Под знаменем Сокола (СИ)

Заботы старого сотника

— Да как такое могло случиться, чтобы дочь и сестра княжеская оказалась в руках у разбойников?! Да за эдакое ротозейство не только пояса воинского надобно лишать, а в поруб сажать нужно, гнать из града поганой метлой! Ибо здесь не ротозейством, а крамолой пахнет! Чем вы лучше кромешников, кровь княжескую такой опасности подвергать!

Высокий, залысый лоб Ждамира Корьдненского дыбился острыми, как сдвинутые брови, морщинами. Обычно сонные и рассеянные бесцветные глаза метали молнии, вечно недовольное лицо с вздернутым носом над короткой верхней губой от прилившей желчи приобрело изжелта-зеленоватый оттенок.

И напрасно Войнег пенял на легкомыслие помчавшихся в лес вслед за Ратьшей гридней, напрасно пытался оправдаться, ссылаясь на нечеловеческую хитрость и изворотливость разбойников (нешто это по-людски, хладнокровно наблюдать из леса, как рубят твоих товарищей, чай, они с ребятами положили на льду не менее двух десятков человек). Суд Ждамира был краток и скор: кому поручили безопасность княжны, тому и ответ держать.

Вот так, на шестом десятке лет, остался Войнег без сотни и без службы, ославленный и обесчещенный на все Корьдно. Хорошо хоть в поруб не посадили и из дому не выгнали. Хотя какая разница, где век коротать, когда жить нечем, да и незачем. В порубе сидючи, глядишь, Велес быстрей бы к себе прибрал. Да и какой толк в доме, который, точно лачугу прокаженного, всяк обходит стороной. А ведь прежде у Войнега за стол меньше тридцати человек и не садилось. Нынче же только старые слуги боязливыми тенями жались к печке и виновато глядели из красного угла не уберегшие дом от опалы боги и пращуры.

Войнег прошелся от стены к стене, погрелся у печки, поправил повязку на простреленной руке: стараниями ромея Анастасия раны заживали быстро и почти не беспокоили, впрочем, что толку думать о спокойствии тела, когда смутно и тревожно на душе. Насколько проще перенес бы он опалу, кабы жил один. Много ли надо старому пню? Уж как-нибудь доскрипеть, пока черви не источат или сам не изойдешь горем-кручиной. Но что теперь станется с Войнегой, дочкой любимой?! Кто за нее заступится, кто от людской молвы защитит, кто мужа справного подыщет? Да и какой еще безумец захочет жену взять из опозоренного рода, из опороченной семьи.

Впрочем, может, раньше времени не стоит кручиниться? Войнега и сама за себя способна постоять. Хоть и выросла девица в княжьей горнице, среди сверстниц и подруг Всеславы княжны, с малых лет прялке или кроснам предпочитала добрый меч да тугой лук. Сам Всеволод князь учил Войнегу с оружием обращаться, сам бурмицкую броню подарил. Не обманула ожиданий княжеских краса. К восемнадцати годам против молодой поляницы не каждый гридень на единоборство выходил. Вот и нынче, где она, спрашивается? Явно, что не у Всеславы в горнице над пяльцами сидит.

Хотя нет. Она сегодня вроде бы по-девичьи снаряжалась. На княжьем дворе нынче пир. Ждамир Корьдненский созвал своих бояр и воевод грозного киевского гостя, чтобы вместе поблагодарить богов за избавление сестры. Ну, а Всеслава княжна, конечно, не забыла про подругу. Войнега собираться начала еще загодя. Колечки височные серебряные мелом начистила, к венчику приладила, бусы примерила, поневу подвернула, чтобы показать подол рубахи, украшенный богатой вышивкой, вставками браного полотна и привозной золототканой тесьмой. Краса ненаглядная! Залюбуешься! Да разве ж такая умница и красавица и при таком бесталанном отце себе мужа не найдет?

