Поэзия вагантов

1. Бог сказал апостолам: «По миру идите!»[3]

И по слову этому, где ни поглядите,

Мнихи и священники, проще и маститей,

Мчатся — присоседиться к нашей славной свите.

2. Помним слово Павлово: «Испытуйте вольно!»[4]

Жребий наш — достойнейший в жизни сей юдольной.

Только тот противен нам в братье богомольной,

Кто нас примет скаредно и нехлебосольно.

3. Саксы, франки, мейсенцы, свевы и батавы,[5]

В орден наш собравшие все концы державы,

Молвите, прослушавши ордена уставы:

«Сгиньте, скряги алчные! Сгибните без славы!»

4. Образ милосердия мы одни являем:

Бедного, богатого — всех мы принимаем:

Знатных с низкородными, дельного с лентяем,

Кто из монастырских врат в шею был толкаем.

5. Рады и монаху мы с выбритой макушкой,

Рады и пресвитеру с доброю подружкой;

Школьника с учителем, клирика со служкой

И студента праздного — всех встречаем кружкой.

6. Принимает орден наш правых и неправых,

Старых и измученных, молодых и бравых,

Сильных и расслабленных, видных и плюгавых,

и Венерой раненных, и всецело здравых.

7. Принимает всякого орден наш вагантский:

Чешский люд и швабский люд, фряжский и славянский,

Тут и карлик маленький, и мужлан гигантский,

Кроткий нрав и буйственный, мирный и смутьянский.

8. Ордена бродячего праведна основа:

Наша жизнь завидна есть, доля — несурова;

Нам милей говядины жирный кус здоровый,

Чем болтушка постная из крупы перловой.

9. Орден наш заслуженно братством стану звать я:

Люди званья разного рвутся к нам в объятья.

Всех, того и этого, примем без изъятья —

В братии скитальческой все скитальцы — братья.

10. Возбраняет орден наш править службу рано —

Утром злые призраки реют средь тумана,

Лживые видения сея невозбранно; —

И у пробудившихся на душе дурманно.

11. Возбраняет орден наш раннее служенье —

Встав, мы ищем отдыха, ищем угощенья,

Пьем вино и кур едим, судьбам в посрамленье:

Это нам угоднее времяпровожденье.

12. Возбраняет орден наш быть в двойной одеже[6] —

Сверху свитки плащ носить можно лишь вельможе;

Мы же в кости спустим плащ, да и свитку тоже,

А потом расстанемся с поясом из кожи.

13. Твердо это правило помнит мир досужный:

Кто в рубахе чванится, тем штанов не нужно.

Коль наденешь лишнее — если не недужный, —

Будь под отлучением: мы с таким не дружны.

14. Сан не дозволяет нам уходить голодным:

Выклянчив, дарением поживись угодным!

Будет нам и медный грош нужным и доходным,

Коли с ним ты сядешь в зернь игроком свободным.

15. Ветры нас противные пусть в пути не встретят!

Злые стрелы бедности пусть нам в грудь не метят!

Всякому разумному луч надежды светит:

Беды минут странника и судьба приветит.

16. А что речи едкие молвим, кроме лестных, —

Скажем в оправдание вольностей словесных:

«Честных честью мы честим, и хулой — бесчестных,

Розним козлищ с агнцами,[7] как в словах известных».

1. Пожалейте, добрые: клирик я бродячий.

От жестокой скудости дни и ночи плачу.

2. Я хотел осиливать мудрые науки,

А теперь от бедности нет и книги в руки.

3. Одежонка тощая тело прикрывает,

И зимой холодною зябко мне бывает.

4. Стыдно показаться мне в церкви у обедни,

Только лишь и слышу я, что псалом последний.

5. Господин, прославленный щедростию многой,[8]

Подаянья доброго ждет от вас убогий.

6. Вспомните Мартиново благостное дело[9]

И оденьте страннику страждущее тело.

7. Бог за это примет вас в царствие небесно,

Вам за дело доброе отплатив чудесно.

1. Се — персона

Без закона,

Крова не имущая,

В дом восходит,

Песнь заводит,

Подаянья ждущая!

2. Муж ученый,

Облеченный

Благодатью славною,

Зри, хозяин:

Я измаян

Зернью своенравною!

3. В час недобрый

Я обобран

Злополучной зернию,

И за это

Мненьем света

Смешан с низкой чернию.

4. Где богатство —

Там и братство,

Все тебя приветствуют,

Сказ твой ценят,

Вина пенят,

Поздорову чествуют.

5. Всем ты нужен,

Всем заслужен,

Принят в каждой горнице:

Друг и недруг

Любят щедрых,

От которых кормятся.

6. А без денег

Ты — мошенник,

Всяк тебя сторонится:

Плачь, рыдая,

Голодая, —

И никто не тронется!

7. Путь мой труден,

Хлеб мой скуден,

Сан никем не жалован,

И в скитанье

Пропитанья

Не имею малого.

8. О, владыка!

Горемыка

Алчет утешения!

Бог заплатит

Всем, кто тратит

Нам на вспоможение.

Дай рубаху!

И без страху

В божьи внидь селения.

Не получив приглашенья,

иду к твоему угощенью:

Было мне божие слово —

на пир являться без зова.

Те, кто по свету рыщут,

пристанища здесь не отыщут;

Те, кто бродят по воле, —

недолжные гости в застолье.

Полон я к вам отвращенья,

здесь нет для вас угощенья —

Без моего приглашенья

вкушай, если хочешь вкушенья.

Мойся, садись, насыщайся,

вставай, утрись, убирайся.

Дай мне плащ сей, уместный

к защите от стужи небесной,

Чтоб породнились мы тесной

дружбой пиладно-орестной!

Тот, кто с протянутой дланью

вещает такое желанье,

Будь за это дерзанье

готов понести наказанье!

Ежели, гость непочетный,

приемлешь ты дар доброхотный, —

Молвив учтивое слово,

уйди, не желая иного.

Ежели ты недоволен —

ступай себе, путь тебе волен,

Только открой, не замедлив,

почто ты таков привередлив?

Тот, кто на многое льстится, —

страшись и с немногим проститься.

Пастырь наш, аду утеха,

а божией церкви помеха,

Видно, мерзавец, для смеха

ты подал мне шубу без меха!

«Что это за одеянье?

Покупка иль чье-то даянье?» —

«Выпрошен плащ, и с успехом;

увы, не подбит лишь он мехом».

«Чей же сей дар столь богатый?» —

«Подарок большого прелата».

«Дар поднося столь завидный,

желал тебе смерти он, видно!

Право, зимой лишь потеха

такая шуба без меха;

Стужа землю застудит,

и что с тобой, горестный, будет?»

«Шуба, бедная шуба,

на плащ похожая грубый,

Верь, мне мерзнуть не любо,

стучат от холода зубы!

Будь моею защитой

от зимней стужи сердитой, —

Может, тобой я согреюсь,

и скрыться от ветров надеюсь».

Шуба в ответ мне на это:

«Теперь ведь зима, а не лето:

Голою тканью своею

согреть я тебя не сумею!

Я от зубов Аквилона

не буду надежным заслоном,

Нот тебя не минует,[11]

коль тоже сквозь дыры задует:

Так-то, с обоего бока

пронзит тебя вьюга жестоко». —

«О, жестокая стужа!» —

«Еще бы, а будет и хуже!

Есть на то и причина:

одежка плоха без овчины.

Право, ты глупо поступишь,

коль теплого меха не купишь

Да не зашьешь все прорехи,

иначе не будет утехи.

Я-то тебе сострадаю

и вправду утешить желаю,

Но сойду я, дырява,

за Иакова, не за Исава».[12]

Был я некогда богатым

И любимым всеми братом,

Но, от старости горбатым

Став, не стал уж тороватым.

Оказавшись виноватым

И проклятыми проклятым,

Состою теперь за штатом;

Сплю на ложе жестковатом,

А питаясь с недохватом,

Стал и грязным и лохматым.

