Поцелуй бабочки

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ФИТИНГОФА

Живешь, мучаешься, мудруешь по мере сил, и вот уже кажется, что-то начинаешь соображать. Сейчас же приобретаешь себе трубку и заводишь привычку, развалившись в кресле, порассуждать о том, что-де не видать неправедному Царства Божия, а добродетель как раз, наоборот вознаграждается, кстати же, и воздается каждому по делам его… Во время подобных размышлений обычно и происходит нечто такое, от чего весь твой многолетний опыт летит к чертовой матери и ты снова круглый идиот.

Вот история:

Жил человек. Не в лучшее время и не в лучшем месте, да еще и с неудачной фамилией Фитингоф, доставшейся ему от каких-то далеких предков — остзейских баронов. Неудобство фамилии заключалось в том, что земной путь художника Фитингофа как раз совпал с периодом гонений на дворян, евреев и прочих гнилых интеллигентов. К тому же еще и характер у Георгия Петровича оказался непростой — свое дворянское происхождение он не только не скрывал, но и всячески подчеркивал при помощи чистой сорочки, шляпы и галстука-бабочки, за что и был изгнан из академии художеств в двадцать втором году как «элемент, чуждый пролетарскому искусству».

«Если мы не уничтожим таких, как ты, то рабочий класс никогда не обгонит буржуазию в культурном строительстве», — в глаза Фитингофу сказал председатель АРХа, некто Спиридонов. На том и разошлись. Фитька, как называли его друзья, не снимая бабочку, занялся нешумным делом — книжной графикой. Спиридонов же, после ряда убедительных побед над буржуазной культурой, благополучно скончался в 1938 году в новгородском «домзаке» от воспаления легких.

Но не только перед трудовым народом грешен был Георгий Петрович Фитингоф. Увы, не видать Фитьке жизни вечной, ибо еще больше, чем галстук-бабочку и шляпу, любил он женщин, и они отвечали ему взаимностью.

Спокойно, господа бабники, уберите свои ухмылочки. То, что называл любовью к женщинам Георгий Петрович, ничего общего не имеет с вашей суетливой возней по поводу: «Где бы зацепить бабенку на вечер?» Фитингоф любил женщин, а не свою копеечную похоть, и был предан им всей душой и всем сердцем.

И вот еще что: да не показалось бы кому-нибудь, что был он чем-то вроде старорежимного ухажера или, не дай бог, бабьим угодником на посылках. Ничего похожего, Фитька был блестящим мужчиной. Прежде всего, он не признавал нищету. И вот чудеса — нищета обходила его. В самые тяжелые времена, когда голод, вши и унижения вытоптали целое сословие, а страну поставили в очередь за «хамской подачкой», он руки не протягивал, только худел и бледнел, однако продолжал курить длинные папиросы и носить чистую сорочку. Потом времена поменялись, в чести стали партийные нувориши. Друзья-художники бросились занимать должности в Союзах, Советах, редколлегиях… Но Георгий Петрович не стал новым дворянином. Уже будучи признанным художником, не полез в начальство, глубоко презирая всякого рода общественную деятельность. Нет, Фитингоф принципы не менял, продолжал любить только женщин и имел к тому все основания — он был умен, образован, красив, весел, иногда высокомерен, ироничен, всегда широк и ни в каком возрасте не казался старомодным. И потом, надо было видеть этих женщин… Хорошо известна разоблачающая роль, которую играют спутницы жизни многих выдающихся мужчин. Правда, что и любовь зла, и влюбленный слеп, и все же, и все же… Как правило, масть идет к масти. Так вот, следуя этому правилу, Фитька был превосходным мужчиной.

Вот истинная правда: женщины обожали его. Всю жизнь вокруг Фитьки клубился целый выводок женщин всех мастей и сословий, с каждой из которых у него были особые отношения. Один роман затухал, другой возгорался. Попутно тянулись какие-то старые многолетние связи, что не мешало ему поддерживать приятельские отношения с двумя своими бывшими супругами, а также ежегодно ездить «на побывку» в Москву к некоей даме по имени Евгения Александровна. Наконец, были у него и просто женщины-друзья плюс многолетний телефонный роман, а также целая армия поклонниц. И вся эта канитель, притом что Фитька был перманентно женат.

Черт знает сколько изобретательности, сколько изворотливости требовалось, чтобы избегать скандалов, разводя по углам распаленных любовью женщин, не давая им столкнуться и вцепиться друг в друга. Да и не всегда удавалось, точнее, совсем не удавалось. Иначе говоря: жизнь у Фитьки была подобна жизни героя авантюрного романа. Тут и разлуки со стихами и клятвами в вечной любви, и слезы, и доблестные победы, и поражения… И еще многое-многое из того, чем полна жизнь легкомысленного человека: скандалы, объяснения, конфликты с оскорбленными мужьями, побеги через окна и постоянная, десятилетиями не ослабевающая женская склока за Фитькину любовь. Воистину, этот человек знал счастье разделенного чувства! И так всю жизнь.

