Под знаменем Сокола (СИ)

Рустам и Сохраб

Эту битву Неждан запомнил от первого до последнего мгновения. Первопредок волк, прежде поглощавший его сознание в обмен на силу и ярость, никак себя не проявлял. Чему удивляться? Сам отрёкся от родства. Хазарская стрела, уничтожившая родовой знак на плече, только довершила дело. Ничего, хватит ему и материнской родни, воспоминания о которой, спасибо хану Азамату, подарили ему дядька Нежиловец и другие новгородцы. На берегах озера Нево и моря варяжского люди до сих пор добрым словом поминали его деда, боярина Неждана.

Нежданно-негаданно налетал его сокол-корабль на пестрые драккары алчущих грабежа северных разбойников, охраняя покой жителей прибрежных городов и сел. Не давал воевода спуску супостатам и когда по повелению княгини Ольги поставил со своими людьми на излучине Итиля крепость, названную по месту расположения Угличем. Один лишь раз, сберегая счастье любимой дочери, поверил сыну вражьей земли… Теперь настало время возмужавшему внуку вершить возмездие за деда и мать, припоминать поганым горькую судьбу Всеславы-княжны.

Подобно другим вершникам, Неждан едва дождался сигнала к атаке. Как воевода и тысяцкий он, конечно, понимал, что, придерживая до поры до времени полки правой и левой руки, Святослав поступает более чем разумно. Превосходящая их в два, если не в три раза хазарская, аланская и огузская конница, которая при лобовом столкновении просто разметала бы русских и печенежских вершников по степи, израсходовала в безуспешной попытке расстроить ряды большого полка ударную силу и сделалась уязвимой. Вот только у Неждана гридня и атамана вольной ватаги Соловья сил не хватало глядеть, как товарищей, с которыми делил все тяготы лесного братства, пронзают хазарские копья, как копыта борзых коней разбивают червленые щиты и ломают ребра, как жирная плодородная земля засевается людскими костями, орошается кровью.

Ну, погодите, поганые! Вместе с трубным сигналом взвился на дыбы, гарцуя боком перед строем, долгогривый Серко, и хищно раздул ноздри, прижимая уши к голове, серый Кум, и плащ затрепетал у Неждана за спиной, точно соколиные крылья, и продолжением плаща с места тронулись все его сотни. И был миг полета, подобный прыжку с обрыва в омут или спуску с крутого обледенелого косогора, удар столкновения, и меч привычно заплясал в руке, перекраивая ткань бытия.

— Куда торопишься, разбойничек! — улыбнулся ему светлейший, которого Неждан на этот раз не грудью, а щитом вовремя прикрыл от хазарской сулицы.

— Эй, Незнамов, нас-то подожди! — обиженно басил запутавшийся в упряжи и едва не лишившийся из-за этого головы Сорока.

— Во, чешет! — изо всех сил пытаясь не отстать от удалого воеводы, простонал Чурила. — Вроде крылья соловьиные, а несется как стриж.

— Все лучше, нежели волком по земле рыскать! — отпустив поводья и занося для удара меч, заметил Хеймо, намекая на отвергнутое Незнамовым сыном родство.

— Эй, тысяцкий! — из самой гущи пешей свалки рокотал Икмор. — Какой у тебя по счету? Я на сороковом сбился, счет дальше забыл.

Разрубая дамасские панцири и кольчуги, размыкая пластины ламиляра, снося вражьи головы, Неждан внимательно вглядывался в лицо каждого, с кем доводилось скрестить меч. А вдруг из-под высокого шлема блеснут знакомые, но так и не ставшие родными ореховые глаза. Ох, правы были древние, когда с чужаком, а тем более с таким, с которым, возможно, придется договариваться при помощи меча, не то, что хлеба под одной крышей не преломляли, этот-то обычай блюли и поныне, избегали словом перемолвиться. Мудрость предков завещана от богов, и она незыблема. Что говорить, в незнамом чуженине куда проще не увидеть человека. Вообразишь себе, что узорчатый щит и тяжелый доспех скрывают злобного выползня из иного мира, тлетворное порождение нави, и меч сам летит куда надо, и в голову не лезут дурные, пагубные мысли о том, что у того, кого ты превращаешь в волчью сыть, остались дома жена и малые дети. Но что делать тому, в жилах которого вперемешку с родной славянской течет ненавистная хазарская кровь?