Изгнан был я капелланом —

Окаянным и поганым

И жестоким стариканом,

Породнившимся с обманом,

Словно был он басурманом,

Или сущим Дацианом.[13]

Он любил меня сначала,

Затаив корысти жало,

А когда моих не стало

Денег, то любовь пропала,

Злоба восторжествовала,

И, узнавши зла немало,

Выгнан был Примас усталый.

Он казался мне примерным

И шептал мне лицемерно,

Обольщенный денег скверной:

«Брат мой, друг тебе я верный!»

Все отдав ему в угоду,

Я в дурное время года

Выгнан был не на свободу,

А на муки и невзгоду

В холод, дождь и непогоду.

Непогоде на мученья

Отдан я без сожаленья

За грехи и преступленья.

Как Иуда,[14] без сомненья,

Я достоин удивленья:

Хору вашему служенье

Предал я, и в заблужденье

Предпочел я униженье

Истинному наслажденью.

Я ведь сам тому предался,

Кто мерзавцем оказался;

Я же с жизнью распрощался,

По своей вине попался

И до гибели добрался.

Быть разумным не умея,

Глубоко погряз во зле я.

Сам себе сломил я шею,

Вздумав, что, больных жалея,

Хворым помогу в беде я,

Взяв одежду победнее.

В этой горестной затее

О небес забыл царе я![15]

Грешен я, но, ради бога,

Не судите меня строго!

И до смертного порога

Горьких слез пролью я много.

Горько плачу и рыдаю,

Но не тщетно я стенаю,

Вашу доброту всегда я

С умиленьем вспоминая.

О, Примаса участь злая,

Я о ней не забываю!

Но пускай и навсегда я,

Днесь отверженный, страдаю, —

Се, на вас я уповая,

В нищете не унываю.

Бедности влачу я долю:

Белый свет — мне дом и поле,

И оттоле и дотоле

Все брожу я поневоле.

Был богатым я доколе, —

Говорил, шутил я вволю

И острил я не без соли;

Но теперь для этой роли

Нищий не годится боле,

Где я пищу раздобуду?

Ждать ее от клира буду,

Ибо ввек я не забуду

Муз, Гомера, и пребуду

Их поклонником повсюду.

Но ищу еды покуда,

Я боюсь, что будет худо:

Покажусь я вам занудой,

Буду прогнан и отсюда.

Облегченье как найду я?

Но к мирянам не пойду я.

Мало ем и мало пью я,

Брюха сытостью не вздую:

Пищу я люблю простую

И немногого ищу я;

Но, коль с голоду помру я,

Обвинить вас не миную.

Но вы знаете ли, братья,

Иль имеете ль понятье

О моем от вас изъятье?

Расскажу, не стану врать я,

Коль не заслужу проклятья.

Будет это всему клиру

Сладостней, чем слушать лиру.

Выгнан был хромой несчастный

Из обители прекрасной,

Словно вор иль враг опасный,

Был избит вожжой ужасной!

Гнал его от злобы красный

Паламед Вильгельм всевластный,

Ганимед — распутник страстный.[16]

Брат расслабленный, увечный,

Истомленный болью вечной,

Мог бы принят быть сердечно:

Скромен был он безупречно,

Провинившись лишь беспечно.

Но его бесчеловечно

В грязь втоптали бессердечно.

Выбросили в грязь хромого

Брата и лишили крова!

Крик услышал я больного

И пошел на помощь снова, —

И тогда меня сурово

Выкинули чуть живого.

Вместе с братом очутился

Я в грязи, и с ним томился;

И, хоть я к добру стремился,

Грешником для всех явился.

Вместе были со злодеем

Хананеи с хананеем,

Фарисеи с фарисеем![17]

Кроме бога, не имеем

Мы защиты, и не смеем

Мнить, что горе одолеем.

Плакал я один, и щеки

Заливали слез потоки,

Потому что был жестоко

Мучим старец одинокий.

Плакал, видя, что блюститель

Осквернил свою обитель:

Он был девок развратитель,

Матерей и жен губитель,

Нищих яростный гонитель!

Вы его не уличите ль,

Что им выгнан, как грабитель,

Старый был его сожитель?

Всякий слышал местный житель:

Старец плакал, как проситель!

Но, страдая от недуга,

Одиночества, испуга,

Он от севера до юга

Ни священника, ни друга

Не нашел себе в услугу!

Я один промолвил смело,

Что недолжное терпело

Старика больное тело;

И меня за это дело

Выгнали остервенело.

Меня выгнали, прогнали,

Возвращаться запрещали,

Пить и есть мне не давали:

Капеллану потакали.

Все дары, что в храм влагали, —

Паламеду отдавали,

Ганимеду уделяли

Иль племяннику вручали;

Певчие же без печали

Негодяя восхваляли.

Братья, вот мое желанье:

Дайте мне вы обещанье

Не солгать в своем признанье

О примасовом страданье:

Заслужил ли величанье

Иль, напротив, оплеванье —

Злой старик без состраданья,

При своем высоком званье

Полный мерзкого желанья,

Осудивший на изгнанье

И лишивший пропитанья

Тех, кто славное призванье

Заслужил и почитанье,

Всему свету в назиданье?

В горьком месяце мае

познал я удел Менелая:

Были в слезах мои взоры,

затем что лишился я Флоры.

Май — это время цветенья,

а я был в тяжком смятенье:

Флора — это ведь тоже

цветок, а на чьем она ложе?

Плачу вослед я Флоре:

меня ты оставила в горе,

Больше не знать мне покоя,

доколе не свижусь с тобою.

Лучшей была ты подругой,

зачем же бросаешь ты друга?

Ах, воротись, и досада

исчезнет от милого взгляда!

Днем я на суше и море

ищу, кто слышал о Флоре;

Ночью я в сновиденьях

томлюсь, как в цепях своих пленник;

Хуже чем пленник, чем странник,

чем в дальней чужбине изгнанник,

Жизнь я влачу, и на щеки

струятся мне слезные токи, —

Их сдержать не могу я:

их высушат лишь поцелуи.

Ах, воротись, дорогая,

и вновь я счастье узнаю —

Буду счастливее Кира,[18]

властителя целого мира,

Буду счастливее оных

царей в драгоценных коронах.

Где от меня ты укрылась,

куда от меня удалилась?

Выйди, не прячься, не надо,

несчастному дай мне пощаду.

Где ты нашла мне замену?

Какую дал тебе цену

Тот, кто даже не знает,

как друг твой жестоко страдает?

Так я тоскую о Флоре,

как горлица мучится в горе,[19]

Друга лишась дорогого

и, ах, не имея другого!

Так я уныло скитаюсь

и в дом свой пустой возвращаюсь

Томным раскинуться телом

на ложе, увы, опустелом:

Ты ведь одна мне отрада,

других подруг мне не надо.

Уж такова мне судьбина —

страдать страдой голубиной

И, претерпевши лишенье,

не ведать вовек утешенья.

Горе душу мне точит,

а Флора на это хохочет:

Птице иного полета,

ей горлицей быть неохота —

Похоть в ней блудная тлеет,

одна она спать не умеет.

Что ты рыдаешь, тетеря?

тебе ль тосковать о гетере?

Смолкни, скорбь соразмеря:

не стоит страданья потеря!

Знаем, знаем: не в пору

тебя покинула Флора;

Но утешенье могли бы

подать тебе многие, ибо

Многие, мучаясь злобно,

тебе тосковали подобно.

Скорбь о скрывшейся милой

тебя доведет до могилы,

Если душевной ты силой

не сладишь с судьбиной унылой.

Мудрый и в горе и в счастье

судьбине равно неподвластен!

Пусть и не в нашей воле

от тяжкой избавиться доли, —

Станет дурное хорошим,

коль примешь с терпением ношу.

Кротко на плечи взложим

все то, чего сбросить не можем!

Лира нам сердце утишит,

которое яростью пышет, —

Пусть же слух твой услышит,

как сказ мой притчами вышит!

В горькой любовной болезни

тебе же будет полезней

Внять разумное слово

о том, что влюбленному ново.

