Поэтический мир прерафаэлитов

Let us go hence, my songs; she will not hear.

Let us go hence together without fear;

Keep silence now, for singing-time is over,

And over all old things and all things dear.

She loves not you nor me as all we love her.

Yea, though we sang as angels in her ear,

She would not hear.

Let us rise up and part; she will not know.

Let us go seaward as the great winds go,

Full of blown sand and foam; what help is here?

There is no help, for all these things are so,

And all the world is bitter as a tear.

And how these things are, though ye strove to show,

She would not know.

Let us go home and hence; she will not weep.

We gave love many dreams and days to keep,

Flowers without scent, and fruits that would not grow,

Saying, ‘If thou wilt, thrust in thy sickle and reap.’

All is reaped now; no grass is left to mow;

And we that sowed, though all we fell on sleep,

She would not weep.

Let us go hence and rest; she will not love.

She shall not hear us if we sing hereof,

Nor see love’s ways, how sore they are and steep.

Come hence, let be, lie still; it is enough.

Love is a barren sea, bitter and deep;

And though she saw all heaven in flower above,

She would not love.

Let us give up, go down; she will not care.

Though all the stars made gold of all the air,

And the sea moving saw before it move

One moon-flower making all the foam-flowers fair;

Though all those waves went over us, and drove

Deep down the stifling lips and drowning hair,

She would not care.

Let us go hence, go hence; she will not see.

Sing all once more together; surely she,

She, too, remembering days and words that were,

Will turn a little toward us, sighing; but we,

We are hence, we are gone, as though we had not been there.

Nay, and though all men seeing had pity on me,

She would not see.

Уйдем, печаль моя; она не слышит,

Какое горе в этих песнях дышит;

Уйдем, не стоит повторять впустую!

Пусть все, что с нами было, время спишет;

К чему слова? Ее, мою родную,

И ангельское пенье не всколышет,

Она не слышит.

Уйдем скорей; она не понимает,

Зачем угрюмый смерч валы вздымает,

Швыряясь в небеса песком и солью;

Поверь: скорее полюса растают,

Чем тронется она чужою болью;

Стерпи, печаль; пойми, что так бывает:

Она не понимает.

Уйдем; она слезинки не уронит.

Пускай любовь ненужная утонет

В бурлящих волнах, в ледяной пучине —

В ее душе ответа все равно нет;

Пойми же и не жалуйся отныне:

Она спокойно прошлое схоронит —

Слезинки не уронит.

Уйдем отсюда прочь, она не любит:

Ей все равно, что с этим садом будет,

Который мы в мечтах своих растили, —

Мороз ли ветви юные погубит,

Пока они еще цвести не в силе,

Или отчаянье его порубит —

Она не любит.

Уйдем же навсегда; что ей за дело!

Ее тоскою нашей не задело;

Пусть все созвездья в золотом узоре

Над ней сольются, пусть, как лотос белый,

Луна трепещущая канет в море, —

Как лик любви, от горя помертвелый —

Что ей за дело!

Уйдем, печаль моя; она не видит,

В грудь гордую сочувствие не внидет.

Иль нет! споем в последний раз: быть может,

Ее наш стих смиренный не обидит

И не любовь, так память растревожит…

Нет, прочь отсюда! ничего не выйдет —

Она не видит.

Queen, for whose house my fathers fought,

With hopes that rose and fell,

Red star of boyhood’s fiery thought,

Farewell.

They gave their lives, and I, my queen,

Have given you of my life,

Seeing your brave star burn high between

Men’s strife.

The strife that lightened round their spears

Long since fell still; so long

Hardly may hope to last in years

My song.

But still through strife of time and thought

Your light on me too fell:

Queen, in whose name we sang or fought,

Farewell.

За славных Стюартов мой род

Сражался на войне.

Прощай — твой отблеск не прейдёт

Во мне.

Как дед с отцом, звезде одной

Я о́тдал жизнь мою;

Я видел свет отважный твой

В бою.

Вражды, точившей острия,

Давно уж не слыхать,

Не зазвучит и песнь моя

Опять.

Но светит мне сквозь сумрак лет

Сияние твоё.

Дух наших песен и побед,

Adieu.

‘Farewell and adieu’ was the burden prevailing

Long since in the chant of a home-faring crew;

And the heart in us echoes, with laughing or wailing,

Farewell and adieu.

Each year that we live shall we sing it anew,

With a water untravelled before us for sailing

And a water behind us that wrecks may bestrew.

The stars of the past and the beacons are paling,

The heavens and the waters are hoarier of hue:

But the heart in us chants not an all unavailing

Farewell and adieu.

Прости и прощай, — пелось в песне старинной, —

Пора моряку в свой покинутый край.

И вторило сердце со светлой кручиной:

Прости и прощай.

А нам всякий раз новизны подавай:

На новой воде потягаться с пучиной;

Качаются сзади обломки? Пускай!

Чуть виден маяк, и звезды ни единой;

Удары кипящей волны принимай!

Но с удалью сердце поет беспричинной:

Прости и прощай.

White rose in red rose-garden

Is not so white;

Snowdrops that plead for pardon

And pine for fright

Because the hard East blows

Over their maiden rows

Grow not as this face grows from pale to bright.

Behind the veil, forbidden,

Shut up from sight,

Love, is there sorrow hidden,

Is there delight?

