Под знаменем Сокола (СИ)

По тонкому льду

После полудня погода испортилась. Бледное небо мерзло и зябло, глубже и глубже зарываясь в пуховую перину тяжелых снеговых облаков. Злой полуночник, бесприютный бродяга, гулявший по речному простору да отплясывавший хмельного трепака на макушках деревьев так, что они, бедные, кланялись ему едва не до самой земли, взбивал небесную перину, взбивал, а потом из озорства взял да и проткнул. Снег, летавший до того в воздухе малыми, веселыми снежинками, повалил густыми хлопьями, а полуночник, беспутный Стрибожий сын, разохотившись к гульбе, пошел вдоль берега вприсядку, закручивая снежные вихри, вздымая полы плащей, бросая в лица целые жмени колючего снега.

Двигаться в этой кутерьме с каждым шагом становилось все сложней. Лошади недовольно отфыркивались и мотали головами, а люди, поругивая нежданное ненастье, гадали, что могло стать его причиной.

— Не к добру это, не к добру, — недовольно щурил глубоко посаженные зеленые глаза и сердито тряс запорошенными снегом седыми усами сотник Войнег Добрынич, нынче отвечавший за безопасность княжны. — Совсем Велес осерчал на нас, бедных.

— Да это ромей со своими разговорами про Белого Бога виноват! — ревниво предположил щуплый молодой гридень по имени Хеймо, чья бабка Тару слыла лучшей на все Корьдно потворой и повитухой. — И зачем мы только его с собой взяли?

— Известное дело, зачем! — простуженным басом отозвался один из его товарищей, муж из старшей дружины, за свою любовь ко всякого рода сплетням прозванный Сорокой. — После того, как Неждан Незнамов сын за море русское на службу к басилевсу подался, княжна каждого ромея готова приветить! Вдруг весточку какую от милого друга принесет!

— Про Неждана хоробра нам и самим охота послушать, — заметил еще один гридень, ладный темноволосый парень, по отцу прозванный Чурилой. — Говорят, он в ромейской земле еще как отличился, за свои подвиги дорогую награду получил.

— Брешут, верно, — покачал седой головой Войнег, недовольно глядя на увлекшихся досужей болтовней воинов. — По мне, за свое беспутство так он только каши березовой заслуживает, как и все вы, бездельники! Это ж надо такое выдумать, сестру княжескую из терема уворовать! Считайте, он тогда легко отделался, отведал одних батогов!

— А я слыхал, — не унимался болтун Сорока, — что Незнамов сын в нашу землю воротился, в лесах с разными побродягами вроде разбойного Соловья скрывается, русские дозоры подкарауливает да на обозы нападает. Люди бают, что сам Соловей — это он и есть!

— Скажешь тоже! — махнул на него Чурила. — У Соловья, сказывают, голова, как пивной котел, глаза, точно глиняные плошки, между глаз стрелу можно положить, а наш Неждан, хоть и беспортошный, а лицом всегда был пригож, иначе стала бы о нем наша госпожа слезы лить!

— Бабье болтливое! — простуженным гусем зашипел на гридней Войнег. — Накличете лихо на наши головы! Будто непогоды нам мало!

Он в сердцах хватил батажой коня, выезжая вперед, дабы поглядеть, видна ли еще накатанная санная дорога. Гридни за его спиной притихли.

Хотя светлейший князь Ждамир и его бояре, признавая силу и превосходство руссов, ласково принимали в Корьдно Святослава и его кметей, не все в земле вятичей смирились с поражением и нападения на дозорных, обозников или гонцов были не так уж редки. Особого вреда они руссам, конечно, не причиняли, но докучали не хуже назойливых мух. Особенно отличался на этом поприще некий Соловей, прозванный так за особую манеру переговариваться со своими людьми с помощью различных птичьих пересвистов. Особо удавались лихому разбойнику трели да переливы соловьиные. И из тех, кто эти трели слышал, мало кто живым ушел.

