Под знаменем Сокола (СИ)

Лейли и Меджнун

Душный тяжкий зной разливал свои янтарные потоки по улицам царского града Булгара, заставляя всех его обитателскать прохлады и тени. Купцы забивались в шатры, почти не приглядывая за товаром: какой сумасшедший пойдет в такую погоду гулять по торжищу. Усмари и красильщики, оставив свои чаны, уходили в дом или под навес и потихоньку тачали кожи или перебирали разноцветные нити. Оружейники плели кольчуги и делали насечку на доспехи, оставляя ковку и литье на утренние или ночные часы. Златокузнецы паяли зернь или баловались с филигранью. И только стража у городских ворот да на стенах и дозорные, каждый день отправлявшиеся из града к границам булгарской земли, сетуя на немилосердие Аллаха и кляня козни степных шайтанов, изводящих людей и скот своим огненным дыханием, денно и нощно продолжали нести свою нелегкую службу. Булгарская земля в ожидании русского сокола, надеясь на мир, готовилась к войне.

В саду у хана Азамата поспевали вишни, наливалась соком золотая бухарская алча, розовели в ветвях обласканные солнцем румяные бока ранних яблок. По арыкам журчала вода, а в затененном виноградом дворе на женской половине дома играл струями, рассыпая брызги, самый настоящий фонтан, вроде тех, о которых рассказывали заморские гости. И хорошо было лежать в тени, откинувшись на мягкие подушки. Пить прохладный шербет, рассеянно бросать в рот вареные в меду орехи и фрукты. Слушать сказки старой няньки Фатимы про козни лесного духа Шурале и о любви прекрасной Лейли и ее Меджнуна или вести долгие задушевные беседы с ханской дочерью Дилярой.

Диляра переводится на славянский как драгоценность. Доброе имя для красивой девушки, особенно для дочери знатного, славного родителя. Немало драгоценностей, подаренных отцом и влиятельной родней, лежало у Диляры в ларце, еще больше дарил жених — именитый Аспарух. Серебряными и золотыми монетами, каменьями и бисерным шитьем блестели оплечье теветь, шейные наряды шӑрҫа и мӑя, нагрудники ама и шÿлкеме, набедренник яркӑч, поясной наряд сарӑ. Ярче радуги и многокрасочных садовых цветов переливались серьги, кольца и браслеты. Крепко берег девичью честь похожий на шапочку или островерхий шлем узорчатый убор с высоким бисерным шишаком тухья, готовый уже в скорости смениться женским сурпаном.

У Всеславы из драгоценностей оставался лишь венец с янтарем работы Арво Кейо, сбереженный в неволе, сохраненный дорогой в берестяном коробе. Его она в Булгаре носила, почти не снимая. И в ожидании милого холила и лелеяла долгую девичью косу, как страшный сон вспоминая разбойничьи хоромы Мстиславича и пьяную свадьбу, не угодную богам и не освященную ими, и долгий путь по малым и большим рекам от села к селу в сопровождении верных друзей.

Робкая Диляра слушала рассказы о странствиях корьдненской княжны и ее спутников как дивную баснь. Сердобольная Фатима мазала сметаной опаленные немилосердным степным солнцем щеки девушки и оттирала в бане пемзой сбитые в долгой дороге ступни. А хан Азамат только посмеивался в длинные седые усы, вспоминая прошлогодний побег Анастасия из хазарского плена:

— Ай да ромей! От него и не такого можно ожидать!

— Да что я! — с улыбкой отмахивался тот. — Это все дед Молодило и его веселые молодцы. Кабы не они, нас с Всеславушкой к этому времени, боюсь, и в живых не было!

В самом деле, не говоря уже о той роли, которую они сыграли при подготовке побега, игрецы показали себя надежными товарищами, знающими не только как избежать опасностей в пути, но и как сделать этот путь для их юной и хрупкой спутницы как можно менее обременительным. Впрочем, скоморохов всегда считали людьми непростыми да поученными, знающими да сведущими. Вот только когда зашел разговор о том, что пора-де пускаться в обратный путь, Неждану весточку передать, с русским князем о булгарских делах переговорить, маленькая скоморошья ватага, к немалому Всеславиному удивлению, неожиданно распалась. Держко идти обратно на Оку отказался наотрез.

— Должен же кто-то позаботиться о безопасности княжны! — воскликнул он, воинственно потрясая мечом, с которым теперь не расставался.

— Ну, чисто корова в лошадиной упряжи, — только вздохнул по этому поводу дед Молодило.