Любит в друге подруга

мошну, набитую туго![20]

Ей на пиру драгоценно

не то, как трезвонит Камена,

А что жаркое отменно,

сластимое винною пеной.

Жирный запах сычужный

здесь более важный и нужный,

Нежель бряцание в струны,

ласкательство целой подлунной.

Дай одеться ей модно

и дай наесться голодной, —

И на все, что угодно,

она тебе дастся свободно.

Но и дары принимая,

и нежно тебя обнимая,

Все она ищет, блудница,

на ком бы еще поживиться?

Ищет она, и отыщет,

и вновь за богатыми рыщет, —

Ты же сиди себе, нищий,

в своем опустелом жилище:

Ты ей пожива сегодня,

а встретится кто подоходней, —

Вмиг к тому устремится,

с тобой позабыв и проститься.

Плач твой для девки потеха,

она задохнется от смеха,

Смех над твоим неуспехом

повсюду прокатится эхом!

Жалости нет у лукавой —

изменчивы женские нравы,

Словно ребячьи забавы

иль ветер над сенью дубравы.

Ты ничего ей не дал?

Ты сам ее недругу предал!

Будь же в твердой надежде:

твоей она станет, как прежде,

Пусть лишь мошна твоя звякнет,

и сердцем девица обмякнет,

И прибежит, не зевая,

туда, куда звон призывает.

Хочешь подруги нелживой —

польсти ей желанной наживой:

Мчится на деньги беглянка,

как сокол летит на приманку

И, кривокогтый, садится

на кожаную рукавицу.

Грош подари ей залогом —

вскричит она выспренним слогом:

«Буду в малом и многом

тебе я верна перед богом!»

Сребренник дай ей в приправу —

она воспоет тебе славу,

Первым из первых восставит,

слезой умиление явит,

Молвит: «Останусь с тобою,

хотя бы давали мне втрое!»

Вытрясет все, чем владеешь,

и высосет все, что имеешь,

Дар за собою упрочит,

за все, что не дал, — опорочит,

Душу упреком источит

и выманит все, что захочет.

Все ей отдашь на причуды,

она и не спросит, откуда,

С чем же я странствовать буду,

когда придется мне худо…

Ежели в гости блудница

к тебе соберется явиться, —

Прежде помешкает знатно,

хоть звал ты ее многократно,

Краску кладет и белила,

брови себе насурьмила,

Всю красоту наводит

и важной походкой выходит.

В доме твоем появляясь,

она говорит, задыхаясь,

Будто шла издалека

и, ах, устала жестоко.

С виду даже робеет,

хоть опыт немалый имеет!

Чтоб угодить подруге,

ты кличешь, чтоб ловкие слуги

Всюду ковры стелили,

порядок везде наводили,

Дом украшали цветами,

чтоб сладкими пахло духами, —

Гостье будет приятно

войти в твой дом ароматный.

Самые лучшие вещи

в глаза красавице блещут;

Повар рвется на части,

готовит отборные сласти.

Гостья твоя прихотлива,

разборчива в пище на диво —

Тронет, откусит, пригубит,

посмотрит, что любит, не любит.

Слуги вино из подвала

пред ней наливают в бокалы —

Девка посмотрит, проглотит,

поморщится, нос отворотит.

Спать с тобою ложится —

ни дать ни взять, как девица:

Только ты к ней подлезаешь,

кричит: «Меня ты пронзаешь!»

Стонет, ломая руки,

что этой не вынесет муки;

Так она жмется, что еле

дорогу нащупаешь к цели;

А ведь она бы вместила

в себя и ослиную силу!

Утром на улицу выйдет —

боится, что кто-то увидит,

Чтобы ее не узнали,

укроет лицо в покрывале.

Если ж ее не к себе ты приводишь,

а в дом к ней заходишь, —

Дом этот жалок, грязен,

убог и на вид безобразен;

И на столе негусто:

один салат да капуста —

Вот и все угощенье.

А если нужны умащенья, —

Купит бычьего сала

из туши, какой ни попало,

Купит, потратясь немного,

овечью ли, козью ли ногу,

Хлеб растолчет и размочит,

черствевший с давешней ночи,

Крошек в сало добавит,

вином эту тюрю приправит,

Или, вернее, отстоем,

подобным винным помоям.

А чтоб торговец в лавке

расчелся бы с ней без надбавки,

Оба при каждой покупке

на палочке режут зарубки.

Так же она получает

и то, чем гостей угощает:

Медную мелочь потратит,

а на пять обедов ей хватит.

Ежели к двери убогой

подходит шут босоногий,

Мим, игрок-оборванец,

иль пьяница, худший из пьяниц,

Лишь бы, силою полон,

могучими чреслами цвел он, —

Дверь перед ним нараспашку,

а ты завидуй, бедняжка.

Ей забулдыга милее

Пелопа, милее Пелея,

Он самому Диомеду[21]

над ней не уступит победу.

С ним она спорить не будет,

а всякий стыд позабудет

И с головой непокрытой

за ним побежит неумытой

В самое грязное стойло,

чего бы ей это не стоило —

Тут уж брезгливости нету,

и малой довольна монетой,

Мчится, куда ни покличут,

коль видит такую добычу.

Словно пчела, что за медом

летит на любую колоду,

Так блудница бежит за мужланом,

ей трижды желанным,

А получив, что хотела,

любому отдаст свое тело.

1. Архиканцеляриус, славный муж совета,

Просвещенный истиной божеского света,

Чья душа высокою твердостью одета,

Ты чрезмерно многого хочешь от поэта.

2. Выслушай, возвышенный, робкие моленья,

Изъяви к просящему ты благоволенье

И не заставляй меня, внявши повеленью,

Гнуть под тяжкой ношею слабые колени.

3. Я — певец твой искренний, твой слуга толковый,

По суху и по морю для тебя готовый;

Все, что хочешь, напишу по любому зову —

Но стеснен я временем, и немеет слово.

4. За неделю можно ли описать пристойно

Нашим славным кесарем веденные войны?

Лишь Лукан с Вергилием их воспеть достойны,[22]

Год и два и три подряд песнь слагая стройно.

5. Пожалей, разумнейший, стихотворца участь!

Не заставь покорствовать, жалуясь и мучась!

Жгучей торопливости умеряя жгучесть,

Струнам растревоженным вороти певучесть.

6. Ты ведь знаешь, праведный, — в этой жизни бренной

Сила в нас не может быть вечно неизменной:[23]

И пророков покидал божий дар священный,

И родник моих стихов иссыхает пенный.

7. Иногда пишу легко, без числа и счета,

И никто не упрекнет, что плоха работа;

Но пройдет немного дней, пропадет охота,

И заменит мне стихи сонная зевота.

8. Что однажды издано, то уж не исправить!

И спешат писатели, чтоб себя прославить,

Стих похуже выкинуть, а получше — вставить,

Не желая праздный люд без нужды забавить.

9. Неучей чуждается стихотворец истый,[24]

От толпы спасается в рощице тенистой,

Бьется, гнется, тужится, правя слог цветистый,

Чтобы выстраданный стих звонкий был и чистый.

10. В площадном и рыночном задыхаясь гаме,

Стихотворцы впроголодь мучатся годами;

Чтоб создать бессмертный сказ, умирают сами,

Изможденные вконец горькими трудами.

11. Но звучит по-разному голос наш природный![25]

Я вот вовсе не могу сочинять голодный:

Одолеть меня тогда может кто угодно, —

Жизнь без мяса и вина для меня бесплодна.

12. Да, зовет по-разному к делу нас природа:

Для меня кувшин вина — лучшая угода:[26]

Чем мои по кабакам веселей походы,

Тем смелей моя в стихах легкость и свобода.

13. От вина хорошего звонче в лире звоны:

Лучше пить и лучше петь — вот мои законы!

Трезвый я едва плету вялый стих и сонный,

А как выпью — резвостью превзойду Назона.

14. Не всегда исполнен я божеского духа —

Он во мне является, если сыто брюхо;

Но едва нахлынет Вакх в душу, где так сухо, —

Тотчас Феб заводит песнь, дивную для слуха.

