Поколение оттепели

Виктор Воронков Аналитическое обозрение

Социологи, исследуя изменения в обществе, часто обращаются к концепции поколений. При традиционном подходе, ориентированном на субъект, под социологическим поколением подразумевается сообщество людей примерно одного возраста, с одинаковыми культурными и социальными ориентациями и моделями поведения. Эти ориентации формируются в процессе социализации. Принципиальные различия в процессе социализации ведут к дифференциации и созданию социальных барьеров внутри одной и той же возрастной группы. Поэтому поколение, с точки зрения социолога, формирует только определенная часть возрастной группы. По сути, это люди с общими социальными проблемами, системой ценностей и моделями поведения, по этим признакам объединившиеся в определенную социальную группу. На основе этих предпосылок мы определяем социологическое поколение как сообщество людей, которое: 1) характеризуется сходным опытом социализации, 2) разделяет определенные ценностные ориентиры, реализуя их в своих культурных практиках, 3) создает общее пространство для общения и взаимодействия и 4) идентифицирует себя — в отличие от других современников и предыдущих поколений — как представителей этого поколения.

Подход с точки зрения поколения открывает новый взгляд на диссидентское движение, который выходит за рамки определения его как движения группы людей, преследующих определенные политические цели. Такой подход предлагает особый взгляд на социальные условия, сделавшие возможным возникновение этого движения. В Советском Союзе диссидентство по сути являлось феноменом социологического поколения, возникшего в особых условиях. Нонконформистское и оппозиционное поведение проявлялось и раньше, но это собственно диссидентское движение возникло в 1960-е годы и просуществовало длительный период времени. Упорство диссидентов можно объяснить, только если принять во внимание факторы, которые сделали возможными относительно устойчивые социальные связи между участниками этого движения. Чтобы показать эту связь более наглядно, исследуем подробнее характер поколения, в котором диссидентство вызрело.

Так называемые шестидесятники — социологическое поколение, из которого в 1960-х годах возникло советское диссидентское движение — заняли центральное место в российской дискуссии конца 1980-х — начала 1990-х годов, исследовавшей период «оттепели» из социологической перспективы. В этом процессе вызывало особые затруднения определение границ и критериев принадлежности. С одной стороны, существовало общее согласие по поводу того, что шестидесятники были меньшинством в своей возрастной группе. Но многие авторы пытались расширить временные границы этого поколения, чтобы причислить к нему людей других возрастных групп, которые разделяли ценности шестидесятников.

Основываясь на результатах моих собственных эмпирических исследований, и особенно исходя из того, какие исторические события воспринимались ими как определяющие, я не считаю указанный подход оправданным. Это поколение было объединено общим опытом знаковых событий, которые имели место в период политической и культурной социализации, т. е. в возрасте между шестнадцатью и двадцатью пятью годами. Для подавляющего большинства участников диссидентского движения это были — как и для большинства людей их возраста — события 1956 года: в первую очередь XX съезд КПСС, а также венгерское восстание, его подавление советскими войсками и протесты в Польше. Это четко отделяет шестидесятников от предыдущего поколения, представители которого считают самым главным событием в своей жизни Вторую мировую войну. «Мы — дети Двадцатого съезда» — это была типичная самоидентификация многих известных диссидентов. «Речь Хрущева прогремела как взрыв бомбы и в то же время породила надежду на то, что все будет по-другому. Но в то же время Хрущев послал войска в Венгрию, чтобы подавить революцию. И все иллюзии, все надежды исчезли».

Стержень поколения «шестидесятников» состоял из людей, рожденных в период с 1931 по 1940 годы, которые пережили события 1956 года в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет. В то время как границу, отделяющую их от военного поколения, можно описать достаточно четко, граница, отделяющая их от последующего поколения, более размыта. Причиной этого является тот факт, что период «оттепели» в СССР длился несколько лет и реформы, которые начались в 1956 году, имели вплоть до середины 1960-х определяющее значение для социализации более младших возрастных групп, рожденных примерно до 1945 года. Некоторые авторы считают, что «эпоха 1960-х» длилась с 1956 до 1968 года.