Цельное лето и почитай всю осень злодействовал Соловей, видавших виды гридней и воевод поражая своей дерзостью. Подобно птицам крылатым, его люди возникали точно из воздуха и так же, будто по воздуху, уносились прочь. Все попытки изловить Соловья оканчивались провалом, а посланные на розыски сами попадались в расставленные им ловушки. Он же оставался неуловим, изобретая новые и новые способы, как нанести урон.

Сказывали, убежище его скрывается в самой лесной чащобе. Знающие люди, а чаще всего болтуны, вроде Сороки, говаривали, что жилище его стоит не на земле, а на древесных ветвях. Сидит Соловей на семи дубах, от посвисту его соловьиного листья вянут и травы сохнут, а всякий человек или зверь падает замертво.

Войнег в эти разговоры не очень-то верил: что только народ не наплетет, напридумывает. То, что руссы не преуспели с розысками, так то не диво, в лесном краю надо родиться, чтобы все тропы звериные знать, а то, что Соловей — уроженец здешних мест, никто не сомневался. Про Неждана гридни болтают. А что, может, Соловей — это и точно Неждан? У Незнамова сына на такие дела удали вполне бы хватило, да и дури в буйной головушке гуляло пока предостаточно. А коли так, то надо глядеть в оба да беречь княжну. И сохрани Велес от этого Соловья и прочих лихих людей.

Тем временем непогода разыгралась не на шутку. Снег падал уже не только сверху, но летел спереди, сбоку, сзади и даже, кажется, снизу, забиваясь во все пазы и щели, залепляя глаза, не давая дышать. Княжна и одна из ее служанок пересели в санки и едва не с головой укутались меховым пологом, соболенок залез к хозяйке под шубу и свернулся калачиком на груди, временами высовывая из-за ворота недовольную ушастую мордочку. Гридни жались к саням, запахивали плащи и держались за шапки. И только Анастасий ромей, словно безумец или кудесник, упиваясь восторгом новых ощущений, вдохновенно глотал ветер и снег, во весь голос распевая какой-то гимн, сложенный в честь сурового Борея. И лучше сопели или гудка ему вторила ревевшая и рыдавшая на разные голоса метель.

Сотник Войнег не без труда пробился к саням:

— Госпожа! — перекрывая голос ветра, хрипло прокричал он. — Дальше двигаться нельзя! Слишком опасно! В этом месте на реке бьют ключи, потому полыньи по ползимы не замерзают! В такую ненастную пору и под лед угодить недолго!

Всеслава, однако, покачала головой:

— В родной избе мимо печи не проскочишь! — улыбнулась она. — Нешто в первый раз, дядька Войнег! Чай, все полыньи вдоль крутого берега идут. Если что, лесом проскочить можно.

— Каким лесом?! — возмутился сотник. — Там кругом сплошная топь!

— А ежели назад поворачивать, то точно в лесу заночевать придется!

И княжна, подавая своим людям пример, велела вновь подать ей коня.

Уважая княжескую волю, дальше препираться сотник не посмел. Только выругался про себя покрепче на девичье своевольство. Окажись на месте Всеславы его собственное дитя, выпорол бы, не задумываясь, без лишних слов. Впрочем, все в Корьдно знали, что старый сотник и свою единственную дочь, красавицу Войнегу, ровесницу княжны, баловал сверх всякой меры, и прекрасную Всеволодовну любил, словно родную кровь, если не паче нее.

Метель ревела и выла, замешивая вкрутую мороз и снег, нещадно хлестала по верхушкам деревьев, вилась понизу поземкой. Кому-то в ее отчаянном голошении слышались причитания Лады-Весны, оплакивающей заточенного в ледяные подвалы Даждьбога-солнышко, кому-то мерещился безудержный хохот бесов, водящих свои адские коло вокруг входа в иной мир.

Гридни поминали Велеса, прося у скотьего бога защиты, а Войнег, ругая про себя девчоночье упрямство и свою уступчивость, через каждые двадцать шагов сменял передовых, сам постоянно слезая с коня и проверяя путь. Занятый своим делом, заунывную песнь метели он не разбирал, потому, когда неуемный ромей подъехал к нему и сказал, что де слышит, будто кто-то на помощь зовет, Войнег только сердито отмахнулся: прислышалось.