Оказавшись зажатой между большим полком и полками правой и левой руки, хазарская конница отчаянно стремилась прорвать сжимавшееся все туже полукольцо, но русские дружины под водительством светлейшего стояли насмерть. Стоило ли удивляться. Не первый год ратники, охранявшие рубежи родной земли, встречались в степи с охочими до рабов хазарскими отрядами, перенимали их ухватку, обогащая теми знаниями, которые от дедов усвоили, приспосабливая дедовские приемы для конной схватки.

На левом крыле у печенегов и булгар дела обстояли намного хуже. Неутомимые в разведке и преследовании, но обычно предпочитающие уклоняться от ближнего боя, степняки едва выдерживали натиск бронированной хазарской конницы, неся тяжелые потери. Особенно несладко им пришлось, когда царь Иосиф вывел на поле еще и пехоту. Почувствовавшие вместе с подкреплением прилив новых сил хазары при поддержке северных наемников как во времена ханов Ашина жестоко трепали печенегов и беспощадно рубили булгар, тесня их к реке. Видя это, Святослав решил усилить полк левой руки, направив на выручку степным братьям вершников Лютобора и его побратима.

На той-то стороне поля Неждан и увидел отца. Могучий и беспощадный, словно чешуей крылатого Змея одетый пластинами дамасского доспеха, на тонконогом горделивом жеребце жемчужно-серой масти, Иегуда бен Моисей вел в бой своих людей. И поколения великих предков, вплоть до первого Ашины-волка, в связи с которыми он черпал свою силу, укрепляли его стальную длань. Понимавший Правду на хазарский лад, тархан стремился в первую очередь покарать тех, кого считал главными изменниками: печенегов и булгар, и плохо приходилось тем, кому не удавалось избежать встречи с ним. Потомственный и прирожденный воин, в искусстве владения мечом он познал ту ступень совершенства, когда клинок является не просто продолжением руки и воли, но, обретя высшую свободу, самостоятельно, так, во всяком случае, представляется стороннему наблюдателю, находит и поражает врага.

В русском воинстве, считая Лютобора и светлейшего, насчитывалось не более десятка подобных бойцов. Про печенегов Неждан не ведал. Ханы Камчибек и Аян считались испытанными и бесстрашными воинами, но между ними и тарханом оказались ратники булгарского хана Аспаруха и дружины племен Суру Кулпей и Була Чопон, которые при первом же ударе дрогнули и попятились назад, предоставив булгарам и воинам других племен расплачиваться за их трусость.

— Бабье никчемное! — в сердцах обругал союзников Хельгисон, словно сухой валежник расшвыривая некстати вклинившихся между хазарами и его дружиной огузов. — Только и способны, что на чужих кошарах кромешничать да падаль прибирать.

Потеснив печенегов, Иегуда бен Моисей намеревался закрепить успех, личным примером воодушевляя своих бойцов. Вот покатилась по полю отрубленная голова молодого Аспаруха: славно отблагодарил тархан за гостеприимство хана Азамата, сделав его меньшую дочь из невесты горькой вдовицей. Вот отчаянные вершники племени Явды Эрдим посыпались на землю, точно листья на осеннем ветру. В образовавшуюся брешь со своей сотней ринулся Инвар, но Неждан ведал, что Иегуду бен Моисея сможет остановить только равный ему боец.

Рустам и Сохраб. Эту басню он слышал в Корьдно в те годы, когда и Всеславушка еще не надела поневу, и князь Всеволод был жив. Братец молочный Ждамир да Ратьша Мстиславич тогда над ним все насмешничали: смотри, мол, Незнамов сын. Накаркали, злоязыкие. Верно, от судьбы не уйдешь, а уж отец сына или сын отца, пусть распоряжаются Небеса!

С решимостью, с которой шел во дворец бека на смерть, бывший корьдненский гридень врезался в хазарские ряды. Прорубая дорогу, он не различал, сражается ли с одним или с дюжиной противников. Все они являлись лишь препятствием на пути. Давно отбросив порубленный щит, он наносил удары и правой, и левой рукой, то пригибаясь к лошадиной холке, то откидываясь на круп, то свешиваясь на бок. Верный Серко вздымался на дыбы, поворачивался вокруг своей оси, кусал и лягал других жеребцов. Живой зубастой сулицей метался Кум.