Даже несмотря на то, что те же события повлияли на всю советскую молодежь этого периода, только меньшинство этой возрастной группы можно отнести к поколению шестидесятников по той причине, что эти события воспринимались по-разному в зависимости от социального окружения, в котором проходил процесс взросления. В советском обществе того периода имелись большие социальные и культурные отличия с социально-пространственной точки зрения: между столицей и провинцией, между городом и деревней, между разными уровнями иерархической структуры поселений. Этим объясняется то, что социальные инновации зарождались в больших городах, в основном в Москве и Ленинграде, и оказывали влияние на другие части страны только спустя некоторое время. Например, в то время как в Москве диссиденты в конце 1960-х активно выступали публично, проводили открытые собрания и публиковали петиции, в провинции действовали в основном законспирированные группы, подпольно распространявшие листовки, — стадия, которую столица давно прошла. «Оттепель» и новые модели поведения стали достоянием прежде всего москвичей. Доступ к текущей информации, возможность контактов с иностранцами и встречи с известными людьми — все эти возможности были ограничены пределами Москвы. Почти все известные представители науки, культуры и искусства стремились в Москву, где они могли найти лучшие условия для работы и жизни и где контроль со стороны властей был менее жестким. В Москве сложились наиболее благоприятные условия для возникновения особой атмосферы «вольнодумства», которое сформировало благодатную почву для политического протеста и «второй культуры». Поэтому «шестидесятники» были московским и ленинградским явлением, чье дальнейшее влияние распространялось на ограниченный слой интеллектуалов в нескольких крупнейших городах.

Советские диссиденты представляют только одну часть политически амбициозных шестидесятников, которые вскоре после своего появления стали различаться по идеологическим критериям. Сначала «настоящие ленинисты» отделили себя от тех, кто выступал от имени диссидентского и правозащитного движения. Затем отделилась аграрно-консервативная часть (почвенники). Несмотря на идеологические различия, которые в результате привели его участников в оппозиционные политические лагеря, шестидесятники сохранили чувство поколенческого единства до конца. Это было основано на сильной символической интеграции, которая была создана культовыми поэтами того времени (Евтушенко, Вознесенский, Бродский, Рождественский) и бардами (Окуджава, Галич), а также олицетворялась героической фигурой «физика» — романтизированного представителя технологического прогресса.

То, что диссиденты продолжали считать себя принадлежащими к этому поколению, стало особенно понятно в годы «перестройки». Даже в то время, когда давление режима прекратилось, они доверяли больше своим политическим противникам-шестидесятникам, нежели политическим единомышленникам из младших поколений, которые культурно были им чужды. Теперешних противников связывала общая поколенческая этика, общие правила игры, соблюдение которых делало участников дискуссии понятными и предсказуемыми. Это объясняет и то, почему либерально-демократические интеллектуалы, несмотря на свою изначальную популярность, быстро утратили большую часть политической значимости во время «перестройки» и особенно после нее.

Определяющее значение поколения шестидесятых для диссидентского движения подтверждают эмпирические данные о 385 активистах диссидентского движения, которые пострадали от репрессий между 1956 и 1985 годами.

Таблица 1. Возрастная структура диссидентского движения

Хорошо видно, что в основном движение протеста было шестидесятническим. В возрастных когортах, которые безусловно должны укладываться во временные границы поколения (1931–1945), доля активистов движения значительно выше, чем у родившихся раньше или позже. На первый взгляд, может сложиться впечатление, что когорта родившихся в 1941–1945 годах была сравнительно пассивнее родившихся позже. Но это впечатление обманчиво, поскольку рождаемость во время войны была намного меньше, чем в послевоенные годы; и на самом деле протестная активность среди немногочисленных детей военных лет была в полтора раза выше.

