Подставь крыло ветру

~~~

Маркюсу было двадцать четыре года. Так что он принадлежал к так называемому «пропащему поколению». Но хотя Маркюс родился и вырос в этом новом мире, он не был похож на молодых людей своего возраста. Трудно сказать, было ли это связано с его профессией или с его характером. Когда мать умерла, он стал часовщиком, как и его отец, нелюдимый немец, который держал магазин антикварных часов в Мюнхене. Маркюсу очень повезло, ведь он, как и большинство молодых людей его поколения, не имел возможности получить полноценное образование. Как и многие, он не посещал школу во время событий; даже сегодня он с трудом читает и особенно пишет. Он редко выражал свои мысли и предпочитал молчать. Несколько лет назад, в возрасте восемнадцати лет, он приехал во Францию, откуда была родом его мать. Он любил эту принявшую его землю. И в Мюнхен больше не возвращался. Даже ему, человеку в общем спокойному, немецкий город казался унылым и скучным.

Маркюс надел свой синий пиджак, который всегда носил на работе. Пиджак протерся на локтях и воротнике и был ему коротковат. Но молодого человека это не волновало, он вообще мало обращал внимания на что бы то ни было. Он закрыл дверь мастерской, которая была заполнена старыми, неработающими предметами. В тот день Маркюс собирался в церковь Сен-Жермен-л’Осеруа, расположенную в нескольких шагах от ратуши, — то был приход художников, который он хорошо знал. Его вызвали починить куранты большой башни. Часы Сен-Жермен-л’Осеруа, самые старые работающие часы в Париже, не выдержали, потому что их слишком часто заводили. В течение многих лет мессы шли непрерывно, и хрупкий механизм постоянно выходил из строя.

Сбой в тот день произошел из-за того, что, как и все колокола в Париже, церковные колокола звонили из-за охоты. Маркюс, однако, ничего не слышал. Он засиделся допоздна, чиня очень старые карманные часы, во внутренностях которых отчаянно пытался разобраться. Ему удалось привести их в порядок около четырех часов утра, после чего он погрузился в глубокий сон.

Маркюс выспался и был в хорошем настроении. Он наслаждался тишиной парижских улиц, и эта тишина его не насторожила. Чуть позже, без труда починив механизм башни, он спустился по винтовой лестнице обратно на улицу. Ему нравился слегка кисловатый запах старых камней, и он погладил их влажную поверхность. Он размышлял, как была построена башня. Секреты готической архитектуры, такие же непростые, как и секреты механизма старинных часов, его завораживали. Маркюс любил разбираться в сложном, ничто другое его не интересовало. Он был человеком одновременно открытым и закрытым, гордым и скромным. Он никогда не говорил о том, чему научился, и, кроме своих клиентов, ни с кем не общался, даже с другими часовщиками, которых оставалось уже не так чтобы много.

Проводя большую часть времени на самых высоких церковных башнях Парижа, часто в глубокой задумчивости, Маркюс презирал грубость людей. Его раздражали их громкие голоса, их грубость, вульгарность их слов и даже их смех. Их шум раздражал его, как это бывает со стариками, живущими в полном одиночестве. Должен сказать, что не разделяю эту черту с Маркюсом. Пока что не разделяю. Но я его понимаю. Одиночество и тишина — достоинства недооцененные.

Механизмы жизни казались ему гораздо более сложными, чем часы. И единственные проблемы, с которыми он решался сталкиваться, были механическими, потому что он был почти уверен, что сможет их разрешить. Все остальное, другие трудности, те самые, которых никогда по-настоящему не решить, его пугали. Из-за этого он избегал множества конкретных вещей, составляющих нашу обыденность.

Молодой часовщик шел по набережной Межисри. По пути он столкнулся с очень красивой женщиной в длинном черном пальто и забыл извиниться. Он ходил так почти все время — не отрывая взгляда от земли, погруженный в свои мысли.

В мэрии Маркюс получил красивую купюру в двадцать тысяч новых франков и вышел на улицу. Он посмотрел на большие часы на ратуше. Маркюс всегда мечтал поработать с таким великолепным часовым механизмом. Часы пробили полдень с опозданием на одну минуту.

Из колокольни вылетели два голубя.

Затем Маркюс отправился на левый берег Сены, где его ждала вторая работа за день. На улице Сен-Жак он то тут, то там натыкался на небольшие компании студентов, среди которых затесалось несколько беспризорников. Молодые люди в масках и камуфляжных костюмах тянули большие тележки, в которых сидели трубачи и барабанщики. В задней части тележек вповалку спали еще какие-то люди, вероятно пьяные. Рядом с тележками шли, покачиваясь, девушки, они размахивали привязанными к ремням перьями и колокольчиками. Одна из них была по пояс голой. Ее тяжелые груди напомнили часовщику женщин, которых он видел в детстве на нудистских пляжах у озера, куда отец возил его на каникулы. Маркюс отвернулся и пошел своей дорогой.

Он не пытался выяснить причину такого переполоха. Маркюс добрался до улицы Эколь, усыпанной мусором и конфетти, и прошел мимо ворот Сорбонны. Университет был пуст. Часовщик прошагал по коридору, затем открыл дверь, ключ от которой был только у него. За дверью находилась лестница башни обсерватории, а с нее открывался вид на улицу Сен-Жак.

На этот раз Маркюс не полез на крышу. Он вошел в небольшую комнату, пропахшую старой древесиной, и приблизился к часовому механизму, который ему нужно было починить. Молодой человек положил на него руку, имитируя жест врача, проверяющего температуру на лбу пациента. Он увидел, что со времени его последнего визита часовой механизм снова заклинило в том же месте. Он опустился на колени, открыл маленький ящик с инструментами и достал оттуда самые нужные — пинцет, напильник, три отвертки, масленку и щетку. Маркюс разложил их на шелковой ткани, надел пару перчаток и бумажную маску. Эти меры предосторожности позволяли избежать окисления металла, чтобы не загрязнить организм, который ему предстояло оперировать. Он уже собирался приступить к работе, как услышал какой-то шум. На шелк, где лежали инструменты, упало немного пыли. Молодой человек посмотрел на балку прямо над собой. И понял, что был не один.