— Поберег бы себя, брат! — озабоченно повернулся к нему сражавшийся неподалеку и с таким же ожесточением Хельги. — Как бы раны не открылись!

— Свои не разбереди, брат! — отозвался Неждан.

Желая подбодрить едва выдерживающих его темп товарищей, он подхватил песню, которую продолжал слагать Лютобор. Меч стремительным, сверкающим метеором мчался от зенита к горизонту и обратно в зенит, вот только душа, обламывая крылья об уступы отвесных скал, низвергалась в страшные владения великанши Хель, глубинный слой ледяного урманского ада.

Наголову разбив оставшихся без вождя булгар, Иегуда бен Моисей перестроил своих вершников, намереваясь зайти в тыл большого полка. Следовавший по пути, проложенному мечом, он не сразу понял, почему движение на этом направлении неожиданно затормозилось, не сразу разглядел воинов, пришедших на подмогу полку левой руки. Воспользовавшись его замешательством, дружины Хельгисона и Незнамова сына соединились с воинами племен Куэрчи Чур и Явды Эрдим и при поддержке уцелевших булгар, а также устыдившихся своей слабости вершников племен Суру Кулпей и Була Чопон, сумели восстановить почти разорванную оборону и взяли хазар в кольцо. Полку тархана оставалось только отступить или погибнуть, и, судя по всему, Иегуда бен Моисей выбрал второй путь.

— Рубите их безо всякой жалости! — гремел над полем его голос. Пусть изведают полную меру гнева сынов Тогармы! — Смотрите! Это же вятичи, наши самые трусливые данники! — воодушевлял он своих измотанных бойцов, узнав на одежде и оружии ближайшей к нему сотни знаки корьдненской дружины. — Неужто мы стали слабее них?

— Вот наглец! — обиделся Сорока, — Я ему сейчас покажу трусливых данников.

Неждан его опередил.

— А как насчет руссов и словен? — громогласно окликнул он тархана, едва не добавив «отец». — Помнится, в Угличе ты на них и их дочерей куда как благосклонно смотрел!

Иегуда бен Моисей обернулся, и меч застыл у него в руке. На лице появилось, непередаваемое выражение смешанного с недоверием и страхом удивления, боли и радости.

— Илия! — разобрал Неждан движение истомленных знойной страдой губ.

Только сейчас он сообразил, что старший Ашина, своими глазами видевший, как стрела пронзает грудь отрекшегося от него первенца, не чаял увидеть его среди живых! Вместе с этой мыслью пришла другая. Бывший корьдненский гридень понял, что, несмотря на пролегшую меж ними кровь, а, не считая булгар и печенегов, руссов и славян Иегуда бен Моисей сразил не меньше, чем он хазар, ни он, ни тархан не сумеют друг друга убить. Понял это и старший Ашина. Подняв коня на дыбы, он скомандовал своим людям отступить.

— Что это с ним? — не понял Чурила. — Я уж думал все, конец, братцы, пришел!

— И на Незнамова чего это он так уставился? — подхватил Сорока. — Точно раздумывал, убить или золотой казной наградить.

Немного приобщившийся ведовства внук повитухи Хеймо только печально улыбнулся:

— Вы разве не поняли? Это же его отец!

***

Из последних сил пытаясь сохранить боевой порядок, теряя лучших воинов, хазарская конница отходила к полуденному краю поля, где большой полк перемалывал в своих жерновах урманскую пехоту бека.

Хельгисон краем плаща вытер липкий от крови черен меча. Неждан не мог поручиться, чужая это была кровь или опять своя:

— Ну, а теперь посмотрим, каким игроком покажет себя царь Иосиф.

— Что ты имеешь в виду? — вопросительно глянул на брата хан Камчибек.

