Подземелье

29

Ближе к вечеру здание районной администрации словно вымерло. В области чиновники трудовую вахту заканчивали строго по расписанию — хоть часы сверяй. А здесь порядки попроще, можно и загодя смотаться.

Больше часа одиноко просидела Раиса в редакционном кабинете, отрешенно созерцая через окно пустынный перекресток, над которым медленно сгущались сумерки. Глухая тишина медвежьего угла просачивалась в здание, заполняла его по самую крышу, расползалась по помещениям, изгоняя из них последние воспоминания о дневной жизни.

От тишины и безлюдья в Раисиной голове возникали разные мысли. Были они тягучие и муторные, под стать окружающей обстановке. Думалось, например, во что же выльется ее, так стремительно возникший, и, если здраво рассудить, ничего путного не сулящий роман с нетрезвым, безалаберным следователем, у которого в мозгах, похоже, резвятся таракашки. Чаяния о замужестве показались вдруг Раисе смешными и даже неприличными, и от этого сделалось обидно и неловко.

Вспомнилось, как однажды собралась она поутру домой после, прямо скажем, развеселых выходных. Переночевать в теплой компании уговорил ее один симпатичный молодчик с личной «иномаркой». Дескать, сейчас он поддатый, за руль нельзя, а утром домчит с ветерком. Она, конечно, не из-за этого осталась, просто молодчик понравился. И, надо сказать, не разочаровал. А наутро она проснулась — его и след простыл вместе с «иномаркой».

Точно такое же было чувство. Вроде, ни на что особенное не рассчитывала, а обманули, оказалось — верила.

И еще подумалось, что он, следователь этот, наверняка не всерьез плел всю эту ахинею. В том числе и про ужасы свои. Надо же чем-то бабе мозги пудрить.

Другого, видать, ничего не нашел. Она его за муки полюбила, а он ее… как водится, надул.

Про замуж — это уж точно спьяна. Но, признаться, поверить Раисе ужасно хотелось.

Хоть и не стоило, чтобы опять не попасть в идиотское положение. Такой вот порочный круг, Эх, дура ты, дура!..

Однажды, на заре своей неудавшейся супружеской жизни Раиса, по-страшному ревнуя чертова хоккеиста, позволила облапошить себя молодой грязненькой цыганке, отдала ворожее золотое кольцо, немалую сумму денег. Понимала, что дура, но просто не знала уже, на что понадеяться. В итоге, конечно, ни кольца, ни денег, ни хоккеиста. Когда цыганка не явилась на рандеву в назначенный срок, Раиса словно очнулась: кинули, как последнюю!.. Ревела тогда ужасно, и не из-за убытка, а потому именно, что дура.

Выходило, что цыганка та никуда не отлучалась далеко, плелась всю жизнь следом, да похихикивала, выглядывая из-за угла.

Раиса чувствовала, что расклеилась. К тому же воспоминание о Сергеевых бреднях оживило вдруг в памяти жуткие слухи, порхающие по поселку, да так явственно оживило, что даже померещилась в дальнем, сумрачном углу кабинета косматая оскаленная морда. Раиса поежилась. Ну, прекрасно, остается только самое себя напугать.

Раиса стыдилась своей черствости, но похождения озверевшего медведя на нее особого впечатления не производили. Как-то в голове не укладывалась, что рядом, в двух шагах, могут твориться такие вещи. Ладно еще где-то там, за тридевять земель… Впрочем, она понимала, что это всего лишь защитная реакция психики, и сейчас, сидя в покинутом здании посреди пустынного поселка, вдруг как-то разом по-настоящему перетрусила, но не медведя даже, а бог весть чего, быть может, подступающей темноты.

