Поиск пути

Глава 9

— Клянусь! Клянусь! Клянусь! — выкрикивали воины внутри храма Андрея Первозванного, кричали и воины, столпившиеся вокруг храма.

Огромная толпа уставших мужиков стремилась быстрее прокричать слова клятвы, чтобы закончилось, наконец, это испытание. Ладно, строгий пост, когда и мясо, и рыбу запрещено было есть, даже молочные продукты попадали под запрет, а нужно только молиться, так после поста состоялось бдение. Вначале ночное, после молились еще целый день, и опять ночное. Я столько раз прочитал «Отче наш», «Символ веры» и другие молитвы, что за всю мою прошлую жизнь не звучало из моих уст столько воззваний к Богу, а я иногда, но церковь посещал. А еще колени… У меня они не просто расцарапаны, они сочились кровью. Спина, шея — все затекло и болело. Но мы выстояли.

К слову, не все дошли до завершения молений. И, что делать с теми, кто сошел с пути, даже когда воин терял сознание, это еще вопрос. Думаю, что нужно давать шанс на «переэкзаменовку». Даже сильные мужские организмы могут не выдерживать такой стресс, когда две недели почти ничего не есть, а после еще испытание молениями.

К слову, епископ Ефрем не вел всю службу, вернее сказать, все службы. Сам он появлялся лишь раз в четыре часа, может, и еще чуть реже. Основную работу взяли на себя иные священники, которые прибыли из Ростова, Суздаля, был даже один из Мурома. Досталось и Спиридону. Он, как хозяин скудной церквушки, больше похожей на просторную избу, брал на себя удар чтения молитв и простоял на коленях, может, только чуть меньше воинов.

Но все заканчивается, закончилось и это, и…

— Сим говорю вам, братия, вы суть защита веры нашей, Господь принял наши молитвы и клятвы, — заканчивал долгий молитвенный марафон епископ Ефрем.

Церковь наша стала весьма удачным экономическим проектом. Прибыл епископ с кадилами, медными тазами, даже с подсвечниками, это все дары обители Бога. Это-то ладно, а вот то, что все воины, от каждого в отдельности, как, в общем, и от сотен, принесли дары храму, очень хорошо. Так полагается, потому что еще произошло и освещение храма, да и приезд епископа — это также причина, чтобы нести всяко-разно нужное в храм. Несли ткани, очень много еды, от сотен притянули по корове.

Теперь получалось, что в церковном хозяйстве четыре коровы, один бык, две козы, пять свиней, два десятка кур и, может, с тонну всяких запасов: овса, ячменя, ржи. Благо, урожай собрали все, и он неплохой, даже до сам девять доходит на отдельных участках.

Нет, не Спирке все это добро достанется, а мне, нашей общине. Под прикрытием «общества ограниченной ответственности», то есть храма, я уже замыслил создавать некое подобие колхоза. Есть четыре коровы у Спирки, а я собираюсь купить еще десять, чуть-чуть позже, когда они еще в цене упадут перед зимой. Это, может, и не стадо, но литров сто — сто десять молока в день будет. К сожалению, эти животинки редко когда дают больше семи, ну, восьми литров молока за день. Это не буренки из будущего, которые и до двадцати пяти литров приносят в сутки. И то хлеб… молоко.

Забирать у местных их скотину не стану, пусть кормятся. Может, только при развитии молочного производства стану забирать часть молока. Я хочу производить твердый творог, по типу того, какой кочевники жуют, пусть у них он из кобыльего молока, но очень хочется масла и хоть какого, но сыра.

— А нынче же все за стол! — провозгласил воевода-князь Иван Ростиславович.

И куда усталость и болезненный вид воинов делся? Как речь зашла о «поесть», так все так преобразились, что только наливай да накладывай.

Пир не предусматривался, это, можно сказать, был фуршет после удачно заключенной сделки. Была подана каша, причем, дорогая, гречневая, до того были забиты три кабана, на вертеле приготовили оленя, еще немного птицы… Кажется, что уже много всего, однако, еды хватало только чтобы накормить уже четыре с половиной сотни воинов. Именно так, наша дружина разрослась до таких немалых размеров.