15. Оттого и не могу, нищий я и бедный,

Фридриха державного славить путь победный,

Сокрушивший в Лации[27] корень злобы вредной, —

В этом, повелитель мой, каюсь исповедно.

16. Трудно в худшей нищете отыскать поэта:

Только у меня и есть, что на мне надето!

А от сытых скудному можно ль ждать привета?

Право, не заслужена мною доля эта.

17. Я из рода рыцарей, вышел в грамотеи,

Я с сохой и заступом знаться не умею,

Мне и ратного труда книжный труд милее —

Я люблю Вергилия больше, чем Энея.

18. Не пойду я в нищие — это мне зазорно;[28]

Не пойду и воровать, хоть зови повторно;

Видишь сам, передо мной нет дороги торной —

Клянчить, красть, пахать, служить — все неплодотворно.

19. Как мои страдания скорбны и жестоки,

Я не раз уже писал горестные строки;

Но не внятны для зевак все мои намеки —

Я блуждаю, как и был, нищий, одинокий.

20. Немцев щедрые дары я не позабуду

И достойною хвалой их прославлю всюду…

……………………..

……………………….

21. Но зато в Италии — сущие злодеи,

Идолопоклонники, а не иереи —

Подают мне медный грош, серебра жалея, —

Ну так диво ли, что я чахну и худею?

22. Горько мне, что вижу я: льстивые миряне,

Глупые и праздные, хуже всякой дряни,

Век в душе не знавшие божьего дыханья,

Ходят, разодетые в шелковые ткани.

23. Если б им лишь рыцари были доброхоты,

А о нас священники брали бы заботы!

Только нас и клирики обижают что-то:

Львам от них гонение, а ослам — щедроты.

24. Священнослужители нынче стали плохи:

Наши им не ведомы горестные вздохи,

В их домах, бесчинствуя, пляшут скоморохи,

Вместо нас последние подъедая крохи.

25. Сгибни, клир злонравственный и несердобольный,

Нас забывший жаловать милостью застольной!

Но вовек да славятся те, кто хлебосольны,

И первейший между них — ты, блюститель Кёльна!

26. Царскими заботами ты чело венчаешь

И от царских ты забот имя получаешь;[29]

Ты господню заповедь в сердце величаешь

И пришельца-странника с щедростью встречаешь.

27. Страждущий от зимнего хладного дыханья,

Я к тебе дрожащие простираю длани:

Ни постели у меня нет, ни одеянья,

И смиренно я приму всякое даянье.

28. Архиканцеляриус, свет мой и опора,

Славою наполнивший звездные просторы,

Верности прибежище и услада взора,

Годы долгие живи и не знай укора!

29. Я когда-то от тебя деньги взять решился,

Но давно мой кошелек вновь опустошился:

Я с одним священником ими поделился,

Чтобы век он за тебя господу молился.

30. Щедрому хозяину щедро подражая,

Я делюсь с издольщиком долей урожая:

Каждый знает по себе, в ком душа большая:

Чем крупней кусок отдам, тем вкусней вкушаю.

31. Не могу один в углу наслаждаться пищей —

Половину уделю доброй братье нищей.

А при княжеских дворах пусть другие рыщут,

Коим высшее из благ толстый животище.[30]

32. Архиканцеляриус, свет мой и отрада,

Нестора премудрого истинное чадо,

Да пошлет тебе Христос за труды награду,

Мне же — красноречие петь тебя, как надо.

1. Осудивши с горечью жизни путь бесчестный,

Приговор ей вынес я строгий и нелестный:

Создан из материи слабой, легковесной,

Я как — лист, что по полю гонит ветр окрестный.[31]

2. Мудрецами строится дом на камне[32] прочном,

Я же, легкомыслием заражен порочным,

С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным,[33]

Облаков изменчивых отраженьем точным.

3. Как ладья, что кормчего потеряла в море,

Словно птица в воздухе на небес просторе,

Все ношусь без удержу я себе на горе,[34]

С непутевой братией никогда не в ссоре.

4. Что тревожит смертного, то мне не по нраву:

Пуще меда легкую я люблю забаву.

Знаю лишь Венерину над собой державу —

В каждом сердце доблестном место ей по праву.

5. Я иду широкою юности дорогой[35]

И о добродетели забываю строгой,

О своем спасении думаю не много

И лишь к плотским радостям льну душой убогой.

6. Мне, владыка, грешному, ты даруй прощенье:

Сладостна мне смерть моя, сладко умерщвленье;

Ранит сердце чудное девушек цветенье —

Я целую каждую — хоть в воображенье!

7. Воевать с природою, право, труд напрасный:

Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный?

Над душою юноши правила не властны:

Он воспламеняется формою прекрасной.

8. Кто не вспыхнет пламенем средь горящей серы?

Сыщутся ли в Павии чистоты примеры?[36]

Там лицо, и пальчики, и глаза Венеры

Соблазняют юношей красотой без меры.

9. Ипполита в Павии только поселите[37] —

Мигом все изменится в этом Ипполите:

Башни Добродетели[38] там вы не ищите —

В ложницу Венерину все приводят нити.

10. Во-вторых, горячкою мучим я игорной;

Часто ей обязан я наготой позорной.

Но тогда незябнущий дух мой необорный

Мне внушает лучшие из стихов бесспорно.

11. В-третьих, в кабаке сидеть и доселе было

И дотоле будет мне бесконечно мило,

Как увижу на небе ангельские силы

И услышу пенье их над своей могилой.

12. В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе!

Быть к вину поблизости мне всего дороже.[39]

Будет петь и ангелам веселее тоже:

«Над великим пьяницей смилуйся, о боже!»

13. Да, хмельными чарами сердце пламенится:

Дух, вкусивший нектара, воспаряет птицей;

Мне вино кабацкое много слаще мнится

Вин архиепископских, смешанных с водицей.

14. Вот, гляди же, вся моя пред тобою скверна,

О которой шепчутся вкруг тебя усердно;

О себе любой из них промолчит, наверно,

Хоть мирские радости любы им безмерно.

15. Пусть в твоем присутствии, не тая навета,

И словам господнего следуя завета,

Тот, кто уберег себя от соблазна света,

Бросит камень в бедного школяра-поэта![40]

16. Пред тобой покаявшись искренне и гласно,

Изрыгнул отраву я, что была опасна;

Жизни добродетельной ныне жажду страстно:

Одному Юпитеру наше сердце ясно.[41]

17. С прежними пороками расстаюсь навеки;

Словно новорожденный, поднимаю веки,

Чтоб отныне, вскормленный на здоровом млеке,[42]

Даже память вытравить о былом калеке.

18. К кельнскому избраннику[43] просьба о прощенье:

За мое раскаянье жду я отпущенья.

Но какое б ни было от него решенье,

Подчиниться будет мне только наслажденье.

19. Львы, и те к поверженным в прах не без пощады:[44]

Отпустить поверженных львы бывают рады.

Так и вам, правители, уступать бы надо:

Сладостью смягчается даже горечь яда.

1. Слабый духом, с речью убогою,

Предстаю ученому кругу я —

Не в гордыне и не с отвагою —

Нет, нуждою мучимый строгою.

2. Есть на свете правило дельное,

Благородным душам знакомое:

Помогают немощным сильные.[45]

Низшим — высший, глупым — разумные.

3. Не держусь дурного обычая,

Свет ума от зрячих не прячу я:[46]

Что я знаю, про все отвечу я

Благочестной доброю речию.

4. Будет речь моя невеликою,

Чтоб не мучить внемлющих скукою,

Чтоб не слышал ропщущих крика я,

Не глядел в зевоту широкую.

5. Человеку в грешном падении

Бог надежду дал на спасение:

Дева-матерь в дивном рождении

Нам явила лик откровения.

6. Сочеталось с низменным вышнее,

С рабством — царство, с немощным — мощное,

Скорбь — с блаженством, с ясностью — мрачное,

С тем, что смертно, жизнь бесконечная.