— Это тебя Морана кличет, в полынью заманивает! — пояснил он, предостерегая чужеземца (какой-никакой, а все-таки гость). — Скажи спасибо, что она тебя человечьим голосом морочит, на иных, бывает, собакой лает или вовсе медведем ревет!

Анастасий только отмахнулся. Уповавший на своего всемогущего Бога, в козни Мораны он не очень верил. Сорвав с головы шапку, чтобы лучше слышать, он пустил коня рысцой, обгоняя отряд. Войнег в досаде последовал за ним.

«Чтоб ты провалился, дубина заморская!» — в сердцах подумал сотник и тут же взял свои слова назад, ибо Анастасий, несмотря на все его странности, относился к тем людям, которым Войнег просто не мог желать зла. Ну, скажите, какой еще лекарь мог среди ночи, в самую что ни на есть лютую непогоду, бежать на другой конец города ради больного или увечного, сирого или убогого, не надеясь получить за лечение даже мизерной платы? Какой еще полез бы в горло к маленькому Веллу, запоздалому первенцу боярина Урхо, оттягивать тлетворные, удушающие пелены, зная, что хворь в любой момент может перескочить на него? Тогда ведь даже старая потвора Тару побоялась подойти.

Сзади послышался дробный стук копыт гнедого иноходца. Вырвавшихся вперед всадников нагоняла княжна. Гридни, кто как мог, поспевали за ней.

— Что случилось? — с тревогой глянула на сотника Всеслава.

— Да ромею твоему, госпожа, голоса тут все мерещатся! — в сердцах начал Войнег.

Однако в этот момент его слух, хотя и слегка ослабевший с годами, но все же привыкший различать в шуме битвы сигнал тревоги или призыв наступать, уловил сквозь вой ветра человеческий крик. Кричал ребенок, и кричал совсем неподалеку.

Перешедшие в галоп кони шибко разлетелись по снегу и потому, когда впереди замаячило черное недреманное око полыньи, вершники едва не вылетели из седел в попытке их остановить.

— Стоять! Мать вашу! — заорал на гридней Войнег, чувствуя, как опасно колеблется и зловеще трещит под лошадиными копытами лед.

На расстоянии примерно двадцати шагов, плохо различимый в снежном мороке, но от этого не ставший менее реальным, в самом сердце полыньи отчаянно бился мальчишка лет десяти-двенадцати. В безуспешных попытках выбраться он судорожно хватался за острые, точно осколки привозного стекла, края, но тонкий лед, не выдержав даже такого ничтожного веса, обламывался, погружая неудачливого пловца с головой под воду, с каждой новой попыткой отнимая силы и тем самым лишая его каких бы то ни было шансов.

— Вот бедолага, — участливо пробасил Сорока. — Видать, Велесу новый прислужник потребовался. Скорей бы уж! Сердце кровью обливается на него смотреть!

Войнег хоть и прицыкнул на кликушу безмозглого, а и сам видел, что помочь ничем нельзя. Лед вокруг был еще слишком тонкий, никак не подлезешь. Но что делает безумец ромей? Скинул плащ с сапогами и, распластавшись лягушкой, ползет к полынье. Нешто не видит, что лед вокруг весь пошел трещинами!

— Стой! — заорал Войнег, но ветер отнес его голос в сторону.

Вовремя подхватив вздумавшую последовать за ненормальным Всеславу, сотник рявкнул на гридней, чтобы подали веревку. Как ни скудоумен был Анастасий, но конец вокруг пояса обвязал. И в этот миг Водяной утащил мальчишку под лед.

— Все, ребята! — почти с облегчением выдохнул Войнег. — Тащите этого полоумного назад! Не хватало еще и ему провалиться!

Но сотник плохо знал Анастасия. Раньше, чем кто-либо успел выполнить приказ, человек русского князя распрямился в полный рост, в несколько безумных прыжков пересек расстояние, отделявшее его от роковой купели, и нырнул.