Где-то в глубине замерших помещений звякнуло железо. Должно быть, это уборщица орудовала ведром. Кто же еще?! Тьфу ты, как на душе-то скверно… Вот и у него, наверно, тоже, у следователя Сереженьки. Откуда это у него? А все оттуда же: утром в трамвай зайдешь — там угрюмые рожи; на работе — они же, напуганные увольнением; газету откроешь — вранье, криминальная мертвечина и сладко-розовые муси-пуси впридачу; вечером телек включишь — или полуголые пляшут, или какие-то жлобы умертвляют друг друга изощренными способами. А в родном подъезде недавно труп нашли… А Сереженька этот сам в дерьме ковыряется. Кому-то, может, и ничего, а он впечатлительный…

Где-то опять лязгнуло ведро. Раиса резко поднялась с места. Могут и запереть сдуру, потом хоть в окно вылезай. Она набросила куртку и, распахнув дверь, шагнула в неосвещенный коридор.

Дверь за Раисиной спиной по причине сквозняка захлопнулась с пушечным грохотом.

Раскатистое эхо подхватило припозднившуюся журналистку и помчало ее к выходу.

Только оказавшись на ступеньках крыльца, Раиса почувствовала облегчение. Глупо, конечно. Чего испугалась? Медведи-людоеды водятся в лесу. Раиса усмехнулась.

Впрочем, и в коридорах власти их предостаточно.

На улице заметно похолодало. Порывами налетал промозглый ветер, хамски подталкивал женщину в разом озябшую спину, заставлял ускорять шаг. Она до подбородка затянула «молнию» куртки, набросила на голову капюшон. «Так, ну и куда же мы теперь? — подумала с невеселой усмешкой. — Где по нас соскучились?»

Но отчетливо представлялось, что особенно-то не соскучились нигде.

Нет, всегда, конечно, найдется местечко, где и приветят, и обласкают… Тот же Иван Иваныч, например. А что? И про обиды забудет, примет, небось, но первому разряду и счастлив останется. Можно, в крайнем случае, вернуться в общагу, сиречь гостиницу. Но тут же вспомнились обшарпанные двери вдоль провонявшего клозетом коридора; отчего-то постоянно влажная койка в трехместной комнате.

На Раису опять накатила жуть, но теперь уже от мысли, что она, в сущности, никому не нужна в этот холодный, слякотный, нагоняющий тоску вечер. Мелькнула в памяти строчка из песни никому не известного полубродячего «барда», которого она встретила как-то в гаме очередного «творческого» застолья и притащила в студию.

«Из вежливости скажут мне: ночуй. Здесь притерпелись к мелким неудобствам…»

Вот именно. Вот так оно и есть.

Бард, на людях изображавший из себя крутого парня, временами, когда он перебирал струны, казался Раисе беззащитным в своей бесхитростной душевной обнаженности.

Вечером, после записи, она пригласила дебютанта в гости, а потом даже впала в заблуждение, что повстречала наконец человека, от которого ее не воротит наутро.

Бард, однако, после третьего визита куда-то пропал недели на две. Она уже вся извелась, когда он, наконец, позвонил и осипшим голосом наплел невразумительных объяснений. Позже выяснилось, что причина исчезновения заключалась в запое, каковые все чаще следовали друг за другом. Бард объявлялся время от времени с опухшей физиономией и громадным букетом в трясущихся руках. Речь его бывала прерывиста, а движения ломки. Пребывая с похмелья в немощи, гость робел попасть в Раисину постель, но его уже туда и не звали. Вскоре приятельница, бывшая в курсе их отношений, подвела итог, определив барда выразительным неологизмом «гитараст».

Стоя посреди темной, продуваемой ветром улицы, Раиса испытала нечто, похожее на отчаяние.

Вдруг где-то неподалеку возник стук спотыкающихся шагов. Оглянувшись, она рассмотрела на перекрестке неясный человеческий силуэт. Прохожего мотало от одного края тротуара к другому. Производя руками неопределенные жесты, он рассуждал о чем-то вслух, но слов при этом разобрать было невозможно. Заметив одинокую женщину, сельчанин изменил маршрут.

— Зинка… грызть твою мать! Чо лазишь в потемках?!

…На последних метрах, остававшихся до знакомого подъезда, Раиса, задыхаясь, замедлила бег, но по лестнице поднялась достаточно резво, нервно нажала кнопку звонка.

