнь.

Мы молча пили красное вино и слушали треск поленьев в камине. Близость между нами растаяла так же внезапно, как и появилась. От алкоголя я раскраснелась, согрелась и стала сентиментальной. Две женщины, забытые Богом и всем миром, спасают друг друга и двух ангелочков где-то в дюнах.

— Надо жить дальше, — подняла стакан Анс.

— Мы не созданы для любви, — сказала я, но язык как будто спотыкался, я шепелявила, как пьяная.

— Знаешь, мы — как обезьянки, которых в целях эксперимента воспитывались приемной матерью без любви. Когда обезьянки выросли, они оказались не в состоянии любить сами. Они гнали прочь собственных детей. Мы с тобой не умеем любить. Нас никогда этому не учили.

У меня закружилась голова, и я не могла справиться со словами. Я хотела сказать, что не согласна с ней, я умела любить. Возможно, я не была идеальной матерью, но я бесконечно любила Мейрел и Вольфа. И старалась, чтобы они это чувствовали. Я любила Геерта, я заботилась о нем, забыв о себе самой. Но сказать ничего не получилось. Язык словно раздулся и совсем не ворочался, а губы были как замороженные. Комната кружилась перед глазами, и все почернело. Я услышала, как истерично визжит моя мать от злости и ужаса, как она бьет кого-то, потом мерзкий глухой звук железа, вонзающегося в тело, тихий стон моего отца. Я изо всех сил попыталась открыть глаза, но ничего не вышло.