То, что шестидесятники сформировали основу диссидентского движения более чем на три десятилетия, доказывает и тот факт, что большинство жертв политических преследований до 1980-х годов принадлежали этому поколению. Численность молодых людей в возрасте до 30 лет среди общего числа впервые осужденных уменьшалась с течением времени: от 83 % в период с 1956 по 1960 год до 25–30 % в первой половине 1980-х. В то же время средний возраст активных диссидентов увеличивался: с 26 лет в 1950-х до 30 лет в 1960-х и до 37 лет в 1970-х годах. Все это свидетельствует скорее о пополнении сопротивления новыми шестидесятниками, а не представителями последующего поколения.

Таблица 2. Уровень образования диссидентов

Таким образом, 70–80 % диссидентов поколения шестидесятников учились в вузах. В более поздних возрастных группах доля этой группы снижается до 45 %. Высокая доля группы с незаконченным высшим образованием объясняется тем, что студентов, которые участвовали в диссидентском движении, обычно исключали из вузов. В некоторых возрастных группах доля студентов была особенно высока; среди родившихся во время войны она достигала 41 %. Каждый четвертый респондент, рожденный в период между 1936 и 1950 годом, был студентом в момент ареста. С другой стороны, необходимо принять во внимание, что аресту, как правило, предшествовали так называемые профилактические меры, среди которых активно применялось исключение из вуза. Эти цифры показывают, что студенты играли важную роль в поколении шестидесятников. Напротив, среди диссидентов, родившихся после 1950 года, студенты составляли только 10 %.

Таблица 3. Социальная стратификация

Замечу, что причисление конкретных людей к тем или иным социальным группам вызывает определенные трудности. Во-первых, официальная статистика по бывшим заключенным часто дает искаженную информацию. Многие диссиденты не могли продолжать работать по специальности после «профилактических мер» и были вынуждены заниматься гораздо менее квалифицированным трудом. Поэтому, скорее всего, подлинная доля рабочих значительно меньше, чем указано в таблице. В то же время данные показывают, что диссидентское движение поддерживала главным образом интеллигенция, и более всего гуманитарная. Половина диссидентов из поколения, предшествовавшего шестидесятникам, принадлежала к этому слою; среди шестидесятников их было 30 %; в послевоенном поколении — только 10 %. Молодые диссиденты, которые стали активными только в конце 1970-х годов, представляли собой совершенно другую социальную структуру. Можно говорить о маргинализации новых диссидентов, где каждый шестой был занят малоквалифицированным трудом при высшем образовании, что, в свою очередь, указывает на трудности социальной адаптации и относительную депривацию. Это отличие также свидетельствует об определенной качественной грани, отделяющей шестидесятников от других поколений.

Возникновение критически настроенной среды и появление диссидентского движения было тесно связано с развитием нового пространства для социального общения, в результате чего соотношение приватного и публичного заметно изменилось. Различие между публичной и приватной сферами, несомненно, рассматривается как продукт западноевропейского типа социального развития. Эта концепция не может быть просто перенесена на анализ социалистического государства. При коммунистической власти не существовало пространства публичности в классическом понимании этого термина — как политического пространства частных граждан, которые объединяются вне государства (или против него), чтобы привлечь интерес общества к проблемам, касающимся всех, и таким образом пытаются влиять на волю государства и законодательство. Кроме того, дихотомические модели, которые относят все социальные явления либо к публичной, либо к приватной сфере, не подходят для обществ советского типа. Конечно, и в Советском Союзе были разные пространства коммуникации, но они были устроены иначе, нежели в западных обществах.

Формальным пространством публичной коммуникации, характер которого менялся в зависимости от ситуации в стране, но не по функциональной сути, может быть описан как «официальная публичная сфера». Это была сфера, которая регулировалась писаным правом и где табуировано для обсуждения было почти все, что попадало под «право обычая». Все остальное пространство коммуникации регулировалось именно неформальными правилами, складывающимися стихийно. Реальные возможности государства по контролю за коммуникацией вне официальной публичной сферы существенно снижались по мере расширения этого пространства, которое можно назвать «приватно-публичной сферой».