Открывать не торопились, и она, позвонив еще дважды, с содроганием представила, что придется отправляться в обратный путь, и еще не известно, окончательно ли потерял ее из виду ночной гуляка. Но тут за дверью послышались шорохи, щелкнул замок, и Раиса, не раздумывая, юркнула в образовавшуюся щель.

В прихожей под потолком горел матовый плафон, полоса света проникала в комнату.

Там, на неприбранном столе поблескивало бутылочное стекло, в воздухе плавал табачный дым.

Вид Сергей отчего-то имел переполошенный, будто ожидал увидеть не Раису, а бог весть кого. И вообще, нехороший был у человека вид и определенно нетрезвый.

— Привет, — сказала Раиса. — Что ли, не узнаешь? Или кого ждал, а? Может сейчас не я по расписанию? — И поморщилась от собственного тона.

Сергей усмехнулся, молча обнял гостью за плечи и повел в комнату. Пара вялых, зажившихся на этом свете мух нехотя взлетела с грязных тарелок. Раиса щелкнула выключателем. Свет люстры открыл перед ней унылое жилье пьющего человека, и она, усаживаясь на скомканную постель, опять почувствовала себя близкой к отчаянию.

Сергей вытащил из кармана пачку «L M», долго ковырялся в ней, наконец, выудил сигарету и закурил. Неважно он выглядел. И не присел, взвинчено болтался по комнате из угла в утоп. Знакомая наблюдалась картина. Знакомая, только рама другая. А может, и нет, потому что если вдуматься, следователь — не бард.

Потягивало от этой живописи духом то ли непостижимого испанца, то ли безумного Иеронима. Встать бы да уйти. Ничего ведь хорошего не дождешься. Но, вопреки здравому смыслу, шевельнулось вдруг желание остаться, что-то сказать или сделать, потому что как-то скверно у него все складывалось, и, наверное, не только по собственной вине.

Но, с другой стороны: нужен он ей — такой? А она ему? Трудно нанять, что ему вообще нужно. Напился опять! Была бы нужна — не напился бы… Раиса разозлилась.

— Раздевайся, — предложил Сергей. — Сейчас приберусь, а то бардак.

— Совсем? Сразу?

— Чего? — не понял он.

— Раздеваться, говорю, совсем?

— Очень смешно.

Раиса стянула куртку, бросила ее на спинку стула.

— Не суетись. Бардак — привычная среда обитания. — И тут же воскликнула: — О-о! Темнота — друг молодежи! — Потому что люстра и плафон в прихожей вдруг прощально мигнули и погасли. — Что в таких случаях монтеры говорят?

— Знаем, что говорят, — проворчал Сергей, с грохотом натыкаясь в темноте на мебель. — Подожди, я в ванной керосиновую лампу видел.

Пака он бранился и ронял на пол какие-то жестянки, Раиса выглянула в окно и убедилась, что обесточился весь поселок. Он будто исчез, стертый с лица земли ладонью восторжествовавшей темноты. «Нет, — передернув плечами, подумала Раиса, — это просто какой-то идиот заклеил стекла черной бумагой».

Тем временем в результате упорной возни из приоткрытой двери санузла в комнату проникло желтоватое мерцание, а следом появился Сергей, неся перед собой лампу с закопченным пузатым стеклом. Он водрузил ее на столе, посреди грязной посуды.

— Люблю интим, — сообщила Раиса, щурясь на подрагивающий огонек. — Давай-ка, Серенький, веселиться. Тебя в детстве Сереньким звали?

— Репой меня звали, — усмехнулся Сергей.

— Так ты, Репа, чего топчешься, угостил бы женщину! — Раиса откинулась назад, уперлась за спиной руками в мятые простыни. — Чай, с холоду пришла, иззябла.

Перед этим делом женщину положено угощать. Или просто так, думаешь, тебе отломится? А вот фиг!