7. Так свершилось силой божественной,

Что превыше силы естественной:

Зрим свершенье въяве и действенно,

Путь свершенья не зная умственно.

8. Добрый пастырь,[47] в истинном бдении

Овчей паствы о сбережении,

Нам, блуждавшим в дольнем скитании,

Разверзает уста сыновние.

9. Божьей воли помысл помысленный

Сын являет, к людям ниспосланный,

Да оставят для веры истинной

Сонм кумиров прежний тьмочисленный.

10. Обуянных злыми соблазнами,

Обольщенных баснями праздными,

Просветил он чудами разными,

Ко спасенью душеполезными.

11. Души смертных, тьмою уловлены,

Днесь от мрака светом избавлены:

Мудрость вживе мудрым представлена,

Тайна рока смертному явлена.

12. Где глаголет людям божественность —

Там умолкни, людская суетность!

Что раскрыла истины явственность,

Да не скроет лживая буйственность!

13. В этом мире, преданном тлению,

Узок путь, ведущий к спасению[48] —

Строго судит божье предзнание

Наши мысли, наши деяния.

14 Зрящий в душах злое и доброе

Нас зовет на судьбище грозное,

Да воздастся мерою полною

За добро и зло совершенное.

15. В сей юдоли скорбен удел людской,

Суетою мучимый всяческой —

С колыбели нашей младенческой

Прям ко гробу путь человеческий.

16. Но вдохнувший в смертных дыхание

Дал иное нам упование:

Есть за смертью жизни продление,

Мертвым прахам есть воскресение.

17. Нас зовет он в царство небесное,

Где забыто бренное, косное,

Где отраду сладостно-ясную

Божья воля дарит чудесная.

18. Убоимся ж ада кромешного,

Справедливой кары для грешного!

Смрада, стона, пламени страшного

И рыданья, ввек неутешного!

19. Бог, об адской помнящий пропасти,

К нашей грешной снисходит слабости:

К нам взывает в великой благости,

Овцу пастырь желает вынести.[49]

20. Милость, милость неизреченная!

Сила, силой несокрушимая,

К нам, ничтожным, явив жаление,

Се нисходит принять страдание.

21. Се, изведав все поношения,

Терны, плети и заушения,

Бичевания, оплевания,

Он восходит на крест распятия.

22. Се он страждет в крестном страдании —

Тот без чувств, кто чужд сострадания!

Се он рану ребрами чувствует —

Тот без сердца, кто не сочувствует!

23. Уязвим же сердце сочувствием,

Приступаясь к грядущим бедствиям!

Божья гнева страшно причастие,

Дней последних близко пришествие.

24. Бог, за нас принявший страдания,

Вновь грядет — судить поколения,

Мерить радость, мерить терзание:

Милосердью вслед — правосудие.

25. Понуждаем горнею правдою,

Он предстанет с мерою строгою,

Наказуя грешников карою

Справедливой, но и суровою.

26. Он да будет вам наставителем,

О, Писанья верные чтители,

Христианской паствы радетели,

Всех мирских соблазнов презрители!

27. Будьте вы, как девы разумные,

Запасите лампады полные[50]

И, елеем любви вспоенные,

В них да светят пламени ясные!

28. Будьте пастве пастыри добрые!

Житниц божьих кормы священные

Да насытят потребы должные,

Ибо алчут овцы голодные!

29. Будьте церкви светочи светлые:

Ведь не вам ли в сроки заветные,

В день суда за злое и стыдное,

Уготовано место судное?

30. Но чтоб править суд по достоинству,

От мирской мы скверны омоемся:

Если мы на благо надеемся —

С чистым сердцем честно покаемся.

31. Пусть вернейший к благу вернейшему —

Благостыня малому нищему:

Кто, имущий, — даст неимущему,

Тот послужит богу всевышнему.

32. Нас Писанье учит святейшее,

Что богатство — бремя тягчайшее.[51]

Щедрость к бедным — вот доблесть высшая,

Добродетель, всех величайшая.

33. К вам взываю громким взыванием —

Не оставьте бедных призрением!

Кто запятнан был прегрешением —

Грех загладит добрым даянием.

34. К вам взываю вестью учительной,

Указую путь вам целительный —

Ведь не сам ли молвил Спаситель мой:

«Всех просящих встреть благодетельно».[52]

35. Говорю слова я известные,

Но, увы, для многих напрасные.

Подкрепляя проповедь устную,

О себе поведаю честно я.

36. Расскажу я речью нелживою,

Как нас мучит бедность суровая:

И без крова и без покрова я,

Голод к жажде служит приправою.

37. Я не друг мошеннику грешному,

Но пороку предан я общему:

Рад я дару, даже и лишнему,

Жду себе я больше, чем ближнему.

38. Я тщеславен, даже из нужды я

Не расстанусь с доброй одеждою:

Не с того ли уж не однажды я

Голодал и мучился жаждою?

39. Щедрый князь мой, доброе думая,

Дал мне плащ прикрыть наготу мою:

Как Мартин,[53] такою же самою

Он в раю почтится наградою.

40. А теперь — услышавши, ведайте! —

Вы его примеру последуйте:

Сколько можно, столько добра дайте,

Знатным даром скудость обрадуйте!

41. Пусть мой зов и к бедным доносится —

Дар и малый нищему по сердцу!

Так вдовица лептой украсится[54]

И вдвойне пред богом возвысится.

42. Вы же, мужи, славою важные, —

Мне опора трижды надежная:

Взяв с вас деньги ль, платье ль ненужное, —

Не уйду с сумою порожнею.

43. Вот и вся вам главная заповедь —

Не хочу вас больше испытывать;

Утомлять вас будет нелепо ведь —

И молитвой кончу я проповедь.

44. Да пошлет творец мироздания

Вам за ваши благодеяния

Веры хлеб, вино упования

И любовь — елея вкушение![55]

45. Я же, в грешном мире блуждающий,

Доброй кружкой плоть согревающий,

Об одном прошу умоляюще:

Дай мне денег, господи, дай еще!

Аминь.

1. Вы, детей растящие в нежности и в холе,

Знайте, что готовите их для горькой доли!

Тяжкие и трудные потекут их лета:

Таково вещание мудрого поэта.

2. У кого младенческий возраст безмятежен,

Тот и в пору зрелости будет вял и нежен.

Вы, отцы, прислушайтесь в отческой заботе,

Если не хотите зла плоти вашей плоти.

3. Всякий пусть слова мои в памяти имеет:

Кто с зари и до зари пьянством душу греет,

Жизнь ведет досужую, чуждую закона,

Тот потом поплатится тягостней Нерона.

4. Кто любезных отпрысков бережно лелеет,

Тот об этом вскорости сердцем пожалеет —

Ласковостью пагубной отрока изнежа,

Он вредит наследнику и вредит себе же.

5. Сколько градских отроков повседневно зримы

В роще италической, словно Никодимы?

Знатно одеваются в буйволовы кожи,

Хоть не могут выучить и молитвы божьей.

6. А не он ли с возрастом в жизненной дороге

В козьей коже выстынет, как дурак убогий,

В рейнских землях всосанный мерзостною тиной,

Не имея помощи ни в душе единой?

7. Право же, разумнее рыцарские нравы:

Смолоду их отроки, нежны и курчавы,

К битвам закаляются и ночуют в поле,

И терпеть приучены всякую недолю.

8. Этот рыцарский сынок, краше Ганимеда,

Рад ходить и гол и бос для венков победы,

Этот, за столом служа, упражняет руки,

Этот искушается в битвенной науке;

9. Этот при оружии на коне ристает

Или в стане воинском сено собирает,

Или в храме божием украшает своды,

Или в небесах следит звездные восходы.

10. Знал я мужа, видного и умом и саном,

Повсеместно чтимого городом Миланом;

Муж сей был рачительный, и рассудком здравый,

И пренебрегающий суетною славой.

11. Были у родителя два любезных сына,

В добром поведении истинно едины;

Но легло на юношей в скаредности отчей

Бремя горькой бедности — денежной и прочей.