У Юрия Долгорукого Ростовского была одна из наиболее сильных дружин на Руси, я узнавал, и сейчас она составляет чуть более тысячи дружинников. И пусть в случае похода к дружине присоединяются отряды бояр, как и ополчение, так называемый «охочий люд», но все равно, у нас появлялись как бы не в треть от военных возможностей князя Ростовского. В сущности, если бы Иван Ростиславович, наш воевода, присоединился, к примеру, к мятежному князю Муромскому Глебу Ростиславовичу, который занял стол вопреки вотчинного права, но по завету своего отца, то Юрию пришлось бы долго думать о том, стоит ли лезть в эти разборки.

— Ну, что, доволен, отрок акаенный? — сказал до боли знакомый голос.

До боли, так как не уймётся все никак Вышата, меня винит во всем, что и сам напортачил, а я виноватый, оказываюсь. И это еще хорошо, что мы видимся нынче редко, иначе не избежать бы крови. Не то важно, что достал меня, тут дело не в эмоциях. Он своими словами, отношением, подтачивает мой авторитет.

— Пасть свою песью не разевай, чухня! — сказал я, чуть ли не шипя.

Я сознательно произнес именно эти слова. Все относятся к местному населению, которое по большей части родственное черемисам-марийцам, как к… варварам. Чухонец — это не определение этноса, рода-племени, это, скорее, оскорбление. И в этом расизме, хоть для средневековья подобное понятие не очень подходит, первенство именно у Вышаты. Он пользует всех девок из своей деревни, он уже прогнал несколько семей. И я знаю, что прогонит большинство из местных уже в ближайшее время.

Только лишь кузнеца своего обхаживает, но здесь нужно быть совсем дебилом, чтобы такого мастера лишиться. Кузнец Епиш ранее обслуживал все деревни вокруг, выполнял заказы даже из Суздаля и Ростова, не желая селиться в городах, так как там своя «ремесленная мафия». Так что история профессиональной деятельности у Епиша-Епифания была схожа с той, что и у моего кузнеца Маска, вот только мой оказался более упертым идолго не хотел сдаваться, покоряться воле кузнечной верхушки Ростова.

Обо всем этом я успел подумать только лишь потому, что Вышата чуть ли ни минуту не мог найти слова, чтобы ответить мне, словно рыба без воды, открывая и закрывая рот. Он все равно воспринимал меня, как новика-отрока, который рыкнуть на небожителя-полусотника не может. Но это было уже давно и неправда, пусть с тех времен не прошло и полугода, но для меня, в моем сознании, та часть моей новой жизни, когда я мог еще считать себя отроком, поросла быльем.

— В Круг, выродок! — прокричал в итоге своих терзаний Вышата.

— В Круг, — сказал я.

Мы уже взяли мечи и стали удаляться чуть в сторону, чтобы биться, пусть и не по правилам, без освидетельствований, своего рода секундантов и озвучивания правил. Есть оскорбления, которые нельзя прощать никому, может, только в дупель пьяному отцу, и то… А есть еще и точка кипения, до которой доводит оппонент постоянно и неусыпно. Если сюда присовокупить еще и подрыв авторитета… Нужно убивать Вышату на месте и будь что будет.

Но я сохранил разум и не растерял понимание, что будет все плохо и, убей я Вышату, мне придется уезжать, скорее, бежать, к отцу. Он прислал весточку, о том, что все в силе, те слова, что сказаны в Киеве актуальны. Ну, а я отослал человека Богояра в Галич обратно. Суть моего послания такова: «Не учите папа жизни, а помогите материально… Список требуемого прилагается».

— Стойте! — прокричал Спиридон. — Запрещаю!

Я, как и скот-Вышата, остановился и с неподдельным удивлением уставились на Спирку. Он? Запрещает? Однако, пришло и осознание, что рядом со мной не только Спирка, но и пресвитер, брат Спиридон. На данный момент, именно он пастырь Братства. Митрополит обещал прислать еще священников, но пока таковых не имелось, а епископ со своей свитой удалился сразу же после приношения клятвы.

— А ты не много позволяешь себе, дьяк? — вызверился Вышата, которого, видимо, уже несло.

— Убью уже за то, что пасть разинул на служителя церкви, — сказал я, и мой оппонент несколько отрезвился.