— Я за ним, дяденька, присмотрю! — пообещал Братьша, со вздохом развязывая уже собранную дорожную котомку.

— Только бы он глупостей не натворил, — покачал головой старый поводырь. — Совсем от рук отбился, бродяга. Один ветер в голове!

Надо сказать, что ветер в голове у Держко гулял и прежде. Однако после того, как скомороху удалось разжиться Ратьшиным добром, которое он, к слову, закопал в ему одному ведомом месте, а в особенности после того, как его почти как родного приняли в хоромах царского темника, блеск серебра в шальных глазах затмил все остатки разумения. Игрец то целыми днями где-то пропадал, бражничая на берегу с прохожими гостями, то вдруг, ни с того, ни с сего, со двора носа не казал, изводя Братьшу своими придирками. Временами он требовал поднять его на шест или натянуть над двором канат и то долго там упражнялся, забавляя ханскую челядь и домочадцев, то, неожиданно прервав представление, убегал к себе чуть не в слезах:

— Вот ведь, живут же люди! А тут, в крапиве при большой дороге родился, там же, видать, и помрешь!

— Да что ты такое говоришь! — пыталась его утешить княжна. — После всего, что ты для меня сделал, я тебя разве оставлю? Дай только срок домой вернуться. Слово княжеское даю, станешь у меня безбедно жить!

— Ах, оставь госпожа, сердце не рви! Ну куда мне, безродному да бесталанному, в княжьи хоромы!

— Ну, совсем парень умом тронулся, — только разводил руками Братьша. — И чего ему недостает? Вроде и сыт, и одет, и обут, и из-под крова никто его не гонит, а все не то. Коли хотел славы да чести воинской, почему с Анастасием не отправился? А то ходит с мечом, а толку здесь от этого меча чуть!

— И не надо нам тут ни меча, ни толка! — отозвалась Всеслава, не без тревоги следя за военными приготовлениями, которыми незаметно, но безостановочно занимался царский град.

Надо сказать, что, укрепляя границы и стены, булгары все-таки надеялись решить дело миром, о том велели передать и Анастасию: здесь крепко не любили хазар и искренне желали каганату погибели. Молодой Аспарух, отец которого, как и многие славные воины, пал когда-то от рук безжалостных сынов Тогармы, готов был со своими двумя тысячами хоть нынче влиться в ряды руссов, чтобы идти на каганат.

— Буртасы просто непроходимые тупицы! — кипятился он, слушая в доме будущего тестя новости о войне, все сильнее разгоравшейся на Оке, и о тучах, сгущавшихся над Муромом и Обран Ошем. — Неужели им нравится платить хазарам дань? Одно слово — лесные пеньки!

— У буртасов своя правда, у нас — своя, — качал посеребренной головой хан Азамат. — Коли каганат падет, у нас, думаю, хватит сил и с руссами полюбовно договориться, и освободиться от дани, а буртасам дань по-любому придется платить, коли не хазарам, то либо руссам, либо нам. Потому-то они и держатся до последнего.

— Так почему бы нам не двинуть на них? Руссам помочь, показать, что мы тоже кое-чего стоим!

— Да тебе, коке, я вижу, не терпится удалью похвастать! — смуглое лицо булгарского темника осветила улыбка. — Погоди, навоюешься! Как бы не пришлось еще защищать град от руссов.

— Ах, какой он храбрый, какой сильный! — замирала от восхищения, оставшись с Всеславой наедине, до беспамятства влюбленная в жениха Диляра. — В этом году во время Акатуя он всех батыров победил!

Всеслава знала, что во время Акатуя или, как его по-другому называли, Сабантуя, праздника встречи весны, начала пахотных работ и первого выгона скота на пастбище, молодые батыры и заслуженные воины соревновались друг с другом, показывая удаль, привлекая удачу и милость духов-хранителей к своему роду и земле. Булгары верили, что победитель состязания уподобляется древним батырам, которые денно и нощно стоят у края земли по всем четырем сторонам света, оберегая мир людей от чудовищ.

В прежние еще кочевые времена среди победителей состязаний выбирали вождей и военачальников, способных повести свой народ к тучным землям, обильным водой и травой, отражая вражеские набеги. Подобное, говорили, происходило раньше и у славян на Велесовой неделе. Ах, если бы в земле вятичей и нынче сохранялся подобный обычай, ее Неждан уж точно князем не меньшим, нежели Ратьша, ходил бы. Счастливая Диляра! И случается же у людей такое, чтобы нареченный жених был одинаково и родителям, и невесте мил!

