Полдень 23 век. Возвращение Тойво

№ 6 «Руна Мадр»

— Удивительная планета, вы не находите? — осведомился у своего молчаливого спутника словоохотливый инженер-мелиоратор.

Они стояли на смотровой площадке космопорта, откуда и впрямь открывался роскошный вид на знаменитые Известковые Замки. В изумрудных зеркалах идеально круглых лагун отражались горчичного цвета башни, оранжевые арки, вознесенные на витых колоннах, кофейные контрфорсы с ажурными аркбутанами: ни один Замок не походил на другой.

— Когда группа Крюгера высадилась здесь, — продолжал словоохотливый, — никому и в голову не приходило, что это искусственные сооружения. Сам Крюгер в своих отчетах сообщал о сухопутных кораллах. Да и как было поверить, что Замки — результат творческой деятельности гигантских неповоротливых моллюсков?

— Насколько я помню, — отозвался молчаливый спутник мелиоратора, — это не архитектурные сооружения, а философские концепции.

— На этой гипотезе настаивает Крюгер, — подхватил словоохотливый, — но Хаякава с ним не согласен. Нет, почтенный профессор Токийского университета не отрицает, что слизни Гарроты глубокие мыслители, но он считает, что свои грандиозные интеллектуальные конструкты они держат исключительно в голове…

— Скорее уж — в мантии, — уточнил его собеседник.

— Ах да, конечно… В особой мантийной полости…

Разговор увял. Пассажиры рейсовика Курорт — Гаррота — Венера спешили покинуть маленький космопорт. Удивительная планета со своей еще более удивительной цивилизацией ждала их. Туристы скапливались у многоместных пассажирских птерокаров. Командированные в распоряжение Исследовательского центра специалисты попадали в дружественные руки встречающих коллег.

Инженер-мелиоратор наскоро попрощался со спутником и присоединился к своей туристической группе. Молчаливый вздохнул свободно. Он не принадлежал ни к одной из групп пассажиров. Он не был ни туристом, ни специалистом. Он прилетел на Гарроту не для того, чтобы восхищаться ее чудесами, но и не для того, чтобы эти чудеса изучать. У него была совершенно конкретная цель. И его должны были встретить.

— Простите! Не вы ли Томас Нильсон?

Он обернулся. Шатенка среднего роста, спортивного телосложения. Загорелая, в тропическом обмундировании сотрудника ИЦ Гарроты. Если бы не усталое выражение карих глаз, трудно было бы догадаться, что этой женщине за девяносто.

— Да, я Томас Нильсон, — сказал он. — А вы Викке Освальдовна?

Шатенка кокетливым жестом протянула гладкую коричневую руку.

— Ксенопсихолог Ужусенене, — представилась она. — Мне передали, что вы хотели меня видеть. Слушаю вас.

Нильсон с выражением беспомощности оглянулся.

— Простите меня, Викке Освальдовна, — пробормотал он. — Разговор у меня к вам долгий и серьезный… Не хотелось бы вот так… на солнцепеке…

Ужусенене ахнула, прижала ладони к щекам.

— Что же это я?! Хороша хозяйка… Пойдемте ко мне… Я вас завтраком накормлю, за столом и побеседуем.

— К вам? — засомневался Нильсон. — Не знаю… удобно ли…

— Боитесь меня скомпрометировать, молодой человек? Напрасно, я уже вышла из этого возраста… Идемте, идемте!

Она подхватила гостя под локоток и повлекла к эскалатору. Они спустились на служебный уровень космопорта, миновали глайдерную стоянку, направились к корпусам Исследовательского центра. По пути им то и дело попадались разные знакомые Викке Освальдовны. О чем-то спрашивали, советовались насчет применения каких-то треллингов, сетовали на застой в шестнадцатом секторе и хвастали прорывом в секторе тридцать девятом. Казалось, что гость и хозяйка никогда не доберутся до жилища ксенопсихолога. Но вот они обошли кубические здания биолабораторий, свернули на дорожку, которая вела к личным коттеджам сотрудников ИЦ.

Викке Освальдовна жила в домике, что стоял на берегу лагуны.

— Ступайте на веранду! — велела Ужусенене. — Там прохладно. Я принесу вам чего-нибудь освежающего…

— Если вас не затруднит, джеймо, пожалуйста, — попросил Нильсон.