12. Старший, в школах школенный во младые лета,

Приучился смолоду вскакивать до света

И шагать на промысел, как худой волчище,

Выводку голодному снискивая пищи.

13. До полуденной урок выслушавши требы,

Он бросает лекцию, он взыскует хлеба,

Дабы не пришлось ему, как иным персонам,

Насыщать пустой живот колокольным звоном.

14. Коли выдастся ему сотнею разжиться —

Вмиг у всех у школяров радостные лица:

Все садятся пировать, веселясь душевно, —

Но такая благодать, ах, не ежедневна.

15. Только хлебом и водой жив на свете книжник,

Хлеб его заплесневел, твердый, как булыжник,

Но зубами острыми он белее пены,

А глазами толстые проницает стены.

16. О, мужи достойные, хлеб, что вы грызете,

Не воистину ли есть умерщвленье плоти?

Говорю и верую: хуже быть не может

Тот кусок, что мужичье в дальнем поле гложет.

17. Челядь не сбегается в спешке подневольной

Все постлать и все подать к трапезе застольной,

А бежишь за мясом ты в грязные харчевни

Или к рыночным торгам, что еще плачевней.

18. Только купленный кусок сунешь ты вариться,

Как сосед и рад его выхватить и скрыться,

А тебе останется сетовать глубоко

Над пустой похлебкою, словно Иодоку.

19. С мясом не управившись, спрашиваешь пива,

Но тобой кабатчица брезгует спесиво —

Даже не подымется, даже и не взглянет:

Грош твой на весах ее слишком мало тянет.

20. Так и возвращаешься с праздными руками,

А тебя товарищи потчуют тычками,

Оттого что ничего не принес напиться —

Хоть бы из колодезя, хоть простой водицы.

21. Так и возвращаешься, не достигнув цели,

В школу, где соскучиться о тебе успели,

И учитель на тебя смотрит мрачновато,

Словно ждет, что выучил ты ему Доната.[56]

22. Пальцы, тростью битые, обольешь слезою,

Задница невинная вспухнет под лозою, —

Благо, коли вымолит ради славы божьей

Грешнику прощение капеллан прохожий.

23. С кровью, в жилах трепетных бьющейся несносно,

Ты плетешься ужинать — и не в пост, а постно,

Искренне завидуя поднебесной птице,

Что могла б хоть зернышком с нами поделиться.

24. Этой пищи праведной под нетяжким грузом

Ты встаешь от трапезы с неспокойным пузом,

И с зубовным скрежетом, с ужасом во взоре,

Должен постные псалмы[57] голосить в миноре.

25. Слыша это пение, селянин уставший

Набивает свой живот овощем да кашей,

В котелке надтреснутом булькающей звучно

В знак, что в жизни у него все благополучно.

26. Изнемогший холодом, изможденный бегом,

Певший возвращается к школярам-коллегам,

А они к нему спешат жадною толпою,

И от них того не скрыть, что несешь с собою.

27. Тотчас в глотках скроется все, что ты доставил;

«Мало, — скажут, — выславил, плохо, — скажут, — славил!»

И поди, доказывай, славильщик отменный,

Что с псалмов твоих тряслись городские стены!

28. Так-то вот насытившись, поспешай неробко

Для огня очажного добывать растопку,

Шарь рукой уверенной, не пугаясь кражи,

Ибо нет пути назад тем, кто без поклажи.

29. Но в пути своем назад с краденой поклажей

Ежели ты встретишься с городскою стражей,

Будешь бит без милости, ночью иль при свете,

Хоть бы небожителей призывал в обете.

30. Вот какая клирикам жизнь дана судьбою —

Ни еды и ни питья, а одни побои;

Вечно страждут скудостью, полные боязнью,

Словно бы египетской мучимые казнью.

31. Но пора и к младшему воротиться сыну,

Тоже ведь познавшему бедности кручину;

Без утайки молвлю я и об этом муже,

Каково пришлось ему, лучше или хуже.

…………………………..

1. Скудного имущества похититель жадный,

Будь за то наказан ты смертью безотрадной,

И без покаяния мучься неповадно

Не в полях Элисия, а в геенне смрадной!

2. Пусть тебя, проклятый вор, всех воров негодней,

Бред, и жар, и боль, и гниль сгложут безысходней,

Будь из жизни вычеркнут ты рукой господней,

Будь Эаком[58] выброшен в муки преисподней!

3. В жизни кратковременной ты не ведай счастья;

Днем и ночью пусть тебя стерегут напасти;

Яростной Эринии[59] мучайся во власти,

Цербер растерзай тебя в три голодных пасти!

4. Пусть тебе недолгую нить спрядает Клото,

Пусть Лахеза смертные поведет расчеты,

Пусть Атропы ножницы довершат работу,[60]

И без покаяния смерть придет к илоту!

5. Будь под отлучением дома ты и в поле;

Не обрящи общника в злой твоей юдоли;

Пусть никто в глаза тебе не посмотрит боле;

Пусть Мегера жжет тебя пыткой адской боли!

6. Всех грехов немоленных с тяжестью на шее,

Без прикосновения кроткого елея

Смерть скоропостижная ввергнет лиходея

В пекло, где предатели страждут и злодеи.

7. Это отлучение кто услышит, люди,

Всяк к повиновению пусть себя принудит;

Кто же не воздаст за зло оному Иуде,

Ввек тому анафема буди, буди, буди!

1. Бахуса почествовав, шел я из кружала —

Мне Венеру чествовать нынче надлежало.

Шел я припеваючи, разодетый знатно,

И кошель у пояса взвякивал приятно.

2. В капище Венерино дверь была замкнута —

Жаждущему не было жданного приюта.

Изнутри же слышались струны и напевы:

Слаще пения сирен пели в храме девы.

3. Вход блюла привратница, стоя настороже,

Росту невеликого, но лицом пригожа;

К ней-то я приблизился, с ней завел беседу,

И она раскрыла дверь и сказала: «Следуй!»

4. Следуя красавице, я вхожу под крышу

И вопросы умные по порядку слышу:

«Ты откуда, юноша, рвешься в эти стены?» —

«Я из края здешнего, чтитель ваш смиренный». —

5. «Какова причина есть твоего прихода?

Добрая ль привеяла к нам тебя погода?» —

«Истинно, — ответствую, — ветр неодолимый». —

«Юности ли пламенем ты пришел палимый?» —

6. «Жжет меня, — ответствую, — внутренняя рана,

Коей от Венеры я уязвлен нежданно.

Нет мне в мире снадобья, нету исцеленья,

И к Венере-матери я взослал моленья.

7. Девица блаженная, будь же благосклонна,

Донеси мольбу мою до Венеры трона!» —

Вняв, пошла красавица в сень святого крова

Возвестить владычице вверенное слово.

8. «Ты, которой ведомы тайны нежных таин,

Ты, кто ласкова ко всем, кто любовью маян,

О царица мощная многосластной страсти,

Исцели болящего от его напасти!»

9. Се введен я, трепетный, во предел алтарный,

Се узрел Венеры я облик лучезарный

И воззвал приветственно, преклонив колени:

«О, внемли, желанная, чтущего хваленью!»

10. «Кто ты, — молвила она, — юноша речистый?

Чем взошел ты мучимый в сень святыни истой?

Ты не оный ли Парис, цвет земного круга?

От какого страждешь ты томного недуга?» —

11. «О Венера, лучшая из богов могущих,

В судьбах ты не сведуща прошлых и грядущих!

Я лишь бедный юноша, смерти злой пожива,

Но меня излечишь ты, в благости нелжива».—

12. «Прав ты, славный юноша, здесь явясь во храме,

Прав ты, снарядив себя звонкими дарами!

Если дашь денарии лучшего чекана —

Знай: твоя излечится бедственная рана». —

13. «Вот кошель наполненный, все мое именье,

В нем мое да явится жертвоприношенье!

Утоли палящий огнь страстного калеки

И прославься от меня присно и вовеки!»

14. Тесно руки сблизивши, следуем в покои,

Где стояли девушки стройною толпою,

Сходствуя одеждами, сходствуя по виду,

И прекрасны ликами, как сама Киприда.

