Побег из Амстердама

Глава 2

Я опоздала. На школьном дворе играли только старшие дети. Вольф и Мейрел стояли у забора, взявшись за руки. Вольф мечтательно жевал свой голубой шарф, Мейрел раскачивалась взад-вперед в высоких сапогах и внимательно вглядывалась в улицу темными глазами. Когда она увидела меня, лицо ее не прояснилось, а стало еще сердитее. Она большими шагами протопала ко мне, таща за собой Вольфа.

— Где ты пропадала? — ворчала она. — Я могла бы пойти играть к Зое, Зоина мама ждала-ждала тебя, а потом говорит: «Я больше не могу ждать, приходи играть завтра». Ну что мне теперь делать?

Она пнула мой велосипед, рассерженно взобралась на багажник и уселась, упрямо сложив руки.

Моя маленькая сердитая Мейрел. Пока я рассыпалась в извинениях, Вольф стоял, подняв ручки вверх, и кричал: «Мама, поцелуй меня!» Из носа текло, щечки покраснели и обветрели, руки были мокрые и холодные, но он этого не замечал. Он всегда был в хорошем настроении. Как два ребенка, родившиеся от одной мамы, могут быть такими разными?

Я часто чувствовала себя виноватой перед Мейрел. Из-за того, что у нее было такое негативное восприятие самой себя. Ее отец Стив ушел от нас через год после ее рождения, и она, казалось, все время боится, что я когда-нибудь тоже ее брошу.

Мейрел хотела, чтобы мы жили так, как ее подружки Зоя, Стерре и Софи. Их мамы не работали или работали неполный день, папы приходили домой каждый вечер и зарабатывали много денег. Они жили в чистеньких домиках с аккуратными кухоньками, снимали обувь у порога, и мамы в половине пятого начинали готовить ужин. Мейрел хотела, чтобы у нас было так, как у всех. Если я во время мытья посуды начинала танцевать или петь, она приходила в бешенство. «Веди себя нормально. Тебе бы только быть красоткой!» — кричала она и начинала передразнивать меня, кривляясь, а потом убегала, рассерженная. Однажды она вылила в унитаз все наше вино и выбросила в помойку все сигареты. Мейрел волновалась обо всех. Ей вечно приходили в голову мысли, от которых она не могла уснуть: что я умру от рака легких, или попаду в автокатастрофу, или влюблюсь в кого-нибудь, и мы с Геертом разойдемся. Такие вещи она видела по телевизору и доверяла телевизору больше, чем мне.

Как все хорошие матери, я хотела для своих детей только самого лучшего, но моя жизнь по той или иной причине никак не входила в нормальную колею. Я всегда стремилась к нормальной семейной жизни, но влюблялась в мужчин, с которыми это было просто невозможно. Я хотела стабильности и постоянного дохода, хотела аккуратно, организованно вести домашнее хозяйство, но была слишком импульсивна, ленива и несобранна. Я могла отправиться с детьми в супермаркет со списком необходимых покупок в кармане, а оказывалась вместо этого в кафе с коллегой. Детям — по тарелке томатного супа с тостами, мне — крокет и пиво. Черт возьми, думала я, в конце концов, я живу сейчас и хочу наслаждаться именно этим моментом. Сейчас мне хорошо, я счастлива. Я хочу передать своим детям ощущение того, что жизнь — это одна большая авантюра, и каждый день приносит что-то новое и увлекательное, если ты открыт для этого. Чувство счастья и свободы переполняет меня, я рада и горда, что я не такая, как мои родители, что живу гораздо более наполненной жизнью. Я вложила в своих детей намного больше, чем получила сама от своих родителей. Что могли дать мне родители, которые вкалывали с утра до ночи как проклятые? Ничего. Оба рано умерли. Моя мать наложила на себя руки, прожив жизнь, полную психозов и депрессий, отец умер от инфаркта пять лет спустя. Что толку от того, что они всегда правильно питались, вовремя ложились спать и были верны друг другу. Они не пили и не курили. Исповедовались в своих жалких грехах. Мои родители. Я никогда не чувствовала, что они счастливы со мной и моей сестрой. Друг с другом.