Мужа доброго! Ишь, чего захотел! Разве что отыщется такой хоробр, который своенравную красу сумеет переупрямить. Уж давно бы ходил Войнег тестем, а то и дедом, кабы непокорная дочь не отвергала одного за другим всех женихов. Едва не с младенчества, даже не выскочив еще из рубашки, мечтала Войнега о княжиче Ратьше. Кажись, и оружие в руки взяла лишь для того, чтобы удалой Мстиславич на нее внимание обратил. Ой, беда, беда! Был бы жив добрый князь Всеволод, глядишь, и исполнилось бы заветное, а так, только сухотой зря себя изводит. Разве Арво Кейо что придумает…

В печи ядовито зашипело попавшееся между дров сырое полено, изба мгновенно заполнилась густым сизым дымом. Войнег сердито закашлялся и замахал руками: тоже, мне работнички! Один из слуг спешно приоткрыл дверь в сени, другой плеснул на каменку квасом, пытаясь с помощью пара очистить воздух. Стало душно и зябко одновременно. А главное, дым никуда не делся. Войнег снял со стены старый боевой щит, пристегнул ножны с мечом, сделав вид, что намеревается не то почистить оружие, не то починить, и вышел в сени.

Чего там, спрашивается, чинить и, тем более, чистить! Чего-чего, а оружие сотник сызмальства привык держать в порядке. Новый оберег, отлитый хранильником, выделяется на фоне других бляшек его же прежней работы морозным серебром. Ох, Добрынич, Добрынич! А ведь прав Ждамир князь, во всем прав: твоя это вина, что княжну от разбойников не сберегли. И то, что Всеслава вернулась невредимая домой, иначе как чудом объяснить нельзя!

С этим возвращением вышло, в общем, не совсем понятно. По словам девицы, ее похитители повздорили из-за какой-то безделицы и в запальчивости друг друга перебили. Звучало почти правдоподобно. Только вот следы на снегу и положение мертвых тел там, в овраге, явно указывали на присутствие кого-то стороннего, от руки которого, похоже, и пали кромешники. Кроме того, двое из них погибли явно не от вострого меча, а от волчьих клыков, и Войнег знал человека, с которым водил дружбу прирученный волк.

Сотник провел рукой по взмокшему от мыслей лбу. Вот это в голове просто не укладывалось. Если правда бают, что Соловей — это Незнамов Неждан, а Ждамир Корьдненский, после похищения сестры крепко взявшийся за смердов, выяснил это почти доподлинно, то что же это получается? Люди Соловья похитили княжну лишь затем, чтобы он сам потом ее освободил?

Впрочем, Анастасий ромей недаром заметил, что нападение не очень-то похоже на дело рук Соловья. Во всех своих лихих налетах предводитель вольной ватаги преданных ему смердов-лапотников обычно жалел и попусту их жизнями не рисковал. Такими же качествами обладал и гридень Неждан.

Ой, беда, беда! Ежели Незнамов сын и вправду вернулся да со Всеславой свиделся, он снова найдет дорогу к ней, и то, что на него и его вольных молодцев нынче охотится не только киевский князь, но и разгневанный Ждамир, его вряд ли остановит! И лучшего дня, чем нынешний, для тайной встречи не найти. По случаю пира князь Корьдненский, следуя обычаю, не забудет и гридьбе пару бочек меда выкатить. Ну, а те, как пить дать, караульным поднесут. Кому как Неждану этого обыкновения не знать!

Войнег наскоро опоясался мечом, накинул плащ, нахлобучил шапку, шагнул вон из избы, толком еще не понимая, что делать и как от Всеславы новую беду отвратить.

Ну и темень! Ох ты, зимушка-зима. Дни серые да короткие. Если на торговых и боярских подворьях еще копошится какой-то народ, то засыпанный снегом ремесленный конец уже готовится отойти ко сну. Хотя после раннего зимнего заката времени прошло совсем немного, свет горит лишь в нескольких оконцах. Рядовичи-землепашцы да ремесленники, стараясь попусту не тратить лучины и сберегая как силы, так и скудные летние припасы, спать ложатся рано. Лишь в одном из домов корпеет над работой усердная рукодельница, да к Третьяку-гончару, отцу пяти дочерей на выданье, стекается на посиделки выкупившая его избу на вечер неугомонная молодежь.

Ничего! Пройдет пара долгих смутных седьмиц, и потянет из каждой избы дурманящим, радостным запахом свежеиспеченного хлеба, заварят хозяйки с медом пшеничное и ржаное зерно, приготовляя сочиво, пойдет по дворам молодежь, прославляя младенца Коляду, от имени Велеса желая хозяевам здоровья и богатства.

Несмотря на опалу, на княжьем дворе Войнега встретили как родного. Стоявшие на воротах Хеймо и Чурила даже в струнку вытянулись, улыбками приветствуя прежнего командира. Хмельные веселые гридни наперебой угощали «дорогого нашего Добрынича» медом и пивом. От набравшегося по самые брови Сороки отделаться удалось, лишь пригубив с ним чарку.

