Поэтический мир прерафаэлитов

I thought once how Theocritus had sung

Of the sweet years, the dear and wished-for years,

Who each one in a gracious hand appears

To bear a gift for mortals, old or young:

And, as I mused it in his antique tongue,

I saw, in gradual vision through my tears,

The sweet, sad years, the melancholy years,

Those of my own life, who by turns had flung

A shadow across me. Straightway I was ’ware,

So weeping, how a mystic Shape did move

Behind me, and drew me backward by the hair;

And a voice said in mastery, while I strove, —

‘Guess now who holds thee?’ — ‘Death,’ I said. But, there,

The silver answer rang, — ‘Not Death, but Love.’

Unlike are we, unlike, O princely Heart!

Unlike our uses and our destinies.

Our ministering two angels look surprise

On one another, as they strike athwart

Their wings in passing. Thou, bethink thee, art

A guest for queens to social pageantries,

With gages from a hundred brighter eyes

Than tears even can make mine, to play thy part

Of chief musician. What hast thou to do

With looking from the lattice-lights at me,

A poor, tired, wandering singer, singing through

The dark, and leaning up a cypress tree?

The chrism is on thine head, — on mine, the dew, —

And Death must dig the level where these agree.

If thou must love me, let it be for nought

Except for love’s sake only. Do not say,

‘I love her for her smile — her look — her way

Of speaking gently — for a trick of thought

That falls in well with mine, and certes brought

A sense of pleasant ease on such a day’ —

For these things in themselves, Beloved, may

Be changed, or change for thee, — and love, so wrought,

May be unwrought so. Neither love me for

Thine own dear pity’s wiping my cheeks dry, —

A creature might forget to weep, who bore

Thy comfort long, and lose thy love thereby!

But love me for love’s sake, that evermore

Thou mayst love on, through love’s eternity.

Say over again, and yet once over again,

That thou dost love me. Though the word repeated

Should seem ‘a cuckoo song,’ as thou dost treat it,

Remember, never to the hill or plain,

Valley and wood, without her cuckoo-strain

Comes the fresh Spring in all her green completed.

Beloved, I, amid the darkness greeted

By a doubtful spirit-voice, in that doubt’s pain,

Cry, ‘Speak once more — thou lovest!’ Who can fear

Too many stars, though each in heaven shall roll,

Too many flowers, though each shall crown the year?

Say thou dost love me, love me, love me — toll

The silver iterance! — only minding, Dear,

To love me also in silence with thy soul.

Let the world’s sharpness, like a clasping knife,

Shut in upon itself and do no harm

In this close hand of Love, now soft and warm,

And let us hear no sound of human strife

After the click of the shutting. Life to life —

I lean upon thee, Dear, without alarm,

And feel as safe as guarded by a charm

Against the stab of worldlings, who if rife

Are weak to injure. Very whitely still

The lilies of our lives may reassure

Their blossoms from their roots, accessible

Alone to heavenly dews that drop not fewer,

Growing straight, out of man’s reach, on the hill.

God only, who made us rich, can make us poor.

I lived with visions for my company

Instead of men and women, years ago,

And found them gentle mates, nor thought to know

A sweeter music than they played to me.

But soon their trailing purple was not free

Of this world’s dust, their lutes did silent grow,

And I myself grew faint and blind below

Their vanishing eyes. Then thou didst come — to be,

Beloved, what they seemed. Their shining fronts,

Their songs, their splendours (better, yet the same,

As river-water hallowed into fonts),

Met in thee, and from out thee overcame

My soul with satisfaction of all wants:

Because God’s gifts put man’s best dreams to shame.

How do I love thee? Let me count the ways.

I love thee to the depth and breadth and height

My soul can reach, when feeling out of sight

For the ends of Being and ideal Grace.

I love thee to the level of every day’s

Most quiet need, by sun and candle-light.

I love thee freely, as men strive for Right;

I love thee purely, as they turn from Praise.

I love thee with the passion put to use

In my old griefs, and with my childhood’s faith.

I love thee with a love I seemed to lose

With my lost saints — I love thee with the breath,

Smiles, tears, of all my life! — and, if God choose,

I shall but love thee better after death.