— В резерве у хазар остались только эль-арсии, — пояснил Хельги. — Бросив их сейчас в битву, бек еще может вырвать победу из наших рук: большой полк еще одну атаку вряд ли выдержит, конница тем более. Но в случае, если эль-арсии потерпят неудачу, а мы приложим все усилия, чтобы именно так и произошло, или ляжем костьми, царь Иосиф потеряет не только Град, но и гвардию.

— Я бы на его месте рискнул! — воскликнул пылкий Аян.

— А я бы подумал, — покачал головой более опытный и рассудительный хан Камчибек. — Поставить все на неизвестную лошадь… А это тебе не той!

Но в запасе царя Иосифа имелось еще одно оружие, о котором даже Хельги, привыкший знать о противнике все, не мог просто предположить.

Когда над степью поднялся покрытый серебряными пластинами щит, размером с дом, Неждан подумал, что на землю пало солнце, не выдержавшее ужаса сегодняшнего дня, или в неурочный час взошла луна.

— Что это? — с таким же как у Незнамова сына суеверным страхом воззрился на братьев Аян.

— Они вывели на поле кагана, — пояснил хан Камчибек.

— Такого не случалось уже лет сто, — заметил Хельги.

— Двести, — поправил его старший Органа.

«Бедный мальчик!» — подумал Неждан.

Бледнее лунного серебра, в белых жертвенных одеждах, на снежно-белом жеребце Давид бен Иегуда ехал перед щитом, который везли на повозке, запряженной десятком могучих тяжеловесов. Усыпанная драгоценными каменьями сабля юного поэта покоилась в ножнах, измученную грудь не прикрывала кольчуга или иной доспех: Давид и в седле-то держался только неимоверным напряжением воли. Да и к чему доспехи тому, чья плоть, не успев расцвести и познать радости жизни, заживо обращается в тлен, когда безо всякого меча или стрелы любой миг может разлучить тело с душой. Душа, впрочем, и так рвалась наружу, ибо песня, которую, подобно Хельгисону, он складывал в этот великий и страшный миг, равнялась для него такому же подвигу, как пение снегиря в лютый мороз.

Появление кагана на поле мигом изменило картину битвы. Обратившиеся было в паническое бегство огузы, завидев серебряный щит, вернулись обратно на поле боя, готовые лучше погибнуть от вражеского меча, нежели быть испепеленным несущим смерть взглядом тени Бога на земле. Глаза черных хазар и в особенности жителей Итиля, в ужасе и смятении обращенные на родной Град, зажглись надеждой, возвращавшей мужество. Они сумели сплотить ряды и вновь двинулись на русские дружины.

— Ух, ты! Эк, зашевелились, поганые! — покачал головой Сорока, из-под руки, разглядывая серебряный щит. — Можно подумать, это не тень, а сам хазарский бог спустился на поле боя!

— Все-таки это их земля, — с уважением глядя на запыленных, черных от солнца и усталости вершников, заметил Хеймо.

Подобно Сороке, ратники дружин правой руки и большого полка смотрели на знамя кагана как на невиданное диво, о котором интересно будет дома у теплой каменки рассказать, но не более. Выдумают тоже, тень Бога на земле. Что может какой-то там невидимый хазарский бог сделать им, Даждьбожьим внукам, которых и Перун, и Велес хранят. Что же до христиан, — их в войске и, в особенности, в дружине насчитывалось тоже немало, — они и вовсе полагали, что хазары и их единоверцы, отвергнув явившееся их народу Воплощенное Слово, на сотни поколений вперед навлекли на себя Божий гнев. Решили еще повоевать, пусть их, день еще не кончен. Это, конечно, их земля, но Правды с ними нет!

Иначе обстояло дело у печенегов. Дети Великой Степи, они молились тем же богам, что и черные хазары с огузами, поклонялись тем же святыням, верили в те же запреты. По их глубокому убеждению, один взгляд на серебряный щит приносил человеку мгновенную, мучительную смерть. Несколько воинов, сраженных силой внушения, сразу упали замертво. По рядам пошло волнение, переходящее в панику. Страх объял даже воинов племен Куэрчи Чур и Явды Эрдим. Они не дрогнули перед врагом из плоти и крови, но сражаться против древнего ужаса, который нельзя даже называть, против тайны, ниспосланной самими великими тенгу! Что же до воинов племен Сура Кулпей и Була Чопон, то они, так же, как прежде огузы, не разбирая дороги, сбивая с ног своих товарищей, бросая на произвол судьбы семьи и добро, мчались, куда глаза глядят, следуя примеру своих вождей.