Начавшийся еще засветло пир был нынче в самом разгаре. Судя по нестройному гулу голосов, бренчанию гусельных струн, скрипу гудков и свисту сопелей, столование подходило к тому моменту, когда многочисленные гости, поблагодарив богов и утолив голод да жажду, завязывали разговор. Суть его обычно сводилась к рассказам о воинских подвигах, в которых не знающее удержу хвастовство часто выводило описание за пределы возможного, а развязанный хмелем язык безостановочно плел и плел, припоминая и то, что было, и то, чего не было. Те же, которых возраст или слабое здоровье уже не пускали на поле брани, дабы не отстать от других, начинали с пеной у рта превозносить заслуги славных пращуров или похваляться своей казной. Находились даже такие безумцы, которые с пьяных глаз расписывали во всех подробностях не только стати верных коней и борзых псов, но и прелести своих жен. Никто никого не слушал, и все старались друг друга перекричать. Иные, уличенные во вранье или обиженные чванным соседом, пытались доказать свою правоту при помощи кулаков.

Вот тогда-то, дабы успокоить разгоряченные умы и почтить богов, Всеслава Всеволодовна просила у брата дозволения заиграть песню или завести с подругами хоровод. А уж плясала княжна — залюбуешься! Когда на купальских игрищах зачинала круг-танок, сам светозарный Даждьбог на небесах к девичьему хороводу присоединялся.

Вот и нынче княжьи хоромы аж задрожали от бурных криков восторга. Взглянуть бы хоть одним глазком. Небось, и Войнега нынче там. Пляшет она не хуже княжны, а песен знает — за год столько не перепеть. Все надеется песнями да плясками Ратьшу Дедославского прельстить. Глупая! Ратьше разве это нужно? И последнюю уродину взял бы в жены Мстиславич, кабы та принесла ему в приданое княжую шапку. Эх, беда, беда!

Ну вот, теперь самое время в оба глядеть. Закончив пляс, дабы не искушать разгоряченных мужей, княжна, простившись с подружками, удалялась обычно к себе. Так и есть: в окошке светелки затеплился огонек. Если Неждан затаился где-нибудь неподалеку, лучшего случая проникнуть к ней в горницу не найти. Войнег отыскал укромное местечко в тени частокола и слился со стеной. Прошедший суровую школу войны и охоты, он мог в таком положении пребывать бесконечно, и мороз ему не был помехой.

Ближе к полуночи огни в хоромах потускнели и один за другим начали гаснуть: утомленные гости собирались на покой. Зато в окошке Всеславы по-прежнему плясал золотой светлячок лучины. Стало быть, не обмануло старого Войнега чутье, ждет княжна милого, небось, заранее голубки обо всем сворковались. Вот закроются за последними гостями ворота, улягутся спать бояре, решившие воспользоваться княжеским гостеприимством, и засвистит в зимней ночи неурочный соловей. Впрочем, такому соловью, что лето, что зима, лишь бы любушку повидать. И как он, бродяга, целых полгода терпел? Видно, дел ратных хватало, куда уж тут об утехах любовных думать. А нынче в лесу холодно и скучно, так и тянет погреться телом и душой.

Время давно перевалило за полночь. Молодой месяц, товарищ сотника по бдению, утомился стоять в карауле и пристроился отдохнуть на верхушке сосны. Зимняя бесконечная ночь черным мороком гуляла по лесу, пугала звуками и тенями, дурманила дремотными наважденьями, наводила уныние и тоску. Мороз отяготил Войнегову бороду пригоршнями инея, украшая непрошеной сединой. Огонек в светелке вспыхнул и погас.

«Неужто не придет», — с тревогой подумал сотник. Не случилось ли с ним чего? Ежели к руссам в руки попал, они ему мигом все перышки ощиплют, в горшке живьем сварят. Впрочем, нет. Киевский князь хоть и досадовал на проделки разбойника, но больше сетовал, что такой удалой хоробр служит не ему.