Is joy thy dower or grief,

White rose of weary leaf,

Late rose whose life is brief, whose loves are light?

Soft snows that hard winds harden

Till each flake bite

Fill all the flowerless garden

Whose flowers took flight

Long since when summer ceased,

And men rose up from feast,

And warm west wind grew east, and warm day night.

Средь алых роза белая

Не так бела,

И примула несмелая,

Что расцвела

Под стужею мятежной,

Дрожа красою нежной,

Не ярче белоснежного чела.

Запретная, забытая,

Сложив крыла,

Молчит любовь — где скрытая

Печаль легла?

Твой полдень скоро минет,

Восторг души остынет,

О роза, чьей любви не знать тепла!

Раздели ветры шалые

Сад догола,

И лепестки усталые

Метель смела.

Прошла пора цветений,

И светлый пир осенний

Прогнала стужа и ночная мгла.

For a day and a night Love sang to us, played with us,

Folded us round from the dark and the light;

And our hearts were fulfilled of the music he made with us,

Made with our hearts and our lips while he stayed with us,

Stayed in mid passage his pinions from flight

For a day and a night.

From his foes that kept watch with his wings had he hidden us,

Covered us close from the eyes that would smite,

From the feet that had tracked and the tongues that had chidden us

Sheltering in shade of the myrtles forbidden us

Spirit and flesh growing one with delight

For a day and a night.

But his wings will not rest and his feet will not stay for us:

Morning is here in the joy of its might;

With his breath has he sweetened a night and a day for us;

Now let him pass, and the myrtles make way for us;

Love can but last in us here at his height

For a day and a night.

День один и одну только ночь нас качала

Любовь. Свет и тьма были схожи точь-в-точь.

В нас играла и в музыку нас облачала,

На губах и в сердцах наших песней звучала,

Не спешила на крыльях распахнутых прочь

День один и одну только ночь.

От врагов недреманных крылом защищала,

Укрывала от тех, кто до зрелищ охоч,

От толпы, что гнала, от молвы, что стращала

И забыться под миртами нам запрещала.

Дух и плоть в единенье могли изнемочь

День один и одну только ночь.

Но лишь солнце взошло, как она заскучала,

Рядом с нами томиться ей стало невмочь.

День и ночь нас дыханьем своим услащала…

Пусть идет. Что нам мирты — любому сначала

На такой высоте удержаться бы смочь

День один и одну только ночь.

If childhood were not in the world,

But only men and women grown;

No baby-locks in tendrils curled,

No baby-blossoms blown;

Though men were stronger, women fairer,

And nearer all delights in reach,

And verse and music uttered rarer

Tones of more godlike speech;

Though the utmost life of life’s best hours

Found, as it cannot now find, words;

Though desert sands were sweet as flowers,

And flowers could sing like birds:

But children never heard them, never

They felt a child’s foot leap and run, —

This were a drearier star than ever

Yet looked upon the sun.

Когда бы дети всей земли

(Кудряшки, губки, щечки)

Вдруг разом улететь смогли,

Как чудо-ангелочки,

Мужчины стали бы бойчей,

А женщины — прелестней,

И мог поспорить звук речей

С сонетом или песней,

Для чувств нашлись бы вдруг слова,

Сокрытые доселе,

Пустыня, что была мертва,

Цвела, а розы — пели,

И только дети б никогда,

Все это не видали,

Земля б угасла, как звезда

Унынья и печали.

Sleep, when a soul that her own clouds cover

Wails that sorrow should always keep

Watch, nor see in the gloom above her

Sleep,

Down, through darkness naked and steep,

Sinks, and the gifts of his grace recover

Soon the soul, though her wound be deep.

God beloved of us, all men’s lover,

All most weary that smile or weep

Feel thee afar or anear them hover,

Sleep.

Спи, пусть под темными облаками

Дух твой томится, скорбью пленен,

Спи, и развеет мрак пред очами

Сон.

Тьму разрывая, спустится он,

Бог полуночный, возлюбленный нами,

Чтобы наутро ты был исцелен,

Ибо он властвует над сердцами.

Счастлив ты или бедой сокрушен —

Всех нас овеет своими крылами

Сон.

A roundel is wrought as a ring or a starbright sphere,

With craft of delight and with cunning of sound unsought,

That the heart of the hearer may smile if to pleasure his ear

A roundel is wrought.

Its jewel of music is carven of all or of aught —

Love, laughter, or mourning, — remembrance of rapture or fear —

That fancy may fashion to hang in the ear of thought.

As a bird’s quick song runs round, and the hearts in us hear

Pause answer to pause, and again the same strain caught,

So moves the device whence, round as a pearl or tear,

A roundel is wrought.

Сработать рондель, будто обруч на сфере астральной:

С восторгом выковывать звук, неизвестный досель;

Чтоб веяло светлой улыбкой от рифмы хрустальной,

Сработать рондель.

Найти этой музыки грань в чем угодно — вот цель:

В веселье ли, страхе, любви, в тишине погребальной;

От блеска иллюзий, мудрец, отрекаться тебе ль?

Как эхо отрывистых возгласов птицы печальной

Стихает вокруг, и внезапно — ответная трель,

Из жемчуга слёз может разума круг шлифовальный

Сработать рондель.