Я вспоминала строки Феокрита

О череде блаженных, щедрых лет,

Что смертным в дар несли тепло и свет,

И юных вёсен их венчала свита, —

И, мыслями печальными повита,

Сквозь слезы памяти глядела вслед

Скользнувшей веренице тусклых лет,

Чьи тени мрачным холодом Коцита

Мне в душу веяли — и стыла кровь;

Как вдруг незримая чужая Сила

Меня, рванув, за волосы схватила

И стала гнуть: «Смирись, не прекословь!»

«Ты — Смерть?» — изнемогая, я спросила.

Но Голос отвечал: «Не Смерть — Любовь».

Неровня мы, возлюбленный мой брат!

Столь многим суждено нам различаться —

Представь, как наши ангелы дичатся

Друг друга, и крылами бьют не в лад.

Ты — гость желанный царственных палат,

Где песнь твою встречает плеск оваций

И блеск очей, с какими не сравняться

Моим, когда в них слезы заблестят…

Тебе ли из окна следить за мною,

Бродяжкой бедной, что в полночный час

Поет про мир, объятый мглой ночною,

К ночному кипарису прислонясь?

Лоб твой помазан миром, мой — росою,

И смерть одна лишь поравняет нас.

Коль вправду любишь ты — люби во имя

Самой любви. Не говори: «Я в ней

Люблю улыбку, плавный звук речей,

Спокойный взор и мысли, что с моими

Текут в согласье — всё невозмутимей

И всё согласнее с теченьем дней».

Любовь, от сих изменчивых вещей

Зависящая, держится лишь ими

И рушится легко… Любимый мой!

Люби не ради жалости сердечной:

Не то, обретши радость и покой,

Твою любовь утрачу я навечно.

Люби лишь из любви, любви одной —

Внезапной, беспричинной, бесконечной.

Скажи: люблю — и вымолви опять:

Люблю. Пусть это выйдет повтореньем

Или кукушки на опушке пеньем,

Не бойся уши мне прокуковать —

Ведь без кукушки маю не бывать

С его теплом, голубизной, цветеньем…

Любимый, слишком долго я сомненьем,

В ночи подкапывающим, как тать,

Была томима. Повтори мне снова:

Люблю. Пускай, как звон колоколов,

Гудит и не смолкает это слово:

Люблю. Подманивай, как птицелов,

Короткой, звонкой трелью птицелова.

Но и душой люби меня. Без слов.

Пускай жестокий Мир, как нож складной,

Защелкнется, не причинив урона,

В ладони у Любви — и усмирённо

Затихнет ярый вопль и шум земной.

Как хорошо, возлюбленный!

С тобой Я чувствую себя заговорённой

От всех клинков и стрел. Ты — оборона

И крепь моя; за этою стеной

Вдали от толп — незримо, потаённо —

Из данных нам природою корней

Мы вырастим два стебля, два бутона,

Две лилии — жемчужней и светлей

В лучах росы, чем царская корона!

А сколько жить им, небесам видней.

Любимые виденья с малолетства

Мне заменяли братьев и сестер,

И вслушиваясь в их созвучный хор,

Иного я не мыслила соседства.

Но время шло, ветшали тени детства:

Покрылся пылью пышный их убор

И лютни смолкли… Опустевший взор

Да оторопь остались мне в наследство.

Но Ты пришел! В тебе, моя любовь,

Все призраки, мне прежде дорогие,

Жизнь обрели — не просто плоть и кровь:

Так влажная становится стихия

Святой водой… Душа моя! Так вновь

Дар Божий посрамил мечты людские.

Как я тебя люблю? Сейчас скажу:

Люблю тебя вне всех координат

И вне земных и внеземных преград,

Люблю — и Небу это докажу.

Люблю тебя — любви своей служу

И утром, и когда горит закат,

Люблю — и не хочу иных наград,

Люблю — и этим правом дорожу.

Люблю тебя с той страстью детской веры,

Что прежде гасла свечкой на ветру,

Люблю, и верю, и мечусь в жару

Своей любви. Люблю тебя без меры,

Люблю, как жизнь, — а если я умру,

Моя любовь взойдет в иные сферы.