Покорение

Глава 5

Пума ехал в конце каравана, тонкая повязка прикрывала его нос и рот от красной пыли. Скоро они будут в стране апачей. И тогда пути его и этих испанских захватчиков разойдутся.

Какое долгое, странное путешествие выпало на его долю, как давно он покинул родной край. Теперь он чувствовал себя старше, мудрее, сильнее, чем раньше, когда он жил со своим народом.

Все началось с того, что его продали в рабство. Если бы у него был нож, он перерезал бы веревки и бежал к своим. Когда команчи, всегда враждовавшие с его народом, увезли его на юг и продали испанцам, Пума не знал, как быть — смириться или сойти с ума от горя. Его на цепи, как дикое животное, привели в Мехико и бросили в тюрьму. Что хотели с ним сделать, неизвестно. Но когда он убил испанского солдата, вернее лейтенанта, — не имеет значения — в общем, этого Мартинеса, испанцы хотели его повесить.

Лейтенант Мартинес допустил роковую ошибку, попытавшись бить Пуму. Жестокий по натуре, лейтенант любил избивать заключенных, от их родственников он требовал дорогих подарков за право посещения. Если жена или дочь заключенного были красивы, он нагло предлагал им переспать с ним. Заключенные платили ему лютой ненавистью.

После смерти Мартинеса, некоторые заключенные тайком делились с Пумой лепешками, жидким тюремным супом или выделяли ему немного фруктов из тех, что им передавали с воли, — в благодарность за избавление от жестокого охранника.

Итак, Пума ожидал своей участи в тюремной камере, далеко от родины, на чужбине, ждал смерти и пытался молиться Богу. Но это было трудно. Он не хотел умирать от рук испанцев и не умел молиться. Он не готов был спеть песню Смерти. Слова застревали в горле. По ночам ему снился родной дом, к нему приходили его мать, родные и друзья — все было как наяву. Просыпаясь, он чувствовал себя обновленным, окрепшим, эти сны вселяли в него безрассудное желание бежать. Но никакой возможности бежать он не видел. Освобождение наступило неожиданно, его принес тощий и бледный отец Кристобаль. Пума наконец-то покинул темную тесную камеру и получил форму испанского солдата, верховую лошадь и свободу, хотя и не совсем ту, о которой мечтал. Для него это было равносильно второму рождению. Отмена смертного приговора, шанс вернуться на родину — сколько счастья свалилось на него! В первые несколько дней с его губ срывались такие неистовые вопли и крики ликования, что другие солдаты от неожиданности осаживали лошадей и те взвивались на дыбы.

За время шестимесячного путешествия из Мехико в Эль Пасо дель Норте Пума внимательно наблюдал за окружающими его людьми и особенно за отцом Кристобалем. Его интересовал этот человек и его побуждения. При всем недоверии к испанцам, Пума, к своему удивлению, понял, что намерения святого отца честны и добры. Неоднократно тот раздавал зерно темноглазым обитателям миссий, хотя майор Диего и журил его за такую щедрость. Однажды отец Кристобаль даже вступил в спор с этим хитрым военачальником, требуя задержать караван на два дня, чтобы он мог прочитать молитвы над больным индейским ребенком. И когда малыш чудесным образом исцелился, Диего уже добровольно разрешил отцу Кристобалю побыть подольше возле ребенка — караван задержался еще на два дня.

От майора Диего Пума старался держаться подальше. Еще в начале пути Диего подъехал к Пуме и выразительно прорычал, что за любую провинность он убьет его. Лейтенант Мартинес был личным другом Диего. Позже Диего сетовал, что отец Кристобаль слишком слабоволен и ничего не делает, чтобы вовлечь этого дикаря Пуму в лоно Святой Матери Церкви и тем спасти его душу. Черные глаза майора встретились взглядом с холодновато голубыми глазами апача — они отлично понимали друг друга, эти двое. И хотя Пума не любил майора, он видел, что майор неплохо справляется со своими обязанностями начальника эскорта, проводя караван по территории, населенной враждебными племенами. Он был храбр — или самонадеян — до степени безрассудства, и душа апача неохотно, но оценила это. Поэтому, хотя Пума и не боялся майора, но не хотел спровоцировать столкновение и старался не встречаться с ним на узенькой дорожке. Перед Пумой стояла более важная цель, чем бесить Диего — он должен продержаться до того времени, когда сможет оставить караван и соединиться со своим народом.