В официальном публичном дискурсе жизнь советских граждан соотносилась с идеализированным «советским образом жизни» — утопией, которая имела минимальное отношение к повседневной жизни. Обсуждение в этой сфере проблем «реальной жизни» допускалось лишь в виде борьбы с «пережитками капитализма». Официальная публичная сфера была надежно отделена от других социальных сфер строго ограниченным набором разрешенных тем и надлежащих интерпретаций. Большинство граждан считали то, что говорилось в официальных СМИ или на собраниях, ритуальными «пустыми словами», не имеющими значения в реальной жизни. Соблюдение границы между официальным публичным и приватно-публичным пространствами было само по себе правилом повседневной жизни советских граждан, поскольку нарушение его могло иметь серьезные последствия. Каждый должен был играть по правилам, соответствующим ситуации, в зависимости от того, находился ли он внутри или за пределами официальной сферы. Этот феномен часто описывался в литературе как двойные стандарты общения и «социальная шизофрения» homo soveticus.

В сталинский период социальная коммуникация в наибольшей степени определялась официальной публичной сферой. Приватная сфера сохранялась в лучшем случае как рудимент. Провозглашалось, что проблемы приватной жизни могут и должны обсуждаться в официальных структурах. Приватность советского человека попала под жесткий контроль государства. Жизненные условия в «коммуналках» почти не оставляли человеку возможности иметь частное пространство. Свободное общение, таким образом, было связано с большим риском доноса со стороны соседей и даже членов своей семьи. В сталинских условиях никакой другой публичной сферы, кроме официальной, не могло возникнуть. В этом кроется одна из причин, почему политическое сопротивление в тот период имело исключительно конспиративный и изолированный характер.

Ситуация стала меняться в середине 1950-х годов, по окончании политики жестоких репрессий и с началом массового жилого строительства, когда у многих граждан появилась отдельная квартира — физическое пространство, сделавшее возможной приватную жизнь в полном смысле этого слова.

С другой стороны, появившаяся возможность оказаться в любое время в приватном пространстве позволила человеку открыть это пространство для других в рамках им самим определяемых границ — приглашать друзей, знакомых и коллег по работе. В новых квартирах стал развиваться новый стиль жизни, характеризовавшийся высокой степенью коммуникабельности. Постепенно возникло множество полуприватных пространств. В данном случае нельзя с уверенностью говорить о «свободе ассоциаций» — важнейшей основе буржуазного общественного строя, тем не менее развивалась сфера, в которой люди не только разговаривали о личных делах, но в которой было место и для политических дискуссий. Постепенно формировалась «приватно-публичная сфера», которая функционировала как промежуточное пространство между официальной публичной и приватной, обеспечивая возможность для развития политических взглядов, не совпадающих с предписанными сверху. В этом приватно-публичном пространстве могло обсуждаться практически все, потому что государственный контроль над ним все более ослабевал. Окончательно сформировалась сфера, регулируемая повседневными правилами, «правом обычая», которая начиналась с легендарных «интеллигентских» кухонь, а позже расширилась до всего пространства повседневной жизни.

Однако это «другое» публичное пространство не следует путать с так называемым вторым обществом, которое часто обсуждается в западной научной литературе о диссидентстве. Приватно-публичная сфера не была единственным пространством для общения. Это была часть повседневной жизни каждого советского гражданина, который за свою жизнь научился четко различать, где, с кем и о чем он может говорить. Но все же это было публичное пространство, в котором могли возникнуть различные субкультуры и альтернативные политические группы, где могли развиваться коммуникативные структуры, благодаря которым на смену изолированному и законспирированному сопротивлению могло прийти квазипубличное протестное движение.

Следующая схема иллюстрирует, как менялось соотношение сфер общения в различные периоды советской истории.