Веревка проворным ужом зазмеилась следом, но повитухин внук Хеймо, с размаху плюхнувшись животом на лед и проехав таким образом саженей пять, если не более, подхватил конец едва не у самого края. Чурила поймал его за сапоги.

— Еще одну веревку давайте, только конец к саням не забудьте привязать, — распорядился Войнег, тоже укладываясь на лед, используя свое копье и копье Сороки как полозья. — Копья все сюда, да лапнику нарубите. Когда скажу тянуть, навалитесь все разом. Может, хоть этого гуся заморского живым достать получится!

«Как же! Небось, обоих только по весне сыскать теперь удастся, да и то, ежели всплывут. Ох, и полетят же наши бедные головушки!» И вновь Войнег устыдился своих мыслей. Да что же это с ним сегодня делается?

А ведь в прежние времена он бы первым полз по гиблому льду и первым в полынью сигал, если бы только любимый вождь, князь Всеволод, его не опередил. Ох, старость не радость! Или нет? А может, дело было в том, что за прошедшие пять лет правления князя Ждамира Всеволодовича все они, и дружина, и вятшие мужи настолько привыкли жить с оглядкой, благоразумно и тихо, что даже поездка на ярмарку в соседний град уже казалась приключением, а торг в Булгаре или Новгороде равнялся с безрассудством. Не потому ли отчаянные ребята, вроде того же Неждана, искали службы у иных вождей или уходили, сбиваясь в ватаги, в леса? Не оттого ли дружина хоробрая и вся воинская рать, сынами Вятока собранная, почти без боя землю родную залетному соколу русскому сдала?

Впрочем, все эти размышления посетили старого Войнега уже потом. В тот момент его мысли касались лишь веревки и двух человек подо льдом.

— Мать честная! А я их вижу! — заголосил, точно полоумный, Сорока.

— Да где же, где? Брешешь небось!

— Да вон они подо мной! Ромей, что твоя стерлядь, плывет!

— И правда! А вон и другой виднеется. Эк, его далеко Ящер уволок!

— Ничего, может еще отпустит…

— Есть! — закричали разом несколько голосов.

— Что есть? — напустился на них Войнег.

— Ромей мальчишку держит, обратно плыть пытается, — пояснили гридни.

— Так не глазейте, тяните! — взмахнул рукой Войнег, ибо привычный к командам голос на этот раз подвел, сорвался на кашель и хрип.

Благослови Велес и Перун того, кто свил первую веревку! Ведь, казалось бы, какая немудрящая вещь, а при умелом использовании может и человека жизни лишить, и эту же самую жизнь спасти. Хотя молодой ромей и умел плавать не хуже иной рыбы, сил в одиночку одолеть течение в ледяной воде, волоча за собой безвольное тяжеленное тело в намокшей одежде, у него бы не хватило. Десять человек тянули конец, и все же шел он с неохотой, еле-еле, словно волок за собой по перекату или стаскивал с мели груженую торговую ладью. Хеймо с Чурилой и Войнег поджидали у края, двое не занятых в работе гридней наломали лапника и расстелили меховые плащи, а затем развели костер. Княжна и ее служанки готовили сухое исподнее и порты и согревали на огне мед.

Когда на поверхности показалась знакомая черноволосая голова, все разразились единым ликующим воплем. Чудо, но ромей еще дышал. Вытащить мальчонку удалось не сразу. Тяжелый овечий тулуп и меховые штаны тянули на дно. Анастасий, хоть и выбивал частую дробь зубами, отфыркиваясь, как рыба-дельфин, выбрался почти без посторонней помощи.

— Тю! Да это же Тойво-отрок, любимый внук старого хранильника Арво!

В голосе Чурилы звучала такая радость, будто он вытащил из полыньи не первого на все Корьдно егозу и сорванца, которого только добрая слава деда спасала от ежедневной, если не ежечасной порки, а самого премудрого волхва.

— Это что ли тот самый, которого наш неумойка Неждан пять лет назад из выгребной ямы вытаскивал? — удивленно переспросил Сорока, заглядывая поверх голов.