Пума огляделся. Скоро сядет солнце. Диего остановит караван, и они разобьют лагерь. Успокоится и уляжется скот и лошади, устроятся на ночлег люди. Пума отыскал глазами первую повозку. В ней, он знал, ехала та женщина с бирюзовыми глазами и ее компаньонка. Эти двое обычно устраивались на ночь поодаль от других. Пока Пума жил среди испанцев он изучил их обычаи и знал, что старшая женщина должна оберегать младшую от мужских посяганий. Подобный обычай был и у апачей. Но ведь если бы он вздумал Украсть ту, с бирюзовыми глазами, старшая не смогла бы помешать ему. Странно, но мысль о похищении красотки тем чаще приходила ему в голову, чем ближе становились родные края.

Их встреча в Эль Пасо дель Норте, вопреки ожиданиям Пумы, оказалась не последней. Он сразу заметил ее на следующее утро, когда ее повозка присоединилась к каравану. Пума был уверен, что ничем не выдал того потрясения, которое испытал, вновь увидев ее. Но сердце его забилось так часто, что он вынужден был сделать несколько глубоких вдохов и напомнить себе — она испанка.

И с тех пор, как они покинули Эль Пасо дель Норте, его не переставала волновать мысль о том, что она рядом. И вот сейчас, следя за кренящейся и прыгающей по ухабам повозкой, Пума думал о ней. Как плохо, что она испанка!

Будучи еще маленьким мальчиком, Пума чувствовал, что чем-то отличается от своих приятелей апачей. Ни у одного из них не было голубых глаз. Никого из них не бросал отец. Его мать очень неохотно говорила о человеке, который был отцом Пумы, и Пума не спрашивал.

Он имел смутные воспоминания об отце. Он помнил, что его отец был крупный мужчина. Вспоминал, как тот брал его на руки, смеялся. Вспоминал, как отец ехал верхом навстречу Пуме и его матери, а руки его держали огромные букеты диких цветов. Отец смеялся, а его светло-каштановые волосы трепал ветер. Были другие воспоминания, тоже беспорядочные. Об отце, который сидит, уставясь в огонь и не отвечает на вопросы матери. О матери, плачущей по ночам. Еще Пума помнил, как уезжал его отец. Как горячие слезы катились по щекам мальчика, когда он смотрел вслед отцу и видел, как его широкая спина исчезает за холмом. Больше никогда Пума не видел своего отца.

Пума был бы рад забыть о своем полуиспанском происхождении, но Злой стал напоминать ему об этом, высмеивая его и настраивая против него народ. Пуме не хотелось думать о том, что в его жилах течет испанская кровь, он игнорировал этот факт и, возможно, совсем избавился бы от всяких воспоминаний об этом, но Злому удалось продать его в рабство к команчам. А когда те, в свою очередь, продали его испанцам, ему пришлось вспомнить, кто он. Оказавшись в плену У соплеменников своего отца, он поневоле стал думать о том, что раньше хотел скрыть. Он испытывал смешанные чувства по отношению к испанцам. Такие же смешанные чувства вызывало в нем его полуиспанское происхождение.

Когда Пума впервые попал в плен, он ненавидел испанцев, каждого из них. Побои, скудная пища, рабство само по себе — его прежняя жизнь не подготовила его к этому. Он не понимал, как могут люди так жестоко обращаться с подобными себе. А как тяжела оказалась тюрьма для его души, души апача! — он даже сейчас содрогался, думая об этом. Для него, всегда имевшего право на полную свободу, возможность идти, куда хочется и когда хочется, летать, как орел или сокол, бежать быстро и легко, как волк, взбираться на холмы, как горный козел — тюремное заключение было настоящей пыткой. Видеть огромное, беспредельное небо уменьшенным до размеров крохотного зарешеченного тюремного окошка… Пума потряс головой и заскрежетал зубами, вспомнив все это. Сначала Злой, потом команчи, потом испанцы — он ненавидел их всех.