15. Нас они завидевши, хором привечали,

И богине в сретенье речи их звучали:

«Благо во прибытии! Вместе ль возликуем!»

«Нет, — Венера молвила, — высшего взыскуем!»

16. Скрылись девы оные, внявши мановенью,

Остаюсь с богинею я в уединенье,

Услаждаюсь звуками вежественной речи

И на ложе постланном — жажду нежной встречи.

17. И совлекшись всех одежд, мне она предстала,

И сияньем наготы вся она блистала,

И простерла на одре сладостное тело,

Ярость плоти мужеской впив в себя всецело.

18. Налюбившись, встали мы омовенья ради:

Тек источник сладостный в божьем вертограде,

В коем омовение было обновленье,

Изымавшее из тел тягость и томленье.

19. Но по омовении всчувствовало тело,

Сколь от сладострастия много ослабело;

И к Венере обратил я такое слово:

«Есть хочу и пить хочу — нет ли здесь съестного?»

20. Вот на блюде вносятся утки, гуси, куры —

Все дары пернатые матери-натуры;

Вот муку на пироги мерят полной мерой —

Так-то мне пируется с щедрою Венерой.

21. Три отрадных месяца был я при богине,

Данью достодолжною чтя ее святыни;

Днесь иду в дальнейший путь с праздною сумою,

Быв от мук богинею исцелен самою.

22. Всех пусть добрых юношей речь моя научит:

Если стрелы страстные сердце ваше мучат —

Пусть единой из Венер тело препоручат,

И целенье скорое от нее получат.

1. Эпикур вещает зычно:

«Брюху сыту быть прилично!

Брюхо будь моим кумиром,

Жертва брюху — пышным пиром,

Храмом брюху — будь поварня,

В ней же дух святой угарней.

2. Бог удобный, бог угодный,

Бог, с постом отнюдь не сродный:

Поутру едва он встанет —

Натощак вино он тянет:

В винной чаше он обрящет

Благо, благ небесных слаще.

3. Чрево божье сановито,

Словно мех, вином налитый,

Тело тучностью прекрасно,

Щеки красны, взоры страстны,

Дух покоен, бодр и весел

И безмерны силы чресел.

4. Кто утробу чтит примерно,

Тот Венере служит верно!

Брюху бремя не наскучит,

Хоть порой его и пучит;

Жизнь блаженна, жизнь досужна

Тех, кто с сытым брюхом дружны.

5. Брюхо кличет: „Прочь сомненье,

Мне единому почтенье!

Чтобы в неге и покое,

Сыто вдвое, пьяно втрое,

Я меж блюда и бокала

Отдыхая, почивало!“»

1. Когда-то жил я в озере,

Когда-то был красавчиком,

Когда-то звался лебедем.

Бедный, бедный,

Был я белый —

Черный стал зажаренный.

2. Милей мне плавать в заводи,

Милей летать под облаком,

Чем здесь лежать наперченным.

Бедный, бедный,

Был я белый —

Черный стал зажаренный.

3. Всех птиц я был пригожее,

Белее снега горного,

А днесь чернее ворона.

Бедный, бедный,

Был я белый —

Черный стал зажаренный.

4. Горячий вертел вертится,

Очаг палит безжалостно

И нож скрежещет яростно.

Бедный, бедный,

Был я белый —

Черный стал зажаренный.

5. Прощайте, глади водные!

Лежу, на блюде поданный,

И рты вокруг голодные.

Бедный, бедный,

Был я белый —

Черный стал зажаренный.

Вакх был брошен в темницу,

чтоб в тяжких оковах томиться, —

Мог ли пламенный бог

в тесный замкнуться острог?

Вакха сладкие чары

разрушили грешные кары:

Рухнули двери тюрьмы —

Вакх выступает из тьмы.

Славьтесь, вина и кости![61]

О будущем думы отбросьте.

Вакх, ты нас разоряешь, и ты же опять одаряешь,

Учишь болтливых молчать, а молчаливых болтать.

Ты застольников ссоришь, и ты их опять примиряешь,

Мрачным веселье даешь, глупым — ума благодать.

Ты сундуки запертые прещедрой рукой отворяешь:

Тех, кто вовек не давал, учишь давать, чтобы дать.

Ты очами слепых и ногами хромых наделяешь:

Вакх, ты — истинный бог, все ты умеешь создать.

Сдвинем бокалы,

чтоб не бывало

робости вялой!

Головы вскиньте!

Горести, сгиньте!

Хлопоты, схлыньте!

Ты не бесплотен;

миг быстролетен, —

будь беззаботен!

1. Возликуем, братия,

Бросивши занятия,

И разверзнем губы

К пению сугубо,

Чтобы славить неустанно

Тех, кто чист и чужд обмана!

О! о! о!

Чествуем того,

Кто для бедных не жалеет ничего!

2. Здешнему владетелю,

Бедных благодетелю

Воспоем с любовью

Наше славословье!

Волю — сладкому запою!

Будем петь, стуча стопою!

О! о! о! и т. д.

3. Вы, ханжи несносные,

Сгиньте смертью злостною!

Низкий род и лживый,

Жадный до наживы,

Щедр словами, скуп делами, —

Да пожрет вас ада пламя!

О! о! о! и т. д.

Первый бокал осушаем —

лишь глотку себе прочищаем.

Выпить надобно дважды

затем, чтоб умерилась жажда.

Но до конца не сгореть ей,

покуда не выпьем по третьей.

Выпьем четвертую чашу —

и мир покажется краше.

Пятую лишь опрокиньте —

и разум уже в лабиринте.

Если шестую потянешь —

друзей узнавать перестанешь.

Пьешь седьмую задорно —

а череп, как мельничный жернов.

После бокала восьмого

лежишь и не вымолвишь слова.

После чаши девятой

тебя уже тащат куда-то.

После десятой — рвота,

и вновь начинаешь все счеты.

1. Не скрываясь под покровом,

Явным словом, кратким словом

Я скажу, поведаю

Все, чему в единой фляге

Неслиянные две влаги

Учат нас беседою.

2. Винный хмель с водою пресной

Несогласны, несовместны,

Вредно их смешение:

Кто смешает их в сосуде,

Тот поплатится, о люди,

Как за прегрешение.

3. Вот вино воде сказало:

«Что меня с тобой связало

Этой общей долею?

Прочь отсюда убирайся

И со мной не оставайся

Ни мгновенья долее!

4. Все ты щели точишь, топишь,

Что ни смоешь, то и копишь,

Месишь в смесь болотную:

Лик земного безобразья,

Ты мерзка мирскою грязью,

Смрадной, нечистотною.

5. За столом тебя увидя,

Умолкает, как в обиде,

Бодрая застольница:

Трезвость чувствуя в желудке,

Всяк забудет смех и шутки,

Мрачностию полнится.

6. Кто без нужды воду тянет,

Тот недужным скоро станет,

И с тоской раскается —

Тело вспухнет, брюхо взбухнет,

Искра божья в сердце тухнет,

Руки опускаются.

7. А из вспученного брюха

Дуновенье злого духа

Слышится негодное —

Так и землю, так и небо

Оскверняет без потребы

Возлиянье водное».

8. Но вода вину на это:

«Ты само — погибель свету, —

Дерзостно ответствует, —

Не от винной ли отравы

Люди страждут, портят нравы

И в пороках бедствуют?

9. Кто едва тебя пригубит,

Здравый ум в себе погубит,

Впив лобзанье винное;

Перед тем двоятся свечи,

У того коснеют речи,

Ноги — как мякинные.

10. Пред тобою клонят шеи

Лиходеи, блудодеи,

Гета, Дав и Биррия:[62]

Лишь у них тебя и чтимым,

И любимым, и хвалимым

Вижу в этом мире я.

11. Ты людей боишься честных,

Ты живешь в харчевнях тесных,

Поделом гонимое, —

Мне же мир открыт до края:

Растекаюсь, обтекая

Даль необозримую.