— Да нет, — возразил Хеймо. — Из ямы это они на пару волчонка слепого тянули, ну, того самого, которого Кумом Неждановым кликали. Он на княжьем дворе потом еще жил, а после вместе с Нежданом пропал. А этого малого наш Незнамов, помнится, с крыши горящего амбара снял!

— Истину говорят, кто в огне не сгорел, тот и в воде не утонет! — облегченно рассмеялись гридни.

От Войнега не укрылось, что едва его воины узнали внука волхва, Всеслава, державшаяся по своей девичьей скромности в стороне, метнулась к краю льда. Сама, почти без помощи гридней, стала приводить мальчишку в чувство, а когда он задышал самостоятельно, сама совлекла с него одежду, перенесла на меховой плащ, накрыла пологом и принялась растирать. Служанки, выполняя ее поручения, подавали ей приготовленные порты и мед.

Войнег не посмел ей мешать. Чай, этот Тойво и в самом деле приходился старому Арво Кейо единственной родней. Пусть девица потешится, недолго осталось. Да и сраму в том особого нет. Пройдет год-другой, о своих сыновьях так же станет заботиться. Вопрос в том, кому она мечтала бы родить этих сыновей. Явно не хазарскому кагану!

Войнег не раз примечал, сколько бы вокруг Корьдненской княжны не вилось добрых молодцев, ни один ее внимания не привлекал, и это сейчас, когда, куда ни глянь, все бояра да воеводы. Нешто о Неждане безродном тоскует? Вот создал Велес загадку, девичье сердце. Ведь в тот раз, кабы не его, Войнега, охотничий нюх, точно сбежала бы, имя отцово и братнино на всю землю вятичей и за ее пределами осрамив. И этот утопленичек им явно подсоблял. Уж Незнамову-то сыну, своему приятелю и защитнику, вытаскивавшему бедового отрока изо всех переделок-то, точно. Почему, спрашивается, когда пришли за Нежданом поутру, темница оказалась пуста?

Впрочем, ладно! Неждана, что бы там ни болтали о нем гридни, теперь и след простыл! А что до Всеславы, ну, потоскует маленько, а там выйдет замуж, если не за хазарина, так за Ратьшу Дедославского, и заживет, как положено, в довольствии и почете.

Меж тем, непогода как бы сама собой незаметно улеглась. Снег прекратился, ветер стих, из-за свинцовых, тяжких туч даже слегка выглянуло солнце. Поскольку время сильно перевалило за полдень, а княжне, да теперь и не только ей, не терпелось попасть до темноты в святилище, путники стали собираться в дорогу.

По приказу Всеславы Тойво и Анастасия, несмотря на протесты последнего, устроили в санях, закутав в шубы и накрыв несколькими парами теплых плащей. Войнег отправил нарочных к святилищу — топить баню. Объехав лесом опасный участок реки, княжна и ее спутники вновь спустились на лед.

Хотя ехавшая верхом Всеслава через каждые пять-десять шагов заглядывала в сани, ничего интересного там не происходило. После ледяного купания спасенный и спасатель крепко спали, одинаково посапывая в четыре ноздри. Между ними в теплом гнездышке из шкур дремал соболенок.

Старый Войнег тоже начал задремывать в седле: годы брали свое, да и недавнее приключение вымотало сил немало. Смутно различая укутанные снегом березы да ели, он видел во сне, как рубит хазарский отряд, отбивая захваченный на порубежье полон. Это, кажись, тогда у груди мертвой матери он Неждана нашел, а великий князь Всеволод, узрев в том добрый знак (ну как же: дитя в дом — Бог в дом), младенца в княжий терем забрал, вместе со своими детьми, безродного, воспитывал. И воспитал! Знал бы Войнег, чем это воспитание закончится, сразу бы паршивцу голову о землю расшиб!