— Ну, ты понимаешь, — объясняла дочь хана Азамата, умильно глядя на княжну блестящими бархатными глазами с нежной поволокой. — Мы же с Аспарухом вместе росли. Он меня на пять годов больше и потому был как старший брат. Через канавы и ручьи на руках переносил, занозы вытаскивал, а один раз, когда меня на лугу гадюка укусила, пока слуги побежали за лекарем, сам, как нужно, сделал надрез, отсосал кровь и прижег.

У Всеславы задрожали губы: почти то же самое она могла рассказать про Неждана. Вот только родне и нарочитым он никак не приходился ко двору.

— Ну, вы с ним прямо как Фархад и Ширин! — восхищалась, слушая их историю, Диляра. — Помнишь, про них Фатима рассказывала, как раз недавно. — Фархад тоже, хоть и родился простым каменотесом, показал себя настоящим батыром и человеком куда более достойным, нежели шах Хосров!

В конце басни, не вынеся предательства и козней коварных царедворцев, Фархад обратился в каменный утес, а Ширин разлилась у его подножия рекой. Не менее печально заканчивались и другие любовные истории.

— Ну что ты!

Диляра от избытка чувств обнимала подругу.

— Вот увидишь, у вас все будет хорошо! Твой Неждан теперь воевода. Вот побьет хазар, неужто твой брат отказать ему посмеет? Поскорей бы уже эта война заканчивалась! Мочи больше нету ждать! Отец ни о чем другом и думать не может, и Аспарух туда же. О чести великой все грезит, о подвигах, о славе! А свадьбу все откладывают и откладывают!

И, не слушая старую Фатиму, стращавшую девушек магометанским адом, глубинным слоем нижнего мира, в котором в девяти котлах под присмотром слуг шайтана вечно варятся души нечестивцев, вместо того, чтобы повторять суры Корана, Диляра бесконечно примеряла наряды и украшения, подводила глаза сурьмой. А то созывала служанок и пускалась в пляс под песни о любви, перемежая булгарские и савирские танцы с арабскими и персидскими, которые ей показывали привезенные из-за моря Хвалисского невольницы.

— И что тут нечестивого, — пожимала округлыми плечиками в нарядном шупаре ханская дочь. — Разве Аллах не создал женщину, чтобы угождать супругу? По нашей вере молодым нельзя особо общаться, иные лицо невесты лишь на свадьбе и увидят, а меня Аспарух, пока я в возраст не вошла, видал не только без платка, но и без рубашки! А вдруг он и после свадьбы посмотрит на меня только как на сестру? Он воин храбрый, у него в гареме невольницы, почитай, со всего света. Захочет — еще и вторую жену возьмет! Серебра-то у него для этого достанет!

— Мне с Нежданом проще, — улыбнулась Всеслава. — Он вслед за побратимом принял в Ираклионе христианство, а по этой вере мужчина выбирает одну жену на всю свою жизнь.

— А что делать, если погибнет в бою или умрет от болезни его брат или отец? — почти испуганно воскликнула Диляра. — Оставлять его жену, которая не мать, безо всякой поддержки горькой вдовицей, как в сказании о Тахире и Зухре? Мать Аспаруха, когда ее муж пал в бою, один из его дядьев второй женой взял, а сестра моя Джамиле, едва закончила носить траур по своему первому супругу, за его меньшого брата пошла, хан Кубрат об иной избраннице и не мыслил. Это дело благое. Сам пророк Магомед так завещал: он-то брал на себя заботу о женах и детях всех своих погибших соратников.

Всеслава знала, что в земле вятичей и других славян существовал схожий обычай не только между кровными братьями, но и среди побратимов, но, представив подруженьку Мураву женой Неждана или помыслив о себе, как о супруге Лютобора, почувствовала смущение и стыд, горячо обжигающие ланиты. Хорошо, что крестовое братство едва не крепче кровного.

— Жена брата — почти что сестра, — попыталась объяснить она Диляре то, что слышала от Муравы и других христиан. — Стало быть, о ней, как о сестре или матери надобно заботиться!

— Брат — это не муж! — возразила, звеня браслетами и монистами, булгарская красавица. — Брат на ложе к сестре не взойдет и темной ночью не приголубит! Стало быть, наш обычай лучше!

И, показав розовый язычок меж ровных, белых зубов, она вновь принялась ритмично покачивать бедрами в такт звукам саза и дойры:

— Попробуй повторить за мной, Всеслава малика! Наука нехитрая! Не на людях же, как вы танцуете в своем краю! Думаю, наша пляска твоему Неждану по нраву придется, какую бы веру он в этом Ираклионе не принял!