Другое дело Корьдненский Ждамир. «Шкуру спустить и на ремни нарезать!» — вот и весь его разговор. И ведь спустит! И Войнега больше не позовет. Как они с Мстиславичами, мстя за дорогую сестрицу, в последние недели за поиски рьяно взялись. Дозорных едва не на каждую тропку поставили. Пристанище Соловьиное разыскивая, аж две деревни лесных дотла спалили, в которых прежде разбойника видели, смердов бесталанных посеред зимы на мороз голыми, босыми выставили. Руссы себе такого ни разу не позволили. Впрочем, толку от этого вышло чуть. Смерды то ли и в самом деле ничего не ведали, то ли не хотели выдавать своего заступника Соловья, хотя за его голову бережливый до скупости Ждамир назначил дополнительную награду. Ох, Неждан, Неждан! Уж лучше тебе нынче и вправду не прийти!

Сотник тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Нашел, о ком печалиться! О разбойнике беззаконном, виновнике всех его нынешних бед. Впрочем, если верить следам, а эта грамота вернее всех княжеских, пожалуй, Неждана, наоборот, еще и поблагодарить следует за то, что Всеслава нынче в горнице мирно спит, а не терпит обиду и бесчестие от лихих людей.

Что там еще за звук? Никак все-таки пожаловал? Да нет, всего-навсего петух проснулся на насесте. Скоро уж и скотина в хлеву замычит, призывая баб с подойниками. Ночь медленно, но неотвратимо идет на убыль, и теперь уж, карауль не карауль, ничего не выждать. Только кости зря старые морозил. Впрочем, чем так жить, уж лучше врасти в землю деревом сухим, стоять среди других бревен частокола, покой Корьдно оберегать. Всеславушку сторожить, кровиночку… княжескую…

Но что это? Вроде как в покоях девицы что-то зашевелилось. То ли ставня резная скрипнула, то ли дверь распахнулась. Точно, ставня. Окошко открыто, а из окна кто-то спускается, и известно, кто. Ах, плут! Ах, змей подколодный! Войнег тут, как дубина, караулит татя на морозе, а тать беззаконный средь бела дня пожаловал, в толпе гостей укрылся! Ну и дерзок, ну и хитер! Да ничего, на всякую хитрость свой простак найдется. Жалко, конечно, парня на Ждамиров суд отдавать, но себя все же жальче, а пуще себя Всеславу. Ведь погубит девку, злодей!

Войнег отлепился от стены и изготовился к прыжку. Лети, лети, Соловушка! От меня не улетишь! Но что это? На плечо легла чья-то тяжелая рука, и голос с русским выговором прошептал в самое ухо:

— Охолонь, Добрынич! Так и пташку недолго спугнуть!

На Войнега из темноты смотрели цепкие, слегка насмешливые, переливчатые глаза русского воеводы Хельги, которого славяне называли Лютобором, а печенеги и арабы кликали Барсом. Вот уж точно, барс так барс! Даром, что до сей поры прихрамывает. Подкрался так, что Войнег ничего и не почуял.

Неждан (сотник теперь ясно видел, что это именно он), между тем, пересек двор и никем, кроме них с руссом, не замеченный, достиг удобного перелаза. Надо что-то делать. Уйдет же, собачий сын! Словно прочитав его мысли, Лютобор усмехнулся в желтые усы:

— Пусть уходит!

Он немножко помолчал, а затем добавил:

— И мы следом отправимся.

Только нынче Войнег разобрал, что собран воевода не на пир, а в поход. Интересно, когда успел. Вроде совсем недавно с князем распрощался.

— Ну что, Добрынич! — продолжал русс как ни в чем не бывало. — Не желаешь с нами поставить силки на соловья?

Они прошли к калитке, возле которой сгрудились воины, проверяя снаряжение и прилаживая подбитые оленьим мехом удобные охотничьи лыжи. Людей с собой воевода брал немного, не более полусотни. Неужто надеется с такой малостью одолеть ватагу разбойную? Когда Хельги, придирчиво осмотрев каждого из людей, закрепил на ногах ремни лыж, от стены отделилась легкая девичья тень. Невеста. Новгородская боярышня, как же без нее.

— Ты обещал! — напомнила она суженому что-то, им обоим известное. — Иначе как Всеславе в глаза глядеть буду!

— Ты же знаешь, я ему обязан и потому сделаю все, чтобы этого упрямца от лиха, которое он сам на себя накликал, избавить! — обнимая нареченную, кивнул вождь. — Хотя при том, сколько он всего за это лето натворил…

Он сверкнул глазами, и его помеченное шрамами лицо приобрело суровое и даже жестокое выражение.

— Кабы князь Святослав нынче так не нуждался в людях этой земли, ни мое, ни Всеславино заступничество его бы не спасло!