12. Я для страждущих отрада,

А для жаждущих услада,

И для всех спасение —

Не по мне ли, не по мне ли

Странник всходит к вечной цели

В горние селения?»

13. А вино: «Твои реченья —

Суть твои же обличенья:

Ты играешь челнами —

Завлечешь, вознегодуешь,

Волны вздуешь, забушуешь

И крушишь их волнами.

14. Кто тебе доверит души,

Не найдя пути по суше,

Тем судьба известная:

Ты безжалостно их топишь

И доверчивых торопишь

В царствие небесное.

15. Я же — бог преблагосклонный,

По свидетельству Назона,[63]

Мудростью лучащийся;

Без меня ворчлив учитель,

Без меня ленив служитель,

Нерадив учащийся.

16. Кто не вина пьет, а воду,

Тем не даст прозреть природа

Истины сокрытые;

А при мне — гласят немые,

Зрят слепые, мчат хромые,

Веселятся битые.

17. От тебя юнцы стареют,

От меня же — молодеют

Старцы под сединами;

Ты бездетна, ты бесплодна,

Я же множу сев природный

Новыми родинами».

18. А вода: «Ты бог известный!

Чрез тебя бесчестен честный,

Скверен пуще скверного!

Даже праведные мужи,

Охмелев, бывают хуже

Близнеца неверного.[64]

19. Зря винишь меня в бесплодье:

Не во мне ли плодородье

Всей земле даруется?

Без меня зерно не зреет,

Стебель никнет, плод не спеет,

Роза не красуется.

20. И не только луг и нива,

Но моей же влагой живо

Виноградье лозное —

И хоть ты — его отродье,

Но и лозы на безводье

Чахнут, праздногроздные.

21. Нет дождей, иссохли реки —

И трепещут человеки

В страхе и томлении;

И чтоб дождь обрызгал склоны,

Шлет и нехристь и крещеный

К небесам моления».

22. Но вино вещало гласно:

«К похвальбе твоей напрасной

Слух мой не склоняется!

Всем нам ведомо иное:

Как во тлене, как во гное

Воды оскверняются.

23. Ты зловонна, ты бесстыжа —

Не в тебя ль стекают жижей

Все канавы сточные?

Все, что мерзко, все, что гадко,

Принимает без остатка

Пасть твоя порочная».

24. Возмутясь таким укором,

Отвечает с гневным взором

Так вода холодная:

«Что за бог ты, сразу видно!

Мне тебя и слушать стыдно,

О, неблагородное!

25. Брань бранящих унижает;

И меня не обижают

Измышленья мрачные:

Нечистот я не приемлю,

И они сочатся в землю,

Я же льюсь прозрачная».

26. «Хороши твои примеры,

Да внушают мало веры! —

Так вино ответило. —

Тех, кто пьет из речки грязной,

Вскоре косит мор заразный —

Я давно приметило!»

27. И вода, услышав это,

Не нашла уже ответа

И умолкла, скорбная.

И гласит вино хмельное:

«Зря ты спорила со мною —

Усмирись, покорная!

28. Я же, песню завершая,

Ныне миру возглашаю

Весть мою конечную:

Кто вино с водою свяжет,

Тех господь Христос накажет

Мукой вековечною!»

1. Буду с шуткой смешивать важное,

Чтобы чутко слушали ближние:

Расскажу вам притчу неложную —

Вакха с пивом распрю мятежную.

2. Окажите притче внимание,

Слух склонив, храните молчание

И внемлите оному прению:

Сказ да будет всем в поучение.

3. Пенным пивом кто упивается,

Тот всемощным Вакхом гнушается,

Пред ячменной влагой склоняется,

Божьей воле не подчиняется.

4. Те, кто пиво хвалят намеренно,

В превосходстве воды уверены:

Ток Нептунов, зерна Церерины —

Что здесь может быть опозорено?

5. Царство пива — вся Алеманния,[65]

Весь Ганновер, Брабант и Фландрия,

Земли Фридриха[66] и Саксония,

И у моря страна прибрежная.[67]

6. Все здесь пиво пьют вереницею:

И отшельник, и царь с царицею,

И матрона вкупе с блудницею —

Такова у пива провинция.

7. Пиво пьют большие и малые,

Пиво пьют больные и здравые,

Пиво пьют простые и знатные:

Всех питает зелье приятное.

8. Всем, кто внемлет, сказанным явлено,

Сколь достойно пиво прославлено;

Ныне вам же молвлю торжественно,

Сколько в Вакхе силы божественной.

9. Вакх являет чуда чудесные,

Удвояет светы небесные,

Возвращает силы телесные,

Отверзает затворы тесные.

10. Вакх разминет душу с заботою,

Вакх откроет уму сокрытое,

Вакха всяк приемлет с охотою,

Вакхов друг на горе не сетует.

11. Вакх — податель всяческой радости,

Вакх — пленитель досужей младости,

Вакх — гонитель тягости, горести,

Как Назоном молвлено в древности:

«Для опьяненных умов становится мир многоцветней!»[68]

12. В Вакхе — право, в Вакхе — грамматика,

Красноречье и диалектика,

В Вакхе — физика, в Вакхе — музыка,

Звездочетство и математика,

13. Вечно слава, вечно хвала ему

От людей за все воссылаема:

Слава пива есть слава мнимая,

К славе Вакха неприравнимая.

14. Лучше скроюсь в дальние страны я,

Чем сойду в места разливанные,

Где бушует брага ячменная:

Так претит мне жижа зловонная!

15. Вакха славьте! Вакха дыхание

Роз и лилий благоуханнее!

Вакха пойте! Глас мой волью и я:

Аллилуйя, аллилуйя!

1. Bo кабацком сидя чине,

Мы не мыслим о кручине,

А печемся лишь о зерни,

Чей приют у нас в таверне.

Что за жизнь в кабацкой келье,

Где на грош идет веселье, —

Если спросите об этом,

Удостою вас ответом.

2. Здесь играют, выпивают,

Здесь и песню запевают;

А за кости кто присядет —

Тот не всяк с судьбою сладит:

Тот найдет себе одежу,

Тот оденется в рогожу,

Не пугает нас кончина,

Есть покуда зернь и вина.

3. Бросим кости наудачу,

Чтобы стать вином богаче:

Выпьем раз за тех, кто узник,

Два — за тех, кто нам союзник,

Три, четыре — за крещеных,

Пять — за девок совращенных,

Шесть — за праведных покойников,

Семь — за всех лесных разбойников,

4. Восемь пьем за братьев блудных,

Девять — за скитальцев трудных,

Десять пьем за тех, кто в море,

Дальше пьем за тех, кто в ссоре,

Дальше пьем за бедных кающихся,

В путь-дорогу отправляющихся,

А за кесаря и папу

Пьем без счета, снявши шляпу.

5. Пьет хозяин, пьет хозяйка,

Пьет и братия, и шайка,

Пьет и овый, пьет и оный,

Пьет невежда, пьет ученый,

Пьет монах и рыцарь тоже,

Пьет епископ и вельможа,

Пьет и трезвый, и пьянчужка,

Пьет и барин, пьет и служка;

6. Пьет и домосед и странник,

И неведомый изгнанник,

Пьет и старый, пьет и малый,

Пьет и шалый, пьет и вялый,

Пьет и бабка, пьет и дедка,

И мамаша, и соседка,

Пьет богатый, пьет и нищий,

Хлещут сотни, хлещут тыщи.

7. Сто кругов обходят чаши,

И не сохнут глотки наши,

Коли пьем, не зная счету,

Позабывши всю заботу.

Век без хлеба, век без шубы,

Злобным людям мы не любы,

Но отступит злоба черная,

Нашей правдой помраченная!

Муж здесь почил даровитый,

но в бедности горькой повитый,

Цвет преславного клира

и пагуба целого мира.

Мудрости бывши сосудом,

грешил он чревом и удом,

И Голиафово имя

носил совокупно с другими.

Был он добычей пороков

и много изведал упреков —

Дай ему, боже, прощенье

за все его прегрешенья!