Пусть Спирка все также оставался тщедушным, с виду хилым, несмотря на обильное питание и тренировки, которые совершать я его заставлял, но он служитель церкви, рукоположен по всем правилам, которые были в этом времени.

— Что происходит? — на авансцене появился Никифор. — Ты, Вышата, облаял служителя церкви? Так было?

— Я только проучить хочу зарвавшегося отрока, — чуть сдал назад брат-тысяцкий.

— Железом? — задал очередной вопрос такой же, как и я по статусу Братства, тысяцкий Никифор.

Только что мы давали клятву в верности Братству, как и быть верными со-ратниками друг другу. И, так получается, что уже прямо сейчас, через час после клятвы, обнаруживается факт попрания крестоцелования?

— Вышата, а давай мы с тобой разберемся на деревянных мечах! — предложил я.

Ничего не оставалось, чтобы пойти на этот шаг. Если Вышате не покажу, что силен и могу ему противостоять, а лучше, так и тумаков надавать, он не успокоится. Такие силу понимают, уважают и принимают, и уж никак не увещевания с уговорами.

На развлечение собрались посмотреть все воины. При этом пришлые иноки-воины частью кривились. Поединки во время застолья сильно были похожи на справление тризны, языческий обряд. Но даже в Уставе Братства предусмотрены учебные поединки.

Устав, который, вероятно, еще мало кто и знает, потому что князь и его приближенные тысяцкие взяли на себя ответственность довести до всех правила, предусматривал и споры, которые могут возникнуть между братьями. Их так же нужно решать учебным поединком, воевода же имеет право разрешить любой конфликт.

Я понимал, что сейчас настал тот момент, к которому, по сути, я готовился уже не один месяц. Я должен показать свое мастерство владения мечом в поединке с таким умельцем, которых и в дружине по пальцам одной руки не сосчитать. Я готовился именно к бою с Вышатой, после того, как именно я помог вычислить в нем казнокрада. Мой противник обвинял меня в своих бедах, своем унизительном понижении до десятника. Из этого вырастало уже то, что зависть Вышаты преобразовывалась в ненависть.

— Начинайте! — повелел князь и мы стали кружиться.

— На! — Вышата замахнулся, но не ударил, видимо, он рассчитывал покуражиться.

Мне в пору было то, что противник, не соперник, а именно противник, которому долго не жить, был во хмели. Не будь это так, я мог бы рассматривать свои шансы выйти из сложного положения, как незначительные. Пусть я готовился, тренировался, использовал свои навыки из будущего, для чего даже сапоги ношу с железными вставками на носке и пятке, но Вышата считался отменным бойцом.

Делаю замах, отпрыгиваю влево, совершаю выпад, садясь чуть ли не на шпагат. Лезвие моего клинка колит кольчугу Вышаты в районе живота. Итог? Почти никакого. Кольчуга на месте, а противник получил тычок, не так, чтобы сильно болезненный. Рапира… вот в таком случае она нашла бы себе путь внутри какого колечка в кольчуге. Но это оружие сейчас будет больше расцениваться, как зубочистка, да и уровень металлургии слаб.

Мой выпад удивил всех. В толпе, что создала круг, внутри которого мы и бились, началось «экспертное» обсуждение того, что не будь Вышата в кольчуге, или же не будь мечи деревянными, так я и победил бы уже. А, вообще, я так и не понял, почему было бы не раздеться. Объяснение того, что воину нужно и тренироваться на мечах в кольчуге, чтобы срастись с ней, тут казалось слабоватым. Все же мечи деревянные.

— Вух! Вух! — последовала серия ударов и ложных замахов Вышаты.

Почти на каждый удар противника я делал шаг назад и отводил его меч. Вышата двигался рваными движениями, поймать его на противоходе, или зайти в бок пока не представлялось возможным. Может быть, если бы у нас были щиты, то тогда, да, можно принять удар на него, сделать шаг в сторону, но мы дрались без щитов.

Я начал подмечать цикличность уверток и иных движений Вышаты. Два движения вправо, после одно в лево, после еще два влево и два вправо. Пришлось напрячь мозг, внимание, но при этом я стал еще больше отступать, чуть ли не убегать от противника. И вот, когда такая цикличность повторилась в третий раз, я решился.