Всеслава невольно прыснула от смеха. Хотя она и сама знала толк в многовертимых плясаниях и знатной танководницей слыла не только по высокому родству, некоторые заморские увертки она бы, верно, постеснялась показать любимому и в ложнице наедине. Да что это за пляска, стыдоба одна! Зато булгарские, арбские и персидские песни она перенимала охотно и нередко пела их по просьбе Диляры и ее родни, чередуя со славянскими или финскими.

Перебирая как-то струны саза, обращаться с которым оказалось не сложней, чем играть на гуслях, девица вспомнила запавшую ей почему-то в душу песню о цветущей яблоне, ту самую, которую сложил на Ратьшином подворье Давид бен Иегуда. Кажется, слышала она ее где-то в другой жизни и петь никогда не пыталась. А вот надо же, под сенью пышного сада, среди многоцветных ковров, украшенных затейливой резьбой и мозаикой стен, песня далекой земли, словно зерно, упавшее в привычную ему почву, зазвучала, окрепла и расцвела, окрашиваясь новыми соцветьями и созвучьями.

— От кого ты слышала этот напев, девонька? — осторожно поинтересовался, едва княжна закончила, хан Азамат. — Тонцы заморские, да заведены на хазарский лад.

Всеслава не сочла нужным таиться. Поведала все, как есть.

— Далеко забрался, старый бирюк, — покачал головой булгарин. — Все носится по землям данников, надеется былое величие каганата возродить. Нынче, говорят, в Обран Оше объявился.

— Это ты, батюшка, про хазар тархана толкуешь?

Диляра, расшивавшая для жениха золотыми и серебряными нитями шелковый чапан, подняла увенчанную нарядной тухьей хорошенькую головку.

— Про него, девонька, про Иегуду бен Моисея.

— Какой же он страшный боец! — со смесью ужаса и уважения вымолвила девушка. — Когда он вышел против моего Аспаруха, я так испугалась. Хорошо, что бились на поясах, не насмерть! А то как бы не случилось беды! Юного Давида, сына его, только жалко. Рахим говорит, что он вряд ли доживет до следующей весны.

— Давид бен Иегуда слишком добродетелен и прекрасен душой для этого несовершенного мира, — погрустнев, заметил хан Азамат. — Таких Аллах чаще всего забирает к себе. Впрочем, если бы не хазарские предрассудки и не козни могущественной родни, Иегуда бен Моисей мог бы гордиться еще одним сыном.

Всеслава, сделавшая глубокий вдох, едва сумела выдохнуть. Удивительная догадка, которой она не посмела поделиться даже с Анастасием, находила свое подтверждение. Навострил оттопыренные уши и Держко, присутствовавший при беседе на правах игреца-забавника и друга княжны.

Темник не заметил их волнения. Вихрь воспоминаний уже закружил его, в единый миг преодолевая бездну, которую разверзли прошедшие дни, месяцы, годы. Он видел юного и отважного хазарского егета и девушку, прекрасную, как утренняя звезда Чулпан, дочь русского воеводы из крепости, затерянной где-то в верховьях Итиля. Хан Азамат приезжал туда вместе с Иегудой бен Моисеем и видел начало истории, прекрасной и печальной, как повесть Лейли и Меджнуна, когда светлые порывы и чувства столкнулись с непониманием и враждой…

Истории, сказания, предания, басни. Говорят, по образу и подобию их героев мудрые боги когда-то создали человеческий род. И потому древние повести так тревожат души людей, что происходившее в них повторяется снова и снова в каждом новом поколении, в извечном вращении времени в предначальном круге жизни.

В отличие от Лейли и Меджнуна, на долю которых выпали только страдания, Иегуда бен Моисей и его избранница познали краткий миг счастья. Светозарный Даждьбог и Перун благословили их союз, а через год у них родился сын.

— Когда Иегуда увидел на плече мальчика родимое пятно, по форме напоминающее волка, — рассказывал хан Азамат, — он очень обрадовался: такой знак имели все мужчины в роду Ашина, стало быть, волк-первопредок признал своего потомка. Он нарек первенцу имя Илиа — в честь Ильяса-пророка. После совершения всех необходимых обрядов, подарив сыну дорогой оберег со знаком своего рода, молодой вельможа поспешил в Итиль к отцу и старшему брату с требованием признать законность свершенного брака и ввести жену и ребенка в семью.