Или не расшиб? Ведь, говоря по чести, застукав непрошеного гостя у девичьей светелки, он его едва не зарубил, благо, парень, опешив, толком сопротивления оказать не сумел (или не захотел, чай, после гибели князя Всеволода только радениями Войнега оставили безродного, но отнюдь не безрукого гридня в дружине). Когда же настало время кнута, у сотника точно рука отсохла, особенно как глаза княжны в окошке горницы увидал. Понятно, что никому другому он выполнить эту работу не позволил, но не потому, что собирался сводить счеты, а потому, что пожалел. Знал, что Вихорко-кат или Сулейман-кощун мясо с костей снимут, он же только кожу рассек. Да и наутро, найдя поруб пустым, не испытал ничего, кроме облегчения. Недаром сам же этого остолопа учил мечом владеть!

Спал в седле старый сотник, рубил во сне хазарский отряд. Хорошо, привольно было ему, как всегда во время битвы, настоящей ли, привидевшейся ли во сне. Только в какой-то момент стал он замечать, что отряд как-то разросся, превратившись в многотысячное войско. И сверкала на солнце броня хазарских наемников, эль арсиев. И хотя за пределами сна Войнег точно знал, что с каганатом у вятичей мир навеки (пограничные стычки не в счет), что лучше для всех нарочитых мужей платить хазарам дань да выгодно торговать в их граде, взимая к тому же пошлины с иноземных купцов за проезд через свои земли, прихотливый сон доводов рассудка слушать не желал. И там, за пределами яви, словно в заповедные годы, о которых сказывали еще деды, старый Войнег рубил и колол ненавистных от всей души. За родную землю, за попранные святыни, за Всеславу-княжну. И бок о бок с ним рубились русский воевода Хельги-Лютобор, друг Анастасия, и беспутный удалец, бродяга Неждан.

— Госпожа!! Тебя хотят похитить!

Отчаянный вопль прозвучал так близко и так неожиданно, что Войнег едва не выпал из седла.

Вот ведь беспокойное хозяйство! И в кого он, спрашивается, такой уродился? Покойный отец его Тармо, княжий хотяй, Велесов песнетворец, жил тихо да степенно, супруга его Хилья и вовсе без особой надобности рта не раскрывала. Впрочем, побывавшему почти у самой границы исподнего мира, чего не привидится! Да тем более во сне. Но глаза мальчишки оказались открыты. Похоже, он только что окончательно пришел в себя и, увидев над собой прекрасное лицо юной княжны, поспешил поведать то, с чем шел в самую непогоду напрямик через лес, силясь догнать отряд.

— Госпожа! Тебя хотят похитить и к хазарам отвезти!!!

— Да что ты такое говоришь! — всплеснула руками княжна. — Нешто я кагану и так не обещана? Когда хазарам понадобится, они сами за мной приедут!

— Да куда им сейчас! — насупив светлые бровенки над вздернутым носиком, проговорил Тойво. — Пока русский князь в нашей земле с войском стоит, послам хазарским сюда путь заказан!

— А что тогда шум поднял на весь лес? — сердито прокашлявшись, пробурчал Войнег. — Ну, кто, кроме послов, за нашей госпожой приехать может?

— Люди лихие! — сделав страшные глаза, жутким шепотом проговорил мальчишка.

Ответом ему был раскатистый хохот гридней, распугавший ворон на близлежащих ветвях и стряхнувший с еловых лап дюжину горстей снега. И привидится же неразумному дитяте!

— Ну, насмешил, — смахивая с бороды слезы, протянул Войнег. — Нешто сам придумал?

— Да где ему, болезному, — давясь смехом, отозвался Сорока, — небось, услыхал, как бабы в черной избе судачат, да и переполошился!

Однако Тойво, судя по всему, шутить не думал:

— Сами вы болезные, коли не ведаете, не знаете того, о чем весь Корьдно с самого утра гудит! — от возмущения мальчишка даже сел в санях, выпростав из ворота тощую, точно у журавля, шею.

— Это чего ж мы такого не знаем? — нахмурился Войнег.

— А того!