В то же время, еще находясь в тюрьме, он стал замечать, что не все испанцы жестоки. Некоторые относились к нему дружелюбно — кое-кто из охраны, многие из заключенных. Пума был скрытен и необщителен с товарищами по несчастью, и они мирились с его молчаливостью, возможно, даже уважали его, не приставали с расспросами, Давая Пуме возможность прийти в себя. Не сразу, поначалу очень сдержанно, но он начал общаться с ними. Разговаривать было можно, хотя каждый заключенный сидел отдельно, в маленькой клетушке. Помещали нескольких человек в одну камеру только тогда, когда в тюрьме не хватало места. Пума обнаружил, что ему легко дается испанский язык. Он так быстро запоминал слова, как будто этот язык был уже знаком ему. Вспоминая свое детство, он догадался, что отец, вероятно, учил его испанскому, до того, как покинул их с матерью.

И хотя Пума продолжал считать испанцев захватчиками, он начал понимать, что все они разные. Священники, например, не такие, как солдаты. Священники создавали миссии, строили церкви и старались приучить индейцев обрабатывать землю. Они говорили о спасении душ индейцев. Пума знал это, потому что в тюрьму постоянно приходил один человек, которого узники-испанцы называли padre — отец; он говорил об индейцах как о детях. Пума не считал индейцев детьми. Он знал, что это взрослые люди, пытающиеся, пусть безнадежно, справиться с тем хаосом, который внесли в их жизнь завоеватели.

Солдаты, то есть вообще военные, постоянно запугивали индейцев, стараясь захватить новые земли. Иногда, когда солдаты попадали в тюрьму за пьяные драки, они говорили о каких-то городах, построенных из золота, которые они ищут. Предполагалось, что таких городов семь. Слыша такое, Пума только покачивал головой — ни о каких городах из золота он не знал, а индейцы, с которыми он говорил об этом, считали, что эти испанцы совсем рехнулись, раз дело дошло до золотых городов.

Да, за время своего пребывания в тюрьме разных людей повидал Пума — испанцев и индейцев. Он изучил испанский язык и многие их привычки — но для чего? Вновь обретенная свобода предоставила ему возможность использовать эти знания, использовать тот опыт, который он приобрел в заключении. Наверное, все это было предопределено Богом?

Но, несмотря на то, что злость и ярость Пумы постепенно ослабели, он знал, что никогда не смирится с тем, чтобы эти чужеземцы ходили по его земле. А если это так, то как быть с ним самим? С ним, в чьих жилах течет кровь испанца? Очень трудно признать, что в нем кровь апача смешалась с кровью завоевателя. Он желал бы навсегда забыть об этом, но он слишком много теперь знал, зашел слишком далеко, чтобы вернуться к себе, прежнему. Когда он постиг этот народ, все изменилось — для него. Пума хмуро смотрел, как караван замедлил движение и свернул с дороги, чтобы стать лагерем на ночевку. Он проследил, как первая повозка остановилась под сосной. Здесь была зеленая трава для скота и лошадей, и не так много пыли. Рядом протекал небольшой ручей. Пума хмыкнул. Диего выбрал удачное место для ночевки.

Обе женщины выбрались из повозки, сначала младшая, затем, с ее помощью, старшая. Женщина с бирюзовыми глазами огляделась и потянулась. Пума устремил глаза на ее грудь. Он пристально смотрел на красиво расшитый перед ее бирюзового платья, а желал увидеть больше, чем было открыто глазу. Она несколько раз глубоко вдохнула чистый воздух. Пума изо всех сил сжал высокую деревянную луку седла. Он должен сейчас заниматься скотом, лошадьми, другими делами вместо того, чтобы глазеть на ее вздымающуюся и опадающую, слегка прикрытую бирюзовым платьем, грудь.

Женщина отвернулась, предоставив ему возможность любоваться ею сзади. А может быть, она знала, что он наблюдает за нею? Она нагнулась, собирая сучья для костра, и вздохнув напоследок, Пума уехал со своего наблюдательного пункта. Что с ним происходит? Как он может находить привлекательной эту чужестранку? Кто бы она ни была, вдруг подумал он, но его к ней действительно тянет.