Подземелье

38

— Нет, ты мне объясни, как это вы потерпевшего проворонили, а? — Онуфриев напирал на лейтенанта Седых объемистым животом.

— Я ж говорю, мы оттуда заехали, а там дорога перекрыта, — оперуполномоченный указал рукой в сторону тупика. Мы хотели с другой стороны, а тут мотоцикл заглох. Пока туда-сюда — он, видно, и прошел.

— Туда-сюда! — рявкнул Онуфриев. — На кой черт вы тут колесили? У тебя какая задача была? Оставил бы одного при мотоцикле, а со вторым шел бы, куда послали.

Бестолковщина! Ладно, погоди, разберемся еще с тобой.

Подполковник резко повернулся и зашагал к подъезду, возле которого мелькали орудовавшие на месте происшествия сотрудники. Седых медленно поплелся за ним.

Несмотря на то, что в течение часа в самом доме и вокруг него тишину нарушали чрезвычайно шумные события — стрельба, беготня, а чуть позже гудение подъезжающих машин и прочие звуки, производимые следственно-оперативной группой, хоть и колотили уже бесцеремонно милиционеры в двери квартир, желая выявить возможных свидетелей — несмотря на все это, большинство окон по-прежнему оставались темными, будто за ними люди спали бесчувственным сном, или вообще это был не жилой дом, а приют для слепоглухонемых.

Онуфриев с раздражением подумал, что лет десять-пятнадцать тому назад весь двор кишел бы сейчас любопытными, а ныне — вот вам, пожалуйста, ноль реакции! Он и сам не знал, почему его злит это обстоятельство — ну, равнодушнее и пугливее сделался народ, известное дело — но как-то нехорошо и тревожно становилось старому милицейскому волку от такого всеобщего спокойствия населения. Будто и не нужна была никому эта их возня с мертвыми телами в вонючем подъезде. Будто вообще никому ничего ни от кого не было нужно.

Подполковник сплюнул и взошел на крыльцо. Навстречу ему из распахнутой двери появился судебный медик, стягивая на ходу с рук резиновые перчатки.

— Ну, что там? — осведомился Онуфриев.

— Полный порядок. Два жмурика. — Эксперт подозрительно растягивал слова и старался дышать в сторону.

— Один ваш, а второй…

— Это мне известно, — прервал его начальник РОВД. Что по существу?

— По существу — у педагога девять огнестрельных. Половина смертельных. Так что, можно сказать, били кучно и наповал.

— А у второго?

— А у второго — одно. Зато прямо в лоб. В височную область. Но стена сзади… — эксперт присвистнул. Будто из пулемета строчили. С трех метров попасть не могли!.:

— Ладно, разберемся, — буркнул Онуфриев. Он тут же слегка вздрогнул, потому что сзади над самым его ухом забубнил вдруг голос лейтенанта Седых, которому невтерпеж было ждать завтрашних разборок и хотелось немедленно объясниться с начальником.

— Товарищ подполковник! Разрешите?.. Мы когда выстрелы услыхали — сразу в подъезд. Марченко, помдеж, на пороге споткнулся, мы чуть через него все не попадали. Я смотрю — а тот сверху целится. Ждать, что ли, пока в лоб прилетит? Но я вообще по ногам старался…

— Да уж вы постарались! — прорычал Онуфриев. — Снайперы! Не видели, что ли, что у него пистолет пустой?

— Не видели. Темно, и когда там было присматриваться?! — ощетинился в ответ подчиненный. — Я оружие правомерно применил. Он же человека убил. Или подождать было, пока перезарядит?

Оперуполномоченного обижала и пугала странная реакция начальника на его, конечно же, оправданные действия. По молодости лет и из-за отсутствия опыта в подобных делах он не понимал, что вовсе не из жалости к застреленному капитану гавкает на него босс, и расправу над ним никакую не затевает, а есть у подполковника совсем другие причины, чтоб выходить из себя.

В нескольких метрах от Онуфриева и Седых, внутри подъезда, на площадке первого этажа, Николай Логинов, опустившись на корточки, рассматривал распростертый на полу труп завуча. Через распахнутую дверь озабоченно входили и выходили люди.

Через нее же начальнику угрозыска бил в глаза ослепительный свет автомобильных фар. Выше по лестнице гудели озабоченные голоса и шаркали подошвы. Участковый инспектор нетерпеливо объяснялся с кем-то через запертую дверь: «Да я это, Федька, открывай! Чего ты такой ссыкливый?»

До Логинова слабо доходили все эти шумы и движения. Он очень устал, устал до одеревенения в мышцах и мозгах, до почти полного безразличия к происходящему.

Единственным его отчетливым ощущением было чувство опоздания везде и всюду.

Николай тряхнул головой, потому что в глазах у него то и дело начинало двоиться.

Странное перед ним открывалось зрелище. И странность эта заключалась не в тех отталкивающих изменениях, которые налагает на человека смерть. Логинов довольно равнодушно взирал на темные пятна, расплывшиеся на груди мертвеца в тех местах, куда угодили пули, на алую застывшую струйку, сбегавшую с его шеи. Заковыка состояла в том, что изодранная и основательно обгоревшая одежда на трупе больше напоминала лохмотья, чем городской костюм, в котором обычно щеголял Григорий Олконтович. Сквозь дыры проглядывала покрытая ожогами кожа. Черное, перемазанное копотью и тоже обожженное лицо завуча запрокинулось и застыло в гримасе боли.

Над ним в беспорядке топорщились клочья опаленных неведомым пламенем волос.

Логинов подумал, что потерпевший выглядит так, будто прежде, чем застрелить, его слегка окатили из огнемета.

Но на площадке между первым и вторым этажом — Николай старался не смотреть в ту сторону — лежало еще одно неподвижное тело, и никаких огнеметов возле него не обнаружили. Тем не менее, было похоже на то, что незадолго до кончины педагог то ли упал в костер, то ли побывал на пожаре. Впрочем, в костры обычно падают по причине большого перепоя. Григорий Олконтович же спиртным не злоупотреблял. И ни на каких пожарах…

Впрочем — стоп! Как раз и случился только что один пожар. У Головиных! Но, видимо, начальник розыска, действительно, здорово переутомился, потому что ему ни с того, ни с сего представилось вдруг, как из харкающей огнем глотки погреба вырывается Леха Головин с карабином в руках (но, может, и без карабина, какая разница?), а следом прет из огня некто ужасный, клыкастый, ни на что мыслимое не похожий, сдирающий с себя когтистыми руками-лапами клочья дымящейся шерсти…

Николай крепко зажмурился и вполголоса произнес заковыристую фразу, которую вряд ли потом сам сумел бы повторить. В тот же момент на его плечо опустилась чья-то рука. Подняв голову, Логинов обнаружил стоящего рядом Онуфриева.

— Оглох, что ли? — недовольно сказал подполковник. — Зову тебя, зову, а ты матом кроешь…