Просвистели годы. Никаких попыток продлить молодость Фитька не предпринимал, так что старость подошла ровно ко времени и в срок. Ни детей, ни домашнего очага Георгий Петрович не нажил, зато обзавелся тростью и превратился в чудесного, моложавого и веселого старика.

Однако и состарившись, Фитька не стал праведником от немощи. Кончились прыжки из окон, а дамская круговерть вокруг только усилилась. Уже на склоне лет Георгий Петрович смертельно влюбился в пятнадцатилетнюю дочь своего близкого друга, и этот тайный, мучительный платонический роман оставил свидетельства — серию портретов гибкой девочки с безмятежным взглядом по-взрослому бесстыжих глаз. Фитька многое знал наперед.

…И грянул гром. Раскаты его принес телефонный звонок: «Фитингоф в параличе».

С утра у него болела голова. Он вышел из дома, боль усилилась. Пришлось вернуться. В квартире убиралась старая приятельница — партнерша по преферансу.

— Что-то мне не того… — сказал он, сел на стул, и тут его перекосило.

Удар оказался редкой силы. То, что в медицине называют тетраплегией. То есть в течение одной минуты из привлекательного мужчины, полного сил и здоровья, Фитька превратился в ни на что не пригодный полутруп. Безгласный, неподвижный, делающий под себя.

— …Это так страшно! Это так ужасно!.. — рыдал по телефону чей-то голос. Не то Елены Николаевны, не то Валечки, или Верочки, или Раисы… черт их разберет!

— Ну вот и все, — сказал я жене. — Один на всем белом свете, никому не нужный, парализованный старик… Конец его ужасен.

И мы приготовились к участи свидетелей трагедии последних дней жизни Фитингофа.

Много ли друзей бывает в преклонном возрасте, да и что спросишь с этой инвалидной команды? Обменявшись звонками, сообща решили, что возле умирающего Фитьки следует организовать хоть какое-то дежурство. Наивные — больной с таким диагнозом требовал постоянной, ежеминутной опеки. Тяжелый как скала, Фитингоф лежал, опутанный капельницами, катетерами и трубками, через которые происходили его последние контакты с внешним миром, и мычал что-то невразумительное.

Делать нечего, жена и теща собрали какие-то склянки и поехали «нести свой крест».

Возвратились очень скоро.

— Мы на очереди шестьдесят четвертые, — сообщили они. — Там не протолкаться.

Ничего удивительного, набежало бабья поглазеть на поверженного Фитингофа.

— Пару дней поахают фальшивыми слезами и разбегутся, как тараканы, — не сомневался я. — Что ж, у счастья короткая память.

Да? И вы так считаете? Так вот же вам: в этом тяжелейшем состоянии Георгий Петрович тянул еще без малого три года, и все это время у одра бездыханного Фитьки ни на минуту не прерывался караул обожающих его женщин. Были привлечены лучшие медицинские силы, наняты санитары, массажисты и медсестры.

Теперь, когда беспомощный Фитингоф был в полной их власти, ел с ложечки и пил из поильника, любовь женщин к нему возгорелась с новой силой, будто они только этого и ждали.

Как очевидец, свидетельствую: это была подлинная страсть, сопровождаемая бесконечными междоусобицами и интригами теперь за право вынести утку, поправить подушку, смазать пролежни или поставить клизму. В последнем, правда, не было равных Варваре Евгеньевне, делавшей это регулярно на зависть многочисленным соперницам.

Целых три года полыхал этот жертвенник любви у постели Фитингофа. Затем его не стало.

И вот теперь я спрашиваю себя: что это было? Чего добивались эти женщины, чего они хотели от Георгия Петровича? Нет, не от молодого Фитьки, полного сил и здоровья, и даже не от того очаровательного пожилого джентльмена, каким он стал с годами, — тут все ясно. Но что же такое, объясните мне, страстная любовь к бездыханному обрубку, полутрупу, парализованному старику?

— Ты ничего не понимаешь в женщинах и ничего не смыслишь в любви, — говорит жена.

— Оставь, ради бога, при чем тут любовь?

Между тем перед глазами разворачивается реальная картина коллективного сошествия с ума. Ведь по всем законам Фитька, как и надлежит сентябрьской стрекозе, обязан остаться один — заброшен и забыт. Иначе зачем же мы всю жизнь укрощаем страсти, не позволяя себе ни-ни… ни на шаг?.. Да, черт побери, на закате жизни мы пожинаем плоды счастья от своих земных страданий.

— Кому они нужны, ваши страдания!.. — морщится жена.

— Что ты несешь, язычница!

Отмахивается и уходит.

Женщина — ей не постичь божественной связи между страданием и счастьем.

— Хватит трепаться! — говорит жена. — Покажи осчастливленного.

— Покажу…

Я перебираю в памяти имена великих мучеников от Авеля до наших дней, вспоминается море страданий и океан слез, но счастье, увы… По этой причине ставлю крест на собственных пророчествах и записываюсь в дураки. Кто последний?