Этот самый «афиг» она ему и преподнесла. Сергей оглядел ее вызывающе выпяченную грудь, недоуменно спросил:

— Ты чего из себя вокзальную корчишь?

— Что значит — вокзальную!? Не хамите, мужчина! Тут и вокзала-то никакого нет.

— У тебя все в порядке? Никто не обидел?

Раиса расхохоталась.

— Да кто ж меня обидит? Да я сама кого хочешь… Хотя, да, ты же муж без пяти минут, должен заботиться. Это ты молодец. Я за тобой, как за каменной стеной! Или нет? Или рано пока?

Раиса даже себе не призналась бы в тайной надежде, что вот сейчас он рявкнет на нее, не на полном, конечно, серьезе, или поцелует, или… ну, кто его знает, что он там сделает, но чтоб понятно стало, что дура!.. Она пришла к выводу, что движение ее чувств превращается в бег по кругу.

Сергей опустился на стул, глубоко затянулся. Он сидел, глядя на нее странным, оценивающим взглядом, словно что-то прикидывая. Раиса вдруг почувствовала: что-то тревожное присутствует в комнате, то самое, что в редакционном кабинете она приняла за боязнь темноты.

— Послушай, — начал он, закуривая новую сигарету. — У меня сейчас никого нет, кроме тебя. То есть, были, само собой, семья была и так, всякие, но теперь ни жены, никого. Я, правда, хочу быть с тобой. Наверное, это у меня такая любовь. Ты не смейся, я уже давно ни хрена не соображаю, где любовь, где что.

Может быть, в последние часы именно об этих словах и мечтала Раиса, но сейчас они отзывались в ней все возрастающим беспокойством. Сергей, между тем, продолжал вполголоса, и выражение его лица делалось все более отрешенным.

— Честное слово, я хочу быть с тобой, — повторил он. — Не просто встретились — разбежались, а по-настоящему. Но, понимаешь, заварилась у меня здесь такая каша. Или даже не здесь, не пойму. Но как бы дальше ни обернулось, все равно, ничего хорошего мне не светит. И надо бы тебе держаться от меня подальше.

— Когда едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз, — начала Раиса и осеклась.

Дурацкие, плоские шуточки, неотвязно лезущие в голову, были не к месту. Она пряталась за ними, чтобы не показать себя настоящую — самой себе ненавистную бабу в слезах.

— Ты слишком много всего напридумывал, — сказала Раиса, но он перебил:

— Подожди, я расскажу. Ты только выслушай до конца.

И он начал рассказывать.

Раиса слушала малосвязное повествование об отвернутом пласте перегноя, который нормальные люди ни за что не стали бы трогать; о разгуливающих повсюду после страшной кончины девчонках и коварно меняющих свой облик солдатах; о снах, которые как-то умудряются проникать в реальность, потому что они не совсем сны, а продолжение этой самой реальности, но в ином, необъяснимом измерении; о Подземелье, из которого нет выхода и в котором ты сам не известно кто.

Он поведал ей о сгоревшем трупе кочегара; о глумливом шамане и его подлых намеках; о зловещей предопределенности событий, а под конец — о воплощении старой туземной сказки про оборотня в облике завуча Октябрьской средней школы и о законе диалектики про переход количества в качество.

Чем дальше Раиса слушала, тем отчетливее понимала, что самым разумным с ее стороны было бы встать и уйти, убраться подальше, хоть в ту же общагу, потому что сидящий напротив человек, несомненно, сошел с ума. Возможно, он даже представлял опасность для окружающих. Она не настолько разбиралась в душевных расстройствах, чтобы судить об этом наверняка.

Раиса смотрела, как шевелятся потрескавшиеся губы Сергея, как они выплевывают слова, в которых нет ни капли здравого смысла, и не могла решить, к чему готова больше: окончательно испугаться или захохотать. Пока он, замолчав, прикуривал очередную сигарету, Раиса растерянно соображала, что же ей все-таки делать.

Мысль о бегстве бесплодно увяла. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить в одиночестве на произвол судьбы этого свихнувшегося чудака.