Булгарин пригубил кумыс и печально улыбнулся:

— Пока ты молод и полон сил, временами и в самом деле кажется, что все в этом мире тебе подвластно, а Иегуда уже тогда выделялся среди ровесников как непревзойденный единоборец и талантливый воевода. Но отцовской воле не всегда способен противостоять даже великий воин, а родители, желая своим детям добра, стремятся, подыскивая спутников жизни, прежде всего обеспечить их будущее и упрочить положение семьи. Именно такую невесту нашел своему сыну глава рода Ашина, а чтобы Иегуда не воспротивился, его старший брат Азария предпринял кое-какие меры, тем более, что крепость, выстроенная руссами на границе хазарских данников мерян, давно была для каганата, точно бельмо в глазу.

Всеслава со сдерживаемым стоном прикрыла глаза. Ох, Неждан, Нежданушка! Сокол ясный! Какую боль и какую муку довелось тебе и твоей матери пережить! Хорошо, что милосердное время изгладило этот день из твоей памяти! И кто знает, а не открыл ли русский воевода сам вероломным хазарам ворота? Он, чай, зятя поджидал, приданое готовил… Во времена Ольги руссы вновь отстроили крепость, но вернуть из навьего мира тех, кто пал с оружием в руках, защищая родной град, и кого свела в могилу неволя, это уже не могло.

— А что стало с дочерью воеводы и ее сыном? — по нежным щекам Диляры ручьем текли слезы, пальцы немилосердно мяли драгоценный шелк и путали золотую нить.

— Говорили, что они, то ли погибли, то ли попали в плен. Следы отряда, посланного Азарией бен Моисеем, затерялись где-то в земле вятичей. И хотя Иегуда объездил все невольничьи рынки от Новгорода до Хорезма, он никого не нашел.

Всеслава могла кое-что рассказать и об участи, постигшей беззаконных налетчиков, и о судьбе сына хазарского бея и дочери словенского воеводы, но предпочла промолчать, лишь покрепче прижав к сердцу дорогой оберег.

— Надо же! — Диляра сердито нахмурила изогнутые, точно кибить лука, соболиные брови. — А мне Азария бен Моисей, когда он в прошлом году в Булгар приезжал, показался человеком добрым и искренним. О нем и Мурава Гюль, сестра Анастасия, уважительно отзывалась. Это же он помог её Хельги спасти!

— Даже добрые люди иногда принимают решения, о которых им приходится после жалеть, — вздохнул хан Азамат. — Аллах наказал Азарию бен Моисея, на мой взгляд, даже слишком жестоко, что же до Иегуды, то, вступив в брак, желанный его родне, он умножил богатство, получил почет и уважение, а что до счастья… то разве для того приходит в этот мир человек.

***

Эту ночь Всеслава долго лежала без сна. Встреча с Нежданом, мечтой о которой она жила все эти дни, борясь с тяготами и преодолевая невзгоды, начинала ее страшить. Батюшка Велес, Белый Бог вразумите, что делать? Оставить милого как прежде в неведении или раскрыть горькую правду о страшном родстве?

Конечно, матерью, происходившей из славного воинского рода, что бы там не злословили по этому поводу Ратьша и братец Ждамир, бывший корьдненский гридень мог заслуженно гордиться. Недаром руссы сразу приняли парня за своего, а вещий Хельги братом крестовым назвал. Вот только какими словами поведать молодцу об отце, да и стоит ли эта повесть того, чтобы быть доведенной до его ушей?

С другой стороны, шила в мешке не утаишь и от родства не спрячешься. Да и как тут прятаться, когда это родство признал Ашина-первопредок, помимо знака на теле пославший найденышу в товарищи одного из своих серых потомков. Да и Бог Творец, единый и для христиан, и для хазар, явно неспроста устами критского священника избрал в святые покровители сироте того же праведника и пророка, которого нарек и родной отец.

От тягостных раздумий девушку отвлекли голоса и осторожная возня под окном. Она узнала суетливое, частое лопотание Держко и умиротворяющую воркотню Братьши:

— Ну что ты заладил? — увещевал товарища силач. — У тебя ведь нет ни оберега, ни родимой отметины!

— Ничего ты не понимаешь! — капризно вскрикивал Держко. — Оберег, чай, и отобрать недолго! А что до родимого пятна, ты разве не помнишь, я тебе рассказывал, как батяня, или кто он мне там на самом деле, кипятком меня ошпарил! Так, небось, с кожей пятно и слезло!

Ну что тут скажешь? Далеко не каждый готов смириться со своей долей и, тем более, недолей. Только некоторые пытаются бороться с судьбой, тщась выправить свою жизнь к лучшему, другие же просто ропщут и сетуют или примеряют на себя судьбу героев древних легенд.