Отвожу очередной удар Вышаты, направленный мне в голову, делаю шаг вправо, куда уже по инерции двигается и противник, но тут его встречает мой меч. Да, деревянный, да, Вышата в кольчуге, но я не рублю, я колю своим мечом прямо противнику в солнечное сплетение. Делаю это со всей дури, так, что даже крепкий меч, дерево из которого он сделан, дает трещину. Вышата начинает задыхаться, а я продолжаю лупить его. По ногам, да так, чтобы в колено, по голове, перехватываю правой рукой кисть Вышаты, в которой он держал меч и выкручиваю руку противнику на слом. Хруст костей слышали все.

— А-а-а! — заорал мой противник, а я пинком, унизительным, в седалище, даю ускорение Вышате, который головой врезается в землю.

Хорошая кольчуга у него, гибкая, руку можно ломать без сильного напряжения и натяжения.

— Хватит! — командует князь и, словно теряя интерес, уходит.

— Жестко, но добро! Слышал я, как Вышата лаялся на тебя, — это приободрил меня сотник Глеб, который со своим товарищем Беляном, первые подошли ко мне с поздравлениями.

Удивительно, но даже ратники, которых я считал креатурой Вышаты, и те хвалили. Все же в воинской среде победитель всегда предпочтительнее проигравшего, порой даже если поверженный — твой товарищ. В бою понимание, что рядом с тобой сильный воин, многого стоит. Ну, а я подтвердил свой авторитет и статус. Не приобрел новый, так как и без того взлетел высоко. И еще придется доказывать всю новую жизнь, что право на то имею, но сегодня я подтвердил, что могу считаться одним из тысяцких братства.

Этот поединок возымел и иные последствия. Так, если ранее ко мне в полусотню князь послал только десяток иноков-воинов, и то всех молодых, то теперь, через два дня после клятвы, я принимал у себя еще двадцать два воина. Сопротивлялись ранее опытные воины, не хотели идти под руку отрока, но этот отрок победил мечника, который считался чуть ли не сильнейшим в Братстве.

А после пошла рутина, когда было много тренировок, причем, не только моей сотни, но и ополчения. Два десятка молодых мужчин из местных, еще три десятка мужчин из пришлых южан. Я брал к себе семьи, где были отроки или неженатые мужчины. Они получали копья и минимум три часа в день тренировались работать в строю. Все новое — это давно забытое старое. Терция была воплощением, реинкарнацией греческой или македонской фаланги. И это работало. Хотя сделать из вчерашних обывателей воинов сложно, но вода камень точит, а уж слишком слабохарактерных отсею. Вот только, в мире, где все сложно и многие находятся на грани выживания, характеры куются железные.

Кроме подготовки ополчения и обкатки их «танками», то есть конницей, еще не забывали и о тренировках традиционных. К нам пришло тридцать воинов, нужно было провести боевое слаживание, наработать тактические приемы, управляемость во время атаки и отступления, с резким переходом в новую атаку. Работали и пешими, нарабатывая мастерство владения мечом и топором.

Так что у меня оставалось только два развлечения: мять Марту по вечерам, да иногда уходить на охоту с соколом. Мы удалялись, не с Мартой, я про сокола и охоту, на шесть-семь верст от деревни, в сторону леса, там еще две версты по лесу и открывался шикарный вид на большое озеро с множеством заводей и болотистых мест. Здесь водились и лебеди, и гуси, а в заводях от этого водоема каждый камыш крякал, так много было уток. Получалось, что чуть в стороне от человеческих глаз природа сразу становилась богатой и насыщенной.

Чуть позже, перед тем, как Крот с уверенностью сказал о буквально на днях перелете птиц, я со своими десятниками и еще тремя лучниками набили неприличное количество птицы. Столько, что и сами ели-переедали, сорок уток, три десятка гусей и немного цапель с лебедями закоптили с обильным количеством стратегически важной соли. Соль… вот ее бы побольше и зима не казалась чем-то страшным.

В письме к отцу, написанном, начерченном, на восковой табличке, зная о том, что Галичское княжество относительно обильно солью, я просил побольше прислать такого продукта. Если захочет папочка проявить те чувства, которыми он воспылал ко мне в Киеве, так пусть это сделает. На его отцовские переживания мне плевать, но вот на то, что он может прислать соли, нет, она нужна очень, больше, чем отцовская опека.