«Наверное, это у меня такая любовь», — грустно усмехнулась про себя Раиса. Но именно теперь она поняла, что иронизировать тут особенно не над чем, потому что, скорее всего, так и называлась необъяснимая связь, возникшая между ними.

Ей почему-то вспомнились ломкие, бледные, с голубизной, стебли проросшего картофеля, забытого с осени в подвале, прошившие вдоль и поперек грубую мешковину. Их переплетение, словно в каком-то немыслимом, бесстыдном соитии, превратило множество клубней в единый неразделимый ком. Муж-хоккеист, бранясь, тогда так и выбросил это месиво на помойку вместе с мешком. Раису же поразила неодолимая сила жизни, заключенная в обыкновенной картошке. Любовь, конечно, не картошка, но что она такое, каждый понимает по-своему… и не понимает никогда.

Раиса постепенно начала понимать, что в Сергеевых речах содержалась своя, пусть вывернутая наизнанку, но — логика. Его умозаключения нисколько не походили на бред допившегося до белой горячки алкаша. Скорее, это напоминало попытку дикаря объяснить происхождение грома и молнии посредством проносящихся по небу божественных колесниц.

Впрочем, до конца Раиса поняла только одно: Репин проникся убеждением, что завуч Октябрьской средней школы Григорий Олконтович есть не кто иной, как туземный оборотень кундига, и он же — физическое воплощение вселенского зла, с которым Репину, по его словам, довелось столкнуться лицом к лицу.

В конце концов Раиса даже слегка развеселилась.

— Ты романы писать не пробовал? Типа Стивена Кинга. Он там из пальца высасывает?! А тут ничего и придумывать не надо.

— Не мое дело — романы писать, — буркнул Сергей. — Мое дело…

— …пойти и облить голову холодной водой. Я серьезно, попробуй.

Он не двинулся с места.

— Не хочешь — не надо. Тогда послушай, что я тебе скажу. Внимательно послушай. Я, конечно, понятия не имею, на самом деле завуч этот какой-то тайный злоумышленник, или ты его взял под подозрение зря. Однако, злоумышление — это одно, а то, что ты мне наговорил, совсем другое. Про потусторонние силы я рассуждать не желаю. Потому что даже церковь нынче признает: демоны — всего лишь метафора. Зло, в том смысле, как ты его толкуешь, — понятие абстрактно-философское, продукт умственных обобщений, и ни во что воплощаться не может. Поэтому давай вернемся на грешную землю. Допустим, завуч, действительно, в чем-то замешан. Но если тебя послушать, чушь какая-то получается: невиданная подверженность человеческого организма психо-соматическим изменениям. Но это же только в дурацких фильмах человек на глазах превращается в чудовище. Сам подумай: мышцы, кости — это же материя, она имеет свою физическую и химическую структуру. Не пластилин же, на самом деле! Какие могут быть перевоплощения?!

— Сама говорила про ликантропию.

— Вот запало тебе! Ликантропия — на девяносто девять процентов средневековые выдумки. А то, что не выдумки, — всего лишь психическая и физическая деградация человеческого существа. Ну, выли они, кусались, бегали на четвереньках. Но ни в кого же на самом деле не превращались. Больные чувствуют себя животными, но ими не являются. Как еще объяснять?

Сергей помолчал.

— Может, одни только кусаются, а другие… Если крайняя форма? Если человек внутри окончательно зверем стал. Если ничего человеческого в нем не осталось. Знаешь, сколько я таких видел? Иногда казалось…

Раиса всплеснула руками.

— Нет, я не могу! На колу мочало!.. Все, что угодно тебе могло казаться. Креститься полезно! Но так не бывает!

Раиса сама не знала, всерьез ли старается разубедить Сергея или просто надеется столкнуть его с мертвой точки, вовлечь в болтовню и потопить в ней весь этот сюр. Она впервые поняла, какое это трудное занятие, доказывать, что дважды два — четыре.