Мы ехали домой на велосипеде. Вольф сидел впереди и во все горло распевал про гномиков, сидящих на грибах. Мейрел дулась на меня, сидя сзади. Я спросила, как дела в школе, а потом весело принялась рассказывать, что мы сейчас пойдем в булочную покупать свежий хлеб и я куплю им что-нибудь вкусное.

— «Киндер-сюрприз»?

— Нет, что-то из хлебушка. Круассанчик или булочку с изюмом…

Мейрел выбрала «Твикс», Вольф захотел хлебную палочку.

— Мам, а что у нас на ужин?

— Вкусный гороховый суп с беконом и гренками.

— Класс!

Я зарылась носом в волосы Вольфа — они пахли сеном, — и, нагнувшись вперед, нажала на педали. Мейрел положила голову мне на спину.

Дома я разложила по местам покупки и поставила чай. Мейрел играла на пианино, Вольф возился со своим «лего», и если бы не ужасная открытка у меня в сумке, я могла бы наслаждаться тихими семейными радостями. Когда я лежала в объятиях Геерта, я была уверена, что не он писал эту мерзость. Но теперь я снова начала сомневаться. Открытка прямо преследовала меня.

С другой стороны, я не могла себе представить, чтобы он сидел за пишущей машинкой и сочинял такие страшные вещи. Я перебирала в голове всех своих друзей и знакомых, но на половине списка поняла, что в этом нет смысла. Все мои друзья были музыканты. Что им, делать нечего, как только угрожать мне? Я никому не перебегала дорогу, я всего-навсего обычная певичка, ни я, ни мой образ жизни никому не интересны. Родственники? У меня их почти нет. Сестра Анс и старая, выжившая из ума тетка. С Анс я разговариваю в среднем раз в неделю, и мы очень стараемся сделать вид, что поддерживаем семейные отношения. Нет, я могла честно признаться самой себе, что ни у кого, кроме Геерта, нет причины меня ненавидеть.

Если это не кто-то чужой. Чужой, кто знает то, чего не знает никто: что я избавилась от ребенка. Может быть, действительно какой-нибудь активист движения против абортов. Кто-то, кто видел, как я выходила из клиники, и выследил, где я живу. Мое имя написано на двери и в телефонной книге есть. Дорина, которая поет на бэк-вокале в «Хилерс», как раз недавно советовала мне сменить номер и хорошенько защитить окна и двери. Дом ее матери ограбила банда югославов. По всей видимости, югославы уже несколько недель следили за ними и в тот момент, когда отец Дорины уехал, вломились в дом. Они следят за вами ночью, выбирают подходящий момент, звонят в дверь и спрашивают, дома ли хозяин. Ничего не подозревая, вы говорите, что хозяина нет, а этого-то им и надо. Врываются в дом, грабят и насилуют, как они делают это у себя на родине с женщинами, чьи мужья ушли в горы. «Эти югославы ужасно жестокие, человеческая жизнь для них ничего не стоит», — говорила Дорина. И они знают, что музыкантам часто платят черным налом. После выступления они тебя поджидают, особенно в воскресенье, когда бывают две, а то и три халтуры и у тебя дома много наличных. Они угрожают застрелить детей, если ты пойдешь в полицию. Именно так, как делали это в Боснии и Косово. Шантажируют женщин детьми. Здесь становится просто смертельно опасно из-за этих военных преступников, которые разгуливают на свободе.

Зазвонил звонок, и я увидела за дверью соседскую девочку Еву с толстым конвертом в руках.

— Это вам, — сказала она, сунула конверт мне в руки и осторожно заковыляла на своих роликах вниз по крутой каменной лестнице.

— Постой, Ева, где ты его взяла? — спросила я. Вольф в это время обхватил меня за ногу, а Мейрел вопила, что хочет пойти с Евой.

— Мама боялась, что мальчишки с улицы его стащат, вот и забрала его к себе. Он лежал у вас на ступеньках.

Мейрел с самокатом пролезла мимо меня на улицу. Я прочитала свое имя на конверте и почувствовала, как у меня пересохло во рту. «Лично» было напечатано в верхнем левом углу. Тем же шрифтом, что и на открытке.