— Ни в малейшей степени, — откликнулась хозяйка.

Она исчезла в недрах коттеджа, а Нильсон поднялся на веранду, уселся в плетеное кресло и стал смотреть на Известковый Замок, охряной громадой возвышающийся на противоположном берегу.

Было прохладно и тихо, лишь ровный на пределе слышимости гул стоял в воздухе. Нильсон заметил радужное мерцание над лагуной, словно там танцевали мириады крохотных стрекоз. Вернулась Викке Освальдовна, поставила перед гостем бокал с джеймо и снова скрылась в доме. Нильсон взял бокал, пригубил. Вдруг гостю стало не по себе. Кто-то появился у него за спиной, медлительный, неуклюжий даже, но вместе с тем непередаваемо чуждый — не человек и не зверь. Нильсон услыхал хруст ракушечной крошки, которой были посыпаны дорожки на территории ИЦ, и ощутил запах. Скорее приятный… Растительный… Так пахнут лесные ягоды.

Нильсон аккуратно поставил бокал на столик, выскользнул из кресла и повернулся лицом к неведомому.

Перед ним был гарротянин. Огромный, с корову величиной, сухопутный моллюск-мыслитель. Оставляя позади себя быстро подсыхающую полоску слизи, он приближался к веранде. Туловище его студенисто колыхалось, а на передней части, которую весьма условно можно было считать головой, поблескивал шлем-передатчик мыслительных волн.

— Не бойтесь, Томас, — сказала Ужусенене, появляясь на веранде с подносом, уставленном разнообразной снедью. — Это всего лишь Оскар. Здешний сапиенс. Барух Спиноза и Фридрих Ницше в одном… Что у него там есть?

Гость принужденно рассмеялся.

— Не знаю, — пробормотал он. — Я не знаток…

Оскар влился на ступеньки веранды, замер у столика, отрастил по обеим сторонам шлема пару усиков-антенн. Запах лесных ягод усилился.

Нильсон протянул к слизню-сапиенсу руку, спросил:

— Можно его погладить?

— Сколько угодно, — откликнулась хозяйка. — Все равно вы для него лишь плод его воображения.

Гость потрепал гарротянина по загривку, посмотрел на ладонь, она осталась сухой и чистой.

— Надо же… — пробормотал Нильсон, — я думал, он холодный и мокрый, а он… словно кота гладишь.

Оскар втянул антенны, протек между стойками перил, ограждающих веранду, плюхнулся на ракушечник и величаво удалился к лагуне.

— Вероятно, ему пришла в голову неожиданная мысль, — сказала Ужусенене, — и он поплыл ее материализовывать…

— Каким же образом? — поинтересовался гость, возвращаясь к столу.

— Видите ли, — произнесла хозяйка академическим тоном, — слизни генерируют чрезвычайно мощное биополе, с его помощью они способны управлять любыми живыми существами…

— Неужто и людьми?!

Викке Освальдовна кивнула.

— И людьми… Но людей они не считают реально существующими, следовательно, всю человеческую деятельность на Гарроте, включая нашу с вами беседу, аборигены полагают капризами своей фантазии. Поэтому чаще всего гарротяне управляют полипами, которые доставляют им микроводоросли, то есть основную пищу слизней, ну и воздвигают эти вот философские замки из собственных известковых скелетов…

— Но ведь Хаякава отрицает взаимосвязь между этими сооружениями и интеллектуальными конструктами гарротян…

Ужусенене посмотрела на него с веселым изумлением.

— А говорите, не знаток, — сказала она. — Хаякава никогда не был на Гарроте, его собственные мысленные построения гораздо более абстрактны, чем Замок моего Оскара… Впрочем, я заболталась… Давайте, наконец, завтракать.

Слизень, которого эти странные позвоночные именовали Оскаром, выбрался на берег, с легкостью преодолел эскарп, вполз во внутренний двор своего Замка. Он полюбовался аксиологическими нервюрами, терпеливо возводимыми бесчисленными поколениями рабочих полипов, и вновь обратил свой внутренний взор на двух немоллюсков, скорчившихся над грибовидным наростом. «Оскару» показалось забавным нарушить их мирную трапезу.

Пожалуй, не помешает разыграть небольшой психологический этюд, подумал он. Допустим, выясняется, что они не те, кем кажутся…