Сергей все курил и курил. Серый табачный дым слоистыми волнами плыл над столом, обволакивал стекло лампы, за которым чуть вздрагивал двуглавый огонек, и глядящей сквозь эту зыбкую пелену Раисе вдруг ни с того, ни с сего почудилось, что обращенное к ней лицо Репина будто тронула рябь, оно качнулось и расплылось, как отражение в неспокойной воде, будто готовясь обрести новые, очень странные черти.

Раиса тряхнула головой. Интересно, бывает заразное сумасшествие? Она вдруг отчетливо уловила: что-то сгущалось в затхлом воздухе комнаты, этой палаты номер шесть на двоих. Что-то вообще давно сгущалось в атмосфере, какая-то отрава, делавшая иных «хомо сапиенсов» не вполне разумными и даже не совсем людьми.

Раиса просто привыкла и не обращала внимания на привкус яда.

Сергей никак не реагировал на исполненную материалистического пафоса Раисину тираду. Дух его явно стремился в иные пространства и измерения. Раиса, которой надоело многозначительное молчание, в раздражении задала первый пришедший на ум вопрос:

— Ну, хорошо, и что же ты собираешься делать?

На этот раз Сергей откликнулся без промедления, будто ответ был готов давно.

— Как — что? Кундигу надо уничтожить. Не разгуливать же ему…

— То есть как — уничтожить? В каком смысле?

— Да в прямом. Убить, если так тебе понятней.

— И как же это сделать? Посредством осинового кола? Или серебряной пули?

Сергея ответил буднично;

— Я думаю, этого хватит. — Он похлопал по кобуре у себя подмышкой.

— Доморощенный истребитель вампиров! — покачала головой Раиса, но ей вдруг стало не по себе. — Значит, намереваешься ты его попросту пристрелить. Я не ошиблась?

Сергей невозмутимо кивнул.

— Та-ак, — протянула Раиса, не зная, что и сказать. — И по какому же праву намерен ты его пустить в расход? — Она с издевкой продекламировала: — Есть грозный судия: он ждет; он не доступен звону злата!.. Очнись!

— По какому? — задумчиво переспросил Сергей. — По простому: если не я, то кто?

— Вот еще Брут выискался! — Она изо всех сил старалась сохранить непринужденный тон. — Ты же мент! Чего тебе объяснять?! Вот так, придешь, постучишься, он тебе откроет и ты — ба-бах?! И рука поднимется? И отвечать не боишься?

Сергей досадливо пожал плечами. Раиса растерялась.

— Значит, ты собираешься убить человека потому, что считаешь его оборотнем? Ты в своем уме?

Сергей сказал угрюмо:

— Оборотень — одно. Не в нем самом дело. Я же тебе рассказывал. Надо заканчивать со всем этим. Раз и навсегда.

У Раисы не было ни малейшего желания заново вникать в шизоидные причинно-следственные связи между захолустным вурдалаком из сказки и распространившимся в мире насилием. К тому же она подозревала, что постичь эти связи можно только самой тронувшись рассудком. Однако в словах Сергея ей почудилась неувязка… и надо же было что-то делать. Или уже не надо?

— А не кажется ли тебе твое решение слишком простым? — деловито осведомилась она.

— В смысле?

— Да в том смысле, что ты на сатану со своим пистолетиком нацелился. Думаешь с пистолетиком одолеть мировое зло? Дурак, что ли?!

— Я думаю, не зря все так совпало. Раз есть Подземелье, должно быть и… я не знаю, что-то другое. Должно быть, иначе бы мир давно провалился к чертовой матери. И раз на мне сошлось, оно мне поможет, я знаю.

— Ну да, конечно, Бог тебе поможет, укрепит десницу праведную с огненным мечом!

Она заговорила о том, что гиганты мысли… что философы и теологи… и тут же осеклась. Сергей опять странствовал в своих антимирах. Интересно это у него получалось, как у того приемника, что воспринимает сигналы на одной единственной частоте, а все прочие волны — суть пустое сотрясение эфира.

— Так на кой черт ты мне все это рассказал? — в полном отчаянии спросила она.