Тойво подождал, пока гридни угомонятся, затем продолжал:

— Княжич Ратьша Дедославский нынче утром, когда госпожа уже выехала, лазутчика поймал, сына вражьего. От него узнал, что в лесах собралась большая ватага, почитай войско целое, что госпожу хотят тайно выкрасть да хазарам вывезти или со светлейшего князя выкуп потребовать, а если не выйдет, то и вовсе убить. А командует той ватагой сам разбойник Соловей!

Голос отрока звучал непозволительно резко, даже дерзко, однако новости стоили того, чтобы ему это простить. Гридни возмущенно загомонили:

— Да как он смеет, злодей, на самое святое в земле вятичей покушаться! — воскликнул, ероша темно-русые вихры, Чурила.

— Потому и смеет, что злодей, тать ночной, кромешник беззаконный! — в тон ему отозвался Хеймо.

— А ты, помнится, Чурила, еще удалью его восхищался, говорил, что он единственный защитник нашей земли и остался, — припомнил товарищу Сорока. — Хорош защитник!

— Да ничего я такого не говорил! — виновато начал оправдываться гридень. — Разбойник, он разбойник и есть! А про удаль его даже русский князь поминал!

Сорока на это только хмыкнул:

— Удаль! Скажешь тоже! Разве в удали тут дело!

— А в чем же?

— В волшбе и колдовстве! Вот в чем! Говорят, у него в жилах вместо крови — зелье наговорное течет! Потому ему мечи и стрелы русские — тьфу, пустое место. Он через них рысью прорыскивает, малым горностаем проскакивает. Сабли его людей острые, как зубы волчьи, броня крепче камня алатыря, потому как наговорная, простым оружием не пробить!

— Ой, братцы! Страх-то какой! — пискнул кто-то из парней, сжав в руке заветный амулет. — Они ж нас всех перебьют, глазом не моргнут!

— Словно мышат с лягушатами задавят!

— Ох, беда!!! Что делать будем, братцы?

Два десятка пар глаз глянули на Войнега с таким ужасом, словно в них уже отражались смертоносные сабли и стрелы. Старый сотник ребят понимал. Если хранильников внучок ничего не напутал, дела у них действительно складывались не самым лучшим образом. Что бы там ни говорили про Соловья, а науку воинскую он неплохо знал и действовал всегда умело. А если это правда Неждан, решивший свести счеты со Ждамиром и добыть девицу, о которой столько лет мечтал, то и подавно. Да только тот, кто умирает раньше смерти, считай, что и вовсе не живет.

— Что делать будем, что делать будем, — равнодушно и спокойно проворчал сотник. — Что поручили, то и будем. А поручили нам госпожу беречь. И потому, чем тут хрестаться да голосить, точно бабье досужее, лучше упряжь проверьте да брони наденьте! Али вы не дружина, что испугались каких-то там смердов балующих, соловьиным посвистом пугающих!

Гридни не посмели перечить: зазвенели сбруей, развязали кошельки, стали натягивать броню. Однако Войнег ясно видел, что к старым и молодым лицам накрепко примерз гадливый, серый страх.

— Много нам эти брони помогут против заговоренных мечей, — недовольно бормотал Сорока, путаясь в застежках и ремешках. Напустив изрядного страху на товарищей, он и сам дрожал, как осиновый лист. — Дружина-то мы, может, и дружина, но нешто этот Соловей и прежде людей княжьих не бивал?

Остальные молчали, но думали о чем-то похожем. Войнег на всякий случай покосился на княжну: коли мужи боятся, робкой девице и вовсе чувств лишиться не зазорно. Но Всеслава сидела в седле, гордо выпрямившись, решительно сжав губы и нахмурив собольи брови над зелеными лучистыми глазами. Если бы не правая рука, судорожно сжимавшая поводья, нипочем бы не разобрать, что страх добрался и до нее. Не пугайся, девица, и не из таких переделок с князем Всеволодом выбирались!

В это время голос подал Анастасий-ромей. Покинув тепло саней, он пересел на коня и доставал из своего кошелька шлем и вороненую броню дамасской закалки. Люди покойного новгородского боярина Вышаты (проложи Велес ему легкий путь под своды Мирового Древа) говорили, что молодой лекарь взял этот доспех в бою, и сегодня Войнег, как никогда, был склонен им верить.