— Куда вы?! Вы же давали клятву! — пытался увещевать бегущих хан Камчибек, воины которого хоть и трепетали перед каганом, но покидать поле боя не смели, дабы не запятнать свой род на несколько поколений вперед несмываемым позором.

— Кого вы испугались? — обращался к своим воинам, пытавшимся сражаться с закрытыми глазами, молодой Аян. — Вы разве не видите, что их каган это мальчишка, который, того и гляди, выпадет из седла от слабости!

— Ну и союзнички, ядрить их налево! — ругался Торгейр, которого спасающиеся бегством печенеги едва не сбили с ног. Весь этот день отчаянный десятник держался в полушаге от Хельгисона, на пару с Маликом прикрывая его спину. В начавшейся сумятице он потерял любимого вождя из виду и теперь злился на себя и весь белый свет. Впрочем, Лютобора искал не только он.

— Где наставник? — допытывался у Торопа Инвар, сам недавно вернувшийся к своей сотне.

Мерянин не отзывался. Одну за другой он выпускал стрелы из лука, исполненный убеждения, что единственный способ доказать уязвимость и даже смертность кагана это попытаться убить его. Хотя Тороп слыл непревзойденным стрелком, пока его усилия не увенчивались успехом.

Что же до Хельгисона, то Неждан всегда полагал, что ему, лучшему в войске певуну и сказителю, Велес ворожит, выводя невредимым или хотя бы живым из самых безнадежных ситуаций. Сегодня же Незнамов сын сумел убедиться, что вещий Хельги, похоже, и сам владеет кудесами, позволяющими ему перемещаться не только из одного мира в другой, но и в мгновение ока переноситься туда, куда вздумается. Ибо его неожиданное появление в самом сердце хазарского войска, на расстоянии двух или трех десятков шагов от щита кагана, иначе, чем колдовством, никто бы не взялся объяснить.

Но чудеса на этом не закончились. В руке у побратима мелькнул горящий фитиль, а потом он с силой бросил в повозку какой-то предмет. Несколько мгновений ничего не происходило, затем раздался жуткий грохот, многократно перекрывший шум битвы, и повозка буквально взлетела на воздух, а на ее месте образовалась обширная яма глубиной в человеческий рост. Щит кагана, точно хрупкий сосуд веденецкого стекла, разлетелся вдребезги, его осколки раскидало по всему полю. Сила удара оказалась настолько велика, что лошадей и их возниц буквально разорвало на части. Все, кто находился на расстоянии десяти-пятнадцати шагов, попадали с ног.

— Что это было? — приступили к Хельгисону с расспросами братья и Неждан, едва вновь увидели его.

— Н-наследство З-з-звездочета! — тяжело опираясь на плечо помогавшего ему в осуществлении его дерзновенного замысла Анастасия и пытаясь остановить идущую из носа и ушей кровь, улыбнулся он. — Н-н-не п-п-п-просто же так мы за ним почти до самого Б-б-большого Сырта гнались!

К счастью для Давида, ему удалось избежать страшной участи его слуг. Как и многих других, его выбросило из седла, но он разбился не сильно и даже пытался подняться, взывая к соплеменникам. Впрочем, его уже не слышали. Хазары и огузы, аланы и жители Страны гор обратились в бегство, и, опережая всех на несколько перестрелов, в окружении эль-арсиев мчался царь Иосиф. О защите Града никто более не помышлял: бек и его телохранители, преследуемые дружинами правой руки и печенегами, уходили в сторону Саркела, остальные просто бежали, куда глаза глядят. Некоторые из горожан еще успели забрать семьи и спрятаться среди болот дельты. Кое-кто перешел Итиль и укрылся у откочевавших едва ли не до самого Мерва огузов, некоторые ушли с аланами. Несколько тарханов вместе с вождями Страны гор увели свои дружины в старую столицу, крепость Семендер. Остальных ожидали гибель или плен. О судьбе отца и брата Неждан ничего не знал, но чувствовал, что еще одна встреча с Иегудой бен Моисеем его не минует.