Душа Сергея нехотя воссоединилась с телом.

— Я надеялся, ты поймешь, — медленно проговорил он, глядя на Раису с сожалением, и этот взгляд ей очень не понравился. — Зря, конечно. Действительно, дурак.

Вот так. Не оправдала, значит, надежд. По Раисиной спине пробежал холодок.

Интересная ситуация. Он понадеялся, а она не прониклась, но, тем не менее, теперь полностью в курсе его устремлений. А следовательно…

Раиса помнила, что порой случается с ненужными свидетелями — и не только в детективных романах.

«Не хочу! — вдруг холодея, подумала Раиса. — В роман Марининой не желаю! И ни в какой другой тоже!»

Но она догадывалась, что от нее сейчас мало что зависит. Она не верила, что Сергей способен на какие-то ужасные поступки. Так, болтовня одна. Но и в это она уже до конца не верила. Творилась какая-то несусветная чушь, будто перешагнув порог этой квартиры, Раиса угодила в дурной сон. Вошла, прилегла на диван и задремала. Наяву никто ведь не станет пугать ужасными бреднями любимую женщину и гоняться за оборотнями. Нужно просто сию минуту проснуться. Раз, два, три, даю установку…

Но она не проснулась.

— Сережа, тебе нужна помощь, — сказала Раиса, вставая. — Сейчас я уйду, а ты будешь ждать меня здесь. Я вернусь очень скоро, и все будет в порядке. Я обязательно все улажу и сразу вернусь. Только ты никуда не ходи и ничего не делай. Слышишь меня? Нам помогут. Тебе помогут. Все будет хорошо.

Репин криво усмехнулся.

— Ты, как санитар в психбольнице… А потом свяжут и аминазину вколют.

— Нет, честное слово! Я…

Раиса под собственный лепет поняла, что настало время испугаться до обморока, потому что она полностью утратила контроль над ситуацией и ведет себя глупо, повинуясь лишь желанию убраться отсюда подальше и побыстрей.

— Сядь пока, — негромко приказал Сергей. Во взгляде его по-прежнему сквозило сожаление.

Он жалел ее, понимая, КАК должен теперь поступить?!.. Мамочки, да что же это такое?

— Сережа, мне нужно уйти, — сказала Раиса деревянным голосом.

— Куда же ты пойдешь?

— Я пойду в…

— Да нет, — перебил он ее, — нельзя тебе уходить.

— Но почему? — Раиса чувствовала приближение истерики.

Запер он дверь, когда встречал ее, или не запер? Раиса не помнила. Но это все равно не давало ей никаких шансов. Она вспомнила мускулистое тело Сергея. Его тело, даже изрядно отравленное алкоголем, сохраняло силу и быстроту реакций. Она просто не успеет спастись бегством.

А если закричать, явится ли кто-нибудь на помощь? Никакой уверенности. Да и не позволят ей кричать громко и долго.

Раиса даже не предполагала, до какой степени дорога ей ее тысячу раз клятая жизнь. Стрелять он, конечно, не станет. Резать, наверное, тоже, Вырубит каким-нибудь своим приемчиком и задушит. Самое для него подходящее. Господи, как страшно! Она ведь ничегошеньки ему не сделала. И наверно, это будет ужасно больно. Но даже если и не больно… Мамочка, спаси!

Теряя самообладание, Раиса судорожно втянула воздух, но он застрял комом у нее в горле. Только когда по лицу уже вовсю струились слезы, выдох вырвался из Раисиной груди вместе с ужасным рыданием.

— Ты нарочно все это подстроил! Ты меня с самого начала хотел убить, псих ненормальный! Я тебя просила рассказывать? Просила, да?.. Сереженька, отпусти, отпусти меня-а!..

Сквозь слезы Раиса увидела, что Сергей поднялся со стула и шагнул к кровати. Она чувствовала, что он пристально смотрит на нее, но не могла разобрать выражения его лица. Впрочем, она догадывалась, что выражение это должно быть зверским, как и подобает маньяку-убийце.