— Я, конечно, человек здесь чужой, и соваться с советами мне не след, — проговорил Анастасий, оглядывая приунывшую гридьбу. — Но могу сказать, что видел людей этого Соловья куда ближе, чем мне хотелось бы. Не ведаю, кто их и чем заговаривал, но мечи у них не острее ваших, да и доспехи, если с умением да отвагой подойти, разрубить можно, а в жилах никакое не зелье, а кровь, и она такая же красная, как у всех людей!

Молодой ромей говорил со своей обычной спокойной убежденностью, а голос его звучал так искренне и горячо, что становилось понятно, как он только что выжил в студеной воде подо льдом стремительной реки. Его огонь согрел и тех, кто стоял подле него.

— Да что там говорить? — воодушевленно проговорил, завязывая ремни нащечников, Хеймо. — Разве заговоренного да колдовскими чарами защищенного наш Ратьша, хоробр Дедославский, сумел бы поймать?

И опять Сорока, невозможно долго теперь возившийся с подпругой, из заднего ряда пробубнил:

— Ты с молодым Мстиславичем-то себя не ровняй! Он, чай, роду княжеского, сам, считай, что заговоренный! Да и кто сказал, что пойманный лазутчик был из людей Соловья?

— Кончай лясы точить! — оборвал его Войнег, скомандовав двигаться дальше. — Так мы и до полуночи в святилище не поспеем!

Он внимательно осмотрел, хорошо ли его люди приладили броню, помог Всеславе сойти с коня и пересесть в сани, — решили, что так будет безопаснее, а затем подъехал к Анастасию. Поблагодарив человека киевского князя за поддержку, Войнег внимательно глянул на него:

— Насчет Соловья ты правду сказал али так, ради красного словца сболтнул, как, я слыхал, у вас, у ромеев, принято?

Анастасий только плечами пожал:

— Великий Гален и другие мудрецы древности учат, что в жилах человека кроме крови не может течь никакая иная субстанция! — спокойно и без тени улыбки проговорил молодой лекарь. — Что же до ваших лесных разбойников, то я действительно их видел в бою и могу сказать, что ваш Ратьша — настоящий удалец, коли одного из них сумел захватить живьем, впрочем, его удаль мне неоднократно хвалил и мой друг Лютобор.

Войнег недовольно пошевелил длинным усом, не зная, как воспринять подобную похвалу. Чай, именно исход того злополучного поединка формально решил судьбу покорившихся Руси племен вятичей, и то, что воеводу Хельги на Руси неспроста называли Лютым Борцом, служило глубоко уязвленному Ратьше и его соплеменникам слабым утешением.

— И все же я не пойму, как ваш князь собирается одолеть самого кагана, коли ему не по силам справиться с каким-то там Соловьем? — проворчал Войнег, внимательно глядя по сторонам, не покажется ли что подозрительным.

— Не по зверю добыча! — безмятежно улыбнулся Анастасий. — Где это видано, чтобы кречет воробьев гонял, а барс покидал логово, чтобы ловить мышей. Давно бы уже воины Святослава изловили вашего Соловья, кабы не имели повеления смердов-лапотников, жителей лесных, которые разбойнику во всем помогают, не трогать. Негоже, собирая большой поход, наживать в тылу лишних врагов!

— Умно придумано! — кивнул седой головой сотник. — Только разве Соловей вам не враг? Что как соберет смердов-лапотников да ударит с тыла?

— Это вряд ли! — усмехнулся ромей. — Мы степью пойдем, а соловей, как известно, лесная птица. Что же до наших нынешних опасений, то как-то мне не очень верится, что человек, к которому тянутся простые люди, может желать зла родной земле и уж тем более Всеславе-княжне!

Что мог ответить на это Войнег? Только то, что лично у него по поводу Соловья имелось куда больше причин для беспокойства, нежели он посмел бы этому чужаку сказать! Ох, батюшка Велес! Защити своих малых чад!