Диаграмма 1. Приватно-публичная сфера в советском обществе

Между приватно-публичной сферой и официальной публичной сферой существовала четкая граница в течение всех послесталинских десятилетий. Вместе с тем «вторая публичная сфера» существенно расширялась по мере ослабления официальной публичной сферы. Поскольку общество не смогло бы функционировать по формальным законам без угрозы подрыва неформальных правил (не менее легитимных в глазах населения), государство было вынуждено закрыть глаза на многие социальные практики, невозможные с точки зрения официальной идеологии. Возникло своего рода негласное соглашение между гражданами и государством о взаимном уважении границы между двумя публичными сферами. Нарушение этой границы не только наказывалось властями, но нередко осуждалось и самими гражданами.

Советские люди, включая шестидесятников, всегда соблюдали эти правила. В рамках приватно-публичной сферы шестидесятники сделали нормальной критику действий государства, что раньше было невозможно даже в приватной сфере из-за высокого риска репрессий. При этом они существенно расширили пространство для дискуссий, не инициированных государством, в том числе и в рамках официальной публичной сферы. Это стало возможным потому, что шестидесятники входили в редакции литературных журналов и в другие культурные институты, а также благодаря поддержке некоторых относительно либеральных функционеров, таких как будущий идеолог «перестройки» Александр Яковлев. Однако успех этих попыток оставался ограниченным.

Начиная с середины 1960-х годов стали все настойчивее делаться попытки сознательного нарушения границы между приватно-публичной и официальной публичной сферой. Это и стало началом диссидентского движения. Сам факт требований к власти соблюдать декларируемые государством Конституцию, законы и права человека («Соблюдайте ваши законы!») принципиально разрушал неписаные, но при этом легитимные «правила игры». Диссидентов в данном контексте можно определить как граждан, которые демонстративно переносили в сферу официальной публичности правила, предназначенные исключительно для приватнопубличной сферы. Их лозунг «Жить не по лжи!» означал требование сделать правила в обеих публичных сферах идентичными. Таким образом, диссидентом следует считать того, кто не просто нарушал границу, а сознательно стремился ее разрушить. Тем самым подрывалось одно из главных условий стабильности советского режима, поскольку диссиденты старались перенести обсуждение проблем реальной жизни в официальную публичную сферу. Диссиденты первыми пытались сформировать зародыш гражданского общества в СССР, создавая независимые гражданские ассоциации вне контроля государства. Когда режим понял реальность этой угрозы, он начал жесткое преследование диссидентского движения.

Самая важная характеристика социальных изменений периода «оттепели», который породил поколение шестидесятников и тем самым диссидентское движение, состоит в том, что для определенной социальной группы появилась возможность выбора между разными жизненными перспективами. Новая возможность выбора стимулировала интеллектуальную активность, поиск своего пути. Однако это не коснулось большинства населения: чаще всего социальная среда не позволяла выйти за пределы идеологических догм и стереотипов поведения. Не все увидели выбор. Шестидесятниками, прежде всего, стали либо студенты, вырвавшиеся из прежней социальной среды, либо молодые люди из тех немногих семей, где дух фронды существовал уже у их родителей.

Среди принадлежавших к шестидесятникам людей лишь меньшинство участвовало в политическом протесте. Мало было объективных возможностей для альтернативных действий, а плата за участие в протесте была очень высока. И все-таки это было особенное поколение, которое создало необходимые условия для последующих революционных изменений.

Между диссидентским движением и последующими политическими движениями периода «перестройки» имеются существенные различия. Эти различия были вызваны, прежде всего, принципиальными изменениями в структуре политических возможностей, увеличением степени открытости режима. Все более открытым режим делало развитие политического протеста, что, в свою очередь, создавало дополнительные предпосылки для развития движений. Участвовавшие в протесте на его ранней стадии «жаворонки» заплатили максимальную цену, создав политические возможности для активизировавшихся позже «сов». В годы «перестройки» на сцену вышли новые поколения. Чем более радикальными становились новые движения, тем менее значимыми выглядели шестидесятники и диссиденты. И уже во всяком случае не они воспользовались плодами революции, что, впрочем, подтверждает известную историческую закономерность.